Туман. часть третiя. глава четырнадцатая

               



               




               




                Недоверие - не вечность,               
                его и укоротить возможно.
                Вечность – это прозябание
                в постоянном недоверии,
                граничащем с  непреходя-
                щей глупостью.
                К.А.Ляцких, потомственный
                Дворянин.


            
--Недоверие - не вечность, его возможно укоротить. Вы, господа, верно, ожидаете, что я стану вам предъявлять бытие Земное, словно диво из паноптикума? Зря ожидаете! То, что я скажу, станет для вас лишь намёком, а уж искать подтверждение моим словам, либо опровергать их – это ваш выбор. До всего надобно доходить самим, а я лишь подсвечиваю верстовые столбы. Выходите из тьмы и ступайте на свет. Это ….

--Всё же позволю себе вас прервать. Моё любопытство не удовлетворено нисколько. Может статься так, что говорите правду. И про Землю, допустим, и про Солнце, тоже допустим. А доказать сие утверждение можете?

--А должен?

--Считаю, что да! Как человек разумный и весьма образованный, не могу согласиться с подобными вашими утверждениями!

--Господин Ляцких, а вашего образования будет довольно, чтобы прямо сейчас опровергнуть мои слова? Извольте, я слушаю!

--Хорошо! Опровержение первое – Христофорус Колумб! Открытие целого континента, как следствие кругосветного плавания, кое возможно лишь по шароподобной форме Земли!

--Да, он открыл континент, который так и не назвали в его честь. Но, это не странно и вас не удивляет, верно? Кстати, это он вам рассказывал, что обошёл весь земной шар? На  «Санта Марии», «Нинье» и «Пинте»? Он, даже, представления не имел, где есть искомая Индия, раз отправился в другую сторону света! При условии, что он, в действительности ходил на своих кораблях. При условии, что он, как человек, существовал.

--Вы сомневаетесь в том?

--А вы докажете то?

--Странный у нас разговор, однако! Исходя из ваших слов, нет ничего правдивого в том, что составляет основу истинного образования и просвещения?

--Это вывод я считаю верным.

--Безусловно, мы с Модестом Павловичем уважительно относимся к  господину Толмачёву,  и его желание, сделать вас нашим наставником и лектором, весьма и весьма похвально. Но, неверие в ваши слова, делает продолжение нашего разговора бессмысленным во всех отношениях.

Сказав таковую, как минимум, дерзость, раздосадованный Кирилла Антонович рывком поднялся на ноги, демонстрируя всем своим видом желание прекратить беседу.

--Кирилла Антонович, ну поглядите на себя со стороны! Я, всего-то, попросил доказательно опровергнуть мои слова, а не выказывать своё возмущение. Спрошу ещё раз – сможете одними лишь доказательствами, не прибегая, более, к пафосу и самолюбованию, доказать, что я не прав? Нет, не можете. И сердиться вы начинаете только из-за недостаточного знания по обсуждаемому вопросу. Да, и то, на малости знаний, основанных на запоминании малонаучных аксиом. Можете присесть, и продолжить благородно гневаться, в то самое время, когда Модест Павлович, со мною, почти согласен. Хотя бы в той части, которая касается формы Земли.

--Как же так, Модест Павлович, вы же образованный чело … век … но, вы же молчите! Как он узнал, что вы … а-а,  это такой приём в разговоре? Внести ….

--Нет, Кирилла Антонович, не думаю, что Андрей Андреевич пользует какие-то приёмы. Вы припоминаете моего друга, майора артиллериста, погибшего в своём имении от бессарабцев? Однажды он мне рассказывал, что его очень смущает тот математический расчёт, производимый при наведении орудия для стрельбы. Существуют для того специальные таблицы, кои он помнит наизусть, и кои не поленился многажды перепроверить, сообразуя их с данными топографов, предоставляющих сведения о скорости обращения Земли, величины искривления оной и дальности полёта снаряда. Вывод, всегда, получался единый и неопровержимый – все изучаемые в артиллерии таблицы составлены для неподвижной и плоской … Земли.


--Да, что вы такое говорите? – Как-то, уж совсем картинно, взмолился помещик, не упустив случая всплеснуть руками.

--А то, дорогой друг, что, по-первам, давайте начнём думать, а отвергать всё, копируя известного вам Фому, можем и после. Так вот, по словам моего друга, выходило, что воевать выгодно лишь тогда, когда враг находится к востоку от ваших позиций. В этом случае довольно просто палить вверх, дожидаясь того, что Земля, поворачиваясь довольно скоро, сама подставит вражеские позиции под падающие снаряды. А ежели враг дислоцируется на западе от вас, то ваше положение весьма скверно – Земля станет относить позиции врага от летящего снаряда. Теперь скажите мне, есть ли рациональное зерно в его словах?

Словно завороженный, Кирилла Антонович слушал друга, руками же, задвигавшимися по собственной воле, изображал и нечто круглое, и вертящееся в определённом направлении.

