Дневник и фото - 1976

1 января 1976 г.
Встретил Новый год у Берестова, а моя любимая девушка – по-домашнему, с родителями. Приготовил ей подарочек: в оклеенную цветной бумагой коробку из-под телевизора «Юность» положил юбилейный трёхтомник Пушкина, для пущего эффекта приладил изнутри к стенкам четыре хлопушки от «пушечного серпантина», привязал все нитки к пятой, чеку которой вывел наружу с жёлтым игривым пластмассовым колечком, а на крышке написал «Открывать здесь». В Беляево вчера проехал через улицу Удальцова – оставил коробку возле Наташиной двери, позвонил и спрятался этажом выше – убедился, что подарок забрали.
Сегодня узнаю: водрузили мой сюрприз на праздничный стол, с боем курантов потянули за колечко, а когда громыхнуло и повалил дым – папа сорвал крышку и сработали остальные четыре хлопушки… Пожар кое-как потушили, использовав две бутылки шампанского как пенные огнетушители, к утру успокоились и теперь гадают: чья идиотская шутка? И правда – кто бы?!.. (Пушкина выкинули за невозможностью использовать.)
Вечером приехал к Старосельским, а они все вокруг телевизора – с восторгом смотрели комедию с Мягковым и Барбарой Брыльской, так мы и просидели до конца дня возле ящика.

2 января 1976 г.
У нас есть новое новогоднее смотриво – двадцать лет откупоривали шампанское под «Карнавальную ночь», а отныне будем тащиться от рязановской же комедийки «Ирония судьбы, или С лёгким паром!».
Фильм в одночасье озвездил Лию Ахеджакову с её минутными эпизодами, Сашу Аронова – теперь ни одно интеллигентское застолье не обойдётся без его песенки «Если у вас нет собаки…». А вот Оле Науменко, сколь ни соблазнительно сняться у мэтра Рязанова, от такой роли лучше было бы отказаться  – очень велик риск, что она навсегда останется занудливой девушкой Галей, от которой обаяшка Женя Лукашин после бани в Ленинград сбежал…

10 января 1976 г.
Вчера не стало дяди Миши: в январе 74-го врачи дали ему два года жизни, ровно два года и прожил. Конца ждали со дня на день, все были к нему готовы, а смерть всё равно пришла неожиданно. Утром, когда это случилось, тётя Женя была в госпитале Бурденко. Дядя Миша тронул её за руку, сказал:
     – Знаешь, Женечка, а ведь я уже умер…
И заплакал.
Тётя Женя стала его успокаивать – говорила, что как же он умер, если всё понимает, разговаривает…
Он сказал только:
     – Я же чувствую, что умер. А это так – воздух, звук один.
Закрыл глаза и через минуту перестал дышать.

Дядя Миша был из тех «чудиков», которые с любовью описаны пером Шукшина. Как и у них, за чудаковатостью и большими странностями дяди Миши стояла нелёгкая жизнь и жуткая драма: до тёти Жени у него были жена и маленькая дочь, погибшие в одну минуту под колёсами электрички в Мытищах. После этого дядя Миша будто окаменел – я никогда не видел его улыбающимся, и голос его всегда звучал на одной бесстрастной ноте.
В нашем доме дядя Миша появился, когда мне было восемь. Говорили, что тётя Женя подобрала его, как подбирала бездомных котят и больных птиц. Они работали в одном строительном отделе Министерства Обороны, где тётя Женя Островская была инженером-связистом, а дядя Миша Леонов – инженером–электриком. Тётя Женя как раз развелась с мужем, от которого у неё не было детей, и дядя Миша тогда же остался один. На работе к их неожиданному союзу относились с сочувствием, пять лет назад дали однокомнатную ведомственную квартиру в Измайлово, куда супруги переехали из нашей марьинорощинской коммуналки. И вот…

Комментарий из 2015 года:
Фотографироваться дядя Миша не любил – на всех семейных снимках он всегда с краю, заслонён чьими-то спинами. Его фотографию я вдруг нашёл в интернете совсем недавно – про жуткий ливень, 25 июля 1965  года затопивший Трубную, Неглинку и Цветной бульвар, где дядя Миша оказался, возвращаясь с работы, он часто рассказывал – как его и других вывез на лодке молодой солдат. На фото дядя Миша в чёрном плаще – невозмутимый, как всегда, а солдат выглядит не Мазаем – Хароном.

17 января 1976 г.
Позвонила Просто И. – два часа рассказывала, как 3-го января родила сына Пашу. Рассказ был столь хорош и богат деталями, что пожалел об отсутствии магнитофона – этот монолог непременно надо записать, ибо ни один мужик такое повествование придумать не сможет. То-то Куприн говорил, что он хотел бы побыть женщиной и испытать роды.

25 января 1976 г.
Ушла великая актриса Мансурова. В её дар потомкам придётся поверить на слово, поскольку  – по причине нелюбви Цецилии Львовны к кинематографу и радио – документальных записей практически не осталось (в кино – эпизодическая роль доктора Бабы Яги в картине «Дорогой мой человек», ещё студийное исполнение рассказа «Нунча»). Единственной её страстью был театр Вахтангова, где она озвездилась ролью принцессы Турандот. В которой Мансурову увидел правнук графа Шереметева, и как прадед, кинувший свою жизнь к ногам крепостной актрисы Прасковьи Жемчуговой, посвятил свою жизнь талантливой еврейской девушке. Когда-нибудь про их роман напишут книгу – лишившегося всего состояния графа пригрел театр Вахтангова, чудом сохранив его жизнь в 30-е годы, (кстати, получил графское имение в качестве актёрского Дома отдыха), но в конце войны муж Мансуровой загадочно погиб на охоте. Цецилия Львовна так и осталась одна, живя лишь воспоминаниями, и я счастлив, что мне удалось – хоть совсем ненадолго – её застать.

26 января 1976 г.
В Америке  умер Поль Робсон – лауреат Сталинской премии «За укрепление мира между народами» 1952 года. Очевидно, после фильма «Цирк» у нас появилась нужда в «нашем негре», родившемся  если не в хижине дяди Тома, то в какой-нибудь резервации и в силу обстоятельств ставшим другом СССР. Выросший на коленках Орловой и Столярова Джимми Патерсон на эту роль не годится – он от рождения советский, и кто заменит Робсона – неясно.

27 января 1976 г.
Неделя канадского кино – трёх фильмов оказалось достаточно, чтобы понять: национального кино в Канаде нет. Впрочем, для престижа страны достаточно того, что у них хоккей на уровне искусства.

3 февраля 1976 г.
При всей моей нелюбви к Эфросу, его «Вишнёвый сад» на Таганке очень хорош – прочитан им как ностальгия по уходящей (в наши дни – уже ушедшей) культуре. 
Высшая нота спектакля – танец Раневской и Лопахина на фоне могильных плит – шедевр Демидовой и Высоцкого. Второй спектакль на Таганке, где у Высоцкого нет замены.

6 февраля 1976 г.
На каникулы приехал Хлебников, остановился у меня, и на него набежала куча гостей.  Вечером устроили большую читку стихов. Олег читал совсем новые – с каждым витком его талант всё очевиднее и ярче. Чернов жутко ревнует – когда хвалим Хлебникова, на полном серьёзе бубнит: «Всё равно я лучше пишу!»  А Зайцева будто специально бесит мужа – весь вечер мурлыкала песенку «Что мне до шумного света!..» из Таганского «Вишнёвого сада», от чего Андрея уже трясёт.

15 февраля 1976 г. 
В автобусе разговор двух школьников – явный домашний мальчик рассказывает, что родители наняли ему репетитора по математике, а другой – точно из небогатой семьи – с плохо скрытой неприязнью комментирует:
     – Да за эти деньги, что твои предки на ветер выбрасывают, я бы всю школу купил!
Или:
     – За те деньги, что получает репетитор, он бы у меня говно ел!..
Увы, социальное неравенство никто не отменял.

16 февраля 1976 г.
Заехал по делам к Мнацаканяну в ЦДЛ. Спустившись в нижний буфет, застал за одним столом детскую литературу трёх поколений: Берестова, Успенского и Остёра. Мне щедро предложили свободный стул и пригласили к разговору. Впрочем, говорили только Берестов и Успенский, и вся их беседа походила на диалог белого и негра. Успенский:
     – Слышал, Валентин Дмитриевич, вы квартиру приобрели? Разумно поступили, очень выгодно  вкладывать деньги в недвижимость.
     – Оказалось, в большом кабинете рукописи теряются гораздо чаще.
     – Могу рекомендовать находчивую домработницу.
     – К нам ездить далековато.
     – Что за вопрос! – купите машину.
     – С моим-то зрением?
     – Наймите шофёра.
     – Это трудно. И жена очень часто болеет.
     – Самое время присмотреть дачу или маленький домик в Крыму…
     – Мне кажется, вы приняли меня за директора Литфонда, – наконец не сдержался Берестов.
Молодым полагалось слушать и делать выводы. Впрочем, не сомневаюсь, что я и Гриша выводы сделаем разные.
Уходя, заглянул в бильярдную, где застал удручённого Гофмана. Он снова в меланхолии и размышлениях о трагической судьбе русской интеллигенции:
     – Жора, как мне плохо!  Если бы ты знал,  как мне тяжело и плохо от осознания, что я проигрываю на бильярде огромные деньги, которых не зарабатываю!
Чтобы Вите стало хоть чуточку легче, мы ещё посидели с ним за чашечкой кофе в компании Чугай и Блажеевского, который в свою очередь начал плакаться, что его бросила Погожева и он вынужден теперь жить у Вити Коркии. Если бы ещё и Оля стала рассуждать о потерянном поколении, я бы взорвался…

19 февраля 1976 г.
В «Комсомолке» маленький концерт ансамбля Мити Покровского. Пришёл пораньше и до начала посидел в отделе Лёни Загальского, который показал отчаянное письмо девятиклассника на 12 тетрадных страницах. Каждодневные драматические записи подростка, всерьёз озабоченного тем, как трудно справляться с общественными поручениями, которые он добровольно на себя взвалил и в бесполезности которых убедился. Своеобразное доведение до самоубийства, вполне реального.

20 февраля 1976 г. 
На прошлой неделе, двух лет не дожив  до  столетия, умер Василий Витальевич Шульгин – лидер фракции националистов в Госдуме, принявший из рук Николая Второго бумагу об отречении, личный враг Ленина, организатор Добровольческой армии и Белого движения.  Умер во Владимире, где поселился после освобождения из Владимирского централа, в котором отсидел полтора десятка лет. В годы хрущевского правления оказался востребован, как «осколок Истории», даже был гостем ХХII партсъезда, и на военной киностудии мне удалось посмотреть большой документальный фильм Эрмлера «Шульгин вспоминает», который в конце 60-х выпустили на экраны под названием «Перед судом истории», но потом всё равно запретили. Старик так и не принял советское гражданство, до последнего вздоха оставшись подданным Российской Империи, и хоронили его наши монархисты во главе с Ильёй Глазуновым, отпев махрового антисемита и черносотенца под недреманным оком КГБ. Удивительная жизнь, невероятная биография.

25 февраля 1976 г.
Очередная  гостевая «среда» у Берестова. Читал Гриша Кружков, которого, как всегда, представляла Оля Чугай.
Кружков прелестен в своём  естестве и простодушии – Берестов  уже начал говорить о его стихах, а Татьяна Ивановна всё ещё гремела кастрюлями на кухне, откуда уже вкусно пахло печёной картошкой, и Гриша не вытерпел:
     – Поэзия, Валентин Дмитриевич, это прекрасно, но давайте сперва покушаем!
Когда топтались в коридоре, никак не решаясь уйти в ночь и мороз, Кружков долго одевался, натягивал на обмороженные уши куцую кепочку, и тут Берестов с ловкостью фокусника стянул её с Гришиной головы и водрузил новую кроличью шапку-ушанку:
     – Носите, мне она мала. А весной станет жарко – обратно на вашу кепку поменяемся! 
Весь Берестов в этом поступке.

6 марта 1976 г.
В цирке лет сто не был, уж пятнадцать точно. А тут пришлось – заказали текст про клоуна, который кошек дрессирует.
Советский цирк он цирк и есть: программа посвящена ХХV съезду КПСС, и венец её – надувающийся и вот-вот готовый лопнуть гигантский красный пузырь. Про клоуна ничего не скажу: ну да, кошки – по его словам, впервые в истории цирка, а все приёмы – пыльные, как театральная кулиса: але-оп!.. и пам-пам, пам-пам…
Пока думал, как бы потактичнее сказать Куклачёву, что сам писать о нём не смогу, но кого-то сосватаю, – он ошарашил вопросом:
     – Как получить Ленинскую премию, а?
     – Сначала получи хотя бы Заслуженного, потом премию Комсомола или какую другую, попроще…
     – Да это всё у меня через год будет! 

