Конкурс в местной газете. Требования простейшие - посвятить рассказ интересному случаю на охоте, начав его с фразы - "А дело было так..."
- Ха ха.
Когда то Александр увлекался составлением из букв слова заданного, всевозможных производных слов и теперь играючи побеждал любого в словесно-творительных схватках. Кроссворды - семечки. Что уж не связать обилие, вертящихся на языке слов, во фразы. С его то богатым охотничьим опытом?
Взгромоздясь коленками на табуретку - шмяк пошмяк, накидал планчик. Развил его компьютерным текстом, проверил грамматику, и подпрыгивая в спортивном возбуждении, отнёс в редакцию флэшку.
Вот эта конкурсная забава...
"Дыхание Севера.
А дело было так: возвращаюсь на лыжах, с ружьишком, нашлепался - сил нет, в рюкзаке каноническое - ни пера, ни пушинки. Крики детские с городской свалки. Мальчишки бегут - все в снегу, шапки завязаны, носы мокрые, щеки - яблоками:
- Дяденька, там собака белая с нами играет, мы в нее снежками кидаем...
- Быть не может, - иду по их указке до березовой опушки и... по тундре метрах в ста удирающий песец - предел промысловых мечтаний.
И еще вот так: брожу километрах в десяти от города, красоты зимушкины "оцифровываю", слышу, - Тяв, - собачонка вроде маленькая. Ну кто с ней гулял бы - мороз за тридцать. Снова - Тяв, оглядываюсь вокруг внимательнее - деревца-кустарники, - примерещилось, возможно лыжи скрипнули.
Выхожу на белоснежную скатерть тундры - Красотища. Солнышко, красное, закатное, приласкало краткосрочным светом, венчающую горизонт Уральскую белоснежную гряду. Вершины малиновым высветило, распадки и долины сизой полутенью обозначило. Видок - достойнейшая добыча! Фотоаппарат из-за пазухи, компоную кадр - щелк... Стой, стой, что это шевельнулось в видоискателе?
Песец.
Хвост со значение выгнул и сам такой - "боком-боком", сухим листом несом, сгорблен великой угрозой, - Еще, дескать, хоть раз здесь увижу...
Выгонял, облаивал значит.
Случалось и так: Удар, сильный, закручивающий... всплываю в широком паводковом течении, среди ледяного крошева. В симпатичной рамочке из снежных берегов с вороной на древесном суку. Едва - носом из потока. С ужасом, осознав произошедшее, лихорадочно ищу взглядом лодку - вон она, далеко уже мчится, напарник за рулем даже и не заметил моего отсутствия. Избавляюсь от болотников, стягиваю меховую куртку, глубоко уйдя в воду - подклад завернулся, ухватил за руки, связал за спиной. И наконец страстный глоток неба, холодного, равнодушного - всякое видывало. Отнекиваюсь руками и ногами от приглашающих глубин. И просматриваю уже мысленное кино - вот извещают домашних, вот меня выловили.
И гаманок проплывает... талоны ж на сотню литров бензина!
***
Морозы, ветра, снега, летние холода. Бесприютные, нежилые, на первый взгляд, места. Сурова, строга северная макушка планеты, но в отстранённости - красива.
- Столбовидные, над зеркалом моря, скалистые берега фьордов Норвегии, заманчивые далеким туманным продолжением.
- Фантастический отлом айсбергов от Гренландского ледника, замедленное их падение... неторопливое, как во сне, вхождение в темную, студёную воду... уход в нее... взрыв и через время - мощный выброс на поверхность кувыркающейся, сверкающей глыбой. Гул, отражающийся громом среди скал и вздымающиеся "цунами", стального цвета.
- Горное плато Путорана. Прозрачные, до черноты глубин, течения, струйным отголоском скалистых берегов.