--Да, это разумно, - наконец-то ответил помещик, ещё раз перепроверив свой ответ вращением рук. – Это, кстати, доказывает мою правоту!

--Это доказывает только то, что таковых таблиц, учитывающих скорость оборота Земли и ею кривизну - не существует! Все таблицы едины для стрельбы в любую сторону. Без тех поправок, о которых говорил майор. Без них ….

Было похоже, что штаб-ротмистр припомнил что-то ещё, раз оборвал себя на полуслове. Он потёр ладонями лицо и снова оборотился к окну.

Паузы в разговоре не случилось. Кирилла Антонович, внимательно слушавший друга, заговорил сам, и спокойно. Не примирительно, а именно спокойно.

--Не могу не согласиться с тем, что слова моего друга обнаружили в системе моего образования некий пробел, восстановить который, вот так запросто, не могу. С большой долей вероятности скажу – пока не могу. Однако, та часть ваших заявлений, касаемых истории, как целостного обмана, не позволит мне, надеюсь никогда, с вами согласиться.

--Мне не нужно ваше согласие ни с одним моим словом. Мне нужно, чтобы вы  начали пробуждаться от вызубренных истин, и открыли глаза, в надежде увидеть тот мир, который существует на самом деле.

--Что, позвольте спросить, вы называете вызубренными истинами? – Всё так же спокойно ответствовал помещик.- История человечества от Рождества Христова в две тысячи лет есть вызубренной истиной?

--Поправлю вас – история, к которой  имеем отношение мы, славяне, составляет более семи тысяч трёхсот лет. Удивлены? Вы, почему-то, не хотите понять, что я пришёл не для дискуссии, и не для того, чтобы поразить ваше воображение фактами, кои вы считаете небылицами. Я пришёл, чтобы вас разбудить! И вам следовало бы не спорить со мною многословными тирадами, а додуматься самим – прав я, либо нет. Вам не понравились мои слова «вызубренные истины»? Пусть так. Тогда послушайте ещё вот что – жил ли кто из ваших предков во времена царствования Екатерины Великой? Разумеется, жил. И при ней же, имел дворянство. А скажите, рассказывал ли вам кто-то из них о жизни в те времена? Что-нибудь такое, что передавалось из поколения в поколение? Не знаете? Ничего примечательного при Екатерине Великой не происходило  достойного внимания? Тогда, откуда же вам знать, что было в те годы? Вам никто не рассказывал, вашим знакомым не рассказывал, даже вашему папеньке не рассказывали, ежели он ничего не передал вам. Где же, позвольте спросить, ваша история? Как оказывается, её не знает народ, населяющий страну, не вы, как мельчайшая частица того народа, а только те люди, которые пишут для вас книги по той самой истории. Задам вопрос – а им, написавшим книги, откуда о прошлом знать, ежели те самые авторы рождены не многим ранее вашего? Да и русских-то, из тех авторов, с шестого на седьмой. Откуда в вас такая вера в написанное незнакомыми вам людьми? Отчего вы не задаёте себе вопрос о том, чем занималось всё человечество две тысячи лет, ежели основные изобретения для жизни, и механизмы для облегчения работы появились, от силы, полторы сотни лет назад? Тысячу восемьсот лет человечество прозябало в ожидании? А, может, попросту не было тех двух тысяч лет истории? И всё происходит не так, как вам вкладывали в гимназические головы, требуя от вас дословного повтора навязанного материала за примерную отметку? Не поверите, но сейчас, разговаривая с вами, я вам же и завидую – сколько ещё всего вам предстоит узнать! И как же мерзко от того, что осознав правду, подтверждаемую ежечасно и повсеместно, понимаешь глубину того замысла, находящегося в основании навязанной истории! К слову, история настолько обманчива, что само понятие «история» есть обманом. «Из Торы» - вот что такое ваша «история», обычнейшая жидовская придумка. И словцо придумка, и содержание.

Вся речь, эмоциональная и продуманная, слушалась нашими друзьями внимательно настолько, что, казалось, они позабыли то, что им есть надобность дышать.

Не шевелился в кресле и господин Фсио, позволяя двигаться  лишь устам, создававшим слова, сплетающиеся в венок обоснованной мысли. Не утверждений, и не догадок, а откровенного предложения пересмотреть укоренившуюся в голове ставшую обиходной заученную истину. И заменить её более философской – а действительно я понимаю то, что я знаю?

Беседа возобновилась не более, чем через минуту. Ровно столько Андрей Андреевич счёл достаточным для того, чтобы друзья уложили возбуждённые мысли, освободив, тем самым, место для нового потока откровений, наставлений и, хотите того, либо нет, загадок.

Господин Фсио поднялся на ноги, потёр ладошки, словно они озябли, и пригладил волосы.