7 марта 1976 г.
Днём позвонил Чернов: про Масленицу забыл? Решили: пусть вечером приходят все, кто встретится или прозвонится. Покопавшись в загашниках, нашёл пакет блинной муки и бутылку кефира. Тут и в дверь звонок – первой появилась Наташа Геккер из ароновского отдела.
В октябре она с Черновым напечатала в «МК» обращение к минкульту – просьбу принять на их баланс ансамбль Покровского. Спросил девицу о результатах статьи, и увидел искреннее удивление. С Черновым понятно – он не журналист по сути, но Геккер четыре месяца спустя должна поинтересоваться, возымел ли призыв «МК» какой-нибудь результат, и отписаться, возвращаясь к напечатанному. А она даже не попыталась это сделать.
На моё замечание Наташа надулась, предложила помочь по хозяйству, да мне на своей кухне одному сподручнее. Села девица в угол и по мере того, как у меня росла гора блинов, её глаза становились всё живее и маслянистей… К вечеру собрался десяток гостей, и каждый не преминул шепнуть: старик, поздравляем с новым назревающим романом!

10 марта 1976 г.
Уехал Эрнст Неизвестный. Вытолкали-таки – фронтовика, кровь проливавшего за свою страну, большого Мастера (мне его скульптурная гигантомания не близка, но масштаб ваятеля огромен), с завидным упорством отстаивающего свою правду и свою эстетику. Малую часть работ ему удалось взять с собой (выкупил за свои же деньги), многое побили при налёте на мастерскую (громил, конечно, не найдут), а реализованного счесть по пальцам: горельеф на фасаде колумбария в Донском, мемориальна стена памяти погибших на фронте журналистов «Комсомольской правды» в холле редакции, скандальный памятник Хрущёву на Ново-Девичьем. По мелочи – книжная графика: рисунки к томику стихов Межелайтиса, к «Преступлению  и наказанию» в «Литпамятниках»… Теперь – в 51 год – предстоит обживать другую страну, продолжать жизнь с новой главы, и здесь остаётся уповать на еврейскую способность адаптироваться хоть в пустыне.
На позапрошлой неделе к Неизвестному ходили прощаться Юра Бабийчук и Саша Берлин (звали же меня, а я отказался и страшно теперь жалею), сделали отличную фотосессию в мастерской. Только сейчас узнал, что Неизвестный – двоюродный брат Александра Петровича Межирова, однако это никак не афишируется.

15 марта 1976 г.
В полночь снежным комом скатился Куклачёв с бутылкой коньяка:
     – Садись за машинку,  будем мне речь писать на съезд  цирковых деятелей!..  Пиши: на моих представлениях семь раз был товарищ Леонид Ильич Брежнев!...
Говорю: на фига тебе это?
     – Хочу, чтобы мне цветной буклет напечатали в Мюнхенске, а без этого не получится! Такой только у Олега Попова и наездников Кантемировых есть, а я чем хуже? Я даже придумал, как заяву на буклет Брежневу вручить. Когда он в следующий раз, как всегда, с внучкой за кулисы придёт, я кошечку на ладошку поставлю и прямиком к нему. Охрана расступится, чтобы кошечку не повредить, тут я свою заяву и вручу…

17 марта 1976 г.
Поселясь в Беляеве, Берестов сразу стал пытаться получить телефон. Тщетно обивал пороги, запасясь весомым количеством казённых бумаг – от Союза писателей, Литфонда, «Детгиза» и даже Дома дружбы с народами зарубежных стран, в которой изобретательно подчёркивалась необходимость регулярно созваниваться с Морисом Каремом и Джанни Родари. Чиновники почтительно перебирали рекомендации и в упрощённой для понимания писателя форме объясняли, что при телефонизации всего дома требуется подвести дорогой сорокажильный кабель, а ради одного номера, даже если по нему будет звонить сам господин Чиполлино, столь сложные работы не делаются.
Наконец Берестов дошёл до Главного Телефонщика Москвы и тот, всей душой войдя в положение, тоже рассказал про кабель, но заверил: как только его, сорокажильного, протянут – писателя подключат первым. Наложил резолюцию и послал регистрироваться.
Рядовая регистраторша в окошечке, приняв от ходатая бумагу, осведомилась, не родственник ли он поэту Берестову, на стихах которого все её дети выросли. А услышав, что это он собственной персоной, изумилась: «Какая вам очередь! – купите телефонный аппарат и завтра будьте дома». Как честный человек, Валентин Дмитриевич предупредил, что к его дому не проложен очень нужный провод, но тётенька в окошке отмахнулась: слушайте их больше!..;
И в пятницу Берестов уже названивал друзьям: «Записывайте наш номер!...»
-----
Сегодня вечером у Берестова читал стихи симпатичный поэт Равиль Бухараев – очень уверенный в своих силах и своём предназначении.

18 марта 1976 г.
В «Иллюзионе» – неделя фильмов Анджея Вайды. Ещё раз с удовольствием посмотрел «Пепел и алмаз», «Лётну», «Канал», «Поколение», «Невинные чародеи».
Из новых – «Охота на мух»:  замечательный, но с такой жёсткой сатирой на СССР, что в наш прокат его наверняка не пустят.

25 марта 1976 г.
Моя уютная нора неотвратимо превращается в проходной двор. В семь утра позвонил Блажеевский – спросил, найдутся ли рубль и чистый конверт. Через минуту появился (звонил из автомата у подъезда), получил желаемое, посоветовал мне досмотреть свои сны и сел на кухне, намереваясь писать кому-то письмо…
Когда я через два часа продрал глаза, Жени уже не было, но след его не простыл: в пепельнице дотлевали обрывки письма.

28 марта 1976 г.
Пропадал лишний билет на «Мясника» Клода Шаброля, я взял с собой Чернова. И проклял свою неосмотрительность: весь фильм Андрей зудел, что худшей гадости не видел, однако не ушёл и отравил мне просмотр до конца. Всё! – больше я с ним в кино не хожу!
На выходе из «Иллюзиона» столкнулись с милой девушкой Таней – одноклассницей Чернова, которая во Втором медицинском обрела не профессию, но мужа-француза, и теперь живёт в Париже. Поехали к ней в гости.
Весь вечер – демонстрация семейной парижской хроники (супруг подарил Тане «Поляроид», и она снимает благоверного во всех видах и ракурсах).
2-й МОЛГМИ для Антуана – второе медицинское образование, после Сорбонны, и для полноты счастья ему недоставало только русской жены. Теперь он – смотритель всех военных госпиталей Франции в ранге зама министра здравоохранения, построил в районе Маре собственный пятиэтажный дом (на третьем этаже они с Таней живут, а три квартиры сдают), и всё у супругов тип-топ. К завтраку Антуан выходит в чёрной тройке и при галстуке, за кофием с круассаном читает «Фигаро», всю неделю скучает в министерстве, а в выходные оттягивается – надевает чёрную кожу и мотоциклетный шлем, наматывает на запястье велосипедную цепь и вместе с дюжиной таких же благополучных буржуа ходит метелить демонстрантов – любых, хоть коммунистов, хоть пацифистов или голубых.
Так и хочется вскричать: вот оно, поистине мужское бытие!

1 апреля 1976 г.
День рождения Берестова. Обычно в этот день он ездил в Переделкино – к Чуковским и Барто (при Корнее все трое в один день своё появление на свет вместе отмечали), но у Чуковских что-то не сложилось, Агния Львовна приболела, и Валентин Дмитрич остался дома. Гостей почти не было (даже Чернов накануне отбыл в Питер), так что посидели недолго.

3 апреля 1976 г.
Опять работаю культмассовым сектором – водил кучу народа в «Варшаву», куда переселилась неделя фильмов Вайды: вчера смотрели «Пейзаж после битвы», сегодня экранизацию «Земля обетованная». При том, что место Вайды в первой десятке европейских режиссёров не обсуждается, всё равно уровень мастерства его впечатляет очень сильно.
Завтра – в «Иллюзион» на «Три шага в бреду» по трём новеллам Эдгара По, который уже видел (жуткий китч!), но третью часть Феллини с гениальным Теренсом Стэмпом захотелось посмотреть ещё раз.

5 апреля 1976 г.
Митя Покровский снова пел в Третьяковке: слушателей с каждым разом всё больше и больше, и акустика в залах отличная. Потом – традиционный чай с баранками в отделе реставрации, с разговорами о русском костюме.
Когда уходили, Роза Микунис сказала, что дальше будут проблемы – кто-то стукнул, что в выходной день в музее происходят неположенные действа. Ладно, найдём другую площадку.
Вечером – «Макбет» («Трон в крови») Куросавы – мощное кино, в котором японский колорит поразительно работает на шекспировское средневековье.

7 апреля 1976 г.
«Три мушкетёра» в Щукинском – дипломный спектакль Гария Черняховского. Постановка очень славная, а вот актёрский состав совсем слабенький, только Женечка Симонова и хороша. Но зал полон и отзывается живо.
Был представлен матери Наташи Геккер – преподавателю сценической речи в «Щуке». В ближайшую субботу позвала в гости: просила привезти какого-нибудь интересного поэта – хочет расширить кругозор и круг общения своих молодых актёров, коих считает убогими невеждами.

8 апреля 1976 г.
После перерыва по четвергам возобновились семинарские занятия, которые теперь перенесли на «Багратионовскую» – в клуб Горбунова, построенный в то новаторское  время, когда зданиям придавали форму звёзд, шестерёнок и др.
Меня почему-то перевели в семинар Сикорского и Вегина, которых я просто не воспринимаю, но Слуцкий не пришел, потому отправился в семинар к Межирову, где кроме него сидели Татьяна Глушкова и Яков Козловский. Свободное место было только под носом у руководителей – сел и с меня начали читку по кругу. Прочитал два перевода Жака Превера, сделанных для институтской кафедры творчества, поскольку своих стихов не пишу, а оправдывать обучение как-то нужно: удостоился кивка Александра Петровича и хвалебных слов Козловского. Очень хорошие стихи читала Люба Гренадер.

9 апреля 1976 г.
Умер Николай Тарасов – светлый человек и хороший поэт, встречи с которым были для меня радостью. Познакомились два года назад, но нечастое общение с ним никогда не было дежурным, а разговоры пустыми. Сегодня в «Книжном обозрении» объявление о выходе его новой книги стихов. Оказалось – последней…

10 апреля 1976 г.
У Геккеров: в большой гостиной, шпалерно увешанной выгоревшими акварелями Наташиного деда (Владимирова), за круглым столом-«сороконожкой» собрались два десятка обещанных гостей – весь курс Светланы Владимировны. Из знакомых лиц – Коля Денисов, которого видел в фильме «Последнее лето детства», а сейчас на экраны выходит «Сентиментальный роман» Игоря Масленникова, где у Коли главная роль. Он любимый ученик Светланы Владимировны и, кажется, его тут готовы видеть в роли жениха.
Приехал с Погожевой, которая вызвалась почитать свои стихи и переводы Сен-Жон Перса. Слушали Галку хорошо, и разговоры потом были хорошие. А я весь вечер смотрел на карандашный портрет Наташиного отца Ивана Романыча, где ему лет 25-30, – абсолютное сходство со мной, что наводит на забавную мысль: если верно, будто девушки часто связываются с мужчинами, похожими на их отцов, то у меня сейчас есть реальная возможность это проверить.
Познакомился с колоритным Гариком Пинхасовым – Наташиным одноклассником и соседом по лестничной площадке. Не дожидась, пока гости начнут расходиться, он утащил меня к себе домой и показал кучу своих фотографий – великолепных. Работает фотографом на «Мосфильме», влюблён в Йозефа Судека и в Андрея Тарковского, который оценил снимки Гарика и обещает взять его к себе, когда запустит новый фильм по сценарию Стругацких. Пока же «Сталкер» на стадии одобрения, а Тарковский занят постановкой «Гамлета» в «Ленкоме».

11 апреля 1976 г.
Весь день у Берестова, где кроме нашей обычной компании был поэт Николай Новиков, занявший редакторское место Лёни Латынина в отделе поэзии «Юности» (удастся ли ему хоть как-то противостоять Натану Злотникову с его чудовищным вкусом – это вопрос).
Чернов вернулся из питерской командировки –  взахлёб рассказывает про архитектора Сёмочкина, который в деревеньке Выра восстанавливает дом станционного смотрителя (об открытии «колхозного музея» в здании старинной почтовой станции была заметка в «Алом парусе» два года назад). Кроме того, в нескольких верстах – Набоковское Рождествено, где сохранился деревянная усадьба Рукавишниковых, описанная в «Машеньке». Очень интересно – нужно ехать, но после весенней сессии я у Эли летнего отпуска точно не получу.