- Бесстрастные, высокомерные острова полярных морей - Медвежий, Кильдин. Словно вздыбившиеся на закат могучие разломы земной коры, на сотни метров слоистым базальтовым тараном. Вечно сырые, увенчанные облачным туманом, обвиваемые по всей высоте ленивым птичьим кружением. Снег на уступах, морской накат на каменных осыпях. Тоскливые чаячьи стоны над вспененной бездной. Зябко свистяший ветер.
Поднимаемся к югу по впадающим в океан речным безлюдьям. Охота. Крошим уточек, в лёт, - Бац, бац - пикирует, ударилась о небесную синь с подскоком, плывет по течению пернатым комочком, лапками перепончатыми протестует.
Дрожат колени от азарта, ноздри не надышатся пороховой гарью, рука нащупывает новые патроны, глаза зорко контролируют ближние пролёты.
Крупная рыбина. Таинственной лунной ночью, в черном пространстве между лодкой и далекой канистрой - в наплавной сетке. Всплеск, сначала испуганный, затем мощный, частый - на волю, линеечка поплавков выгнулась, фонтаном голубые брызги-самоцветы.
Утомилась. Из черной воды, темная, литая чешуйчатая спина в изумрудных лунных отблесках, а зацепилась то едва, одним усиком за ниточку. Тихо-тихо, пальцами к жабрам - хвать, покрепче. И запах, запах северной рыбы, сочной плоти, нутряного жира - огромных, ленивых, илистых, обильных ракушками рек.
Пёхом по пружинным коврам ягельной лесотундры - разноцветье, бугорки - ягодами, да грибами усыпанные. То светлеющие песчаным дном, то темнеющие глыбью, озера. С отражениями неба и берегов. С подымающимися над поверхностью утками, с камышами, сулящими карасевый улов.
Застиранное холодами небо над зеркалом, до горизонта, половодий.
Лиственнички вразброс - творческой растопыркой, и березнячки прозрачные - ветром истерзанные куртинки. Гривы еловые, по самым берегам речушек. Каждый, навскидку пейзаж ли, этюд ли - откровение. Несказанная многозначность, скромность, осмысленность.
И над всей этой красотой объёмный комариный аккорд. Неумолчный голодный стон. Страсть паразита, тоска кровососа. И ты, предназначенный в корм, терпящий, отгоняющий, раздвигающий кровожадные полчища, идущий через сто-жалящую угрозу.
***
И вот, когда приберешь добычу: ведра с сизой ягодой, с крепкими подосиновиками, пласты спящей рыбы, перьевое топоршение дичи. Перегрузишь на компьютер отснятое, как предвкушение сладости камеральной доводки.
Ополоснёшься от чешуи, гнуса... стянешь присосавшиеся сапоги и мокрые носки развесишь. Подставишь усталые ступни с простиранными добела пальцами, в листочках, в хвоинках, к огню берегового костра ли, к накалу печурки в охотничьей избушке, к домашнему ли калориферу. Прокатится по нутру огненная стопка, горячущий травяной чай приласкает душу...
Упоительны солнечные ночи, разговоры без перерыва.
Не однажды услышишь от друзей-попутчиков, усталых, как и ты, очарованных природой странников многообещающее очередное предвестье, - А дело было...
И рассмеешься сквозь уход в дрёмное блаженство - Этот день не напрасный, не последний. Все еще будет, Слава тебе Господи!
Не верят в Бога, а "знают" его, живут в Боге. Не дышат "на севере" - Севером дышат".
Предвкушение нетрудной конкурсной победы.
Ан нет. Другой автор опубликовал серию предметных охотничьих случаев о встречах с горностаем, с медведем, с гусями и завладел призом.
---
И тогда Саша призадумался.
- Я же, так получается, в ответ на конкретное требование, оторвался в верховое парение и поведал ни о чём, о чём то непонятном, о воздушном этаком.
Вот сегодня.