--Наша встреча заканчивается. Не знаю, а тут я не лукавлю, кому из нас более нужна была эта встреча, и кто в ком более нуждался – я в вас, либо вы во мне. В любом случае мы получили представление друг о друге, хоть и без видимого удовольствия. И напоследок. За две недели до вашего посещения Ведищевского Лога, который за чертой, вас, господин Ляцких, убили. Удар ножом в грудь. Вы проходили вечером мимо бузящих мужиков, и сделали замечание. Господин Краузе, а вы, в том мире, прямо сейчас ведёте следствие в отношении смертоубийства вашего друга. Вы начальствуете в следственной части Тамбовского губернского сыскного департамента, кажется, он так называется в их мире. Не делаю намёков, но все соседние миры есть зеркальным отражением нашего. И по государственным событиям, и по судьбам частных лиц. Делать выводы вам. Авторитет для вас един и навечно – вы сами. О действиях на завтрашний день вы уведомлены. Осталось, только, пожелать вам здравствовать, и откланяться. Прощайте, господа!

Всё. Дверь за странным и необычным господином Фсио захлопнулась, а друзья так и остались стоять, каждый рядом со своим креслом, каждый со своими воспоминаниями, звучащими в голове голосом Андрея Андреевич Фсио.

Поскольку, в мире нет ничего вечного, то и естественное напряжение от встречи и беседы начало спадать, уступив место обычной усталости.

Надо было, безусловно, надо было друзьям поговорить, однако начало беседы никак не складывалось, а начинать общение с обычной банальной фразы не хотелось. Но, пришлось.

--Что обо всём этом вы думаете, Модест Павлович? И кто он таков?

--Кто он таков, я знаю не больше вашего. А думаю я во что – он весьма необычный человек, занятный и, к моему сожалению, во многом оказавшийся правым.

--В чём правым? В бездоказательных заявлениях? Вы ему ещё помощь оказали, рассказав о каких-то таблицах для стрельбы!

--Не каких-то, а именно о тех, кои пользуют артиллеристы, и кои не учитывают ни поворота Земли, ни степень искривления. Нет, вряд ли мои слова были ему в помощь. А вот лично вам я скажу более, чем сказал нашему гостю. Мой сосед-артиллерист был в значительной степени наблюдательным человеком. Знаете, что он мне однажды рассказал? Увлёкшись, ещё в годы обучения в академии, красотой ночного неба и звёздных светил, он приметил для себя одну странность. Знаешь ли ты, - говорил он мне, - я обратил внимание на то, что созвездие Большой Медведицы хорошо видно на чистом небе зимою? И хорошо видно весною. И летом хорошо видно. И осенью хорошо. Так это же прекрасно, - отвечал я ему, -  можно любоваться этой Медведицей круглый год! Так-то, оно, так, - продолжал он, - только мы не должны это созвездие видеть, удаляясь по дуге орбиты Земли вокруг Солнца. Что ты хочешь сказать, - принялся  допытываться я у него. А то, что ты сочтёшь меня слабоумным, ежели я тебе выскажу свою гипотезу. А она такова – либо небо, со всеми своими светилами, вращается в точности, как и наша Земля, либо Земля не вращается вовсе. Поверил ли я ему? Нет, не поверил, однако такие парадоксальные, если не сказать крамольные, мысли позабавили меня, и я попросил его рассказать об иных наблюдениях, вдруг таковые имеются. А как же, - сказал он, - имеются, только они так и остались наблюдениями, не получившими никакого научного толкования. Далее он ничего не сказал, а пригласил меня в свою походную палатку. А дело, как вы, возможно, догадались, было под Плевной, и о событиях последующих дней я вам уже рассказывал. Так вот, в палатке он поставил семь свечей, кои, как мне теперь видится, были  припасены загодя. И расставлены они были таким образом, - входивший во вкус повествования Модест Павлович,  уже принялся скоро передвигаться по нумеру, изображая в лицах то себя, то майора. А после и вовсе начал рисовать в воздухе свечи, и то, как они зажигались, и то, как они были расставлены. Не мудрено, что своим азартом штаб-ротмистр заразил и помещика, сменившего вид усталого человека, на заинтересованного.

--Расставлены таким манером, - меж тем продолжал Модест Павлович, - что напоминали созвездие целиком. После того, майор начал водить меня вокруг стола, делая наше движение схожим на светило. Вы припоминаете, Кирилла Антонович, как нам в гимназии показывали такую крутящуюся конструкцию – планеты на проволочках вокруг горящей лампы?  Да-да, именно! – Согласился штаб-ротмистр с подтверждением Кириллы Антоновича. – И вот, на что я обратил внимание, естественно, после предоставленной подсказки майора. При моём «подлёте» к созвездию, из семи свеч, имитировавших Медведицу, было видно … четыре! Понимаете? Четыре! Остальные были закрыты теми, что были видны явно. По мере продвижение по палатке появились ещё две. И только в одной точке около стола, разумеется, с допущением сдвинуться на половину сажени влево, либо вправо, были видны все семь! Сей опыт, мы проводили не менее десяти раз, получая один и тот же результат! Далее, майор поставил все свечи по одной линии, и сызнова принялся водить меня. И что же? С любого места созвездие было видно полностью, так, как оно видится на небе. Я не знал, что сказать, и не верил в тот итог моего «полёта» вокруг стола. Разъяснений я не добился, получив, взамен, обещание быть ознакомленным с его, майора, выводами ночью, когда, ежели на то стане воля Божия, на небе появится Большая Медведица. Мне ничего не оставалось, кроме, как ждать. У меня объяснений увиденному не находилось, хотя я очень старался быть непредвзятым, и не поддающимся чужому влиянию. Однако настоящего скептика из меня в тот раз так и не получилось. А посему, я просто ожидал ночного продолжения разговора. И с нетерпением, должен вам заметить. И вот, дождавшись подобающей нашим наблюдениям темноты, мы принялись разглядывать то самое созвездие. Каким же оно казалось красивым, манящим и, только не смейтесь, не настоящим.

