Судьба Ч. 2
ЮНОСТЬ В ФАШИСТСКОМ РАБСТВЕ *)
Конец июня 1941 года. Знойный день. Солнце в зените. Деревня замерла в тишине. Лишь изредка встретишь кого-либо из сельчан вне дома, и каждый из них с поникшей головой, каждый в подавленном настроении.
На террасе -- вся семья. Анна с заплаканными глазами сидит на краешке стула, чуть всхлипывает. Агрипина Ферапонтовна --- с неподвижно сосредоточенным взглядом в никуда стоит, прислонившись к стене. Николай отрешенно, медленно ходит из угла в угол террасы. Геннадий в молчании не знает куда себя деть, то сядет, то встанет. Чувствуется внутреннее напряжение , полная опустошённость. Кто-то пытается оценить страшное будущее, кто-то в надежде успокоить себя вспоминает сцены из мирного, сразу ставшего таким милым, прошлого. Артемий еще ожидает повестки в ополчение, отец уже уходит на фронт.
----Коль, ты уж береги себя, не лезь на рожон, помни о нас,---напутствует Анна.
Теща молча, со слезами на глазах обнимает зятя.
----- Ген, ты теперь за старшего, помогай маме и бабушке, Артемка уйдёт,---на тебя вся надежда,--- положив руки на плечи сына, Николай понимает, что тот вырос и сам постарается предпринять все возможное для защиты близких в опасной ситуации, однако, какой другой совет выскажешь, когда будущее угрожающе неизвестно.
Война скоро дала о себе знать. Уже через несколько дней рано утром сельчан разбудил монотонный жужжащий гул армады германских бомбардировщиков. Армада двигалась как единое целое, как будто незримый художник наклеил на белое небо черные самолетики и передвигал сразу все это небо. В июле спокойствие деревенской глухомани потревожила дивизия ополченцев, которая неподалеку стала рыть противотанковые рвы. Артемий ушел с ней.
В августе в деревню нагрянули несколько немцев поживиться куриным мясом Бабушка заранее спрятала кур, поэтому первый «куриный налёт» обошел семью стороной. В тот день захватчики ополчились только на свободно гуляющих кур. То там, то здесь раздавались истошные кудахтанья. Неумело и комично немцы ловили кур: один из них, надеясь на прыткость своих рук, согнувшись и крадучись приближался к курице, резко выкидывал руки, чтобы схватить её, но безрезультатно валился на землю, другой, найдя какую-то тряпку, пытался изловить очередную жертву с её помощью, третий, вероятно футболист, представив курицу мячом, то левой, то правой ногой, конечно на расстоянии, направлял хохлатку к стене. Затем, помахивая левой рукой, он «щёчкой» сапога ударял правой ногой по курице в надежде припечатать ее к стене. Действия наглецов вызывали негодующие проклятия сквозь зубы у жителей, впервые познакомившихся с завоевателями. В итоге, набив курами несколько мешков, солдаты удалились.
Вскоре на машинах и мотоциклах явилась дивизия. Вели себя варвары, как заправские хозяева. На их лицах было написано, «мы теперь здесь надолго, если не навсегда». Оккупанты занимали дома, выселяя и уплотняя коренных жителей. В деревне сразу стало шумно и неуютно; отрывисто раздавались резкие, громкие команды на чужом, каком-то неприятно лающем языке, истошно завывали мотоциклы. Везде развесили гитлеровские флаги, расставили часовых. Испуганные сельчане стремились лишний раз из дома «носа не высовывать». Тем более, что наступила зима. Назначили старост надсмотрщиками над оставшимся населением деревни-- женщинами, подростками и детьми. Их заставляли чистить снег, рыть землянки, траншеи и заготавливать дрова, поскольку немцы не привыкли к такой суровой зиме. А морозы выдались лютые. Люди убеждали себя, что даже природа ополчилась против захватчиков.
Фашисты ходили по домам, производили обыски и отбирали у населения тёплую одежду и валенки. Напяливали на себя всё, что под руку попадётся. Подчас на них забавно было смотреть.
Ещё поздней осенью стало известно, что дивизия городских ополченцев разгромлена; от восьми тысяч в живых осталось около 700 человек. Настроение у сельчан было крайне подавленным. Голодные уставшие возвращались они после работы на немцев в нетопленую избу как в берлогу. Не было ни света, ни радио. И никаких вестей с фронта, что там, как там…
Оккупанты творили, что хотели. Однажды жители деревни наяву увидели то, что по слухам знали раньше, увидели нечеловеческую злость и ненависть к славянам нацистов, воспитанных на гитлеровской пропаганде, якобы «славяне—это семейство кроликов…», «единственное, что можно с ними сделать---это расстреливать без всякой жалости и милосердия». Немцы заподозрили троих мальчишек, что те связаны с партизанами. Желая запугать сельчан, фашисты заранее объявили о расстреле и приказали всем выйти смотреть. Однако они не знали, что русского человека этим не запугаешь, что это лишь стимул к воспитанию ненависти в русской душе.