Почему не напишу о своём городе. О событиях с привязкой к датам. Да собственно, почему не запомнились они мне в деталях, а лишь в переживаниях, настроением? Почему на долголетних тысячах моих фотоснимков нет улиц и строений? Загадка ведь, правда же? Не сачок ли в патриотическом плане? Чего не до-дал мне город?
Он видел моё второе рождение, моё пробуждение в масштабах. Мы оба помним...
Лет в 11 я встречал на пристани маму, которая впервые в жизни взяла отпуск и съездила далеко, к сестре. Не зная, какое оно, мировое существование там, за горизонтом, я жадно допытался, - Какой наш город в сравнении с другими?
- Сыночка, даже деревни проезжали, побольше.
Город замер в испуганом ожидании...
Мы шли с речного вокзала, начинались уже тёмные ночи, глаза отдыхали в бархатной черноте, тепло было - по домашнему. Талинки да рябинки склонялись к нам из крашенных палисадников. Шагам отзывались доски тротуара. Жёлтые фонари освещали путь небольшими кругами. В световых конусах вились редкие комарики.
Я помогал нести сумки, шёл то впереди, то позади мамы, осознавал сказанное.
И хотя всяк малец, страдая своей малостью, ну очень ревнив к размерным величинам, ответ не сделал меня презрительным.
- Мы оба вырастем.
Пусть невелик. Даже лучше. Такие наивные из сейчас...
Улицы, застеленные бревенчатыми мостовыми и тротуарами, с озеленением - лиственничками, заботливо охраняемым от частных коров штакетниковыми вазонами. С разбитыми дорогами окраин, после которых центр, осушаемый деревянными канавами, милее и выход "в город" подобен празднику.
Стадион, с деревянными же трибунами, где на праздники после массовых мероприятий городской люд располагался вдоль свеже-побеленного забора на траве семьями, и гулял - пели, пили, дрались даже... куда без тогдашних пост-гулаговских "концертов".
Городской сад, насаженный родителями в их комсомольской молодости, с еловыми аллеями и дощатой танплощадкой, с раструбом оркестровой сцены.
Город, состоящий из домишек, окошками к пешеходам. Домиков - маленьких самостоятельных мирков для семьи хозяйской и любой приблудной живности - кошкам, мышкам, птичкам... со ставенками, завалинками, опилковыми чердаками и замшелыми крышами, и дровяными печками, с поленицами и дворами.
Деревянный музей и библиотека, школы и магазины... с традиционными украшениями Сталинских времён - деревянными ромбиками, орнаментом по дощатым колоннам, с помпезными башенками - портиками и фронтонами, с красными флажками на древках из растопыренных трубочек, по праздникам... Самые высокие - двухэтажные, уважаемые административные и общественные здания с обязательной звездой или флагом на крыше.
А Дом пионеров с крашенными половицами, с распахнутыми дверями в кабинеты - в кружки по самым различным интересам. Каждому, даже мне - дошкольнику, впервые опасливо заглянувшему сюда с речки.
Город - моё тело.
--
На его тёплых ладонях взрастал я не только телесно, но и становился человеком.
В детском садике...
В круглосуточном воспитательском арестанстве на неделю, из которого столько раз убегал домой, в котором тосковал, усевшись на деревянном крылечко и плакал до грудной боли глядя в вечернее небо - как без меня мама и дом... до тех пор, пока знающие, где я обычно пропадаю, няньки не выглядывали, - Хватит страдать. Быстро в койку.
В городской субординации...
Приведён мамой на ёлку. Впервые. Утренники и раньше организовывались, да денег на подарок у мамы не было. Не было их всё ещё, и она упросила воспитателей.
- Ну, пусть он только поиграет вокруг ёлки.
Напрыгался с друзьями, и вот - заслужив выступлениями и хороводами подарки, все бросились под ёлочку, где сладкие наборы были прикрыты ветками и ватой. Меня, отвечая на обеспокоенные жесты нянечек, мама подхватила на руки. Бодро подбрасывая, улыбаясь неискренне, призывая улыбаться тоже. Видя подрагивающий подбородок, удерживая дрожь устремлений к общему, но недоступному счастью... заторопилась домой.
