Видеоклип - целый короткометражный фильм, минут десять длится, не меньше.
В кульминации клипа - пожарища. Подожжён детский трудовой лагерь, в котором взбунтовались заключённые. Горят заброшенные оранжереи с разбитыми стёклами - в глухомани с суровыми зимами растениеводство рано или поздно заглохнет, а охранники, выбегающие из-за угла, тут же падают на фоне пламени замертво, прошитые насквозь автоматной очередью - у их коллег, чуть ранее забитых палками и ногами, малолетние бунтовщики уже отобрали немецкие «шмайссеры» времён Второй Мировой. Горит микрогрузовик - то ли ГДР’овский «Баркас», то ли польская «Ныса». Горит столовая, в которой опрокинули столы, побили лампочки с посудой, вывалили на пол всю баланду, сорвали со стены распятие и выломали доски, которыми изнутри были заколочены окна, тут-то бунт и начался - из-за тараканов в баланде. С наружной лестницы кирпичной башни, мимо надписи «Угольная компания Андерсона» в не успевших разбежаться охранников летят мешки с белой пылью, из окна барака выпадает и разваливается на лету ржавая железная кровать. Больше огня, больше, больше огня и чёрного дыма!
Из предшествующих бунту сцен особенно запоминаются три: вот подросток и рыжая девушка по очереди затягиваются папиросой и после затяжки пацан смачно плюёт на лицо спящего на полу сокамерника - более старшего, но совершенно опустившегося, грязного и покрытого гнойными струпьями, вот охранники выводят во двор провинившегося заключённого, надевают ему на шею петлю, ставят его на колени и кормят с ложки мёрзлой грязью, а вот в столовой, за минуту до бунта, ещё один заключённый пытается взять ложку культями рук, после просмотра видео немало дней уйдёт на раздумья о том, на какие работы можно было припахивать человека с отсутствующими до запястий руками. Трогает финал: разгромив и подпалив лагерь, дети бросают палки и разбредаются по бескрайним заснеженным просторам в никуда. И, наконец, приятно удивляет сама песня: на французском языке, но без вульгарного кафешантанного ля-минора, без монмартрской меланхолии, без хрипотцы, без слащавого прононса и без архаичных аккордеонов с валторнами в аккомпанементе, музыкальное сопровождение к песне - самое что ни есть современное для начала 1990-х годов, с сэмплированием, которое в те времена в основном с электронщиками из полузакрытых клубов ассоциировалось и которое получит широкое распространение лишь три года спустя после выхода видеоклипа в свет.
Франция - странная, особенно по части того, что касается музыки.
Яро позиционируя себя как страна Мулен-Ружа, шансонье, аккордеонистов и арабского ритм-энд-блюза, страна в то же время славилась талантливейшими режиссёрами видеоклипов, виртуозами синтезатора, совершенно отчаянными диск-жокеями и, помимо прочего, превосходными коллекциями танцевальной музыки на видеокассетах, которые на постсоветском пространстве беспощадно пиратили. «MCM Dance Club» - одна из таких, название ночного клуба - «Оранжина» - ведущий произносил с чудовищным андалусийским акцентом, а компьютерный спецэффект превращал ди-джейскую вертушку либо в стакан с зубной щёткой, либо в бокал прохладительного фруктового коктейля.
Клипы там самые разные были, но вне всякой конкуренции - песня об электронном удовольствии: сладостное ощущение дежа вю после просмотренного ранее видео о разгромленном трудовом лагере, только теперь языки пламени лижут щербатые кирпичные стены и битые оконные стёкла под техно-ритм и бодрый речитатив, вместо кончиков пальцев, проглядывающих из порванных перчаток, дециметровые ногти царапают видеоизображение изнутри, а вместо микрогрузовика, собранного в Восточной Европе, огнём объяты кузова западноевропейских малолитражек.
* * *
- Не, мои родители в девяностых нормально вроде бы зарабатывали! - пнув попавшуюся под ноги пластиковую бутыль, наступив на кучу более мелкого мусора, валяющегося на дороге, и на всякий случай обойдя глубокую выбоину в асфальте, после недавнего дождя наполнившуюся коричневой водой, Черепан Мечиславович ускорил шаг и отдалился от большинства остальных рабочих, выходящих с территории стройплощадки по окончанию рабочего дня.
- Не, а я не знаю, мы в девяностых выживали, картошку тырили с огородов, голубей на теплотрассе жарили, грибы собирали, шампиньоны или как их там, в больнице они лучше всего росли! - московской рысью, универсальной для любого роста и телосложения, бок об бок с Мечиславовичем двигался коротконогий подмастерье Санчо-Панчо - Ягода в больнице очень хорошо росла, смородина дикая возле гнойной хирургии лучше всего... А в банку из-под суржи хлебного мякиша накрошишь, мотылька надавишь, кузнечика... накопаешь, верёвкой привязываешь и в речку, потом с гольяном вытаскиваешь, а то и с пескарём... В Москву переезжать пришлось...