Близился полдень. Мальчишек вели по всей деревне при полной тишине. Даже собаки, как будто почуяв неладное, не издавали ни звука. Люди со слезами на глазах вынужденно наблюдали процессию. Одни глядели из окон, другие, стоя за калиткой, и только немногие вышли на улицу. Двое эсэсовцев в полном обмундировании с винтовками наготове вели троих мальчишек. Как издевательство, их заставили идти с поднятыми руками.
Первый мальчуган, наверное самый старший, гордо держа голову, пытался сохранять чувство собственного достоинства, но во взгляде его всё таки сквозила обреченность. Двое других шли, понуро опустив головы. Вид у всех был очень усталый, у одного из них на щеке виднелось пятно запекшейся крови, у другого синяк под глазом. И, если от усталости кто либо из парнишек чуть опускал поднятые руки, следовал окрик «Hande hoch!» и затычина дулом винтовки ему в бок или спину. Куцая одежонка их была изорвана, у последнего, наверное самого младшего, висел клок рукава, большой не по размеру ботинок его развязался, шнуровка мешала идти.
Гена сразу узнал Петьку, двое других - из соседней деревни. Мать Петьки стоит рядом, слёзы катятся по её щекам, чуть слышно всхлипывает, боясь разрыдаться громче. В её голове проносятся картины, «роды, больно», «радость Ивана—сы-ы-ын», ногу сломала «мам больно очень? Опирайся мне на плечо, щас в палату».
Мальчишки всё ближе. Вот они один за другим уже проходят мимо. Женщина стоически выдерживает момент, когда сын, не поднимая глаз, проходит, поравнявшись с ней. Но, когда он делает ещё шаг, она вдруг поняла, что не увидится с ним больше никогда, что самый дорогой, самый близкий, самый любимый человечек, с которым связана вся её жизнь... делает здесь, сейчас свои последние шаги---нервы её дрогнули. Она с нечеловеческим завыванием «Петечка, роди-имый» бросилась к сыну, вместе с ним упала на колени, накрыла собой и, казалось поглотила худое тело сына.
Эсэсовец не желал никаких нарушений процессии, четко помня: «необходимо выполнить приказ», а тут ещё что-то непредвиденное. Ткнув винтовкой в женщину, крикнул:
-----Steh auf!
Реакции не последовало. Его Курт с мальчишками удалялся, не оборачиваясь. В голове бомбило: «бабы смотрят, ждут, что я сделаю. Германия—превыше всего. Kaninchen--Schisen -- Стрелять, как кроликов». Теперь уже истерически, срываясь на фальцет, он заорал:
---Steh auf! Стафа-ать! Казалось, женщина не хотела возвращаться в реальность. Он хладнокровно щелкнул затвором, выпустил три пули и пошел за удалявшимися. При первом выстреле женщина вздрогнула и замолкла.
Тела расстрелянных мальчишек пролежали под открытым небом около недели. Изверги запрещали их хоронить в назидание жителям окрестных деревень.
* * *
Зимой 1942/43 года Красная армия пошла в наступление, и, вероятно, в ответ на это, германское командование приказало сгонять наших мальчишек и девчонок в качестве чернорабочих для обеспечения своих прифронтовых нужд. Подростков хватали конвоиры по деревням. Генка по совету мамы сначала старался не попадаться на глаза полицаям. На протяжении двух дней он с Толькой уходил в лес. Однако, испытав трудности скитаний по глубокому снегу Толька начал сомневаться:
-----Генк, я больше не могу… Было бы лето—другое дело, а щас наши следы, да и мы сами на снегу…
На следующий день Гена пошел один. Гитлеровские приказы фашисты исполняли истово и с норовом. Мотоциклисты с биноклями прочесывали поля и даже леса, а черная точка человека на снегу сразу видна. Так выследили и Генку. Убежать по глубокому снегу не удалось. Двое эсэсовцев сграбастали и грубо кинули в коляску мотоцикла. Привезли на сборный пункт. Там уже были слышны плач и крики. Там стоял и Толька. Гене не разрешили даже проститься с родственниками.
Подростков группировали, грузили в товарные вагоны и отправляли в Смоленск. Там их соединили с Калининскими, и эти несколько сотен человек, пригнали в Брянск на огороженную колючей проволокой территорию железной дороги и её подсобных помещений. Бывшие складские и ремонтно-механические мастерские немцы переоборудовали под бараки с двухъярусными нарами для жилья вновь прибывших подростков.