15 апреля 1976 г.
Наконец появился Слуцкий – отстранённый и сумрачный. Стали знакомиться с новичками, среди которых было одно абсолютное чучело – любимыми поэтами назвал Юрия Кузнецова, Шкляревского и Высоцкого, а когда Борис Абрамович предложил ему прочитать что-нибудь своё – упёрся, сказав, что поэзию обсуждать невозможно. Думал, что Борис Абрамович его выгонит, но он вдруг проявил неожиданную мягкость:
– Отчего же нельзя? Представим, что я, гуляя в лесу, нашёл на пеньке тетрадку стихов. Автора, понятно, в глаза не видел, передо мной лишь его внутренний мир, по которому и попытаюсь сложить представление об этом человеке. Что можно сказать по стихам?  Определить пол и возраст их написавшего, ночные это стихи или дневные, точнее – утренние. У Пастернака большинство – ночные, на них лежит отпечаток бессонницы. А вот Ахматова почти вся – утренняя…
Никаких читок в итоге не было, а когда Слуцкий традиционно предложил задавать  вопросы, кто-то спросил об отношении к Твардовскому. Показалось, что Борис Абрамович не хотел о нём говорить, но всё-таки ответил, да ещё и очень подробно: рассказал, как вместе ездили по Италии – в компании с Верой Инбер, Николаем Заболоцким и Леонидом Мартыновым.
С войны Твардовский немного знал немецкий, потом выучил английский и французский. По цепкой крестьянской натуре – самоукой, по учебникам и словарям (так же английским овладел и Пушкин). Даже путешествуя, Александр Трифонович не изменял своей привычке вставать чуть свет, и когда писатели собирались на завтрак, он уже сидел в ресторане, обложившись иностранными газетами, за едой пересказывал последние новости.
Однажды они допоздна загулялись по Риму, а когда поняли, что заблудились, на окраинных улицах не было ни души. В полной растерянности наугад сворачивали куда попало, пока не встретили двух туристов, бойко говоривших по-английски. Слуцкий предложил Твардовскому объясниться с ними, и по удивлённым лицам англичан увидели, что речь русского поэта они не понимают. Оказалось, Александр Трифонович выучил языки «глазами» – на всех говорил одинаково, как на эсперанто. Вышли из положения просто – Твардовский стал писать в блокноте вопросы по-английски, иностранцы там же на них отвечали, помогли писателям вернуться в гостиницу.
Где бы ни оказывались, Твардовский демонстрировал полное безразличие к шедеврам архитектуры и искусства. Даже когда пришли в Сикстинскую капеллу – стоял, как вкопанный, не поднимая взгляда. «А ведь самое интересное наверху, Александр Трифонович», – сказал ему Слуцкий. На что Твардовский лишь пожал плечами: видел, у него есть хороший альбом Микеланджело. Так же безразличен остался он и в соборе св. Петра, и в галерее Уффици. Уже на пути домой, когда, устав от впечатлений, все дремали в вагоне поезда, Твардовский вдруг ожил, встрепенулся, принялся тормошить своих попутчиков, возбуждённо показывая за окно:
     – Смотрите – сосны!
     – Это не сосны, это пинии, – возразил Мартынов.
     – Всё равно сосны! – упрямо буркнул Твардовский.
В этом Александр Трифонович был похож на нелюбимого, но близкого ему Есенина, который одновременно с Маяковским видел и Европу, и Америку, но, в отличие от ВВМ, не написал про то ни строчки – чужая и чуждая ему тема.
Что до отношения Твардовского к собратьям по перу, тут он был ревнив: тех, кто работал в его манере, – не любил, отличавшихся от него – терпеть не мог. Это я и почувствовал интутитивно, когда в день его смерти написал в дневнике, что для развития современной поэзии Твардовский в «Новом мире» не сделал ничего.

17 апреля 1976 г.
Нынче «праздник в рабочей спецовке», то бишь коммунистический субботник. Поскольку Второй часовой, с моей лёгкой руки, теперь побратим Союза писателей, Серёжа Мнацаканян прислал к нам «агитгруппу» – Андрея Богословского, Лилю Наппельбаум, Иру Хургину и Серёжу Юрьенена. Которые собрались как раз к тому часу, когда весь завод устремился домой. Оставалось гонять чаИ в редакции, что мы вполне душевно и сделали.
Поскольку свою лепту в праздник труда всё же хотелось внести, я раздобыл в гальваническом цехе нитрокраску – красную, чёрную, синюю и белую – и писатели раскрасили изнутри стёкла редакционного шкафа. Жуткое зрелище – творчество дальтоника-шимпанзе.
Проводив ребят, обновил на своём рабочем месте как бы написанную в столбик иероглифами танку Исикавы Такубоку:
                Напечатана
                на серой бумаге
                газета родного завода.
                Её разворачиваю утром –
                привычно нахожу опечатки.

20 апреля 1976 г.
В редакцию зашел Коля Бондаренко. Который осенью вернулся из армии, а не появился раньше, поскольку после моего переезда ни нового адреса, ни телефона не знает. Некоторое время поработал таксистом, а неделю назад устроился на Второй часовой и увидел в многотиражке мою фамилию. Сказал, что в армии вступил в партию и, горя желанием служить Родине, подал заявление на работу в КГБ. Так как его теперь два-три месяца будут проверять, хочет за это время заработать побольше денег, а лучше всего платят в шлифовальном цехе, где корпуса полируют тёмно-зелёной пастой ГОИ из окиси хрома, и производство это столь вредное, что за год туберкулёз гарантирован. Зато зарплаты там доходят до 500, устроиться на полировку без блата совсем невозможно. Обещал порадеть.

21 апреля 1976 г. 
Проездом из Смоленска на пару часов забежали Миша Яснов с беременной женой Леной Баевской (её отца – литератора Вадима Соломоновича – они и навещали: теперь когда ещё из Питера выберутся).
Разговоры об отъезде в Германию Анатолия Гладилина. Последние его книжки на моих полках – «Евангелие от Робеспьера» и «Сны Шлиссельбургской крепости», изданные в «Политиздате», которое единственное подкармливает прозаиков, готовых писать хоть о пламенных революционерах, лишь бы не играть в более противные игры. И всё равно сохранять лицо с каждым годом труднее и труднее.

22 апреля 1976 г.
Приехал из Ижевска Хлебников, пошли к Слуцкому на семинар (Олег надеялся свои новые стихи почитать). Борис Абрамович был явно не в духе, говорил скупо, и обсуждение заранее намеченного автора закончилось быстро.
Когда Слуцкий спросил, о чём поговорим и какие будут пожелания, и я предложил послушать Олега, он меня оборвал: «Если вам, Елин, неймётся послушать Хлебникова, вы вполне можете это сделать с друзьями у себя дома!» Такая реакция у Слуцкого уже не в первый раз.

28 апреля 1976 г.
Говорил с Трифоновым о двух своих рассказах, которые дал ему в надежде перейти от Исаева в его семинар. Прозу похвалил, а с переходом к нему замялся: сказал, что вряд ли доучит свой нынешний курс до конца – не видит никого, с кем ему хотелось бы заниматься (то бишь косвенно это относилось и ко мне). Спросил, хотел бы я учиться у Амлинского, и я Юрию Валентиновичу врать не стал – честно сказал, что такую «молодёжную» прозу не люблю. Договорились сейчас ничего не решать, к нашему разговору вернёмся осенью.
Вечером – «Березняк» Анджея Вайды.

30 апреля 1976 г.
Вчера Чернов напечатал в «МК» (почему-то под псевдонимом А.Никитов, что делает нечасто) заметку про первокурсников актёрского факультета школы-студии МХАТ Митю Золотухина и Лену Борзову, а сегодня вечером привёл эту девушку ко мне. Миловидная, но абсолютно безжизненная, начала раздражать через полчаса, а когда стала ковырять вилкой в зубах, я был готов её с балкона скинуть. В итоге упросил Андрея посадить её на ближайший троллейбус, а потом вернуться. И до пяти утра выслушивал жалобы на Зайцеву, женитьба на которой теперь кажется Андрею ошибкой.

2 мая 1976 г.
Маёвка у Черновых: разлад Андрея с Ариной очевиден, однако на людях они вида не подают. Разговоры за стихи так надоели, что наложили на них запрет, а чтобы не скучать – вспомнили старые коллективные студенческие игры: одна группа зашифровывает в пантомиме стихотворные строчки, а другая их угадывает. То есть Витя Рудниченко громко хлопает балконной дверью, я «просыпаюсь» от стука и пялюсь в таз с водой, где плавает чёрствый бублик, на котором написано «Венеция». Конечно, эти чёртовы эрудиты тотчас хором закричали:
               Я был разбужен спозаранку
               щелчком оконного стекла –
               разбухшей каменной баранкой
               в воде Венеция плыла.
Моей группе отгадывать оказалось труднее. Не потому, что другая команда придумала что-то сложное, просто для обозначения слова «люблю» Наташа Геккер должны была меня поцеловать, а она смутилась. Но самую красивую пантомиму исполнила Лариса Артамонова – зашифровала строчку Эдгара По из «Ворона» на английском, которого я не знаю вовсе, однако контрольное слово «Nevermore» запомнить несложно.

4 мая 1976 г.
Старые ВГИКовские дипломные работы «Каток и скрипка» Тарковского и «Мой зять украл машину дров» Киасашвили по рассказу Шукшина, сравнения с которыми три других фильма просто не выдерживали. Стиль Вадима Юсова в короткометражке Тарковского ещё неузнаваем, но здесь они уже нашли общий язык, чтобы счастливо совпасть в картинах «Иваново детство» и «Страсти по Андрею».

5 мая 1976 г.
Чуть свет проснулся от хлопанья крыл – по комнате метался голубь. Смертельная примета, вне зависимости от того, суеверен ты или нет. Я полагал, что в этом году дань Харону наша семья заплатила, а получается, что нет.

9 мая 1976 г.
Утром посмотрели с Геккер «Мошенничество» Феллини (за двадцать лет фильм сильно устарел, тем не менее досидели до конца), потом погуляли по праздничному городу и от внезапно хлынувшего дождя укрылись в Манеже. Вернисаж Пластова вне моего интереса, а выставленные тут же скульптуры Конёнкова очень хороши.
И абсолютно гениальна его мебель, вырезанная из выразительных коряг во время житья Зимогора в Штатах. Всё-таки насколько теплее и живее его искусство, чем каменюги и литьё Эрнста Неизвестного. Рядом с ним лишь Эрьзю можно поставить.

14 мая 1976 г.
У меня есть десяток книг, которые невосполнимы, потому никому не даю выносить их из дома. В числе таких и том Пастернака в «Библиотеке Поэта» с предисловием Синявского, которое в библиотеках вырывали после процесса, да и сама книга за десять лет зачитана до дыр. Узнав, что я уезжаю в Казань, Чернов книжку таки выклянчил – у него-де она целее будет. Схватил желаемое, даже не дав мне её обернуть, и убежал на лекции. Я нынче не работал – отправился по магазинам. Вышел из дома через полчаса после Андрея и, проходя мимо телефона-автомата за углом, вдруг увидел лежащий на телефонной коробке знакомый синий том. Не поверив глазам, взял в руки – точно, мой Пастернак. Чернова, понятно, уже не увидел – звонил кому-то, чтобы без моих ушей, оставил мешавшую книгу на аппарате и успел на троллейбус – совсем недавно, так что вышел я вовремя. Интересно, что Андрей будет мне врать.

17-21 мая 1976 г. / Казань
Куклачёв напугал меня рассказами, как во время казанских выступлений у него кошки чуть с голодухи не померли, ну я и набрал с собой чемодан консервов. А приехал – тут юбилей Казани отмечают, по такому случаю продуктов на каждом шагу – завались.
Организатор семинара часовщиков предложил – на выбор – поселиться в гостинице у вокзала, воспетой жившим в ней Евтушенко, или в ночлежке Дома учёных. Всю ночь слушать грохот поездов не хотелось, потому выбрал второе. И не прогадал – профессорское общежитие  оказалось вполне уютным особнячком в старой части города, недалеко от «Татарстана», с комфортными двухместными номерами. И с соседом повезло – Владимир Прокофьич Ерёменко, редактор из Пензы, дядька тихий и приятный.
-----
Прежде всего, нанёс визит в книжные магазины. Зрелище довольно жалкое – читательский голод, как и в Москве. И чего, собственно, ждать от города, в котором один прославленный Университет легко проглотит средний книжный тираж. Правда, витрины не пустуют – в Доме книги весь прилавок завален шестью разными и в разные годы изданными книжками одного автора – Габдуллы Тукая. Это имя в Казани на каждом шагу: проспект Тукая, театр Тукая, в каждой газете на первых полосах – цитаты из Тукая. На обложке журнала «Чаян» (местный «Крокодил») шутливый рисунок – памятник Тукаю, а рядом с ним пустой постамент памятника Пушкину, на котором красуется записка «Ушёл за цветами Тукаю». Вероятно, казанцы и пьют здесь только «тУкайское»…
А вот в краеведческом музее Тукая как-то обошли. Сам музей занятный: в подвале – мемориальная пекарня, где помощником пекаря работал мальчик Алёша Пешков (сырая ознобная холодрыга, кухонная утварь и полсотни пыльных «французских» булок за 7 копеек), первый этаж занят экспозицией Шаляпина (из подлинных вещей один кабинетный рояльчик), на втором – начинающий Горький, когда он был ещё Иегудиилом Хламидой, а на самом верху – кабинет Мусы Джалиля, весь целиком перенесённый из Союза писателей (равно мог быть и кабинетом Фадеева). 
Бесцельно бродя по Казани, поснимал старинные дворы, за сто последних лет мало изменившиеся, а закончил вечер в Казанском Университете, где главная фишка – ленинская аудитория.
Хороша татарская столица, как себе и представлял: Кремль, будто торт с кремовыми финтифлюшками, над Волгой возвышается. Стояла жара – грех в волжской воде не искупаться. Когда выгреб на берег, вокруг толпа зевак собралась. Говорю: ну и грязная же у вас Волга! А они мне хором:
– Так это река Казанка! А Волга – на другом конце города.
-----
Хотел попасть в театр (когда-то за его украшательство сильно дали по шапкам царькам республики – сорок килограмм золота извели), но в ближайшую неделю никаких спектаклей не было. Консерватория тоже оказалась на замке. Зато картинная галерея вполне приличная. Там же в сувенирной лавке, среди тюбетеек и сапогов с загнутыми носками, увидел обалденную маску – точно морда Чингизхана! Такая же деревянная африканская в московской комиссионке стоит 50-70, а эта всего за десятку. Радостный, попросил упаковать получше, а получив коробку – поразился её тяжести: не дерево – гипс!
-----
Исторический музей неплох по экспонатам, но оформлен чёрт-те как. Посреди довольно большой комнаты – письменный стол Державина, а кругом голые стены – ни витрин, ни стендов каких-нибудь.
Конечно, центр экспозиции – «Моабитская тетрадь» Джалиля, подсвеченная в стеклянном кубе. Потрясающие акты о казни на гильотине в Плётцензее девяти пленных татар, с ними и Мусы: с немецкой точностью зафиксировано время смерти каждого – с интервалом в три минуты.
К вечеру наконец добрался до Волги – грязно-коричневой у берега, но ставшей синей за бортом катера, на котором доплыл до какого-то острова, сплошь утыканного церквушками, сказочно красивыми на закате.
Очень хотел выбраться в Елабугу, но экскурсионных маршрутов туда нет, доплыть водным путём совсем нереально, если же по суше – 200 км, в одиночку сделать это невозможно, а из моих коллег сманить туда никого не получилось. Жаль, но может когда-нибудь попаду.
-----
Билет на обратный ночной поезд еле достал, а в вагоне ехал совсем пустом, только в полдень подсел молодой папаша с ребёнком. Свои съестные припасы я в Казани до конца  не уничтожил – сохранил банку ветчины и болгарскую тушеную курицу с рисом, которая пятилетнему мальчишке очень понравилась. Моя щедрость расстрогала папашу – засопев, вытащил из баула бутыль без этикетки и нацедил мне полную кружку тягучей жидкости, поверхность которой отсвечивала ртутным блеском. Выпили, долили, еще добавили, и наконец на свет явилась вздутая резиновая грелка, полная этого же самопального напитка…
В Москве мы вылезли из вагона под рёв ребятёнка, кое-как тащившего отца, и долго прощались на остановке такси, пропустив вперёд себя всю очередь…