- А кое-кто сейчас будет на говнище до самых выходных исходить! - идя позади Черепана и Санчо, долговязый штукатур Тоха Гриб оглядывался и показывал рукой назад, туда, где осталась проходная с толпящимися около неё рабочими и где шумел, находясь в центре общего внимания, грузный пожилой строитель Поликарпович - В девяностых он хуже тебя, Санчо, жил, машину продал, «жигуля» своего модного, цвета «чёрный кофе». Типа чтобы жену от уголовки отмазать, в магазине что-то из жратвы своровала, кажись. До сих пор пешком ходит, при каждом упоминании о девяностых звереет, как будто бы сам их частью не был, ну чё смеяться?!
- Он мне завидует чёрной завистью, знакомым моим завидует, друзьям моим завидует, потому что когда они видик смотрели, у него жена чуть небо в клеточку не рассмотрела, когда им папа с мамой видеокассеты покупали, его родоки не покупали ему ничего, кроме п... - Мечиславович не представлял себе общения без слов покрепче - ...юлей, да и вам он тоже завидует, у тебя, Санчо, детство не такое уж и трудное было, игрушки и гольяны твои не деревянные и не привинченные к полу были, прибедняешься ты тут больше. Комп раньше меня купил...
- «Пентиум» сто шестьдесят хрен пойми какой и как вспомнить! - разговорами о компьютерах подмастерье заводился с пол-оборота - Ни одну новую игру не тянет! Апгрейдить нечем, такого харда уже не выпускают давно! Грузится всё дольше и дольше, скоро уже дым из него пойдёт! Новая «ГТА» вышла, теперь уже с видом не сверху, как в танчиках на восьмибитке, а от третьего лица, как в «Томб Рэйдере», а запускать на чём, а?! Женился, думал, жена больше меня будет зарабатывать и делиться будет, компы будем менять каждые два года, ага, щас! Ребёнка-инвалида родила мне, пособия на таких сами знаете какие! Бинты, вата, йод - всё это не бесплатно, если чё... Клизмы, капельницы!.. Эвтаназия бы...
- ...Кассеты с порнухой негритянской, и ублюдки всякие, черепаны, грибы всякие, саранча-панча! - бас Поликарповича, с частыми ударениями на последний слог в последних словах предложений и с не менее частыми поучениями уму-разуму работяг помоложе, слышался за десятки метров - От них всех, и от машины этой, продал что, будь она неладна, и от видиков-шмидиков на село свалил бы, глаза б мои больше не видели ничего и никого! А вы вот такие же, городские, не знаете и не понимаете ничего, вас бы взять за шкварник и вывезти отсюда на село! На земле жить надо, чтоб и лес рядом, и речка, и луга заливные! Это если о людях речь! А Черепан и Гриб разве люди?! Да это же не люди вовсе, а... А... Птицы! Херовые птицы, которым природа крылья не дала, потому что только этого нам ещё не хватало, чтобы Черепан и летал, и летал!.. Вот их вот если на село, то будут жить там не по-людски, чтобы если мужик - то и с бабой, а вдвоём по-птичьи, как тетерева в голубой клетке, ни пахать не будут, ни сеять не будут ничего, кроме бутылок початых и стаканов гранёных...
- А вообще чётко так, техничненько я его вывел сегодня! - Мечиславович, слыша доносящуюся издали ругань пожилого строителя, заулыбался - На час в бытовке заперся, развовонялся там так, что все остальные вокруг собрались, и давай успокаивать да расспрашивать, кто ж его довёл до такой истерики! Все кладовки, все кондейки и контейнеры открытыми побросали, спёр я оттуда моток проволоки, аж два новых диска для болгарки, сверло на шесть, чопиков пол-банки, гвозди девятидюймовые, ещё нож канцелярский прихватил там у кого-то, его пользовать и пользовать ещё - лезвий примерно половина отломана. Всё в пакет и в тряпку грязную малярскую завернул, под один из контейнеров сунул пока, а завтра вот дождя не будет, всё высохнет, можно будет за забор перекинуть и окончательно домой вывезти, если вы, конечно, раньше меня с работы не свалите, не подберёте и не скрысите... Да ладно, шучу, знаю, что моё вы не возьмёте! Самую изляпанную и поганую тряпку у маляров нашёл, такую, чтоб даже бомжи и алкаши побрезговали её разворачивать и смотреть, что в ней, побольше бы в мире таких тряпок было, а не пиджаков с галстуками и всякими вечерними платьями за две тысячи баксов - реально, я бы электрофуганки и движки от бетономешалок с нашей стройки таскал!