Мальчишек и девчонок ставят помощниками к взрослым военнопленным, работавшим на реконструкции железнодорожных путей в паровозном депо и на близлежащей территории. Взрослые укладывают рельсы и шпалы, ребята подтаскивают закладные части для шпал, и вместе со взрослыми подносят на носилках и подвозят на тачках, реже на вагонетках кирпичи от разрушенных в городе зданий для повторного их использования в строительстве подсобных помещений депо. Подвозят, сгружают и идут обратно нагружать. Снова подвозят, снова сгружают... Снова подвозят, сгружают… и так весь день. «Schneller!»- -истерически кричат полицаи, если кто-нибудь замешкался в работе и несчастный получает град ударов прикладами.
Девчонки лишь с перерывом на обед в течение всего рабочего дня молотком и долотом очищают кирпичи от налипшего на них цементного раствора. Холодно.
Взрослые военнопленные уже работают около года, сильно ослаблены, некоторые не могут выполнять задания, обессиленные, они падают на снег, не могут идти на обед, засыпают и замерзают. Ближе к ночи их трупы предварительно раздевают и увозят куда-то в крематорий. На зоне не допускаются простои в работе и общения между людьми.
Здесь мальчишки и девчонки, еще недавно жившие в семьях с мамой, папой и не познавшие суровость жизни, видят весь ужас обращения фашистов с взрослыми военнопленными. Избиения -- так часты и настолько жестоки, что некоторые девчонки, впервые увидевшие такое обращение, теряют сознание. За малейшую провинность людей расстреливают.
Гена время от времени бросал взгляды на эти русские серые, грязные лица измождённых, обречённых на неминуемую гибель людей, ему казалось, что даже расстрел эти люди воспримут с облегчением.
Подростки, конечно, понимают, что такая же участь и жестокость не минует и их. По любому поводу они, как и взрослые получают удар плёткой. Нет, для фашистов пленные -- не люди. Это-- рабочая скотина. Жив ты или умер--- здесь никому до этого нет дела. К концу дня ребята сильно мёрзнут и шатаются от усталости, особенно на вечерней поверке, где, как кажется всем, очередной фриц затягивает построение.
Кто-то из парней придумал немудрёные слова заклинания, и они, лёжа на нарах перед сном, повторяли её чуть слышным хором, как заклятье по несколько раз:
Голод нас давит,
Стужа нас жмёт,
Когда же свобода
К нам снова придёт?
Как-то Генка увидел Людку, а с Толькой даже обменялся взглядами, однако пообщаться не удалось – они работали в разных бригадах. Следующий раз, когда на тачки приятелей нагружали кирпич, Толька поинтересовался:
---Ну как? Не думал о побеге?
Гена увидел лицо приятеля близко. Лицо такое знакомое ему с детства. Как оно изменилось, тёмные круги под глазами, наверное и я такой же. Но в вопросе Гена не почувствовал безнадёжности, что понравилось ему.
---Нет. Ты же знаешь, что за побег—расстрел. И потом, в городе –комендатура, проверка документов на каждом шагу, а у нас роба лагерников..
---Да, пожалуй ты прав. Будем ждать наступления наших. Чаще стали налёты, по звуку это наши бомбардировщики…
На том и разошлись. Таким же было мнение большинства молодых узников в силу их возраста и несамостоятельности. Сейчас они думают только о том, что бы нацепить на себя, чтобы не так мерзнуть, и как бы, где бы достать поесть. Глаза нацелены именно на это, ведь вся их дневная кормежка состоит из миски мучнистой баланды, зелёного солёного помидора и куска хлеба размером с хозяйственное мыло. После работы узники получают на дне миски кашу из гречневого продела и кружку чая с кусочком сахарина. Периодически им в общее корыто охранники хохоча бросают объедки со своего стола. Излюбленное занятие фрицев это фотографирование подростков, почти детей, когда те набрасываются на куски и огрызки хлеба, сухарей, сушек, образуя свалку.
Прошли несколько месяцев их существования в лагере. За это время новые заключенные так исхудали и ослабли, что, возвращаясь после поверки на нары, потеряли даже желание общаться. Они впали в какое-то состояние прострации, абсолютного безразличия к окружающему.
То была тьма без темноты,
То была бездна немоты
Без протяженья и границ То были образы без лиц.
То страшный мир какой-то был
Без неба, света и светил,
Без времени, без дней, без лет.
Ни жизнь, ни смерть. 1)
Однако были и такие, которые не потеряли еще остатки силы воли. Они объединялись в группы. Генка подпал под влияние Глеба, парня чуть старше его, чуть выше ростом, а главное инициативнее и смекалистей остальных. На свободе тот был учеником сапожника. Глеб сам сколотил группу из ребят, соседей по нарам, а двум неподходящим как-то предложил:
----Пацаны, вы хорошие ребята, но вы же не сможете работать против эсэсовцев. Нас за такие штучки могут и избить, и даже расстрелять. Поменяйтесь нарами с Толькой и Никитой, вам же спокойней.