Кирилла Антонович подался вперёд всем телом, всею, ежели угодно, душою, и всею Библией вперёд, впитывая не только слова друга, но, казалось, и воздух, выходивший из уст Модеста Павловича, вместе со словами.

--Майор меня, признаюсь, озадачил вопросом о том, к какому выводу я пришёл? И что я мог сказать? Путанно и сбивчиво я выражал и своё согласие с тем, что упустил очевидное, с тем, что в принятом и устоявшемся миропонимании началось разногласие по причине, невозможности дать вполне устойчивое толкование увиденному. Ещё я робко добавил, что, вероятно, я не готов к новой классификации прежних знаний. И тогда майор, глядя только на созвездие, поведал о своих выводах. По его мнению, сказал он, все звёзды Большой Медведицы не могут располагаться на разных отдалённостях от наблюдателя, то есть – от нас. И это, продолжил майор, вовсе не Кеплеровская гипотеза о том, что принимаемый нами свет звёзд есть, на самом деле не что иное, как дошедший до нас свет взрыва той самой звезды. То, что мы видим, состоит из настоящих, а не разорвавшихся светил, и расположенных на небе так, словно само небо не что иное, как … потолок! Да-да, именно потолок! Иного объяснения у него не было, кроме, как плотное небо, на коем висят … фонари. Глупое словцо «фонари»? Но, именно таковое он и употребил. Знаете, Кирилла Антонович, по прошествии какого-то времени после разговора с майором, я склонен верить в его предположение о неподвижной Земле и о висящих фонарях, кои мы именуем звёздами. Я склонен верить, что есть иное толкование тому, что предоставил мне для ознакомления мой боевой товарищ. Самому странно – я склонен к тому, склонен к этому … словно маятник, туда – сюда. Но, сегодняшний разговор с господином Фсио вселил в меня абсолютную и непоколебимую уверенность – почти всё в окружающем нас мире, и на покрывающем нас небе, происходит не так, как нам про то твердили. И не постесняюсь попользовать слова Андрея Андреевича – не так, как нам внушали через зубрёжку с благодарностию за отменное запоминание внушённых истин. Кои, как мне кажется, истинами вовсе и не являются.

Штаб-ротмистр устало потёр глаза, выдохнул, и уж никак не бодро присел в кресло.

--Хорошо бы сейчас винца испить, - вытягивая ноги и запрокидывая голову назад, проговорил Модест Павлович.

--А почему вы мне этого раньше не рассказывали?

--Ну … вы всегда казались мне таким…  академиком, по сравнению со мною, как гимназистом. Боялся, что вы станете высмеивать мои новые, звёздные познания.

--Вы серьёзно?

--Да, я, правда, этого опасался. А что, насчёт, винца?

--С удовольствием. Однако, после предупреждения господина Фсио, надо быть внимательными и подозрительными ко всему, и во всём. В гостинице винцо заказывать не станем, в ресторацию не пойдём. Можно через посыльного из ближайшей бакалейной лавки. Нам так будет спокойнее.

--Соглашусь с вами! Достаньте свой револьвер, заприте двери и не открывайте её, пока не услышите имя созвездия, о коем мы говорили.

Винцо, как и водится, скоротало вече и приблизило ночь. Спокойная ночь родила утро дня, обещавшего стать одним из самым из непредсказуемых.

Утренний туалет и тщательное одевание не стали событиями ни для нас, читателей, ни для героев. Если не считать воспоминаний вчерашнего разговора, происходившего во время бритья и умывания. Каждый приводил в порядок лицо по своему, и вспоминал только значимые для него отрывки разговора.

Без семи минут девять в дверь нумера постучали.

Друзья тут же провели короткое военное совещание, поскольку никого не ожидали и, тем более, не приглашали.

--Кто это, интересно знать, к нам пожаловал? – Спросил одними глазами и бровями помещик. (Такой способ общения, равно, как и пользуемый взгляд в качестве вопроса, был опробован в этом же нумере не далее, как вчера. Результат оказался положительным, а потому и принят в основной арсенал взаимного общения).

--Не знаю, - поднятыми и опущенными плечами ответил штаб-ротмистр, а выразительным взглядом, направленным на дверь туалетной комнаты, добавил, - ступайте, пока, туда. Я сам попробую разобраться.

--Да, хорошо, - кивком головы сообщил о своём согласии с предложением друга Кирилла Антонович.