Снег колюче скрипел под ногами. Шли, паря дыханием.
В коллективных играх со сверстниками...
Летние плюхания в речке, футбол, лыжи и пряталки. Зимние прилипания языком к металическим промороженным дверным ручкам - покрытые искристой изморозью они представлялись сладкими. Сосульки, подснежные штабы и политые водой горки. Руки в обледеневших варежках, шапки кроличьи наглухо завязанные, штаны, снизу натянутые на валенки и сверху перепоясанные старшебратовскими солдатскими ремнями... приставляемые к печи оттаивать после гуляний.
А морозяки, а затяжные по неделе снежные бураны. А вышняя "цветомузыка" северных сияний.
И мы, не ведающие о родительских страхах за нас, о неизмеримом их труде по нашему сохранению - настолько каждый день интересен.
Город - моё сердце.
---
Город встречал меня в робких выходах за калитку. Вглядывался в новенького, улыбался солнечным ликом из-за близких - сказочным зелёным частоколом, елей. Приветствовал чириканием воробышков мою раннюю самостоятельность. Мои долгие мечтательные гляделки на подвижную жизнь речной пристани, распластавшись на крыше берегового лабаза. Сидения над песчанными береговыми обрывами, болтая ногами среди кустиков, оглядывая водные горизонты, сине-зелёные, солнечно искристые.
Любое гнездо соблазняет птенцов открывающимися внешними далями.
Восторг приподнятого, метров на тридцать, местоположения...
Весь высокий городской мыс – панорамная смотровая площадка, распахивающая наполненные свежестью просторы. Первозданные, былинные – живое, дышащее полотно. Ноздревато-сахарная зимой и изумительно расцвеченная летом, череда Уральских гор. Гладь необъятных, спокойно, плавно, неудержимо устремленных к океану Обских вод. Половодье лесных, торфяных, травяных настоев реки таёжной, с озаренными полуночным солнцем спящими берегами. И совсем уж для ребятни, песчанным дном сквозь чайного цвета воду, проточная мелкая речушка.
Круговым разворотом - море. Вечера над раздольем. Приречные склоны постоянно усеяны безмятежной детворой, молодежью и пожилыми - весна, лето, осень... все здесь. Магия места – неосознаваемое счастье.
Любое гнёздышко провоцирует птенцов к вылету.
Город в себе - отдалённое, захолустное место без особых интересностей. Зато извне тесно охвачен природой, просторной и доступной, предоставляющей жителю все удовольствия - возможности для путешествия в любом временном масштабе, для азартной охоты и надёжной рыбалки, для одинокой задумчивости. На высоких прибрежных холмах, окружённый речными раздольями. С тундрой - вот она, выйди за крайние домики. Пропитанный горьковатым, терпким духом её и пронизанный ветром речных раздолий.
Он провожал в походы, подталкивал к географическому расширению...
Тундровая речушка - Васюганка.
Поверху редкий ельник с невысоким березняком.
По мере подхода к речке за обрезом полянок угадывается глубокий уход поверхности, продолжающейся древесными верхушками где-то из-под низу, до горизонта. Всё ближе, ближе и вот - под песчанными двадцатиметровыми обрывами открывается рай местного значения - струение прозрачного настоя неширокой речки. Береговые высокие оторочки из лиственниц и елей, их чёткие отражения в водном зеркале. Прихотливые повороты. Плёсы и броды.
Тёплая, ласковая духмяная сфера. На всё это - вид сверху. Санька, с ликующим воплем в неё... в ней.
Детские походы, на весь день, по речной его кромке. Сколько тут всякого - затопленные шхуны, подъёмные краны, катера и моторные лодки, береговые производственные здания с машинными запахами. Мощные просмолённые деревянные баржи, построенные во времена Сталинской 501-й стройки, сегодня высящиеся на берегах романтичными причалами.