Теперь Гена на нарах рядом с Толяном… в холодные ночи вместе легче, как-никак друзья детства. Переглянулись, пожелали друг другу «спокойной ночи».
В ту ночь Геннадию приснился сон…будто он на поляне, залитой солнцем…и Людка с Толькой нянчат младенца….неподалеку стол с всевозможными яствами…за столом немцы… прислуживают им бабушка, мама, Анна и Матрена…бабушка подходит к нему…он видит ее лукавую улыбку и понимает--- всё отравлено… но!...почему же родные не уходят, ведь немцы скоро будут умирать…вот он куда-то бежит, почти летит
… Резкий крик побудки выводит из состояния сна.
Как-то Никитка отследил, что около одного из грузовых пульман –вагонов часто пасутся немцы, вынося в кастрюлях что-то из пищи. Сразу включилась голова, ведь возраст юношей диктовал, что задуманная цель должна быть обязательно достигнута и как можно скорее. Выбрали ночь, когда погода способствует реализации задуманного. На небе рожок луны, периодически закрываемый облаками. Периодически территорию прочёсывает луч прожектора. Глеб заранее обдумал и обговорил все детали, кому куда:
-----Генка-- на стрёме, Никита-- на «атасе», я, ты и ты—в пирамиде, Витька-шкет
---в вагон. Общение -- только жестами. В темноте—короткие перебежки, при луне или прожекторе—оценка ситуации.
Каждый помнит: за неудачу—расстрел, вдоль вагонов—конвоиры с оружием наготове, по территории шарит прожектор. Несмотря на это, выходят на дело. Все- втихую расставляются по местам. Трое в пирамиду, верхний, забравшись на спины нижних, залезает в вагон, выкидывает оттуда съестное, все, что попадает под руку. Ребята хватают и разбегаются строго тем же путём, каким пришли.
Летом 1943 молодых заключенных перегоняют в город Бежецк и поселяют в бывшем роддоме, в палатах по 12 человек в каждой. В других крыльях большого дома находятся взрослые и даже семейные, чаще евреи. Ребята понимают—это своеобразное гетто на несколько сотен человек. Юношей каждый день расставляют на разные подсобные работы в городе: уборку помещений, конюшен, дворов, улиц, вынос строительного мусора, разгрузку и погрузку всевозможных ящиков, тяжелых и не очень. Девушек расположили неподалеку в отдельном бараке. Общение с ними запрещено, но кто-то из парней заметил, что они стирают, гладят, шьют или пришивают что-то.
После поверки появлялась возможность шепотом пообщаться с соседом на металлической двухъярусной кровати «где был, что делал». Парни из группы Глеба расположились компактно вместе. Изредка случалось, что кто- нибудь из них попадал обслуживать немецкое торжество: мыть посуду, прибирать в доме. А, если какому-нибудь штурмфюреру или гауляйтеру Фрицу, Кнуту или Гансу казалось, что русский заключенный похож на его сына или родственника, то он мог одарить, такого счастливца съестным подарком. Чаще всех таким счастливцем оказывался белобрысый Толька. Как-то он приглянулся немцу, устраивавшему торжество и получил немецкие сладости за обслуживание, за мытьё обуви пришедших к немцу гостей и сапог хозяина, конечно по его приказанию. «Gut, gut»--несколько раз слышал он одобрительный жест.
Лежа перед сном на нарах мальчишки наслаждались полученными Толяном сластями и вспоминали мирное время: ----А я до войны любил мармелад в виде лимонных и апельсиновых долек. ----А у нас, когда на день рождения мама покупала торт, то я съедал с него только кремовые розы… ----А что же, остальное выбрасывали?
----Нет, оставшееся ели родичи. Да-а, было время…
Толян, конечно ничего не сказавший о сапогах, завершил общение, когда всех уже клонило ко сну:
----Пацаны, я сёдня видел как фрицы любят готовить какой-то подогретый глинтвейн и ликер из самогона, яиц и сахара. Мне показалось, что это их любимое занятие.
В один из вечеров перед сном Тольку «прорвало»--потянуло на доверительную беседу с Геннадием:
--- Ты знаешь? Эта подневольная работа у фрица мне многое показала.
---- А, что может она показать кроме отвращения к убийцам. Ты же видишь, как они относятся к русским,---возмутился Генка. -- - - --- Я увидел, как их жизнь отличатся от нашей, даже нельзя сравнить. Немцы умеют веселиться даже на войне: любят играть на губных гармошках, танцевать с нашими девушками, устраивать конные скачки. Как общаются с женщинами. В доме у них необыкновенная чистота, все так ухожено. Как-то я не помыл подошвы сапог фрица и получил выговор в резкой форме. Не понимаю, зачем чистить подошвы, если завтра он пойдет по грязной улице. И смеются они как-то гортанно, и движения у них как будто на параде.