22 мая 1976 г.
На дне рождения Димыча за чаем дошло до анекдотов: какое же их количество –цеховых и профессиональных – никогда не уйдёт в народ из-за необходимости пояснений и комментария к ним! Вот очень смешной музыкантский, но ведь он требует предисловия! –
Студентка отрывисто колотит по клавишам, педагог морщится:
     – Зачем же вы так зверски рубите?
     – Так здесь же пометка: RUBATO!
     – Что же вы будете делать дальше, когда дойдёте до пометки PERDUTO?
А у нас в Литинституте всего один, да и тот про Пушкина–Шолохова и его поэму «ПРИподнятая целина».

23 мая 1976 г.
Заехала из «Комсомолки» Лариса Артамонова (во вчерашнем «Алом парусе» у неё милый текст про собственное расставание со школой, с симпатичным рисуночком: из трещины в Царь-колоколе вываливается десяток школьных колокольчиков). Настроение было лирическое – через три дня девушке во взрослую жизнь – и по такому случаю мы устроили замечательную раскованную фотосессию.

27 мая 1976 г.
Аронов предпринимает очередную попытку издать первую книжку стихов – вроде и напечатаны все, и критика хорошая, и множество знакомых поэтов по плечу хлопают, но как только заходит разговор о рукописи – всё уходит как в вату. И как пробить эту стену – непонятно. Евтушенко любит говорить об их поэтическом поколении, как об очень спаянном, но эта спаянность касается лишь тех, кто успел проскочить в узкую оттепельную щель,  что до Аронова, то он в ней как бы застрял…
Возле книжного магазина «Москва» встретил Борю Камянова, который вроде бы уезжает, уезжает, уезжает, но никак не уедет. Шумный, прижал меня к газетному стенду и, пугая улицу Горького, принялся нараспев читать стихи:
               Вот сосед в дверь стучится –
               не даёт дописать:
               «Выходи, Солженицын,
               людям нужно посрать!»
Понимаю, что Боря корабли сжёг и ему здесь всё до фени, но мне попадать в чёрные списки совсем не хочется. Впрочем, как бы посмотреть эти списки?

29 мая 1976 г.
Последний раз видел «Турандот» ещё школьником, и память испортила просмотр – то и дело вспоминал, КАК было. А сравнение не на пользу нынешнем у спектаклю – момент импровизации уже не работает, и когда Яковлев с Этушем обращаются к Лановому: «ВаСЯ Величество!» – зал вежливо хлопает, но именно что вежливо.
А вообще-то я зря ворчу – вечный спектакль.

30 мая 1976 г.
«Нефтедобытчицы» Кристиан-Жака: уже и духа не осталось от того режиссёра, сделавшего «Фанфана-Тюльпана», «Закон есть закон» и «Веские доказательства» – очевидно, к семидесяти годам душа остыла. То же и Брижжит Бардо, которая некогда вытянула его же милую комедийку «Бабетта идёт на войну», а этот фильм своей бездарностью – особенно заметной на контрасте с Клаудией Кардинале –  угробила окончательно. Пик так называемого «комедийного вестерна» – драка ББ и КК, где явно ненавидящие одна другую звёзды оттянулись от души. Вообще они собачились из-за любой мелочи, даже из-за того, кто в титрах будет указан первой, потому обе фамилии – в одном кадре. Да и тут упирались – кто слева, а кто справа, и Кардинале успокоили аргументом, что все евреи читают справа налево.
«Большие гонки» Блейка Эдвардса спасли вечер – тут хоть похохотать можно.

1 июня 1976 г.
Вот и первый 10-летний юбилей фильма «Берегись автомобиля». Который за десять лет посмотрен множество раз и не постарел ни на один кадр. Накануне перечитал сценарий в «Молодой гвардии» и снова пожалел, что на автономную прозу он не тянет и явлением литературы не является (его и напечали только для того, чтобы залитовать, поскольку незаконченный фильм «Угнали машину» законсервировали и картину требовалось спасать). Посмотрев афишу, обнаружил фильм Рязанова в Клубе медработников и едва успел купить последний билет – зал был полнёхонек.

7 июня 1976 г.
Пришел Коля Бондаренко – нарядный, в галстуке и с бутылкой коньяка: первую зарплату получил – его просьбу удовлетворили, теперь он «работник органов».
И уже первое задание дали – билет в Большой театр, где ЕГО персонаж либо рядом, либо в предыдущем ряду. Кто? зачем? почему? – никаких инструкций, просто приглядывать за ним до конца спектакля и потом проводить до выхода. Чудесная работа, ничего не скажешь.

9 июня 1976 г.
Только вернулся с лекций, прозвонился Остёр – сказал, что гужуется на съёмной хате, у него четыре девицы и пять бутылок водки. Пить в жару не хотелось, но выручать друга – дело святое.
Пока доехал до квартиры на «Полежаевской», там из пяти бутылок остались две и прибавилась  жуткая пара – пучеглазый грузин рыночного вида и провинциальная дурнушка с татуированной бабочкой под острой ключицей. Гриша предупредил, что на выданье все дамы, кроме его невесты Тани, но именно она понравилась грузину – взвалил её, хохочущую, на плечо и потащил на улицу. Пока Остёр втолковывал ему, что чужое брать нехорошо, девица с бабочкой села ко мне на колени и зашептала:
     – Слушай, скажи Кахе, чтобы он на мне женился!..
     – Хороший мужик?
     – Мужик говно, но когда я еду в его «мерседесе», я чувствую себя человеком…
Вечер стал напряженным, поскольку чудом не дошло до драки, и успокоились лишь после того, как удалось выпроводить грузина. Смешно, но так и не выяснили, кто его сюда позвал.
Когда в два ночи уходил – «мерс» Кахи всё ещё стоял на обочине, покачиваясь на рессорах.

12 июня 1976 г.
К концу мая Второй часовой собрал 100-миллионный будильник, и Парамонов попросил организовать прессу. Организовал – нынче в «МК» рекламная статейка Геккер, которая на прошлой неделе измучила вопросами ветеранов в нашем заводском музее. Заголовочек вообще шедевр: «Слава» для жениха, «Секонда» для невесты». То бишь, если применить тут вечноживое учение старика Фрейда о подсознательном, от Геккер мне нужно лететь со скоростью пушечного ядра.

15 июня 1976 г.
Вчера пошли с медичкой Наташей в «Иллюзион» – на вторую серию «Ивана Грозного» (после реставрации пляска опричников на Кодаке феноменальная по цвету – кажется, что Эйзенштейн каждый сантиметр плёнки раскрашивал от руки). Расставаться не хотелось, поехали ко мне – дочитывать «Крёстного отца»: когда полгода назад Наташа начала переводить с английского толстенный том Пьюзо – на каждой странице лазала в словарь, а теперь последнюю главу дочитала весьма бодро.
Утром девушка ревниво спросила: «И кто такая Наташа Геккер?» Оказалось, что я разговариваю во сне, – не поверил бы, но придумать такую фамилию подруга не могла. Разоблачила и сама в долгу не осталась – спросила, можно ли прийти ко мне со своим кандидатом в женихи. Конечно, можно, – почему нет?

18 июня 1976 г.
Олеся Николаева с очевидным животиком (в декабре расписалась с Вигилянским и через пару месяцев ей рожать) и вместо обеда мы ходим из института в гастроном у Никитских ворот – пить там всякие пользительные соки.
Вечером позвонил Сонечке – сто лет не виделись и очень соскучился, хотел позвать
её на субботу, а она ехидно спросила, не пора ли меня поздравить с прибавлением семейства: видела вдвоём с Олесей из окна 15-го троллейбуса. Вот так и рождаются слухи.

22 июня 1976 г.
Засиделись с Черновым до утра, и в четыре, когда взошедшее солнце перевалило через конёк гостиничной крыши, как током ударило: в этот же час тридцать пять лет назад… Несмотря на то, что нам сегодня в институт, выпили водки, и все наши разговоры сразу показались пустыми и мелочными…
В обед Андрей сбежал с лекций, а вечером притащил новую школьницу – Майю Щербакову, в школе которой он с Ароновым читал стихи на выпускном вечере, а нынче её заметочка про войну вышла в «Комсомолке» (девчонке нужна газетная публикация для журфака МГУ). Сказал Андрею, что если и дальше будет приводить ко мне всех встреченных школьниц, то скоро мы оба сядем за несовершеннолетних. Девушка поняла, что её выпроваживают, и очень обиделась.

23 июня 1976 г.
Опозорился на зачёте по литературе – рассказывал Ерёмину про толстовский «Живой труп» и брякнул:
     – Тут Николай Гриценко и застрелился…
     – Хорошо, что ходите в театр, – похвалил меня Михаил Павлович. – А про кино с Алексеем Баталовым рассказать не желаете?
Поставил «хор.».

24 июня 1976 г.
Во время нашей последней встречи отец нашёл, что выгляжу я хуже некуда, а чёрные подглазины его вконец огорчили. На правах медика дал совет: как бы плохо ни питался, каждый день должен съедать кусок мяса, морковку и луковицу. Всё, что угодно, только лук есть не могу – я же весь день людям в лица дышу, а на ночь тем более: все девушки мои разбегутся.
     – Девушек среди недели вообще принимать вредно, – сказал папа. – Отдай им субботу: и энергии накопишь, и они соскучиться успеют!
Попробовал – и впрямь эффективно. Только вот друзья забавляются – звонят:
     – У тебя щас что? – утренняя морковка, вечерняя луковка или субботняя девушка?

25 июня 1976 г.
Всю ночь пили шумной компанией, расходились под утро. За полчаса всех кое-как рассадили по такси и левакам.  К началу четвертого осталась одна  Старосельская, а Сущёвка уже опустела – мертвый час начался. Говорю Наташке: иди на другую сторону, лови всё равно что, а я тут буду. Только она ушла, выезжает из переулка свободное такси – я распахнул дверцу, кинул на сиденье женскую сумку и говорю водителю игриво:
– Подбросишь даму в Останкино!
А он вдруг сумку выкинул наземь и мне:
– Слушай, д а м а,  валила бы ты на …
И уехал.
Когда Наташка подбежала, машины след простыл, а я от смеха по асфальту катался: представляю,  ч т о  шофер в своём таксопарке расскажет! Хорошо еще, разводным ключом меж глаз не засветил (ну не любит он возить голубых!)

27 июня 1976 г.
Аронов сделал в «МК»  Юре Полякову красивый дебют – «Книгу в газете»  с напутствием Владимира Соколова. Соколов написал, что ЮП сейчас уверенно «разрабатывает поле своей будущей деятельности», и это забавно: Аронов напророчил, что через десяток лет Поляков станет главредом «Нового мира» или «ЛГ»  и функционером СП СССР, то бишь будет вызывать всех нас на ковёр и поучать, как нам следует жить и работать.