Столько камней за день перекидывается по самым разным целям, что к вечеру руки без-сильно обвисают. И столько нового увидено, и сколько собак приглажено, песка босыми ногами перебуровлено.
Чуть подрастая - сосед разрешил покататься на гребной лодке. С младшим братом в охапку из кровати, не до завтрака и тормозка - скорее. Отталкиваемся от берега и позволяем течению нести нас, уже с реки оглядывая всё знакомое по пешим походам. Судорембаза, хлопотливая пристань, ДОК с плотами брёвен, рыбозаводские причалы, рыбокомбинат, нефтебаза...
Люди, что то кричащие в нашу сторону.
Приякоренные на рейде пароходы. А дальше неоглядная Обская даль с лесистыми высокими берегами.
И внезапный голод. И шокирующее открытие - не хватает силёнок грести против течения. Туманный страх в глазах. И мама не знает где мы.
- Ыыы...
И случайная моторная лодка. Мужики, буксирующие и матерящие нас - докуку, потерю времени и бензина. Сосед, зарёкшийся ещё хоть когда нибудь.
Подлёдная взрослая рыбалка - незабываемое...
В дни потепления, хорошо бы до меньше сорока градусов мороза, садимся на Буран, в сани и часок на полной скорости, исчезая за снежными бурунами, мчим к месту постановки сетей. Едва живые хватаем пешни и лихорадочно долбим... дддолбим мммайны, вычччерпываем лёд - согреваемся. Затем аккуратное - сети из дымящейся воды на снег, рыбу из сетей кропотливо выпутывая, голыми руками, постоянно вытирая их о полотенце, впихнутое для доступности в унты, отогревая дыханием и пряча за пазухой... воротя лица от злого ветра. Затем обратная постановка сетей и опять - часок на ветру. В пропотевших куртках вновь остужаемся, зябнем, оккколеваем. И наконец, дрожжащими колодами, стуча промороженными ногами, скорее-скорей... в холодное жилище, где подоконники тоже с ледянными натёками. Крепчайший чай, загустевшая сладкая водка, разговоры и - главный приз всего этого ужаса - свежая строганина из нельмушки или муксунчика, из сочного щекурищи.
А панорама, спускаясь на теплоходе по Оби...
Две попутные - Большая и Малая, сливаются вместе, в шествие неспешное и неохватное.
Сиреневый окоём. Левый край - туманные хребты и отражения Полярного Урала. Правый - белой россыпью по песчанным холмам, город.
Живая водная ширь мимо них - в дали. Туман с поверхности сгоняется метёлкой утренних солнечных лучиков. Вверху, в белесой небесной сини, золотятся облачные пёрышки. Перекликаясь, снижается пара снежных лебедей. Запах огромной воды и багульниковых берегов возрождает осязание. Плеск ветренных флажков. Переполненное щирью дыхание.
Приближаясь по таёжной безлюдной реке, вьющейся от Сибирских увалов...
Мчишься к городу ранним утром в моторной лодке, преодолев гудящим шмелем бескрайние зеркала кормовых рыбных соров, вырвавшись из убаюкивающих своими кружениями проток на финишную магистраль. Видишь его - долгожданный порт, встающий из студеных вод, на фоне бессонного северного неба, высоким сумеречным силуэтом. И нипочем не удержишься, обратишься к нему, благодарным за рождение здесь, сердцем – "Ты самый красивый на планете!"
Моя душа.
---
Город ввёл в историческую жизнь страны.
Остатки 501-й стройки, социальная фантастика...
Заброшенная в почти достроенном состоянии. Дорогущий памятник властной... как бы это поосторожнее, чтобы не загреметь следом. Романтичная зона сегодня, прибежище начинающих сталкеров, путеводная нить в заповеданные дали для туриста и грибника-пешехода.
Проложенная вдоль берегов таёжной реки, паралельно текущей, безлюдной на сотни километров, с необходимыми и тихими заботами, вечной струйной работой.