Конфликты с Поликарповичем имели место быть каждый день, но крупная ссора с ним случилась впервые. Сначала не понравилась ему дощатая опалубка на месте будущего фундамента одного из павильонов, да и цементный раствор, на скорую руку замешанный с землёй и известковой пылью, тоже не понравился. Доски - кривые, подгнившие и занозистые, словно сонм не сбывшихся в Москве надежд приезжего на какие-либо перемены к лучшему - Черепан слегка пинал ногой, демонстрируя, что конструкция прочна, жаловался, что палец молотком до крови ушиб, пока всё это сколачивал, парировал «Ты чё, в самом деле, из своего кармана мне за эту опалубку башляешь и я тебе чё тут, дачу строю, чтоб тебе что-то не нравилось?!» и издавал губами звук «У-пу-пу-тпру-тпру-тпру-тпру!», передразнивая ворчащего старшего коллегу. А когда Поликарпович, обозвав Черепана «щенком» и «халтурщиком», в сердцах опрокинул железные носилки с полужидкой серой субстанцией, усыпанной сигаретными бычками и тополиным пухом, Мечиславович рванул надетую под расстёгнутую робу футболку с выцветшим логотипом Кельвина Кляйна, напечатанным задом наперёд, затопал ногами и заорал: «Ах ты падла, там же две, целых две горсти цемента из вон того мешка было, я прорабу скажу, сколько ты раствора угробил, ты понял?!» Затем от срывающегося на визг и на мат Черепана досталось и родной деревне Поликарповича - «...Мало вас там от голодоморов и неурожаев дохло!», и еде в его «тормозке», приносимом из дома на обед - «...Лаптем щи свои постные хлебай и жри лебеду, как в колхозе у себя, я тебе в твой «тормозок» наркоты подброшу и ментов сюда вызову!», и, наконец, его ситцевой рубашке с жёлто-бежевым орнаментом, в которую он переодевался после работы - «...Да моя афганская борзая обиделась бы, если бы я ей после прогулки лапы вытирал такой рубашкой, в какой ты по улице ходишь!» На этом моменте Поликарпович схватился за сердце, забежал в бытовку, захлопнул за собой дверь с такой силой, что от дверного косяка и самой двери отвалилось по рейке, а перед этим, заикаясь и краснея, выкрикнул: «Да чтоб-бы я тебя в бытовке у телевизора не ви-видел больше, отдыхай тепе-перь в вон том вон туалете вон том деревянном, очко-ковом!» Возмущённые крики пятидесятилетнего работяги ещё долго раздавались из бытовки, другим строителям, пытающимся его успокоить, он отвечал что-то вроде «...И рубашку мою обосрал!» Рабочий процесс остановился, появившемуся прорабу кто-то сказал, что всё дело в грузовиках со стройматериалами, застрявших где-то в пробке на подъездах к Московской Кольцевой. Успокоился было Поликарпович, выключил телевизор, показывающий Манежную площадь с футбольными фанатами, прыгающими по крыше чьей-то ВАЗ’овской «классики» и избивающими попавшегося под горячую руку японского скрипача, непонятно в чём провинившегося - «Видеть не могу и не хочу, как тут такие же черепаны буянят, танками бы их всех передавить да к чёртовой матери запретить и футбол ихний, и мяч!» - и дождался, пока рабочий день окончится, собрался домой, а на проходной вновь встречается успокоившийся гораздо раньше Черепан Мечиславович, весело болтающий со штукатуром Тохой о видеокассетах с зарубежными видеоклипами, просмотренных Черепаном в старшем школьном возрасте в гостях у кого-то из одноклассников... Да чтоб тебе! «Да я бы морду набил тебе, да руки марать не хочется, давайте, смотрите дальше американских негров своих, понимаете ли, а своих крепостных крестьян как будто бы не было, плевать вы хотели и на них, и на то, сколько боли, сколько страданий из-за борзых собак было пережито, сколько крестьян поменяли на них, и целыми семьями меняли, и поодиночке, семьи за просто так разлучали, а он, он готов борзой собаке лапы вытирать нашими рубашками!..»
- ...Встрявать по содержанию собаки - афганочки, скажу я вам как собачник со стажем, не хухры-мухры! - Черепан пошарил по карманам своих спортивных трико, где со вчерашнего и позавчерашнего дня ещё остались семечки, нашёл немного, щёлкнул, сплюнул шелуху - Для неё хотел из тех контейнеров стропик матерчатый стырить, поводок новый сделать, а то старый совсем порвался. Цепь не пойдёт, потому что шерсть у афганов шелковистая, в звенья вся позабивается и спутается, широкий строп вдоль не порежешь, потому что весь на нитки рассыпется, а узкие попрятали куда-то, всё перерыл и нигде не нашёл! Поликарпович, урод, наверняка учит всех, куда всё прятать так, что искать потом замудо...