30 июня 1976 г.
Четырнадцать месяцев назад в этот день Чернов и Зайцева вышли из ЗАГСа мужем и женой, а нынче их семейная жизнь завершилась: развезли ребят по родительским домам. Мы с Витей Рудниченко снова таскаем вещи, которых за такой короткий срок оказалось неимоверно много. И совсем непонятно, надо ли это как-то отмечать? И у кого? – Андрей куда-то исчез, а с Ариной уже был её новый… друг? жених? муж? Непривычное  и совсем идиотическое cостояние, к которому не хочется привыкать.

1 июля 1976 г.
Днём пошёл на мультфильмы в «Россию» (в большом зале показывали польский «Потоп», который уже видел). Перед началом сеанса сижу на лавочке в сквере за спиной Пушкина, рядом со мной две пенсионерки – одна, по ставке массовки именуемая на киностудиях «трёшницей», рассказывает подруге, как в сериале «Двенадцать стульев» снималась:
     – Про режиссёра Захарова ничего не скажу я его картин не видела, а вот актёры там играют очень знаменитые! И я с ними там в театре: декольте, веер – красота! В перерыве мы, конечно, болтали с Мироновым и Папановым, а как съёмка началась, я за ними в партере сидела. И так – в сторону, в сторону, чтобы голова моя за их спинами видна была…
     – Господи, счастливая вы какая, – восторженно шептала её подруга, – такой интересной жизнью живёте. Вот повезло!
     – Да уж, навсегда на плёнке запечатлелась!.. Хотите посмотреть фотографии? Это так, фотопробы…

6 июля 1976 г.
Когда 27 июня 7 террористов НФОП угнали французский самолет с маршрута «Тель-Авив – Париж» в Уганду и вынули из 248 пассажиров восемь десятков израильтян, Элизабет Тейлор предложила угонщикам заменить их собой. Жертва кинозвезды не понадобилась – позавчера сотня коммандос «Моссада» высадилась в аэропорту Энтеббе и за полчаса освободила всех заложников, потеряв в перестрелке одного десантника. Но во всей этой трагической истории как замечательно выглядит голливудская дива Лиз, которую я долго считал просто красивой малоталантливой куколкой.

15 июля 1976 г.
Воистину, всё в нашей истории повторяется в виде фарса: словно в издёвку, к 150-летию казни декабристов приурочили расстрельный приговор замполиту Валерию Саблину, который год назад в ноябрьские праздники поднял бунт на своём эсминце «Сторожевой». То есть арестовал старших офицеров, вывел корабль из Риги в открытое море, по рации заявил о желании сместить Брежнева и вернуть обществу попранные ленинские нормы. Кончилось всё драматически: корабль атаковали с воздуха, не поддержавшую своего замполита команду расформировали, а единственного верного Саблину матроса судили вместе с ним и наказали большим тюремным сроком.
Вот нам и «социализм с человеческим лицом».

21 июля 1976 г.
В прошлый приезд Хлебников читал стихи, в которых фигурировала некая женщина  («живёт одна, воспитывает сына»), а нынче приехал с очень взрослой подругой (Алевтиной или Розалиндой), с которой они сейчас направляются в Карпаты к её родне. Мало того, что женщина некрасива и вульгарна, – у неё абсолютно жуткие глаза. И подозрение меня не обмануло. Когда готовил обед, сильно порезал руку, сунул под холодную воду, но Алевтина-Розалинда взяла её в свои ладони, крепко сжала, слизнула кровь, соединила порез и минут пять шевелила губами, а когда я высвободил руку – на ней не было ни капли крови, ни даже шрама – только тонкая белая полоска. Видевший всё это Олег был необычайно горд – сказал: «Ты бойся Аллу – от её чар ещё никто не спасся!»

23 июля 1976 г.
Два дня был привязан к гостям, а сегодня, уложив Олега спать, поговорил на кухне с его Аллой. Родом она из Карпат, и вся её родня зналась с бесовской силой – бабку перед самой войной местные жители живьём спалили в скиту, будто бы порчу на их коров навела. Никакого сына у неё нет, а есть взрослая дочь, которую она хотела бы привезти в Москву, но для того нужно, чтобы тут сначала зацепился Олег. Очень благодарна мне за дружбу – сказала, что у меня есть дар ведовства и сразу предложила погадать. Тут я встал на дыбы – не только отказался, но в ответ сам нагадал Розалинде. Что если ей сейчас 37, а Хлебникову двадцать, то их союз продержится от силы года 3-4, и даже если она родит Олегу сына, он с ней всё равно расстанется... Так как портить отношения с Розалиндой мне нет резона – договорились, что поживут у кого-нибудь другого, а я подержу их болтливого волнистого попугайчика.

6 августа 1976 г.
Как говорит Витя Гофман, вот тебе уже и четвертак, а ещё ничего не сделано для бессмертия.
Куклачёв с Ленкой приехали раньше других, потому как вечером представление, и мы никого ждать не стали – сели за стол. Через час гости были в комплекте, и Юра, ни капли не пивший, решил поработать на публику – показал свой коронный номер: полный по кругу поворот туловища под прямым углом на одной руке. Когда он взгромоздился на изумлённо крякнувший стол, и его девяносто пять килограмм поплыли над тарелками и рюмками, все от страха за клоуна рты раскрыли, а мама в дверях схватилась за сердце, не сводя глаз с любимого обеденного сервиза. Продемонстрированный десятку гостей номер был чересчур щедрым подарком, потому как из-за нас зрители цирка сегодня вечером его не увидят: дважды в один день Куклачёв исполнить этот тяжёлый трюк физически не может.
Пока он, багроволицый и взмокший, приходил в себя, а друзья вежливо выражали восторг, мама как бы незаметно собрала сервизные тарелки на поднос, и тут Юра ожил – подхватил поднос, поставил его на большой палец, крутанул вокруг оси и, чудом не грохнув всю посуду, отнёс на кухню. (О, мамма миа! – после отбытия четы Куклачёвых, Нинушка весь вечер сосала валидол.)
Зайцева прибыла с женихом Шуркой (Чернов тактично не появился, заранее узнав список гостей), и у нас была возможность оценить, как Арина и Шурка спелись в прямом смысле слова: много пели под гитару, от жестоких романсов до блатняка, явив отличный вокально-музыкальный дуэт.
Под занавес появилась медичка Наташа с обещанным кандидатом в женихи по имени Дима, застенчивым и тихим. У него была причина ёжиться – когда приехали, в моей квартире стоял такой гвалт, что звонка никто не расслышал, и Наташка машинально открыла дверь своим ключом (уходя, оставила его на полке секретера – теперь ключ от моего дома ей без надобности).

13 августа 1976 г.
Из-за попугая пришлось задраить все окна и форточки, и этот крохотный голубой какашник (сфинктера-то у него нет) порхает по всей квартире. Когда я бреюсь, он садится на плечо, легонько пощипывает клювом мочку уха и бормочет все семь десятков слов, которые вызубрил: «Лети-лети-лети птичка!.. хароший, голубок… попочка!..» и т.п. Я поставил себе задачей к возвращению Хлебникова научить его материться – попугайчик внимательно слушает мой набор непристойностей, но пока  из них ничего не выбрал.

14 августа 1976 г.
Ждал возвращения Геккер из ГДР завтра, а она вдруг приехала вечером и без звонка, явно обманув датой приезда своих родителей.  И легко прикарманила лежавшие на секретере ключи.

15 августа 1976 г.
Последнее в московском цирке представление Куклачёва перед его гастролями и большая пьянка по этому поводу до полуночи. Конвейер прощающихся: поднял стопку, бокал, фужер (водки, вина, шампанского), сказал пару комплиментов и пожелал артисту всего того, что пожелал бы сам себе.
Юра завёл огромный бархатный альбом, который можно назвать «Книгой отзывов почётных персон», где расписываются все достойные люди, зашедшие к кошачьему клоуну за кулисы (естественно, с детьми, пожелавшими поиграть с кисками). При этом что Бондарчук, что Смоктуновский непременно должны указать свои звания, награды и общественные статусы. Как Юра намерен использовать альбом для присуждения Ленинской премии – одному ему известно, но его практичность впечатляет.
Геккер приехала в цирк из дома – в сопровождении Гарика Пинхасова, которому Наташины родители явно поручили приглядеть за дочерью. Опоздали, Светлана Владимировна!

17 августа 1976 г.
В замечательном фильме «Чужие письма» Илья Авербах безошибочно вывел будущую партийную функционершу, способную пририсовать к портрету Анны Ахматовой воротничок («так же лучше!»). И абсолютно потрясающие кадры – когда учительница приходит к своему педагогу с покаянием: «я ударила ученицу!» – рушится на пол пирамида учебников по педагогике…

20 августа 1976 г.
Проснулся от зверской трескотни  пишущей машинки: показалось, что схожу с ума – кто у меня дома может в семь утра?!.. Оказалось – попугай, мерзавец, научился имитировать мой стук по клавишам! А говорить моим голосом всякую матерщину так и не пожелал.

23 августа 1976 г.
Олег с Аллой привезли мне «привет с Карпат» – гуцульский топорик и берестяную «букарашницу». Не могу объяснить, почему эти незатейливые подарочки меня напрягают.
У меня останавливаться не стали – поселились у каких-то  друзей в Медведково.
Договорились завтра встретиться у Берестова, а клетку с попкой я привезу им прямо на вокзал.

24 августа 1976 г.
Наташа Краминова из «Московских новостей» на иностранных языках попросила поводить по заводу молодого журналиста Володю, и тот сегодня испортил мне весь день. Оказался он дебютантом – кроме фамилий, в свой блокнот вообще ничего не записывал, больше щёлкал детским фотоаппаратом «Смена», и пришлось мне позвать в комитет комсомола пару разговорчивых активисток, которые навешали на уши парню необходимую ему лапшу. В итоге мальчик стал проситься ко мне в друзья, а под конец позвал на дачу, где собирается в эти выходные отмечать свой день рождения, особо нажимая на перспективу знакомства с отцом, который известный философ и уфолог Спиркин.
Информация о папе оказалась скудной: после окончания МГУ, сразу – с началом войны – сел в тюрьму по печальной 58-й статье, получил пять лет и всю Великую Отечественную просидел по камерам, но в 1945-м сразу осводился, занялся марксистско-ленинской болтологией, а нынче – как вице-президент Философского общества СССР – вдруг увлёкся проблемами уфологии и НЛО. Для меня всё это – бред собачий, и несуразный сын радости не доставил, но когда ещё я столкнусь с такими яркими персонажами…

26 августа 1976 г.
Хлебников, которого по приезде в столицу тягают к себе в стан все – от «Юности» до «Молодой гвардии» ¬– всерьёз переживает, что компании никак не пересекаются. Нынче, придя провожать Олега в Ижевск, застал на Казанском вокзале новых его друзей  – поэтов Игоря Селезнёва и Ефима Зубкова (прораба со стройки, смурного парня, рисующего буковками «видеомы», на манер Андрея Вознесенского). Стоя у вагона,  Олег произнёс  монолог: ребята, хватит вам жить разобщённо, будьте терпимее друг к другу (после Софрина я с Зубковым вообще нигде не встречался), общайтесь и т.п. В знак примирения призвал нас обменяться рукопожатиями. Мы послушались – три руки одновременно столкнулись, отдёрнулись, вторично ударились пальцами, и третьей попытки мы не сделали. Символическая сцена.

28 августа 1976 г.
Субботу провели с Геккер на даче уфолога Александра Георгиевича Спиркина.
Академический посёлок на станции «Отдых», среди берёз и сосен – добротный двухэтажный деревянный дом, на лестнице которого висит большой живописный портрет профессора. Хозяин дачи прост, гостеприимен и говорлив.
Коротко посидев в его кабинете (на углу письменного стола лежала машинопись «Новый взгляд на проблему НЛО с точки зрения науки и здравого смысла»), скоро перебрались в сад, где уже дымил костерок, манил шашлычным ароматом.
Гостей было немного – судя по разговорам, все из научного круга Александра Георгиевича, Володиных знакомых я здесь не заметил. Хозяин взял на себя роль тамады – в первом же тосте (довольно длинном) рассказал, как ему дорог сын, который всё время в поиске, но вот теперь решил заняться журналистикой, и хочется верить, что на ней наконец остановится, тем более, что здесь у Вовы уже появились новые симпатичные друзья (широкий жест в нашу с Геккер сторону).
Этим тостом вечер был открыт, больше к дню рождения сына Спиркин-ст. не возвращался, но и научных тем в разговорах не наблюдалось. Про непознанное (чего я ждал) вообще не говорили, лишь кто-то заметил, что не каждый уфолог – философ, тогда как уфология нуждается в прочной философской базе, и редактор журнала «Наука и жизнь» обещал, что в сентябре они опубликуют «настоящую бомбу».
Познакомился с симпатичным Юрием Селеновым – врачом-реаниматологом, и лишний раз убедился, что человек реального дела мне гораздо интереснее любых философов.