Дальше было то, что дважды происходило в этом самом нумере – правая рука с револьвером отведена за спину, а левая готова к действию.

--Кто? – Без интонационно спросил Модест Павлович настоящим голосом.

--Вам прислан завтрак!

Снова состоялась беседа, основанная на паре взглядов, переводимых на человеческий язык примерно так.

--Ну, что, отворяем? – Это взгляд штаб-ротмистра.

--Слишком поздно отсиживаться в молчании, вы уже подали голос. Отворяйте, но, ради всего святого, будьте осторожны! – Многозначительность взгляда помещика, была под стать привычной, ему, многословности.

--Хорошо, буду! Я отворяю! – Снова сказали глаза Модеста Павловича.
За дверью оказался некто, в ладно сидящей рубахе и в белом, длинном переднике. Настолько длинном, что из-под него выглядывали лишь носки башмаков. Лицо этого двадцати – двадцати двух летнего человека, изображало улыбку на простоватом и незапоминающемся лице Тёмные волосы, разделённые косым пробором, получали от хозяина больший уход, нежели его руки. На первом персте правицы красовались три больших бородавки.

--И … кто прислал?

--Мне велено доставить, а более – ничего!

Сказав это, молодой человек подался телом вперёд, намереваясь произвести шаг, и войти в нумер. Но, стоящий неподвижно штаб-ротмистр, разуверил его в надобности совершать подобное.

--Кто прислал?

--Мне сказано – снеси завтрак в семнадцатый нумер, господа уже ожидают. Я взял поднос, и подняться к вам. Вы один станете завтракать?

--Нет, не один, остальные сейчас поднимутся. Поставь на стол.

Предусмотрительно отступив назад и малость в сторону, однако настолько в сторону, чтобы ни выпад, ни удар не достали его, Модест Павлович пропустил этого официанта, а может, простого полового, в нумер.

Пока накрытые крышками менажницы перемещались с подноса на стол, штаб-ротмистр снова переместился по комнате так, чтобы в подробностях видеть производимые манипуляции вошедшего.

Отблагодарив извлечённой из жилетного кармана ассигнацией, и сопроводив сей жест словами «Ступай, любезный», Модест Павлович затворил входную дверь. Да не просто так затворил, а особым манером, не позволяющим ударом, либо напором отворить оную из коридора. Описывать тот способ не стану, таковой приём не подлежит широкой огласке. Пока, не подлежит. Не обессудьте!

Вышедший из туалетной комнаты Кирилла Антонович, был немало удивлён тому, что пренебрегая всяческим этикетом, штаб-ротмистр, громко орудуя столовыми приборами, ковырялся в уже открытых менажницах.

--Вы … станете это есть? – Шёпотом спросил удивлённый помещик.

--Разумеется, а для чего же это тогда принесли?

Но, на самом деле, всё имело совсем иной смысл.

Принесённую на завтрак сёмгу, приготовленную на пару, Модест Павлович ловко освободил от плоти, кою уложил на расстеленную вчерашнюю газету, оставив скелет красоваться на тарелке, рядом с недоеденным яйцом перот. И крошками от измельчённых руками гренок.

--Всё, я позавтракал, кстати, с вами вместе. Да, извините за опоздание, но – приятного аппетита! И спасибо! Как вам паровая сёмужка? И мне по вкусу!

Нечто такое приговаривал штаб-ротмистр, сворачивая в тугой ком газету с едой.
Тут Кирилла Антонович и понял смысл этих манипуляций. Сработала сигнальная система предупреждений, отлаженная вчера господином Фсио.

--На вас, - говорил он, - никто не пойдёт в лобовую атаку. Бомбу бросить – могут, отравить еду и питьё – могут.

Так, своеобразно, в благодарность за науку, штаб-ротмистр решил из обычайной предосторожности расправиться с завтраком, полученным от неизвестного, и доставленным неприятным.

--Да, - произнёс Кирилла Антонович, переходя с тихого голоса, на обычный, - вы поступили разумно. Даже более, чем разумно!

--Не только разумно. Ежели в еде был яд, то доброжелатели скоро станут ожидать, что мы являемся для них лёгкой добычей. Ежели еда была чиста, то … то позавтракать, повторно, предлагаю в ином заведении.

--Да, в ином. Например, в ресторации «Крым». Дорогой друг, нам предписано покидать гостиницу не ранее часа пополудни, припоминаете? Я думаю, что сегодняшний завтрак откладывается.

Вот и мы, по примеру наших героев, отложим описание часов, проведённых в бездействии. Тем более, что ничего достойного внимания не произошло. Было лишь одно событие – пришёл тот самый то ли официант, то ли половой и унёс поднос с посудой. Причём, на постояльцев он и не взглянул.

Вскорости назначенное время свело стрелки  карманного хронометра в долгожданную позицию, и друзья засобирались.