Утиный кряк на плесе, тоскующий кулик и эхо - чисто, чутко вторит. Стихает все, ко сну готовясь. Уютно - красным высвечены кромки берегов на фоне дальних продолжений. В зеркальных отражениях - резко, четко, ярко - второй, вниз устремлённый мир. Вся плоскость этих вод, то тут, то там, и вот - неспешно проносящаяся рядом, с журчанием, с водоворотами - единая, зеркальная до горизонта, плоскость - стекло горящей отражением лампы. А поверху закат, на чисто синем с прозеленью небе и ярко рыжими вихрами - облака. Свет желто-красный, сверху, снизу, а посредине этого свечения горизонтальный, темно-зубчатый край "бочки переполненной". То молчаливый частокол лесов - вершинами вверх... вниз.
Лесной, воздушный, водный мир...
И Мёртвая железная дорога.
Заброшенные крохотные колонии через пяток, десяток километров. Колючая проволока в изобилии. Бараки, сохранившиеся, где почерневшими бревнами, где потрескавшимися досками с решеткой дранки, с окошками без стекол. Тёмные карцеры с толстенными дверями. Упавшие или стоящие еще на трех, на двух ногах, сторожевые вышки. Нары, бумаги с фамильными списками, мобилизующие лозунги по штукатурке. Крыши с позеленевшей дранью, полы, усыпанные серыми хитонами из ваты, обрушенным с чердаков мхом. "Подворья", поросшие кустарником, березовым молодняком, щедро усыпанные брусникой, голубикой.
Все были здесь - мыслители и воры, распятые и судьи.
И линия... Это ее тянули, пробивали, гнали. И вот они - пролёты их пути: вздыбленные, сползшие с оставшихся от насыпи холмов, провисшие. Заросшие лишайником, усыпаны волнушками, маслятами.
Бреду во временном бреду путем неверным этим. Через, сомкнувшиеся тёмными аллеями, ольшаники. По клетям шпал, по над ручьями чайного настоя трав. На запрещающий цвет ржавых светофоров, в неведомую даль к неведомым восходам. Всё, всё покрылось временем, всё погреблось под ним, багульником печальным заросло и ароматом тлена закрепилось. Дорога мёртвая, дорога мёртвых.
Город подталкивал к размышлениям - что там за жизнью, дальше?
Погосты. Высокая меланхолия бродя по кладбищам. Философия завершения.
Начиная с детских впечатлений...
Оно было отгорожено от остального мира щитами для снегозадержания, некрашеными, почерневшими. По возрасту было ограничителем путешествий.
Гуляя среди могилок, хорошо помню опасение - вдруг меня схватят из под земли, если провалюсь в какое либо углубление, поближе к покойникам ногой. И верную примету - не есть с заросших бугорков, на удивление крупную здесь, ягоду, чтобы не заразиться Ими. Оборонительную говорилку, - Чур, чур - не моя зараза, не мамина, не папина, а старого хозяина.
Особый и располагающий микроклимат. Уют, запах прогретого песка и мха, грибов, листвы, травы... столики, скамейки, бугорки... весёлые и мудрые глаза портретов. Кресты - свидетели минувших вознесений.
Один - без-помощный, живой, среди толпы покойной. Солнце на жестяных цветах, на лентах и венках, лучами иррационально резко, без-сонно оттеняя трещинки на досках, ошелушившуюся краску на оградках.
Оно, отогревало мне мурашки сквозь куртку и ласкало шею, голову. Дул ветер, тормоша мой чуб... бумажные цветы шуршали окружением.
Подводил к приятию того "далёка", в которое ушли близкие?
О друге сожаление. Измазавшем болотниками, подсевшем к костру, на оттаяшем от снега, весеннем бугорочке... обращённом ко мне, в мои глаза глядя. Так дорого приятельское общение из теперешнего финишного онемения.