30 августа 1976 г.
Ночное дежурство с реаниматологом Юрием Селеновым в оперативной хирургии 36-й больницы. Приготовился к тому, что дежурная бригада до утра будет спасать умирающих, и фактуры на очерк наберу с лихвой. А Юрий Ильич со своими орлами лениво играли в «го», травили анекдоты и гоняли чаИ. Тем временем во двор одна за другой въезжали машины «скорой помощи», но реаниматологи бровью не вели. Оказалось: если машина приезжает без моргалок, и врача в кабине нет – больному срочная помощь не нужна, если врач сидит рядом с шофёром – тем более всё в порядке, лишь когда «скорая» пугает ночной город сверканием огней, а то и сиреной, – бригада бежит навстречу на всех парах.
Эта ночь оказалась спокойной. Под утро, проигрывая очередную партию, Селенов крикнул: «Я агонирую!» и предложил, если  очень хочется «фактуры», спуститься в «Освенцим», то бишь приёмник для травмированных алкашей (забавно, что в Склифе такое же помещение называется «Бухенвальд»). Однако отделу очерка «Молодой гвардии» чернуха не нужна.

1 сентября 1976 г.
Днём проводил на вокзал Погожеву, отбывшую с любимой товаркой Крапивиной к Чёрному морю. Прелестную сероглазую подругу сопровождал мрачный муж Гена – на его кислой физиономии было написано, что отпускать жену он не хочет, и шутки у него были дурацкие: сетуя, что у девушек не очень много денег, советовал им подработать на панели, только не очень увлекаться. Я такого юмора не люблю, однако по нулевой реакции подруг было понятно, что шуточки эти – дежурные.
С вокзала заехал в институт, где в сквере меня ждал Чернов. Не один – с полькой Малгожатой, приехавшей в Литинститут по обмену с Варшавским университетом.
У нас был свободный вечер – взяли Гошу с собой. По дороге в кафе-мороженое обнаружили распахнутые двери в мастерскую Сергея Конёнкова, с которой и начали культурную программу. Гоша умница и по-русски говорит почти без акцента, а с текущей советской литературой знакома лучше нас, не говоря уже о классике. Польскую поэтическую полку в моей домашней библиотеке оценила, а поскольку у меня оказались два экземпляра Циприана Норвида (в очень хороших переводах Самойлова и Корнилова), то и без подарочка не осталась.

2 сентября 1976 г.
Застал у Щекоча симпатичного мальчика Игоря Сокола – гениального художника из Новосибирского Академгородка, про которого Юра писал в «Алом парусе» два года назад. Тогда ему едва исполнилось 15, а у него уже было несколько выставок и куча зарубежных публикаций. Теперь Соколу 17 и он будет учиться в Полиграфе – на книжной графике у Попова и Бисти. Договорились, что съездим к нему на квартиру – посмотрим картины. И вообще мальчишке в Москве без друзей очень тоскливо.

3 сентября 1976 г.
Вечер в Филях у Ольги Чугай. Неимоверная толчея гостей вокруг гигантского блюда с чьими-то варёными мозгами, терзаемыми двумя десятками голодных вилок. Ольга, как Гертруда Стайн, восседала во главе стола, говорила исключительно афоризмами. У очумевшей варшавянки  голова закружилась от количества разнокалиберных бутылок – тихо забилась в угол, тщетно пытаясь разобрать нетрезвую русскую речь.
А в Чугае взыграла кровь Огиньских – потешила гостью двумя десятками польских слов. Гошка призналась, что мало поняла – слишком много голосов и невнятная скороговорка, но в итоге посидели хорошо – «как в Польше!»

4 сентября 1976 г.
Наши с Гошкой интересы – почти все общие, информационная наполненность тоже, а вот про чешскую девушку Ольгу Хепнарову услышал от неё впервые. Кажется, это имя вообще в нашей печати не упоминалось. Между тем история моей ровесницы весьма любопытная: летом 1973-го она в Праге  угнала грузовик и на трамвайной остановке сбила насмерть восемь человек. Сбила сознательно – накануне послала в редакции нескольких газет открытое письмо, где расписалась в том, что ненавидит всё человечество, которому таким образом отмстила за свою отверженность.
Была Хепнарова ярой экстремисткой, ко всему ещё и лесбиянкой, так что гуманное социалистическое общество с чистой душой приговорило девицу-мизантропиху к смертной казни: недавно исполнился год, как Ольгу повесили в пражской тюрьме.

5 сентября 1976 г.
Ездили с Берестовым на Сходню – у Новеллы Матвеевой на выходе первый большой диск, а ни одного подходящего портрета у неё нет.
Я подозревал, что она живёт трудно, но насколько тяжело – представить не мог:
это даже не бедность – это нищета. Конечно, Новелла Николаевна очень больной человек, вынуждена зарабатывать только литературным трудом, и от сегодняшнего Литфонда снега зимой не допросишься, да и не станет она унижаться, а хлопотать за неё в общем-то некому (от мужа Ивана Киуру проку мало).  Надежда на первую большую пластинку есть, однако Матвеева не эстрадная звезда, которая всерьёз может рассчитывать на миллионные тиражи и большой процент с продаж.
Всякий разговор НЕ О СТИХАХ в доме Матвеевой исключён. Поразительно, что в такой обстановке, где на всём лежит отпечаток болезней и горестей, она сохраняет высоту духа и постоянное творческое горение. Или, может быть, потому и сохраняет?
Розанов где-то написал, что «стиль есть душа вещей». «Душа вещей»  – лучшая книжка Матвеевой.
Пока свет не ушёл, попробовал поснимать Новеллу Николаевну, которая в свои сорок выглядит на все шестьдесят. Очень старалась выглядеть получше, новую косыночку надела. Результат, увы, предвижу заранее, но если об этом думать, так фотодело вообще нужно забросить к чёртовой матери.

6 сентября 1976 г.
Родители Майи в отъезде и, пользуясь их отсутствием, Чернов водит к ним домой экскурсии, как в Третьяковку – там замечательная коллекция русской живописи начала века, от Врубеля и Коровина до Нестерова и Малявина. И всё это богатство –  на первом низком этаже дома на Цветном бульваре, где все окна нараспашку и хоть бы какая примитивная сигнализация.

7 сентября 1976 г.
Вечером позвонила Старосельская – сказала, что похоронили Ефима Зубкова: накануне того дня, когда мы тусовались у Чугай, он повесился. Почему? отчего? – никто не знает (никакой записки не оставил). Это был другой круг, где Феликс Ветров, Игорь Селезнёв, но они-то могли хоть что-то почувствовать? На вопрос Наташке, почему она не позвонила раньше, – сказала: решили тебе не cообщать, поскольку ты Ефима терпеть не мог. Глупость, конечно. Но тот мистический момент, когда мы на вокзале пытались пожать друг другу руки и не смогли – застрял в душе глубокой занозой.

9 сентября 1976 г.
В полночь пришла ТАССовка о смерти Мао (82 года). По тому, как детально всё оговорено, можно понять, что Мао преставился гораздо раньше (для Востока утаить кончину царя – обычное дело). Прощание с председателем Мао будет длиться неделю и завершится грандиозным митингом на площади Тяньаньмэнь. При том, что все мероприятия носят общенародный характер, «с участием рабочих, крестьян и солдат», отчего-то решили не приглашать делегаций и представителей из зарубежных стран. И все гадают, кто заменит Великого Кормчего (называют Хуа Го-фэна – умеренного левого, Ван Хун-вэня и Цзянь-ина, хотя поговаривают, что лидером может стать его бывшая четвёрта жена Цзян Цин).
Одно точно: Китай ждут большие перемены.

10 сентября 1976 г.
Встречался с Уфимцевым, который будет снимать мультики по книжке Остёра «Как хорошо дарить подарки». Приехал в арбатскую церквушку, где базируется кукольная студия «Союзмультфильм», через два часа после того, как туда привезли готовые куклы – Удава и Попугая (Слонёнок уже неделю стоит в углу). Чуть-чуть застал самое интересное – как замечательный художник Шварцман продавал Уфимцеву всякие режиссёрские фишки:
– А пусть у тебя Удав, как роденовский мыслитель, на кончик хвоста мордаху кладёт!..
– А пусть Удав у тебя концом хвоста макушку чешет!..
Леонид Ароныч позвал посмотреть, как он делает на Новослободской рисованный мультик «Котёнок по имени Гав», и уехал. А мы с Иваном Васильевичем ещё часок посидели в Спасо-Песковском скверике, с разговором про взрослое кино.

11 сентября 1976 г.
Чернов написал по-настоящему хорошу поэмку «Пётр Кириллович» (который Пьер Безухов), где те, кто страшно далеки, встают на Сенатской площади «не между Правдою и Кривдой, а между Сциллой и Харибдой», а в финале среди бунтовщиков появляется Онегин с дуэльным пистолетом. Вечером читал поэму у Аронова в «МК» – Саша в восторге, но целиком напечатать её в газете не берётся, разве что какие-то отрывочки.

12 сентября 1976 г.
«Монолог» Ильи Авербаха. Безукоризненная режиссура, феноменальные актёрские работы Глузского, Неёловой и Тереховой, волшебная музыка Олега Каравайчука.
Правда, ТОГО времени я не почувствовал, а вот Берестов сказал, что сразу узнал послевоенный Ленинград.

14 сентября 1976 г.
Погожева вернулась с юга не отдохнувшая, злая и без Крапивиной. В первый же день она своими руками вытащила из моря симпатичного киевского врача – чтобы составил подруге компанию в картёжной игре, и больше их обоих не видела.
Три дня поскучав в Гурзуфе одна, перебралась в Ялту к Остёру, что в его планы не входило. Галка умеет любого довести до белого каления, и Гришу быстро укатала разговорами, будто она лесбиянка. Кончилось всё тем, что Остёр в воспитательных целях привёл домой лучшую ялтинскую лярву, спасаясь от которой наша Тыковка выпрыгнула в окно, благо этаж невысокий и мягкая клумба внизу. Урок пошёл впрок – теперь Погожева в ужасе кричит: «Какая гадость эта лесбийская любовь!»

16 сентября 1976 г.
Покровский нашёл великолепную концертную площадку – Знаменский собор в Зарядье, возле  пандуса гостиницы «Россия». Акустика потрясающая, но зальчик совсем маленький – на 50-60 зрителей. Сегодня Митины ребята работали под киносъёмку, потому перепели несколько дублей, и это было особенно здорово – каждый новый вариант не повторял точь-в-точь предыдущий.
С Берестовым был симпатичный человек, который, всем пожимая руки, монотонно повторял: сын Маршака, сын Маршака, сын Маршака… Иммануэль Самуилович, он вовсе не прожил жизнь в тени знаменитого отца – известный физик, в войну получил Сталинскую премию за изобретение осветительной ракеты, светившей во много раз ярче немецкой, что позволяло делать ночные аэросъёмки.

17 сентября 1976 г.
Умер великий чешский фотограф Йозеф Судек. На Первой мировой он потерял правую руку. Жил в бедности, но собрал коллекцию фотокамер, едва ли не лучшую в Европе. Увеличители игнорировал – печатал снимки со стеклянных пластинок и широких плёнок контактным способом. Прожив 80 лет, определил лицо не только чешской, но и всей мировой фотографии: через подражание ему прошли лучшие фотографы, а его «Дом Луны» в старой Праге был Меккой, куда вели многие дороги. Великий Пражский Левша.

18 сентября 1976 г.
Накупили кучу всякой еды (самой банальной: чай, сахар, сыр, колбасу, шпротный паштет, овсяное печенье) и поехали на Сходню к Матвеевой. Я попытался замотать жутковатые фотопортреты, но всё же пришлось показать контрольки, Новеллу Николаевну явно огорчившие:
– Жалко, конечно, что пластинка выйдет в конверте без фото. Всё-таки мой первый большой диск, к сорокалетию...
Тем не менее, подарила новую книжку «Ласточкина школа» с душевной надписью. Спела дюжину новых песен.

20 сентября 1976 г.
Майкины родители страшно взъелись на Чернова: к их возвращению ребята навели в спальне предков порядок, но проглядели пробку от «свадебного» шампанского, которая – с проволокой и фольгой, как слетела с бутылочного горла, – застряла среди флаконов на подзеркальнике маменькиного трюмо (думали, что вылетела в окошко).
Отдуваюсь я – поскольку Майю Георгиевну к Андрею Юрьевичу не отпускают, я захожу за ней, отпрашиваю девушку в кино или погулять, а Чернушка поджидает нас по пути. Забавно, что Андрюша воспринимает всё это как должное, и если Майя вдруг забеременеет – разведёт руками: старик, ничего не поделаешь.

25 сентября 1976 г.
Неделя итальянского кино. Посмотрел «Сиятельные трупы» Ф. Рози, «Уважаемые люди» Л. Дзампа, «Семейный портрет» Лукино Висконти, «Дорогой Микеле» Марио Моничелли, «Как хорошо быть убитым»  Э. Лоренцини и «Подозрение» Франко Мазелли. Впечатление удручающее – фильмы про мафию (что драмы, что комедии) итальянцы шлёпают, как мы про образцовые колхозы. Только фильм Висконти действительно хорош.
В «Иллюзионе» – скучная «Паника» по сценарию Жоржа Сименона, на которого, собственно, и купился.

28 сентября 1976 г.
«И всё-таки я верю!» Михаила Ромма. Хорошо, что доделали фильм за мастера, но насколько же он различен по кускам! Точно получилось, как дописанный Мэри роман Хемингуэя «Острова в океане», по которому видно, что книга могла бы стать великолепной, допиши её он сам до последней точки.
 
30 сентября 1976 г.
У тёти Жени диагностировали рак желудка. В неоперабельной стадии, так что сделать уже ничего нельзя (врачи дают полгода)…
Кто же мне послал с голубем эту горькую весть?