- Меня тоже бесит, когда сотоварищи наши такую двойную игру ведут - Тоха Гриб взял у Мечиславовича немного семечек и злобно оглянулся на проходную, у которой молодёжь всё ещё слушала строителя со бессмысленным тридцатилетним стажем, говорящего на повышенных тонах и на эмоциях - Все собрались: и Серый, и Данило, и Ненило, и внучок Степок из села Клюевки, и Зинаид Маринович, вон даже Ростиславушка Газгольдер - ни любви, ни тоски, ни жалости, ни самолюбия... Поликарпович его уже три раза ханыгой обзывал, а он всё в рот заглядывает ему, «Ай дорогой, вай дорогой, не кипешуйте, пожалуйста, успокойтесь, пожалуйста!» Пан Осиевский наш тоже туда же, сначала с нами - хиханьки да хаханьки, а потом с Поликарповичем - не хотите того, не желаете этого, а не научите какому-нибудь ноу-хау малярскому? Пацаны, ну нельзя же так, определяться же надо, с кем ты, или уважать человека за то, что он реальный и конкретный, или перед каждым чмом лебезить только потому, что он на двадцать или тридцать лет тебя старше, логика же должна быть!
- Вот и я о том же - Санчо-Панчо, подойдя к Мечиславовичу, стрельнул у него оставшиеся семена подсолнуха - С вами, пацаны, я всегда. А со старпёрами водиться - себя не уважать, на равных с ними ты никогда не станешь, так и будешь у них то «щенком», то «сопляком», то что-то не так делающим, то жизни не знающим, а я жизни этой со своим сыном-инвалидом и его капельницами так нахлебался, что кое-кому и в шестьдесят лет такое в кошмарных снах сниться не будет! Друганы такие должны быть, чтоб с ними и в компьютер, и по пивасу, и по шлюхам, и курить, и в тему, как мы сейчас! А слушай, Черепан, я когда подходил, ты Тохе о каком-то своём кореше рассказывал, с которым ты ещё до Москвы у себя на Кольском полуострове кентовался, ну и который ни под старичьё, ни под родаков, ни под училок в школе не прогибался. И в школе как-то раздевалку спортзала поджигал. Ты говорил ещё, что в гости к нему часто ходил и у него постоянно видик смотрели, в основном видеоклипы забугорные. Как его звали?
- Каша Борисенко - Черепан вывернул наизнанку и отряхнул от подсолнечной шелухи карман - Иностранной музыки ценитель, Франции любитель, кошмар своей класснухи со всеми физруками, трудовиками, завучами и директором вместе, и легендарный поджигатель-пироман!
Аркадий Борисенко и Черепан дружили с дошкольного возраста, в одном подъезде росли, в одной песочнице играли. Их родители дружили семьями, отцов, к слову, очень сблизила любовь к Парижу, в котором они оба так и не побывали.
Каша, как прозвали Аркадия во дворе, был белобрыс, узкоглаз, пухл, эмоционален и капризен. Родители откармливали его дефицитными в позднесоветское время продуктами, одевали его в сшитые у знакомого портного костюмчики с галстуками на резинках, регулярно привозили ему из московских командировок редкие для провинции игрушки и уделяли ему слишком много времени, которое, как оказалось, стало тягостью: балыком он однажды намеренно подавился до рвоты и тошноты, костюмы с галстуками он возненавидел, предпочтя им поношенные футболки с шортами из обрезанных брюк, а с шестилетнего, кажется, возраста лучшими игрушками для него стали спички. Тогда, в шесть лет, он как-то раз дождался, пока все взрослые уйдут на кухню, сложил посреди гостиной горку из карандашей, газет, своих детских книжек, хохломских ложек, плетёных салфеток, сапожных стелек, дерматинового чехла от фотоаппарата «Зоркий», ваты, которой затыкали щели в оконных рамах, бадминтонной ракетки и альбома для рисования, затем, немного подумав, водрузил сверху дачную соломенную шляпу, отдалённо напоминающую сомбреро, достал спички, незаметно взятые с кухни, и прямо в комнате запалил костёр, который сбежавшаяся на запах дыма родня тушила из тазиков и кастрюль... Малолетний Черепан любил, когда его родители, слегка шокированные случившимся у Борисенко, раз за разом рассказывали эту историю за ужином и каждые пол-года придумывали новый предмет, оказавшийся в костре: Каша же, говоря об этом Черепану, добавлял, что папино свидетельство о браке и мамину книгу «Граф Монте-Кристо» он в тот день не жёг.
Каша Борисенко был младше Черепана на год, годом позже него пошёл в школу, но дружбе это не мешало - Каша общался и с Черепаном, и с его одноклассником Валеркой Муравлёвым, долговязым мальчишкой с вечно растрёпанными волосами, улыбкой Моны Лизы, загадочным взглядом и парализованной левой рукой. В своём же классе Каша ни друзей, ни единомышленников не нашёл.
Классе в первом Каша, выйдя погулять во двор, впервые взял спички с собой: спустя пол-часа его отец, с бидоном воды выбежавший из подъезда, и мать, с чайником выбежавшая вслед, заливали водой горящую напротив песочницы автомобильную покрышку, предварительно набитую жухлой травой и мятым картоном. А из открытого окна на втором этаже кто-то заголосил о раковых заболеваниях, вызываемых копотью жжёной резины, и о какой-то неизвестной «олигофрении»: родители Каши, имея высшее гуманитарное образование, слушая западную эстраду, узнавая всё об истории Франции, помимо прочего интересуясь её экономикой и постепенно уча французский язык, в то же время были полными профанами в медицине и о том, кто такие олигофрены, ни малейшего понятия не имели.