- Помнишь ли прощальный холод снега, бальзам талой воды, залившей до верху бескрайнюю пойму, прелый нектар прошлогодней брусники, терпкий яд отогревшегося багульника. И этот, вконец растворивший глаза, дымок от сгорающих березовых веток. Такой сладкий, такой близкий. Этот широкий северный пейзаж... эти отражения, освещенных ночным солнцем, далеких спящих берегов.
Твое отражение, мой ушедший возраст. Искаженный зыбытьём, расплывающийся прозрачными волнами?
Вернется ли тот рай? Пусть на крохотное мгновение охвативший нас тогда, друже, после отвратно - притягательной стопки «Пшеничной», что познакомила и распахнула нас для разговоров?
И бабушка... И мама...
И первенец... У заселённых уже бугорков, с краюшка, предновогодней ледяной ночью, высекая в вечной мерзлоте киркой и лопатой уютное гнёздышко крохотному... дддопытывался, брал небо за горло, - В чём смысл, зачем такое?
С малых лет и до дней сегодняшних, погосты - всё более актуальное, желанное даже место, ментальное "уже-прибежище". Всё чаще встречающиеся лица знакомых. Уплотняющимся кружением. Наши, тутошние. Многие вскинулись бы поздороваться. Дружелюбное течение.
---
Прирос. Вкоренился. Родное.
Встречи и разлуки. Отъезды. Возвращения. Сердечное внимание небесному колоколу над исхоженной-перехоженной местностью. Улавливании ответных вибраций. Признаёт, окликает обрадованным резонансом.
В трепетные моменты голос прерывается. Перебрав обилие слов, одно избирается, самое-самое из самых - любовь... любовь к дымкам печных труб, к приласканным бугоркам над родными. Объятия... ко всему межгоризонтью, к этому месту на планете, что выносило, толкнуло в дела, пусть даже в дальних долгих отлучках и отъездах... не ревнуя, придав характер всё же свой - скромное и упорное воздействие.
Признание пространству времени, тому зелёному проростку, витально неугомонному... вобравшему в себя всё... который сегодня - я и есть.
Хорошо сказал, обращаясь к малой Родине, Фёдор Иванович Тютчев...
"Итак, опять увиделся я с вами,
Места немилые, хоть и родные -
Где мыслил я и чувствовал впервые.
И где теперь туманными очами,
При свете вечереющего дня,
Мой детский возраст смотрит на меня.
О бедный призрак, немощный и смутный,
Забытого, загадочного счастья!..
О как теперь без веры и участья
Смотрю я на тебя, мой гость минутный,
Куда как чужд ты стал в моих глазах,
Как брат меньшой, умерший в пеленах...
Ах, нет, не здесь, не этот край безлюдный
Был для души моей родимым краем -
Не здесь расцвёл, не здесь был величаем
Великий праздник молодости чудной -
- Ах, и не в эту землю я сложил -
Всё, чем я жил и чем я дорожил!..."
Хорошо, да и не очень. И согласишься с поэтом, и воспротивишься рифмованному приговору. Жив город, сохранил меня, давнего. Внешне - не узнать обоих. Но в памяти мы с ним те же.
Зримо - "Как брат... в пеленах". Да сердце не соглашается. Город, который выращивая нас отстраивали родители, наполнен и нашими делами. Обращён в друзу кварталов, мостовых и набережных, высящихся над речными шествиями отзвуком Урала.
Пронизанных всё теми же свежими ветрами.
Что веяли до нас...
Что обдували нас...
Которые не стихнут и далее.
Загадка сретения взрослого с собственным детством. Для памяти сладостное, для жизни - неестественное. "Оглядывающийся неверен"... "В ту же реку не войти дважды"...
В чём причина Тютчевского раздвоения, отчуждения, вплоть до отдания себя начального, в пелены исчезновения.
- "О как теперь без веры и участья..."
Глубина отрешившаяся, тепло поверхностное.
По иному бы?