5 октября 1976 г.
Позавчера сидел на второй паре, когда в класс вошёл ректор Пименов, пошептался с доцентом, нащупал глазами меня и вызвал в коридор. Ничего не объяснив, велел срочно ехать домой, ещё и сокурсника в сопровождающие навязал. Не зная, что и думать, поймал машину, через десять минут добрался до своей квартиры, где обнаружил распахнутую настежь дверь и полную коробочку милиции.
Оказалось, едва я уехал утром в институт, ко мне забрался вор-домушник – аккуратно пошарил по ящикам, также и у соседа, пройдя к нему через общий балкон. Сосед, на полчаса отлучившийся за хлебом, кражу и обнаружил – вызвал милицию и позвонил в Литинститут.
Виноват, конечно, я – вор открыл квартиру моим ключом, который вечно лежит под ковриком у двери. Пожива его оказалась незатейлива: комплект фломастеров, зажигалка, коробка старинных монет, флакон одеколона «Ацтек», блок сигарет «БТ», бутылка водки. В секретер заглянул, однако не взял ни обручальные кольца, ни пачечку денег (накануне я приличный гонорар получил), только 34 рубля, рядом отложенные на карманные расходы. Деньги интересовали вора специфически – у соседа из нескольких рассортированных по номиналу стопок взял по одной бумажке: 3, 5, 10, 25.
И, окончательно выдавая румянощёкий возраст, оставил в моей пишущей машинке лист бумаги: здесь был Фантомас («Я думал, что это вы напечатали», – хохотнул сыскарь).
Вечером прикинул: в запертый тамбур, где три квартиры, случайный человек зайти не мог, и ключ под ковриком тут ни для кого не тайна, а соседскому парню 15 лет. Вытряс его в коридор, припугнул: сам колись, не то хуже будет. И сегодня пара милиционеров привела в наручниках вора – 17-летний хмырь Игорь Сороколат, за месяц три десятка квартир обчистил. Сегодня мне украденное вернули, остальным пострадавшим хуже: всю добычу пацан щедро раздаривал друзьям-пэтэушникам – авторитет себе зарабатывал.

8 октября 1976 г.
Приезжал раздавленный смертью друга Ефима Игорь Селезнёв. Привёз рукопись книжки, которую Зубков составил полгода назад и которую уже везде завернули: рекомендации совещания молодых писателей в общем-то ничего не дали.  Игорь просил, чтобы я помог ему составить подборку для периодики (хоть бы «Книгу в газете» у Аронова выпустить): честно просидели до утра, но тут я спасовал – по мне, это всё графомания абсолютная.

9 октября 1976 г.
В продажу поступил московский сборник «День поэзии», который составили Слуцкий и Берестов и где у меня небольшой стишок. Вообще альманах удачный, а лучшие стихи – у Олега Чухонцева и Гриши Кружкова.

10 октября 1976 г.
Очень качественная офсетная печать имеет свои недостатки. Во вчерашнем номере «МК» ребятам для большой статьи про бытовое пьянство потребовалось жанровое фото. Ну и сымпровизировали: Ригин с Гутионтовым и Вадик Марин устроились на подоконнике в мужском туалете и сделали вид, что пьют из горлА, а фотограф снял    их из коридора – через два мутных немытых стекла. Всё прошло на ура, а сегодня утром позвонили из горкома комсомола, где опознали всех троих: ваши сотрудники вконец обалдели пить на работе, да ещё и фотографировать друг друга?

13 октября 1976 г.
Совсем забыл про папу и сына Спиркиных, а тут друзья принесли 39-й номер «MN»  на аглицком языке.  Мало того, что на треть полосы светится моя морда, снятая в тот миг, когда я пытался разговорить комсомолок, и ладно, что при переводе я оказался Евгением, но текст добил меня окончательно.  Из написанного следует, что я с утра до вечера работаю у какого-то станка, перенимая опыт старого мастера, или мечусь по заводу, организовывая социалистическое соревнование сборщиц. Потом спешу  в редакцию и описываю всё это в многотиражке, а когда все уходят домой – бегу в Литинститут и воспеваю увиденное в стихах…  Попадись мне сейчас  Вова Спиркин – не избежал бы битья по мягким местам. Но в том, что на этом дебюте творческий путь сына уфолога я постараюсь оборвать навсегда – можно не сомневаться.

18 октября 1976 г.
Неделя французского кино оказалась симпатичнее итальянской. Очень хороши два фильма с Ивом Монтаном – «Питон-357» (с Синьоре и Стефанией Сандрелли) и комедийка «Дикарь» (с Катрин Денёв), «Ф… как Фербенкс» с Патриком Дэваэром и «Священный год» с Жаном Габеном. Актёрское кино, конечно, – в котором функция режиссёра необязательна: есть крепкий сценарий, который разыгрывают звёзды.
До кучи – «Молодые волки» Марселя Карне:  в «Иллюзионе» его показывают каждый месяц, а на широкий экран не выпускают. И невозможно понять – почему: в нём нет абсолютно ничего «несоветского», разве что купание героев нагишом, снятое очень лирично и целомудренно.

20 октября 1976 г.
Прихожу к Валентину Дмитричу, а он смеётся–заливается – получил почтовое уведомление из недр писательской организации, которая официально извещает, что по истечении десяти лет «с тов. Берестова В. Д. сняты штрафные санкции», наложенные на него за подписание коллективного письма в защиту Даниэля и Синявского, и отныне он опять может «избираться и быть избранным в органы правления СП СССР, другие общественные организации...» (полный список подобной галиматьи).
– То-то я все эти годы себя так спокойно чувствовал – на собрания не вызывали, по пустякам не дёргали! – шумно радуется Берестов открывшейся ему загадке. И резюмирует:  – Срочно нужно подписать какой-нибудь протест, чтобы еще лет на десять отвязались!

25 октября 1976 г.
«Маменькины сынки» Феллини (очень сильно устаревший) и «Диллинджер мёртв» с Мишелем Пикколи и Анни Жарардо – абсурдистский фильм Марко Феррери, где необязательно всё – как случайно найденный старый револьвер, так и убийство героем жены. При этом Феррери считается комедиографом – был ветеринаром, но вдруг стал режиссёром. Говорят, что лучший его фильм – чёрная комедия «Большая жратва», о которой сужу только по заметочке в «Польском экране».

27 октября 1976 г.
Вышел «МК» с моей статейкой об Остёре (обещал так обещал).  Текст уместился весь, а картинка получилась маленькая – срезок из мультика ещё нет,  так я тряхнул стариной – нарисовал кадр тушью на обычной бумаге: подмены никто не заметил.
Оказалось, напечатать о молодом писателе хорошие слова – намучаешься:  пришлось прилепить к тексту цитату из Постановления ЦК о работе с творческой молодёжью и поставить ещё одну подпись – Наташи Геккер (с которой меня, похоже, в конторе уже поженили). Тоже спасибо Саше Аронову – подтолкнул.

2 ноября 1976 г.
Сегодня узнал, что умер наш сокурсник Юра Бобоня: приехав после осенней сессии домой, ушёл в многодневный запой и 7-го октября по-дурацки погиб.
На первом курсе был у нас одним из самых взрослых: 35 уже, широко печатался  в своём родном Воронеже, отмечен и захвален на совещаниях молодых писателей, готовил первые книги стихов и прозы. В институте почти не виделись – приезжал он в Москву лишь два раза в год, на сессии, и всё время пропадал в ЦДЛе. Пил, пел (в деревне своей заведовал клубом), в голос декламировал стихи. Всякий раз рисковал быть отчислен, но за него заступались наставники Марк Соболь и Юрий Кузнецов.
Последний раз я видел Юру месяц назад в сквере у Герцена: пьяный, читал вслух предисловие Виктора Астафьева к его повести. После осенней сессии все уже разъехались по домам, а он по-прежнему куролесил в общаге. Ректор Пименов распорядился посадить его на поезд, отдать билет в руки проводнице, но студенты ушли, не дождавшись отправления, а Бобоня выклянчил у тётки свой билет и час спустя опять гулял в нижнем цедеэльском буфете. Кончилось тем, что  Пименов сам отвёз Бобоню на вокзал, проводил до стука колёс, а Юра отметил возвращение и, выпимши, утонул в бочке с дождевой водой...

3 ноября 1976
Петя Кошель в ароновской «Книге в газете» «МК» с забавным стишком:
                Даль погромыхивала глухо, / тянуло влагою с небес,
                Мы со студенткой Солоухиной / входили в загородный лес.
                Нас пёс катаевский обнюхивал, / но ничего – не укусил:
                Ему студентка Солоухина / дала кусочек колбасы…
Оля говорит: «Покажи хоть, как он выглядит, ваш Петя Кошель!» Не понимает, наивная, что поэтическое воображение может не иметь с реальностью ничего общего.

5 ноября 1976 г.
С чем никогда не смогу свыкнуться – с попыткой друзей-товарищей держать меня  за бобика.
Сокурсник Саша Плахов перебирается с женой из Днепропетровска в Питер (за шикарную трёхкомнатную квартиру окнами на Днепр смог найти лишь однушку на окраине Ленинграда). И ясно уже, что по такому случаю в Москву будет приезжать реже, только на сессии, чем очень огорчит Олю Новикову с семинара прозаиков.
С которой за три года не был у меня ни разу, хоть их роман в институте ни для кого давно не тайна. Сегодня приехали вдвоём (соврал мне, что случайно встретились на бульваре) и на прощание попросил  присмотреть  за Олей, которой без друзей тут очень одиноко. Мало того, что под моим «надзором» Игорь Сокол и Майка, так теперь ещё и Оля. Уехали они поздно, и я вот сижу и думаю: не надумал ли Плахов таким образом от подруги избавиться?

6 ноября 1976 г.
У Юры Щекочихина на его «Очакове». Приехал с Остёром, которому я сделал отличную рекламу, и раскачал Гришу прочесть его хулиганскую флотскую поэмку (хохот до оргазма). Девушек выгнали на кухню, но они, конечно, подкрались к двери и всё слышали, благо Гриша начал тихо, проглатывая непристойные слова, а в итоге разошелся и закончил во весь голос…
Кончился вечер мрачно: Хлебников, который никак не может прийти в себя после самоубийства Зубкова, со слезами на глазах вздумал обсуждать статью Андрея Вознесенского «Муки  Музы» в недавней «ЛГ», и все переругались. Дойдя до строчки «…а утром ты похож на статую отрытую», Остёр спросил: «Это как? – с землёй на морде?» – и тут Хлебников едва не полез драться: в эти минуты он всех нас ненавидел.
Когда АВ пишет, что затянуло-де «читательским невниманием свежие голоса Аронова и Губанова», он явно передёргивает: о каком невнимании читателя можно говорить, когда его просто нет – по причине отсутствия у обоих поэтов собственных книг. И надежда Олега, будто после этой публикации лёд тронется, – надежда зряшная: ничего само собой не сделается – всё нужно проламывать лбом и кровью. Как еле пробили пластиночку с пятью песнями  Веры Матвеевой, которая её уже не увидит (в 30 лет умерла в августе от рака мозга).

7 ноября 1976 г.
Приехал отец. Снял с полки свежий альманах «День поэзии», полистал, открыл на списке авторов: «Мама сказала, ты тут напечатался?» Да, говорю, на 57-й странице. Прочитав, спросил: «Ты о чьём отце стишок написал? – своего сына я тут не вижу». Мог только плечами пожать: сам говорил, что в нашем роду профессиональных бумагомарак не было. И потом, под этим псевдонимом у меня полста публикаций…
Тут стали подходить гости, я занялся готовкой и даже не заметил, когда отец ушёл.

10 ноября 1976 г.
Днём устроил выгул своих подшефных на фильм Бертолуччи «Конформист». Который цензура искромсала так, что в нём кроме конформизма совсем ничего не осталось. Ко всему, почему-то копия оказалась чёрно-белая, а как же хорош этот фильм в цвете!
Вечером к нам примкнул Хлебников – пошли гулять на Чистые пруды, а поскольку бесцельное фланирование по бульварам быстро наскучило – набились к подруге Олега Лене Дунской. Которая мало того, что бард из нелюбимого КСП, так ещё и принадлежит к том же кругу, где центровым был Зубков (ох! – никуда мне от этой истории не деться).
Чтобы не говорить о висельнике, сподвигли на песни Дунскую: «Август» Пастернака под гитару она спела хорошо, но едва взялась исполнять собственные стихи… Мало того, что законы приличия требовали эту графоманию хвалить, оторопь брала от мысли, сколько в Москве таких литературных кружков, группирующихся вокруг более-менее одарённой или эпатажной личности, и если лидер выносит себе суровый приговор, то для остальных это страшная встряска.
Не представляю такого исхода в нашем кругу.

13 ноября 1976 г.
У меня и у Чернова накопились задолженности по иностранному, и тут выяснили, что Андрею английский преподаёт девушка Мария Вильямовна, и мою учительницу немецкого тоже зовут Мария Вильямовна. Отловили милую даму в коридоре, дуэтом выклянчили у неё автограф в зачётках и увезли в гости к Погожевой – водку пить. Распевая под девушкин хохот:
               Хочу я англичанку или немку –
               Потом я сочиню о ней поэмку!