Классе во втором Каша, зная, что в родном подъезде подозрение сразу же падёт на него, зашёл после уроков в совершенно незнакомый подъезд и поджёг там содержимое нескольких почтовых ящиков. И если сам он о почтовых ящиках с тех пор позабыл, открывая для себя всё более интересные способы поджигательства, то Черепана сей акт восхитил и жечь почтовую корреспонденцию всех, кто не понравится, Мечиславовичу доведётся ещё много, много раз.
Поджигать Каша пытался и верхнюю одежду на самом себе: вопреки ожиданиям, ни в какую не загорался мех на капюшоне куртки-«аляски», слегка оплавить пуговицы на чехословацком демисезонном пальто и придать локтям его рукавов чёрный блеск получилось лишь с помощью стеариновой свечи, пистоны для игрушечного пистолета, зажжённые об «молнию» турецкого пуховика «Снеговик», ею же и тушились, зато, к неописуемой радости Каши, от первой же спички вспыхнул карман нелюбимой бирюзовой ветровки фабрики «Юность», горящую на друге ветровку Черепан с Валеркой быстро потушили песком и порванной картонной коробкой, а прогорел карман хорошо - на надетом под куртку свитере осталось чёрное пятно. После этого Каша провёл немало опытов с тряпками, вымачивая их в каком-нибудь жидком бытовом химикате, поджигая и закапывая в песок: его заинтересовало, насколько эффектно и минимальным ли вредом для здоровья могла бы гореть надетая на нём школьная форма с двумя пластиковыми флакончиками бензина, ацетона, растворителя или спирта в карманах?
Юный Черепан, вдохновляемый пироманией друга и отличающийся недюжинной фантазией, в очередном школьном сочинении на тему «Как я провёл зимние каникулы» написал о пионерском костре, разведённом в одном из дворов и взвившемся до крыш пятиэтажек, о множестве народа, гревшегося вокруг костра, о пожарной машине, примчавшейся во двор по вызову, а также о маленьком ребёнке, который незадолго до приезда пожарных подошёл к огню слишком близко и на котором загорелась шуба: четвёрку Черепану поставили, но после уроков его позвали в кабинет завуча и долго расспрашивали, когда именно и в каком районе это происходило. Подумав, подросток-фантазёр ответил, что это произошло это не в их небольшом городке, а в областном центре.
Во дворах Каша, Валерка и Черепан всё реже и реже что-то жгли - первому не хотелось лишнее внимание к себе привлекать, второй просто-напросто любил гулять подальше от дома, третий считал, что на дальних пригородных свалках можно найти что-нибудь поценнее, чем на дворовых, поэтому огнепоклонничество и практиковалось то на захламленных пустырях за городом, то в глухих промзонах, то в малолюдных гаражных кооперативах. За гаражами, ближайшими к дому Черепана и Каши, очередной разожжённый костёр раскалил докрасна железную обшивку одного из гаражей, из-под ворот того гаража вскоре повалил дым и пришлось ретироваться - как выяснилось позже, за пять минут до появления пожарных и участкового милиционера. А поздним вечером весь двор судачил о сгоревшем в том гараже «Запорожце» одного из соседей. Каша помрачнел лицом, услышав об этом: тот костёр он никак не мог разжечь сам, в его руках почему-то каждый раз тухли и спички, и скомканные газеты, используемые для розжига, зато Черепану, настойчиво предлагающему свою помощь, удалось «пустить красного петуха» с первого же раза.
Впрочем, и в довольно-таки оживлённых городских кварталах были укромные уголки для игр с огнём, одним из них стал расселяемый деревянный двухэтажный барак со множеством сарайчиков вокруг, и сараи, и весь хранящийся в них хлам, десятилетиями собираемый жильцами всех шестнадцати квартир барака, предавали огню несколько месяцев и в конце-концов сожгли дотла, двухэтажка к тому времени уже была расселена полностью, но из-за сырости и слякоти в ней занялась пламенем и выгорела лишь одна из комнат, остальное чуть позже доломал экскаватор застройщиков, расчищающих место под новый магазинчик. Поджог тех сараюшек друзья ещё долго вспоминали, Черепану особенно запомнился обложенный горящим хворостом старый газовый баллон, не взорвавшийся и только пыхнувший чем-то чёрным из раскуроченного манометра. «Вот она, пята ахиллесова!» - комментировал Черепан, показывая пальцем то на манометр баллона, то на использованный железный огнетушитель, ранее начинённый карбидом и залитый тёплой водой из канализации. Огнетушитель тоже не разорвало химической реакцией, разве что накрученный на него набалдашник с ручкой и распылителем, соскочив с резьбы от мощного давления изнутри, с громким хлопком отлетел в сторону.