Револьверы, удобно расположившиеся в карманах, ещё не стали естественным дополнением к костюму, но и не мешали. Зонт, взятый Модестом Павловичем, должен был служить подтверждающей деталью беспечно прогуливающегося, а не взятым по погодной надобности. Библия была приторочена, а настроение – геройское! Ну, где тут, у вас, происходят провокации? Нам туда и надобно! И срочно!

Осмотрев друг друга, друзья покинули нумер, и направились по предписанному господином Фсио маршруту.

И действительно, дойдя до перекрёстка, наши герои увидали спорящих жандармского унтера и торговку орехами.

Они старательно, но тщетно доказывали друг дружке свою правоту и обоснованность претензий к позиции каждого. С таким же успехом, они могли бы просто молча стоять.

Не дойдя до спорщиков двух-трёх шагов, друзья услыхали нечто, относящееся уже к ним.

--Вот, глупая баба, тут господа в проходку ходють, а ты своими орехами всю мостовую засорила! Вот свернут они за седьмым домом на левую сторону, и  увидють, что там чистая мостовая, там и гулять им приятственнее. А ты тута соришь, как в Гоморре какой-то! Теперича будет так – ещё раз увижу тебя тут, ошпарю тебя таким штрафом с конфискацией, что взвоешь! Боле нету моих сил тебя тута терпеть!

Продолжение той перебранки происходило уж за спиною гуляющих господ. Они направились в проходку к дому под нумером семь, за коим был нужный поворот в маршруте. А дальше – встреча с попрошайкой.

Тот самый поворот вывел помещика и штаб-ротмистра на Старомонетный переулок, бережно хранивший в себе следы полного отсутствия архитектуры ещё со времён заселения этой части Москвы, заселения по принципу – а, ладно, и так сойдёт!
Одноэтажные дома, не равномерно чередующиеся с особняками повыше в два, а то и три этажа, стояли так, словно их не строили, а ссыпали с ладони на эту улицу. В одни дома было возможно войти прямо с деревянного тротуара, другие же были задвинуты вглубь от покосившегося забора.

Улица была безлюдной. Либо об эту пору безлюдной, либо таковой в любое время что дня, что года. Да, и увеселительных заведений не наблюдалось никаких.

Именно это обстоятельство и породило некие сомнения друзей в правильности предсказанного маршрута. Что делать попрошайке на пустой улице ежели, конечно, не поджидать двух прогуливающихся господ.

--Мне одному кажется, что эта провокация скверно подготовлена? Откуда взяться вот тут, - штаб-ротмистр обвёл рукою перспективу улицы вокруг себя, - попрошайке?

--Согласен, дорогой мой, согласен! Но, подсказку жандарма невозможно истолковать иначе, как мы её поняли. Давайте дойдём до следующего переулка, а там и поглядим. В противном разе …, - не договорив, помещик умолк.

--Что «в противном разе»?

--Не знаю, ещё не придумал. Давайте дойдём до переулка.

Искомым переулком оказался Пыжёвский, уводящий друзей влево от Старомонетного.

--Это, хочу заметить, известное место! На сём переулке квартировали служивые стрельцы, большинство из которых казнено при Петре Великом. А Пыжёв – это их командир. Да-а, место интересное!

Так они и шли – один любовался историческим переулком, а другой выискивал глазами нищего. Хоть одного.

--Послушайте, Кирилла Антонович, я предлагаю вернуться к гостинице. Что-то идёт не так, вам не кажется?

--Да-а, тут, определённо, всё пронизано воздухом истории!

--Которую отрицает вчерашний гость! Вы услыхали, что я сказал?

--Услыхал, конечно! Вы правы, нам следует вернуться. И сыскать того жандарма!
Друзья повернули обратно.

Шли скоро, позабыв о достопримечательностях, и о желании повстречать попрошайку. Любого.

Вот и дошли до Старомонетного переулка. Повернули и … столкнулись нос к носу с тремя мужиками, по виду похожих на портовых грузчиков. Уж больно крепки были их торсы … и кулаки. От них сильно пахло винцом.

Помещик попытался увернуться от столкновения со здоровенным детиной, однако не успел, и зацепил плечом его рубаху.

--Прошу прощения, любезный, - сказал Кирилла Антонович, заложив руки за спину, - что помешал вам пройти. Однако и вы, хотя бы из обычной любезности могли бы малость посторониться, тогда бы не случилось сей неприятности, по случаю возникновения коей, мне и приходится вступить с вами в разговор. Я говорю об обычной вежливости.

Мужик словно и не слыхал. Но нет, конечно же, нет, всё он слыхал, слово в слово слыхал, но его вид говорил об обратном. Мало того, он, да ещё один из троицы, взяли и нагло перекрыли дорогу Кирилле Антоновичу, а третий самым бесцеремонным образом уставился на Модеста Павловича.

--Если вы не желаете отвечать мне, то потрудитесь отойти, и дать мне дорогу. Разговора, как я вижу, не случится, да и о вежливости я даром заговорил. Отступите в сторону!

Слова, равно, как и попытка совершить шаг, оказались пустыми. Мужики стояли, откровенно наслаждаясь ситуацией.

В разговор вступил штаб-ротмистр.