Как природа сгрудила жилища практично и удобно, сгуртовала индивидуалов в общество взаимопомогающее - морозами затеплила, буранами высидела, подняла стенами городище... Так и город нас вырастил. Дальше - наша обязанность. Теперь мы, птенцы города, возжигаем над ним ауру.
Покровительственной совокупной заботой. Соборностью мероприятий.
Воспоминаниями горожан, которые здесь ли, уехали, но малую свою Родину не выкорчевали из души и памяти. Тех, что тоскуют в далях землячествами, товариществами, ностальгируют по городу на форумах, смакуют терпкие младые мгновения. Что умолкают один за другим. Полегая в отчие погосты, словно в домашнюю постельку.
И всё новые доспевшие, что вливаются в круг, породнённых одним лишь сознанием - бегали по одним тропинкам, одним воздухом насыщались. Вечно молодые ветераны. Поколенные представители городской семьи. Родители - дети - родители... и вновь дети...
---
Александр мечтательно поглядел в окошко. Вслушался, брови насупил, лоб поцарапал... и задумался по настоящему.
- Сам то перед собой успокоен?
Так почему ни видов, ни очерков?
Город долго подводил меня к пределу, к выходу за пределы. Оглядываясь отмечается - сама жизнь - стартовая площадка для вылета. В полёт уже не географический, не исторический, а прыжок в пока ещё не открывшееся... к смысловому закольцовыванию её проблемы.
Ощущение чего-то, превышающего жизнь, - вот что такое моё убегание от конкретики. Прикрываем же-ж глаза и отворачиваемся же друг от друга в доверительной беседе.
"Видимый мир - тени движущихся объектов, которые нам не суждено видеть" - Платоново. Где оно, это скрытое присутствие, каково его тайное движение?
Приотворяется временем и усилием.
Ошеломляет...
Вселенная - умозрительный огонь.
Пылающее пространство аскезы и страстей. Вопросы - предположения. Духовное взросление. Теза на антитезу. Накал, молнии, перебегания, всплески... Творчество. Сполохи озарений. Протуберанцы идей.
Огонь разделяется на языки пламенные.
Языки разрежаясь, проявляют материальные потрясения - войны, революции, эпидемии. Придают катаклизмам обобщённое выражение - оскалы капитализма, свирепость пассионарности, безумие бунтов, сосредоточенность созидания... и выпячивают соответствующих лидеров, сберегая их от случайностей. Так выражение лица меняется вослед пришедшей мысли.
Рассыпаются искрами индивидуальностей, оттеняясь в каждом человеке умом, ростом, характером - личиной, для выполнением общей и частной задачи. Шахматными фигурами дел. Плотской спецодеждой Слова.
Остужаются. Нисходя возрастными ступенями, взрослые гасятся болезнями. Участь дальнейшая - обращение в угли, в пепел.
Но для чего разгонялись десятилетиями? Куда опыт и мудрость наращивали? В природе нет лишнего и Бог не ошибается. Не достаёт - неугомонности ранешной... Внутреннего согласия на отталкивание от гнёздышка...
- Как разгореться?
- Где трое соберётесь во имя моё, там и я между вас, - небо подсказывает.
Одноклассники земных лет. Сидельцы по немощи, разобщённые обстоятельствами, сквозь время и расстояния, бодрые воспоминаниями о давнем школьном братстве. О том главном самом, что горело над школой, над домами, светилось над всем городом... что сегодня, единственное уцелело в тоскующей памяти...
Приостанавливаясь через года, наращивая вес каждого слова, доходим:
- Только через соборность... деятельную... приходит чудесное понимание...
Свет не во вне.
Он в нас.
Оживляясь румянцем, загораясь интересами, полыхая талантами, призваниями, делами...
Мы с нова - пламя.
Вернувшись к строительству... Града, теперь уж - небесного.
---
"Не здесь расцвёл, не здесь был величаем
Великий праздник молодости чудной"...
Небесно прав поэт.