В отличии от Черепана, чаще всего собирающегося никем не работать вообще и ничем - кроме езды на сломанном мотоцикле и строительства домиков для хомяков - не заниматься, чуть реже мечтающего стать космонавтом, а ещё реже ловящего какое-нибудь мимолётное видение себя популярным певцом в стиле диско, скалолазом, ветеринаром или крановщиком, Каша ещё в среднем школьном возрасте твёрдо определился с выбором своей профессии: он захотел стать газоэлектросварщиком в морском порту. Родителей, то и дело причитающих о том, как мало зарабатывают сварщики и как престижна работа юриста, Каша первое время пугал своими истериками - с криками «Ненавижу адвокатов и нотариусов, все офисы сжёг бы, лучше измазанную в говне спецовку надену, чем пиджак и галстук!», с расцарапыванием лица до крови, с выдёргиванием волос и со слезами, затем откровенно издевался над ними - «А что, если мне мало платить будут, вы мне деньги давать не будете, а?», а к пятнадцати годам попросту игнорировал и их самих, и их причитания. А помог Каше с выбором «сводно-полудвоюродный» брат Лёнька Шишин, мать которого, по слухам, приходилась матери Каши не родной, а сводной сестрой: на очередном лёнькином дне рождения была рассказана история о небольшом пожаре на рыболовецком сейнере, зашедшем в порт на внеплановый ремонт, начался пожар из-за взрыва алюминиевой пудры, по-разгильдяйски рассыпанной в машинном отделении вокруг места сварочных работ, сварщик, режущий ацетиленом трубку системы топливоподготовки, в последнюю секунду успел нырнуть в трюм, залитый перемешанной с мазутом водой, а потом, когда его вытащили из трюма, два с половиной часа тряс руками и заикался, приговаривая «Там клапанчук-чук-чук!» Рассказчиком был отец Лёньки, работавший на сейнерах механиком, Каша спрашивал его о других взрывах и пожарах, случавшихся на флоте, и, как выяснилось, самый мощный из взрывов, тот, который с пудрой, был пережит именно газосварщиком - что восхитило Кашу. Спустя годы Каша, смотря с кем-нибудь телевизионные фильмы о военных моряках, на каждой рекламной паузе будет расспрашивать всех о том, кто есть кто в фильме и что они делают: едва в кадре появится машинное отделение корабля или субмарины - он сосредоточится на каждой мельчайшей детали отделения, мысленно представляя себе, куда там можно было бы спрятаться от собственноручно устроенных взрывов металлических пудр, а каждое такое раздумье, даже совсем недолгое, сильно отвлечёт от хода сюжета.
Лёнька - коренастый, низкорослый, смуглый, с маленькими кривыми зубами и редкими тёмно-русыми волосами - на прогулках по городу время от времени составлял компанию брату, Черепану и Валерке. Казавшись со стороны самым младшим из-за своего маленького роста, на самом деле он был на два-три года старше остальных своих друзей, а на правах старшего он то и дело подкидывал им идеи по части того, что и как ещё можно подпалить или поломать: так, вчетвером они безуспешно попробовали сжечь уличный таксофон, предварительно обернув его газетами и впрыснув в него через монетоприёмник бензин из велосипедного насоса с иглой для накачки мячей.
По лёнькиному совету Каша попытался и устроить пожар в пустой раздевалке школьного спортзала: не найдя в ней ничего из того, чем можно было бы разжечь огонь в сыром и заплесневелом деревянном шкафчике, он снял с себя, сунул в шкафчик и поджёг там свою майку с парой нейлоновых носков. Майка, обгоревшая лишь частично, после этого донашивалась Кашей ещё год, родители два раза выбрасывали её в мусорное ведро, но сын замечал, доставал и носил дальше, в третий раз майка была выброшена в дворовой мусорный контейнер, пока Каша, одевшись чуть поприличнее, ходил к кому-то из друзей в гости. А за поджог раздевалки ему ничего не было: классная руководительница, с детства дружившая с его матерью, вызвала его в учительскую, рассказала ему там несколько страшных историй о детях, поджигавших школы и потом переезжавших вместе со своими родителями из хороших квартир в коммуналки - чтоб родители смогли, продав квартиру, расплатиться за ущерб, и на этом остановилась. Ни двойки по поведению, ни записи в дневнике, в общем - ничего.