Геннадий удивлялся Толькиным откровениям: ведь он хвалил жизнь у них и охаивал жизнь у нас...А за это можно было "схлопотать" десятку, не меньше.
----Не хочу и говорить о них, ненавижу. Давай спать,----отрезал его Генка.
Но странно, спать не хотелось. Он вспомнил, как, уставая от тачки, он стремился на нары и мгновенно засыпал. Сейчас лезли воспоминания о доме. «Как там родные, здорова ли бабуля?» Как это было давно… как в радостной сказке… Но…. вот он сидит за столом, вся семья тоже, Артемий рядом… он набрасывается на пищу и вдруг видит неодобрительные взгляды родных… Артемий поднимается, берет ложку и наподдаёт ему по лбу. .. он обиженно уходит из-за стола… идет по дому…голоса стихают… только шебуршание мышей и стрекот сверчка… везде прибрано…половики чистые… залезает на печь… вдруг показывается голова деда… тот хочет залезть, но не залезает а только наставляет: «ужо старших привечать надо… как лоб-то, не больно?...Я сделал травяную заварку, завтра начну сверчков и мышей травить...Де-е-е-да, не на-а-до. Это моё де-етство! -- слышит Генка свой крик». Сон прерывается резкими криками побудки. Спеша на поверку, парень еще не в силах освободиться от пут приятного сна и принять эту ненавистную действительность.
Охраны заключенных в Бежецке нет, однако нет смысла бежать куда-либо: в городе полно немецких войск и полевой жандармерии с символами свастики и двуглавого орла. Даже при перемещении по городу у сопровождающих ребят конвоиров не раз на контрольных пунктах требуют документы. «Поймают сбежавшего, могут принять за шпиона—тогда дело будет совсем дрянь»--думал каждый из ребят.
Мальчишки---ушлый народ. Как-то перед сном Никита жестом пригласил Геннадия к разговору: ----Ты знаешь, я тут пригляделся, неподалеку отсюда какой-то домик, похожий на склад. Не видел? За тем крылом дома,---он указал направо,--- я всё присматривал, кто туда заходит, что выносит, как замок открывает. Надо пацанов кликнуть, шоб тоже поглядывали.
И как-то ночью группа Глеба вышла на дело. Трое отмычкой отперли дверь, зашли и начали ощупывать в темноте, что там внутри. Глеб наткнулся на какие-то вещи, похожие на чемоданы, но необычной формы. Толька задел за что-то на полу—получился струнный звук.
---Тише ты. Эта музыка, нам ни к чему,--- шепотом выдавил Глеб.
----А вот сёдла, кожаные кажется,---продолжал шарить Толян.
----У-у, эт хватайте, пойдёт,---чуть слышно, но радостно среагировал Глеб. Ноги ребят погрузились во что-то мягкое.
----Похоже парашюты и пожарные рукава,---предположил Гена.
----Режьте стропы парашютные, берём и рукава тоже. Чё--нить придумаем. И уматываем!---в приказном тоне прошептал Глеб. Вышли, перетащили в потайное место, ещё не зная зачем всё это.
----Тапки шить будем,--- наконец огласил свою задумку Глеб,----может на хлеб сменяем. Только вот как? ----Мож быть дядя Федор поможет, ---предложил Геннадий.
---Дело говоришь, но надо сначала "пронюхать", не выдаст ли,---завершил Глеб.
Сразу при поступлении в Бежецк ребята познакомились с пленным русским истопником Фёдором, через него и решили действовать. Глеб сколотил бригаду умельцев, и в тайне ото всех стали шить тапочки. Он же «разложил по полочкам» процесс изготовления: .
---Кожа пойдёт на подошвы, стропы—на нитки, рукава—на верх тапок.
Через девчонок достали иглы и ножницы. Фёдор оказался мужиком, что надо, а поскольку его через КП пропускали, не обыскивая, он явился единственным шансом для, как говорили «мастера», «для реализации продукции». В Бежецке узники имели сносные человеческие условия и даже полтора свободных дня в неделю, за которые они успевали сшить пять пар обуви, а за одну пару давали целую буханку хлеба.
Спустя два месяца относительно хорошей жизни в Бежецке немцы устроили парням шмон-провокацию. Охранники построили пленных и объявили, что для работы в хороших условиях им нужны портные, сапожники и еще какие-то специалисты.
-----Кто хотет? Шаг вперьёт! Arbeit fur alle,---с пафосом выкрикнул унтерштурмфюрер в завершение.