--Вы, трое, сбежали их приюта для глухонемых? У вас есть, что нам сказать – говорите, нет – отойдите в сторону, и постарайтесь сохранить человеческое обличие, а не стоять перед нами, словно бараны. Ну? Что решаете? Может, вам нужны наши деньги?

--Не-а, господа хорошие, эта улица плоха для гуляющих, и для попрошаек. Тут народу маловато. Не нужны нам деньги. А про баранов было обидно. Теперь, раз так, и денежки, и всё остальное надо отдать. По-хорошему.

И тут, кажется, Модеста Павловича осенило! Либо, наступило прозрение.

--Кирилла Антонович, вот вам и долгожданная встреча, о коей мы знали ещё вчера. Вы уже поняли? Нет? Ну, как же? Любезный, - отвлёкшись от разъяснений другу, штаб-ротмистр резко сказал одному их мужиков, старавшемуся ухватить его за локоть, - не трогай, не видишь, я разговариваю? Договорю с товарищем, тогда и до тебя очередь дойдёт, потерпи малость! Тут, Кирилла Антонович, всё просто. Запах винца есть, а дыхание-то, чистое! Я ему о деньгах, а он о попрошайке. Понимаете? Это, ведь, и есть те, кого мы искали?

--Кого вы искали? - Уже с неподдельным непониманием спросил тот, который не спускал глаз с Модеста Павловича.

--Выбор у нас, дорогой друг, не велик. Что скажете?

Странно, но у помещика из настроения исчезло всё – азарт перед дракой, боязнь перед нею исчезла тоже, куража не стало и в помине. Осталась печаль. А оттого печаль, что всё происходило не так, как ему рисовалось в воображении – запутанно, красиво, с разоблачениями по ходу сражения и с обязательным финалом, где торжествуют победу благородство т разумность, а проигрывают чьи-то слабовольные марионетки. А тут -  три мужика  так глупо остановили их на дороге, да ещё один додумался достать нож. Хотя, и не нож вовсе, а клинок, длинною в добрую половину сабли.

--Что скажете, Кирилла Антонович? – Настойчиво повторил вопрос Модест Павлович.

--Всё, что хотел, я уже сказал. Даже более желаемого сказал. Разговоров больше не будет.

--И замечательно! Брось нож, и опустись на колени! Живо! – Скомандовал приказ штаб-ротмистр.

Когда в любом, самом продуманном, и самом хитроумнейшем плане, происходит крохотный сбой, весь план тут же рушится, а вместо него рождается его искажённое отражение, развивающееся в непредсказуемую сторону с самым непредвиденным финалом. Вот об этом то ли позабыли, то ли вовсе не знали друзья. Отражение прежнего плана вступило в свои незаконные права, и принялось куражиться посреди пустой улицы.

Тот третий, старавшийся схватить Модеста Павловича за локоть, всё же изловчился и, уцепив ладонью левый рукав, повернул штаб-ротмистра боком к себе, после чело, довольно сильно, толкнул.

Стоявший перед помещиком верзила малость присел, после чего, с выкриком, привстал на ногах и нанёс скользящий удар снизу вверх.

Всё ещё находясь в печально состоянии, Кирилла Антонович уловил какое-то движение мужика, и счёл за разумное сделать шаг назад. И вовремя, иначе бы тесак, размером с половину сабли, рассёк бы помещика от бедра аж до правого плеча.

Не дожидаясь, пока нападающий исправит ошибку первого удара, танцуя, Кирилла Антонович сделал шаг вперёд и сильно, насколько это было возможно, ударил носком башмака по голени мужика. Тот зарычал и, совершенно неожиданно для него самого, согнулся, прижав ладонь к ушибленному месту.

Помещик не стал ждать повторного нападения от человека, которого способно взбесить такое нежданное сопротивление, да ещё и с нанесением чувствительного удара. Выбросив от себя руки, да с такою силою, словно от такого движения зависела его жизнь, Кирилла Антонович толкнул мужика, который ещё не успел разогнуться.

Этого манёвра не ожидал второй из нападавших, на коего, словно паровой каток, налетел зачинщик ссоры. От такого столкновения оба упали, подарив нашим друзьям несколько ценнейших мгновений.

Тем временем штаб-ротмистр успел возвернуться на исходную позицию, имея в правице револьвер. Но, как уж говорилось ранее, искажённый план меняет вокруг его созидателей абсолютно всё, да так скоро, что вряд ли кто-то окажется могущим заприметить все изменения, а не только наблюдать за последствиями тех проявленных изменений.

Так оно и пошло – наперекосяк. Противник Модеста Павловича ногою вышиб оружие из руки штаб-ротмистра, одновременно надевая на свою ладонь необычный кастет, на ударных гранях коего было отточенное до блеска лезвие.