Сделать Кашу своим любимчиком и после заставить его докладывать учителям обо всём, что говорят и делают остальные его одноклассники, классная хотела с тех пор, как сын её давней подруги перешёл в подопечный ей пятый класс. Но Каша как мог упирался: «В любимчиках и стукачах ходить не буду!» Классная поставила его в пример - мол, «Посмотрите на Аркадия, всегда умыт, причёсан, в чистой рубашке и в выглаженных брюках ходит!», а на следующий же день Каша специально выпачкался по пути в школу, повалявшись на пыльном асфальте и не отряхнувшись. Классная вела математику, Каша специально делал ошибки в уравнениях, но каждый раз было «...Аркадий, как же так, ты же знал, как правильно решается, зачем неправильно решил?!» Каша специально опаздывал на уроки, прячась в туалете и выходя оттуда в коридор спустя пять-десять минут после звонка - но ему прощалось и это. Но классе в седьмом Каше наконец-то удалось покончить с до тошноты невыносимой симпатией учительницы: заметив, как сильно она любит аквариумных рыбок, он утащил из дома флакон японской хлорки, подаренный его родителям кем-то из знакомых мурманских моряков, вылил хлорку в аквариум, с незапамятных времён стоящий в классе, с упоением понаблюдал, как в поменявшей цвет воде скалярии и меченосцы всплывают кверху брюхом, а потом спокойно во всём признался - «Ну да, это я, мне просто интересно было, как рыбки от хлорки дохнут!» С тех пор классная относилась к Каше так же, как и ко всем остальным детям. Правда, после того, как Каша проник в девчачий кабинет труда, добавил там в заготовленное для пирожков тесто порох из новогодних хлопушек и попался с поличным, она говорила «...Проституток этих будущих хоть учи, хоть не учи пирожки печь, а вот Аркадия явно хулиганы из старшего класса научили этому, всякие валеры муравлёвы однорукие и димы рыбинцевы!»
Кучерявый увалень Димка Рыбинцев - одноклассник Черепана с Валеркой - тоже иногда присоединялся к компании и тоже не прочь был чего-нибудь да поджечь. Однажды Димке и Каше довелось погулять вдвоём, тет-а-тет, и они подожгли подушку на чьей то сушилке для белья, сооружённой под окном первого этажа.
А больше... никого не присоединялось.
Поначалу во дворе у Черепана было много друзей помимо Каши, Валерки, Димки и Лёньки. Но ближе к подростковому возрасту время раскидает всех на «своих» и «не своих», причём не по имущественным, национальным или культурным признакам, отдающим либо шовинизмом, либо экстремизмом. Признаком станет... спичечный коробок, а точнее - обращение с ним на досуге: каких же всё-таки красивых «драконов» и «газосварщиков» Каша Борисенко будет делать из спичечных коробков, приоткрывая их, отрывая от них клочок бумаги и поджигая все лежащие в них спички разом, с какой любовью он это сделает, как всех своих друзей приобщит к этому! Остальные детские интересы - вроде строительства «штабов» из досок, катания на велосипеде вокруг домов, купания в пруду, выхаживания не летающих голубей, на второй или третий день издыхающих-таки, и прочих пряток-жмурок - постепенно отойдут на второй план и дальше, дальше, дальше, да, из компании постепенно отсеются совсем уж нищие, для которых даже покупка спичечного коробка и сожжение оного сразу же, прямо на крыльце хозмага, под задорное «А показать вам газосварщика?» станет неподъёмной тратой, да, отсеются и слишком уж пафосные мажоры, важно разглагольствующие об «играх и игрушках поинтереснее, чем со спичками в пожарников», отсеются «домашние», послушные и примерные детишки, ничего не делающие без спроса у родителей, отсеются трусы, боящиеся то ожогов от огня, то учёта в детской комнате милиции за несанкционированный костёр, отсеются деловитые и взрослые не по годам мужланы, считающие такие игры «детским садом», отсеются девочки-фифочки, брезгующие брать горючее вещество наманикюренными уже в нежном предпубертатном возрасте пальчиками, отсеются аутисты, не понимающие, зачем что-то было подожжено и что вообще происходит. Да, родительские рабочие должности, оттенок кожи и фасон штанов особого значения не имеют. Да, на имомарке вовсе не обязательно ездить, достаточно узнавать по иностранным брошюрам, чем «Шевроле Каприс Классик» отличается от «Ниссана Глории» или «Ауди 200». Да, джинсы носят все, кому не лень. Да, песня Modern Talking «Cherry Cherry Lady» если не всем, то многим нравится. Да, голливудские кинобоевики о каратистах и ниндзя многие смотрят в открывшемся видеосалоне, а немало народу - включая семью Черепана - и на видеомагнитофоне в гостях у кого-нибудь из знакомых, в начале 1990-х видики уже у многих появятся, причём первыми обладателями японского чуда техники «Сони», способного записывать с телевизора фильмы как на обычной, так и на замедленной скорости, во всей компании окажутся именно Борисенко, подавшиеся из спецов-гуманитариев в коммерсанты. Так что нет иных причин для раскола подросткового общества, кроме спичечного коробка.