Но никто не двинулся с места. На следующий день один из фрицев сообщил: «Вам будет устроен обыск. Если, что найдем---расстрел». Вечером явились трое, один с фонарем. Узникам приказали выйти.
----Как ты думаешь, зачем фриц заранее сказал нам о шмоне?---обратился Геннадий к Глебу.
----- Чтоб раскололись и выдали всё,---предположил тот.
------Да, чтоб запугать. Чтоб не работали больше,---вставил свое Толька.
---А я думаю, чтобы перепрятали поглубже,----попытался подавить страх Никита.
Все, конечно поняли его юмор, однако сейчас было не до него: в голове каждого затаились тревожные мысли о нависшей смерти.
Однако ничего немцы не нашли---пронесло. Ребята основательно припрятали всё, что надо. Каждый раз аккуратно снимали решетку с вентиляционного кожуха и совали туда мешок с материалами, заготовками и тапочками.
* * *
В августе 1943 года Красная Армия начала наступление. Гитлеровцы не хотели отдавать занятые позиции. Заключенным было приказано снять робу. Выдали какую-то рванину и в двух товарных вагонах отправили в Полоцк. Для фашистов переправляемая молодёжь была не людьми, а рабочей скотиной. Юношей и девушек набили в вагоны скопом, а по приезде поместили в разбитые бараки, сквозь щели кровли которых кое-где виднелись звёзды на небе. Узников направили на рытьё окопов, траншей, противотанковых рвов, на тяжелые бетонные работы по строительству дотов. Именно здесь проявилось особое рвение фашистов по скорейшему выполнению этих работ— охранники строго следили за работой своих узников и черенками лопат избивали тех, кто по их мнению не исполнял приказов или работал не в полную силу. Ни минуты нельзя было стоять без работы, надо было набирать грунт в совковую лопату полностью с верхом или копать тычковой на полную глубину. В конце длинного рабочего дня руки уже не держали лопату. И каждый из ребят вспоминал пребывание в Бежецке как райское место.
Поздней осенью 1943 г. в разбитых товарняках молодежь перегоняли из Белоруссии в Латвию через г. Себеж в Саласпилс. Сгрудились на полу прижавшись друг к другу: было невыносимо холодно, в щели пола дуло, а тощая одежонка совсем не грела . Посреди товарняка –печка-буржуйка, но где взять дрова? И засов вагона снаружи закрыт. Раза два Глебу удавалось на остановках открыть его и найти по несколько досок, чтобы хоть чуть-чуть согреть всю «братию». По пути следования эшелон неоднократно подвергался бомбежкам, однако «пассажиры» никак не реагировали на них--- им было безразлично, где и как погибать.
* * *
И вот он, наводящий на заключенных ужас, концлагерь Саласпилс. Вот входные ворота c большой черной надписью «Arbeit Macht Frei». Эта стальная черная арка и эти буквы на фоне неба выглядели как зубастая пасть,
поглощающая вновь прибывших. Влево и право— казавшиеся бесконечными, три ряда колючей проволоки с оголённым проводом под напряжением, вышки с вооруженными эсэсовцами наверху, труба с черным дымом из нее, ряды черных обшарпанных деревянных бараков с покосившимися окнами и дверьми и жидкая черная грязь под ногами. Ни единого деревца или кустика, ни одного цветного пятна в одежде заключенных, только черно-серое зрелище. Даже низко нависшие в этот зимний день черно-серые тучи усугубляли его.
Войдя на эту территорию уничтожения людей, узники с ужасом понимали в каких условиях им предстоит существовать.
Около бараков -- их обитатели. Между бараками то здесь то там валяются неубранные трупы. В воздухе-- какой-то сладковатый запах и смрад. Как узнали потом---крематорий не справлялся, работая и днём, и ночью. Конвоир привел новых заключенных в барак, приказал раздеваться. «Неужели сразу в камеру?»-- возникла страшная мысль. Оказалось---на санобработку. Выдали какую-то белую полужидкую смесь, приказали смазать в паху и под мышками. Мылись, конечно, без мыла. Кто-то из ребят нашел подобие мочалки. Терли спину по очереди друг другу. Потом из кучи вещей, брошенных ребятам после горячей санобработки, каждый выуживал своё. Найдя, потряхивали, чтобы остудить. Забавно было видеть при этом сыпавшиеся, как маковое семя, только серое, трупики вшей.
Охраной служили гитлеровцы в военной форме цвета хаки с красной повязкой на руке. В центре повязки—белый круг с нацистской свастикой внутри. Охрана именовалась « TOD», что значит смерть.
Кормежка была никудышной: пол миски похлёбки из ржаной муки, в качестве хлеба—подпорченные галеты или несколько кусков хлеба с опилками, иногда давали суп из полусгнившей картошки и брюкву—обычную пищу для свиней, на «сладкое» кружка кипятка и таблетка сахара или сахарина.