Вот это да! И что делать? Револьвер в добрых двух саженях от Модеста Павловича, и достать его стоит секунд, которые, в стремительно меняющихся мгновениях, и целых минут дороже. Однако тех секунд–то и нету! И раздумывать о дальнейших действиях недосуг. Что делать? Решение приходит само – ничего не делать - просто сражаться!
Рука штаб-ротмистра сотворила ложный замах, видимый противнику, и понятый им же так, как и рассчитывалось. Предприняв нужную защиту, он на мгновение перестал наступать, отдав предпочтение обороне. И зря! Толкнув поднятый за ручку зонт так, как толкают биллиардный кий, Модест Павлович наконечником оного, мало, при том, полагаясь на нужную точность, попал в левую глазницу мужику. Нимало не беспокоясь о достаточности произведённого укола, с силой толкнул зонт ещё дальше, позволяя ему войти в голову аж до самого брезентового тента.

Нарисованной фигуркой в изменяющихся позах на полях книги,  которую потом разглядывают, быстро отпуская одну страничку за последующей, тело нападавшего сотворило несколько отдельных, нелепых движений, отстоящих одно от другого на целые мгновения. Затем оно, тело, уселось мягким местом на деревянную мостовую, продолжая удерживать десницей зонт, торчащий из глазницы. Да так крепко, словно от таковой хватки что-то зависело. Нет, ничего и ни от чего не зависело, уже ничего. Мужик опустился на мостовую уже пустым, мёртвым телом.

Зонт из судорожно сжатой десницы никак не извлекался. Да, и не было времени на благородные попытки забрать, у покойного, сей предмет. Просто уперев ногу в лицо нападавшему, Модест Павлович с заметным усилием, но вырвал зонт из лап смерти (эту метафору позже и произнёс сам штаб-ротмистр).

Сражение на фланге  Кириллы Антоновича двигалось не так стремительно, как у его друга. Нанося ощутимые удары, а по сути, толчки ногами, помещику удавалось в течение долгих и нескончаемых трёх секунд удерживать нападавших на земле. И делалось это вовсе не оттого, что сие служило составной частью тактического приёма, призванного измотать силы противника. А потому, что этот треклятые револьвер никак не хотел покидать карман, зацепившись, леший его знает, какой именно деталью, за подкладку, словно дитя за мамкину юбку. А без оружия помещику никак не справиться с двумя здоровенными и озлобленными, таковой неудачей, мужиками.

Единственное, на что мог полагаться Кирилла Антонович, так это на удар бандитского ножа в грудь. В самую, что ни на есть, Библию. Тогда бы и пришла скорая кончина этих разбойников от убийственного вопля книги. Но, в этом плане было аж три пункта, и все три, что прискорбно, скверные. А не захоти, сей мужлан, бить ножом в грудь? Не просить же его о таком одолжении? Второе – от того вопля мог пострадать и Модест Павлович, что было совершенно недопустимым! И третий пункт, самый каверзный – станет ли книга вопить тут, в привычном для помещика мире? Ведь возможно таковое, что голосит, сия книженция, только … на две луны?
Тут и подоспела помощь в виде Модеста Павловича. В два прыжка он подскочил к другу, толкнул его легонько, и указал на лежащий, на земле, револьвер.
Жест был понят и исполнен со всей скоростию, на которую был способен помещик. А штаб-ротмистр, тем временем, хлестал зонтом, с окровавленным наконечником, лежащих на тротуаре.

Вот снова появился Кирилла Антонович, уже с оружием. Оно готово к бою, решимость в глазах блестит так, что и слов никаких не надобно.

--Сможете? – Произнёс тихо Модест Павлович, имея в виду ясное слово, и не менее ясное понятие.

Ответом был жест помещика, сколь скоро сотворённый, столь и тут же признанный неубедительным – Кирилла Антонович одновременно кивнул и пожал плечами. Времени на расспросы не было, передавать револьвер тем более некогда. Тогда-то и случилось то, что называют наитием – Модест Павлович раскрыл зонт и прикрыл от помещика вид поднимающихся мужиков. Рассудил штаб-ротмистр просто и, как оказалось, гениально! Стрелять в того, кого не видишь, легче, чем в того, кто стоит перед тобою, так сказать, глаза в глаза.

Так вот, открыв зонт, Модест Павлович скомандовал: «Пли!»

Четыре выстрела, четыре отверстия в зонте, и две жизни на совести Кириллы Антоновича. Либо, на его счету.

Не глядя на такой финал, печаль из души не улетучивалась.

--Надо уходить отсюда! А вам надо бы обзавестись кобурою. Не то, либо брючную пару изорвёте, либо, не приведи, Господи, что-то иное. Идёмте!

--Вы торопитесь меня увести? Оставьте,  я не такой впечатлительный, как бывало ранее. Разумеется, оставаться тут мы не станем, но и просто … я, что имею сказать? Где была ошибка? Господин Фсио не додумал план? Унтер перепутал направление, либо попрошайка озолотился и проигнорировал свою работу? Кто играет нами, да, ещё, и без нашего на то согласия? А вот про то, что некто, более могущественный, нежели все те, с кем мы встречались, вмешался в наши планы, и говорить не стоит! Это, снова-таки, на мой взгляд, самое разумное и единственное объяснение!