16 ноября 1976 г.
На дне рождения Чернова вся прежняя компания, плюс вернувшийся из армии Володя Вишневский, явно привыкший тянуть одеяло на себя. К полуночи прибыл Миша Яснов с метровым бенгальским огнём и фейерверком, поджигать которые все высыпали во двор, и я уже не вернулся – переел нынче стихов и разговоров.

17 ноября 1976 г.
6 сентября лётчик Виктор Беленко на новейшем истребителе улетел в Страну Восходящего Солнца: служа на Дальнем Востоке недалеко от границы, обманул радары, умело инсценировал аварию и махнул через океан (у нас тотчас пошла бытовать шутливая реклама «МиГ-ом – в Японию!»).
Истории с перебежчиками всегда дурно пахнут, а в этом случае мы выставили себя полными идиотами, пытаясь представить угон суперсекретного боевого самолёта как случайность и ошибку пилота, пока он сам не расписался в преступном умысле.  Собственно, сам изменник Родины  волновал мало – важно было получить назад свою технику. Теперь сообщили, что японцы вернули самолёт… в ящиках – весь разобранный до последнего винтика.

20 ноября 1976 г.
Вечер детского поэта Вадима Левина в ЦДРИ, где ему подыгрывают Успенский и Остёр. Кроме них – стильные музыканты Володя Щукин и Саша Самойлов, отлично распевшие стихи Берестова и Миши Яснова. И славная Лена Камбурова, которая  тут наконец-то впервые увидела живого Остёра, чью песню про трубача (в 13 лет Гриша написал: «Он у друзей горбушки крал и хлеб он прятал свой, но на трубе он так играл, что мы бросались в бой!») она давно поёт как народную.
Все дети – прекрасные. Особенно мальчик лет шести, который весь вечер простоял рядом со своим стулом, чтобы его заметили, и постоянно поднимал руку, чтобы его приняли в каждую игру. К нему то и дело тянули свои микрофоны Эдик и Гриша, и мальчик очень смешно говорил то в один, то в другой – поочерёдно. На просьбу Остёра говорить сразу в оба, пацан разумно возразил:
– Как же я могу говорить сразу в два? – у меня же один рот!
Когда Левин предложил ребятам в зале дописать вторую строчку к его первой "Буль-буль – мелькнули пятки..." –  опять победил «одноротый», выкрикнув утонувшее в общем хохоте: «Прощайте же, ребятки!» (У Левина – «Играют жабы в прятки»).
Остёр, являя выразительные актёрские способности, читал ребятне диалог на абракадабре – на детском языке, которого взрослые не понимают:
               – ...Исикава такумбоси! Фигли, мигли макаяки!
               – Тыкомуки? Иси-понси?;
               – Барабунские бронкаси! Курамура бомбосыри!
               – Пунки? Мася не кармузи!..
Дети вели себя, как на концерте рок-музыки – вскакивали с мест, забивались под стулья, визжали и хлопали в ладоши, а потом вполне связно пересказывали услышанное:
– Это сказка про злую-злую бабу-Бронкалюку!..
Детям весело, а я, в пятый раз слыша эту тарабарщину а-ля Велемир Хлебников, недоумеваю: а мне-то почему так смешно? И вдруг сообразил – да ведь это мужик уговаривает девицу:;
               – Бамбарыки! Сиськи-маськи?
               – Страхи-махи... Улюлюки!..
В конце, очевидно, убалтывает. Смешно, да.

23 ноября 1976 г.
В «Известиях» некролог Лысенко (отчего-то с опозданием на три дня). Еще одна страница учебника истории  (печальная) перелистнута.
Был он типичный совдеповский продукт – народный академик,  о т   з е м л и,  в противовес тем академикам, которые  о т  у м а.  За то и возвеличен народными вождями – Сталиным, Хрущевым, да и ЛИБ тоже – говорил с ними на понятном им языке, вполне соответствовал их образовательному цензу. От них и получал индульгенцию на расправу с «вейсманистами-морганистами» (кто они такие – чёрт не разберёт, для русского уха сами фамилии неприятны, то ли дело – Мичурин).
Что в итоге осталось? Память о том, как благодаря Лысенко сгноили Вавилова. Которого Трофим Денисович ненавидел вполне генетически. И последней каплей вроде бы послужил забавный случай. Будто бы  на заседании Академии Лысенко развивал свою любимую мысль, что если подопытным собакам регулярно обрубать  хвосты, то они со временем принесут бесхвостое потомство. На что академик Вавилов заметил: девушек дефлорируют тысячи лет, но они все равно рождаются с девственной плевой. Конечно, это исторический анекдот, но абсолютно точный.
Бабийчук говорит, что  старый ученый-генетик Эфроимсон, отсидевший по вине Лысенко полтора десятка лет, ещё в начале 50-х  написал справку для академии – о вреде, который нанес науке ТД: по годам, с фактами и цифрами.

24 ноября 1976 г.
Семинар Слуцкого, совсем заглохший в последнее время, теперь решили «оживить» под абажуром «Зелёной лампы» – в редакции журнала «Юность». Сразу вылезла изнанка: в журнале поэзией заправляет Натан Злотников, он и в семинаре намерен играть ведущую роль – увидев Гену Калашникова, Погожеву и Гарика Гордона, тут же сказал Слуцкому, что никого из них в его списках нет. На это Борис Абрамович ответил: двери его семинара открыты для всех желающих, а новый список составить нетрудно. Злотников стушевался и исчез, однако настроение было испорчено, разошлись быстро. 
Когда задавали Слуцкому вопросы, кто-то спросил, кто такой Александр Аронов. Неслышно «пожужжав», как универсальная ЭВМ, Борис Абрамыч выдал справку: «Редактор отдела поэзии молодёжной газеты «Московский комсомолец». Очень талантливый поэт, приверженец классической школы. Авторских книг не имеет». Вот так работает реклама рязановского фильма. Кстати, никакого  отдела поэзии в «МК» нет  (Аронов заведует отделом писем), но кто посмеет это опровергнуть?

26 ноября 1976 г.
Пятничный вечер отгуляли сумбурно и весело.
Осложнение отношений Майи с родителями привело к тому, что она сбежала из дома, в общем понимая, что до 18 лет предки элементарно вернут её в семью с милицией. Подруга Ленка устроила её к своей матери в Боткинскую больницу санитаркой, а крышей над головой с ней поделился Игорь Сокол, снимающий «однушку» в Химках. Туда после работы мы с Черновым и поехали.
Квартира в хрущобе, где «молодой художник живёт с санитаркой», оказалась в весьма богемном виде: всюду валялись холсты и кисти, а с мольберта вызывающе свисал бюстгальтер. Вместе с приехавшим туда же Остёром посмотрели все работы Игоря – очень талантливые, которые Гриша абсолютно точно назвал «Привет Сальватору Дали от Босха».
Поскольку у ребят было нечего съесть, решили остаток ночи провести у меня. С трудом уломав таксиста, по дороге заехали домой к Остёру, который достал из загашника бутылочку кьянти. И до утра просидели на моей кухне.

28 ноября 1976 г.
День рождения медички Наташи – думал посидеть с ней в кафе, но она позвала домой на воскресный обед, благо мой новогодный взрывной подарочек уже забыт. Следом позвонила Погожева – попросила захватить её по дороге, а когда приехали – оказалось, что мы единственные гости. Только тут сообразил, что настоящий день рождения девушки будет вечером, а этот наш обед – прощальный: «золотой еврей» Дима для отъезда в Израиль найден и, очевидно, что будет представлен родителям. Выйдя с Наташей покурить на лестницу, кратко попрощались (услуги Погожевой нам не понадобились). Ещё одна моя любовная история закончена.

1 декабря 1976 г.
В «Юность» пригласили Виктора Шкловского – чтобы рассказал о записных книжках Маяковского. Хитро посмеиваясь и довольно потирая огромный лбище, он с ходу выпалил, что Маяковский в процессе работы изводил тонны бумаги на черновики, но потом все немедленно уничтожал. После чего стал рассказывать о чём угодно, только не про ВВ. И вот ведь удивительно – все его рассказы знаешь наизусть, однако слушать их и по сотому разу не устаёшь.
После вечера мы с Гофманом засиделись в актовом зале, пока все не разошлись, а уже уходя – застали на лестнице… Шкловского, который сидел на высоком подоконнике, не в силах сам с него слезть, и беззвучно плакал. Очевидно, ребята пошли ловить ему такси, поскольку на улице холодрыга, а чтобы Виктор Борисович не потерялся – посадили деда повыше. Сколько он так просидел – неведомо, как непонятно, почему за Шкловским не вернулись, в итоге мы с Гофманом отвезли старика на его «Аэропорт».

5 декабря 1976 г.
Шумная вечеринка, перевалившая за полночь. В первом часу принялись выяснять, кто кого провожает и кто остаётся. Вышло, что Майя и Сокол спят у меня, а Остёр согласился взять к себе Олю, пообещав ей неприкосновенность. Памятуя, что Саша Плахов поручил её мне, – спросила, можно ли доверять Грише, если он дал честное слово (если дал, то конечно). В итоге кое-как разобрались.
Постелив ребятам в разных комнатах, устроились пить чай, и едва Игорь рассказал, как на его первую выставку в Академгородок приехал Высоцкий, позвонил Остёр – сказал, что сейчас Оля при нас, свидетелях,  будет снимать с него честное слово…
Я не ложился – устроившись на кухне, доделывал заказную работу, и на рассвете показалось, что хлопнула входная дверь. Как обычно, без звонка приехала мама – вошла в большую комнату и лишилась дара речи: поперёк моего дивана лежал не знакомый ей мальчик Сокол: утренние лучи превратили его белые патлы и детский пух на щеках в подобие одуванчика. Заглянув в спаленку – увидела колышащийся на тахте холм: Майя еле сдерживала хохот, подглядывая за мамой в щёлочку под пледом… Вообще этот цирк пора прекращать.

10 декабря 1976 г.
Поскольку Димыч в этом году окончил Гнесинское, его на год забрили на службу, но не в ЦТСА, а в военно-морской оркестр, который базируется в Тушино. И на меня всякий раз нападает истерический смех, когда друг отзывается по телефону: «Матрос Зотов слушает!»
Вот зачем это нужно, а?

14 декабря 1976 г.
Новелла Матвеева согласилась на свой вечер в редакции «МК» с условием: если только опубликуют стихи Ивана Киуру (Аронов обещал). От её дома на Малой Грузинской до новой редакции рукой подать, так что кое-как дошла (машины не переносит). Через час после концерта спохватились, что охапка цветов осталась в ведре под столом: жалко, решили отнести. У запертой двери столкнулись с милиционером и дружинником, которые тщетно давили на кнопку звонка (он давно не работает). Когда подходили к дому Матвеевой, то видели, что свет в окнах погашен, и честно сказали об этом блюстителям порядка: ясно же, что никого нет. Подозрительно скосясь на цветы, милиционер сказал: «Третий раз приходим с проверкой – здесь тунеядец Киуру проживает»… Цветы для Матвеевой мы отдали соседям.

20 декабря 1976 г.
Финал года – чудовищная вакханалия вокруг юбилея Брежнева, ежедневный сериал тупого навешивания на его чучело всяческих золочёных бирюлек.
В Москву прибыл Луис Корвалан, в подарок на день рождения Леонида Ильича два дня назад обменянный на «хулигана» Владимира Буковского («злостным хулиганом» его обозвала газета «Правда» в 1971 году). Удивительна скорость распространения непечатной информации – сегодня на всех углах уже цитируют частушку:
               Обменяли хулигана
               на Луиса Корвалана.
               Где б найти такую б...ь,
               чтоб на Брежнева сменять?!
Автора, конечно, никто не знает, однако народ-словотворец заслуживает всяческих похвал. И с юмором у советского человека всё в порядке.

25 декабря 1976 г.
В «МК» одна из Наташкиных заметок подписана… Н.Елина. Не знаю, её ли эта шутка или кого из сотрудников, но в любом случае нас уже поженили.

27 декабря 1976 г.
На стене в бюро пропусков «Московского комсомольца» висит феноменальный телефонный список. Когда типографский наборщик не уверен в правильности текста, то набирает неясное слово 2-3 раза – пусть корректура уточняет. А в «МК» подмахнули вёрстку не глядя, и теперь на стенке красуется шедевральный лист: по нему выходит, что в одном отделе, по одному и тому же телефону отзываются три Павла Семёновича – Гутионтов, Гутнонтов и Гутнотеев.

29 декабря 1976 г.
Событие года – это, конечно, выход двойного винилового альбома «Алиса в Стране Чудес» (в переводе Демуровой) с великолепными песнями Высоцкого и с его же участием. Лучшего подарка на Новый год придумать нельзя, и я уже по случаю достал семь штук – всем любимым девушкам на радость.
Очень симпатичная пластинка «По волне моей памяти» Давида Тухманова тотчас уступила в рейтинге продаж первую позицию.


ФОТО:  Мне 25. В редакции газеты «За точность и качество» / Второй МЧЗ, август 1976 г.
© Georgi Yelin  /  Съёмка Льва Колоколова

ФОТОАЛЬБОМ  к дневнику этого года – все 28 снимков привязаны к датам:
https://yadi.sk/a/gkTSi-l36e9IdA

_____