На работу гоняли группами человек по сто. Рыли зигзагообразные окопы, траншеи, строили блиндажи, устанавливали столбы под колючую проволоку. Работать заставляли без отдыха на территории в трёх километрах от линии фронта. После первого 14-часового рабочего дня возвращаясь с работы в колонне Толян с грустной улыбкой показал свои ладони Гене:
-- А что будет дальше…
Оба они смотрели на свои новые мозоли на уже огрубевших ладонях. Потекла вереница жестоких дней, каждый из которых мог оказаться последним. На этих изнурительных работах Никита, и не он один, так уставал, что через несколько дней уже не мог встать. Так его выгоняли на работы плёткой. «Russische Schwein schneller» -постоянно слышались окрики лагерных конвоиров. Эти изверги, как будто друг перед другом изощрялись в своих издевательствах.
Как и большинство военнопленных концлагеря работали парни в деревянной обуви, которую называли колодками. Так что мозоли появлялись не только на руках. Возвращаясь в лагерь, большинство ребят ощущало, что ноги их совсем не слушаются. Вся работа по рытью и строительству шла под неусыпным контролем надзирателей-тодовцев, и, если кто-либо из заключённых не выдерживал и падал—он находился уже в полном безразличии к окружающему—полицаи как будто этого и ждали. Они тут же прикладами забивали жертву до смерти. Так что каждый день в эту зиму из выходивших на работу не все возвращались обратно в лагерь.
Особой экзекуцией являлась поверка перед сном. Уставшие за 14-часовую работу, еле стоявшие на ногах пленные, вынуждены были ещё час-полтора, как им казалось, выстаивать на холоде перед эсэсовским шар фюрером из Гестапо в черной форме и фуражке с черепом и орлом со свастикой. Он действовал по приказу поголовной ликвидации евреев, коммунистов, партизан, а также людей с ними связанных. На таких постоянно поступали новые доносы. Учитывались им и сведения о недостаточно хорошо работающих.
Этот черт, как называли его заключенные, медленно передвигался от одного пленного к другому, пристально вглядываясь в глаза каждому. По одному его знаку подозреваемого уводили, и больше его никто не видел.
Вот и сейчас дьявол приближается к Геннадию. Вот уже стоит перед ним этот обладатель отвратительной внешности с глубоко посаженными глазами, низким лбом, маленьким шарообразным подбородком и неровным рядом мелких зубов, всякий раз видневшимися из черной пасти при окриках.
Тонкие губы, изогнутые в язвительную улыбку, как бы говорили---«сейчас определю тебя, кто ты, как работаешь, и отправлю на расстрел». Нужно было парировать этот сверлящий, злой, испытующий взгляд, напрячь все свои силы, чтобы выдержать его. Геннадий знал, что люди, отводящие глаза, смущающиеся и даже моргающие попадали в категорию «расстрельных».
Смертность в лагере была очень высокой, и узникам было абсолютно безразлично, где встретить смерть, при бомбёжке на рытье окопов или здесь в лагере при расстреле или побоях. Люди успокаивали себя поговоркой: «двум смертям не бывать, а одной не миновать». Больные умирали, слабых убивали. Случалось, что заключенные хватались за проволоку с током высокого напряжения---так легче встретить мгновенную смерть.
Ток… колючка… собаки…заборы…
Это благо---мгновенная смерть.
Кровь из вены качают… уколы…
И кому-то в печи гореть. 2)
Злость охранников была беспредельной. Избивали и даже расстреливали по любому поводу. Забавой их служило натравливание овчарок на людей. Несчастные жертвы оставались с страшными рваными ранами, которые приводили к мучительной смерти, потому что в санпункт и к врачам никто не обращался. Ведь все знали, что лагерные «врачи» проводят опыты над детьми вводя им различные препараты или выкачивают кровь для немецких солдат. Существовал детский барак, где за детьми присматривали девочки 12-13 лет.
Как-то привезли партию русских женщин с детьми. Через день-два их прилюдно построили перед бараком. Дети находились при них: кто-то на руках мамы, кто-то рядом, чуть спрятавшись за маму от этих злых, что-то непонятно и громко кричащих дядей. Близость матери и ее ребенка, этих двух существ, созданных природой друг для друга, была необходимой в этой страшной обстановке. Двое эсэсовцев стояли сзади этой шевелящейся живой колонны, четверо –впереди.
И тут наступило нечто страшное, чудовищное, нечеловеческое. Детские крики, смятение, женские вопли и резкие, как удары хлыста рубящие какофонию звуков, приказания фашистов «отдать». Изверги насильно зверски, грубо вырывали детей даже малюток из рук мам. Некоторые женщины падали в обморок.
Сквозь крики все услышали проклятья,
Что вырвались у женщины одной.
Её ребёнок, мальчуган худой
Головку спрятал в складках платья.
Она смотрела ужаса полна,
Как не лишиться ей рассудка!
Увидел, понял все, малютка:
---Спрячь, мамочка меня!
Не надо отдавать!
Он плачет, и как лист, сдержать
Не может дрОжи---
Дитя, что ей всего дороже.
Нагнувшись, подняла его на рУки мать,
Прижала к сердцу, против фрица прямо.
Но подошёл он. И рванул.
Ему чужды какие-то там крики «мама!». 3)
Военнопленным всё это было привычно, поэтому увидеть это жуткое изуверское зрелище собрались только подростки.
---Как ты думаешь, зачем они это делают?—спустя тягостное длительное молчание поинтересовался Геннадий у Глеба.
----Говорят же в лагере, что у детей берут кровь для своих солдат…И делают над ними опыты с препаратами…
----Да, но почему -то детей и матерей строго изолируют, помещают их в разные бараки. А потом женщин куда-то угоняют, наверно в Германию, вспомни теперь пустой восемнадцатый барак,---не успокаивался Гена.
----Не знаю… А ты не обратил внимания на ямки и холмики слева от лагеря по дороге на работу? И их размеры меняются, как будто они живые. Мне кажется, что там врачи-убийцы хоронят трупики детишек.
---Возвращаясь, я не гляжу по сторонам, у меня одно желание—скорей на нары, меня совсем не слушаются ноги, я шатаюсь, боюсь упасть, чтоб не быть избитым. Ты помнишь, как до смерти забили Пахома? Да еще часовое выстаивание перед чертом.
Годовалое заключение в Саласпилсе явилось для молодых пленных страшным периодом ужаса фашистских зверств, здесь они сполна хватили нечеловеческого обращения с ними. То было состояние полной отрешенности. Они уже не были людьми---они были номерами.
Осенью 1944 г оставшихся 120-140 человек молодых узников перегнали в новый барак ближе к лесу, где располагалось множество землянок. Ребят по одному приглашали в землянку для принудительного забора крови по 150 мл. Здесь их держали в основном как доноров, а как землекопы они работали гораздо меньше. Возвращаясь в барак, каждый сдавший кровь, а это случилось с каждым по 2-3 раза, получал дополнительную порцию хлеба в 200 г и стакан чая без сахара. Обменивались новостями-- «у меня вторая группа крови», «а у меня третья». Никита возвратясь, в негодовании крикнул:
----Сволочи! Даже уколоть как следует не могут! Смотрите, что с рукой сделали!
С краю под забинтованным предплечьем было видно внутреннее кровоизлияние на пол руки. Геннадий пришел расстроенный: у него оказалась первая группа крови, а это значило, что у него чаще, чем у остальных будут кровезаборы.
Как-то раз ребята лежали на нарах в свой выходной день. Вдруг в барак заходит молодой офицер в немецкой форме, увешанный гитлеровскими наградами. Расспрашивает всех обо всём. Это сразу удивило и насторожило, ведь никто никогда не интересовался жизнью заключенных в лагере. И вдруг какой-то немец, и русский язык знает, и как-то не похож на немцев, окружающих пленных. Из тех брызжет ненависть, а этот какой-то человечный. Говорил с парнями и записывал около часа. И только к вечеру гестапо переполошилось. Устроило обыск по всему бараку. Оказалось, что в барак заходил советский разведчик.
* * *
В январе 1945 Геннадия со всей группой молодежи перегоняют в г. Тукумс, что под Ригой. Здесь бывшие заключенные находятся под наблюдением латышей и ощущают себя людьми. Они пилят бревна и строят дома, позволяют себе продолжительные перерывы в работе и оптимистические разговоры о своем будущем. Глеб с радостью напомнил:
-----Парни! А вы обратили внимание на то, что с лагерем мы перемещались только на запад? Значит немцы все время отступали! А как обнадёживал этот напор Красной Армии !!
----А терь, ва-аще, каждый день артиллерийская стрельба и даже пулеметные очереди, --- радостно продолжал Геннадий.
----А наши бомбардировщики, каждый день и только на запад шпарят,---дополнил Никита.
Как-то поздним вечером, случилось это в начале мая 1945 г, мимо лагеря проходил местный житель-латыш. На ломаном русском он крикнул:
-----Русский , война конец, Гитлер—капут.
Ребята взглянули на немца-охранника. Тот с удивлением пожал плечами. Утро встретило всех необычайно непривычной тишиной.
--------------------------------
*) Часть 2 написана по воспоминаниям узника концлагеря Николая Ивановича Цветкова.
1) Стих И. Костина
2) Стих Е. Калигановой
3) Стих А. Лема в адаптации А.Ефимова-Хакина