«Гори, гори ясно, чтобы не погасло, гори, гори муравей!..» - приговаривал, ухмыляясь, упитанный Каша, поджигая над муравейником пластиковую ленту с упаковочной коробки и наблюдая, как в каплях горящей пластической массы корчатся муравьи. Посмеивающийся Черепан, сидя рядом с точно такой же подожжённой лентой в руке, представлял себе, что это некая авиация будущего бомбит недавно изобретённым химическим оружием архаичный городишко, по катакомбам, шахтам и старинным бомбоубежищам которого разбегаются склочные пенсионеры, хамовитые клерки, строгие до одури учителя, свирепые полицаи в гестаповской униформе, признающие лишь касторку врачи, унылые библиотекари, жеманные девицы в старомодных платьях в пол и дети со старческими лицами, ни разу в жизни не игравшие ни со спичками, ни с собаками, ни в компьютерные игры, шмяк! - и кое-кого из них накрывает огнём, шмяк! - и ещё кто-то медленно сгорает заживо, визжа от боли, шмяк! - и кому-то не удаётся скрыться в тоннеле, куда затекает синтетическая лава. Валерка, словно угадывая мысли друзей, ловко орудовал сжатым в единственной функционирующей, но сильной и гибкой правой руке обрезком арматуры, раскапывая муравейник вглубь, а одновременно то говорил Каше «Во, до камеры докопал, где у них яйца хранятся и самка живёт, сейчас их до фига вылезет!», то шептал Черепану «Во, тут у них конгресс, на котором компьютеры, магнитофоны и видики запрещают, сейчас мы им тут Хиросиму устроим!»
Видеомагнитофон как для Черепана, так и для Каши был чем-то более важным, нежели обычная бытовая техника. Но если к первому в квартиру он придёт в середине 1990-х годов, до этого знакомя его с зубодробильными достижениями американской киноиндустрии лишь во время редких визитов к знакомым позажиточнее, то родители второго обзаведутся японской «Сонькой» пятью годами ранее. «Видик мне дороже всех двоюродных братьев, кроме Лёньки!» - говорил Каша, а самому Лёньке и Черепану он пару раз показывал и составленный в пятом классе на двойном тетрадном листке список родственников, которых с удовольствием бы отдал работорговцам, пиратам или мафии в обмен на видеокассеты.
Правда, остросюжетных фильмов с пулемётной стрельбой, взрывами, погонями и восточными единоборствами в доме Борисенко было немного: предпочтение взрослых отдавалось мелодрамам с актрисами французского или канадского происхождения, историческим драмам, в которых взрослые всегда сочувствовали французам - вплоть до Наполеона Бонапарта в явно отрицательных образах, а так же психологическим триллерам по книгам Стивена Кинга, мультипликации Уолта Диснея и концертам западноевропейских эстрадных исполнителей. Кое-что из вышеперечисленного нравилось и Каше, а друзья, зашедшие к нему домой, запросто могли застать его за просмотром мультфильма «Сто один далматинец» или видеоклипов в стиле евродэнс.
Одна из видеокассет с евродэнсовыми видео, «MCM Dance Club», была куплена родителями Каши Борисенко в то время, когда их сын уже созревал: первая его мастурбация, как он потом признается друзьям, была совершена напротив телеэкрана, на котором транслировался клип «Electronic Pleasure», мастурбируя, толстый Каша представлял себе двух девушек из подтанцовки, садящихся на шпагат напротив горящих машин. Но ни одному другу он не проговорился о том, что интересовал его вовсе не секс: Каша мечтал, чтобы точно так же выглядящие и точно так же одевающиеся девушки помогали ему поджигать чужие автомобили с домами, чтобы весь мир не был похож ни на что, кроме декораций из клипов евродэнсера или рэпера, да чтобы горело в этом мире побольше всего, и чтобы с такими подругами, в отличии от друзей своего пола, можно было поменяться одеждой... В первом своём сне, окончившемся поллюцией, Каша надевал на себя шортики и гетры цвета хаки, любезно переданные ему светловолосой танцовщицей, а внезапно гетры под техно-ритм группы N-Trance туго обтягивали обе его щиколотки, бёдра, поясницу, промежность. А вокруг огонь, огонь.
В старших классах Каша, когда друзья задерживались у него в гостях, часто включал видеомагнитофон, ставил ту видеокассету фоновой музыкой, а потом расспрашивал каждого друга о том, кто из исполнителей и чем именно возбуждает его. Димка отвечал, что представляет себе, как в одном из видеоклипов миниатюрная рэперша в надетой задом наперёд бейсболке ему, а не безымянному актёру, измеряет длину члена рулеткой, напевая «Ини-вини тини-вини», и как его, бегущего голым по пляжу, она снимает на видеокамеру. Лёнька припоминал девушек из группы поддержки футбольной команды в другом видео, добавляя, что черлидерз возбудила бы его гораздо сильнее, если бы ей нечаянно сломали нос улетевшим с поля мячом. Валерка признавался, что не думал о девушках, размышляя, каких годов мускул-кар «Форд Гэлакси 500» и «Форд» ли вообще ездил по полупустыне под медляк о «земле мечты». Черепан, запинаясь, говорил о мулатках из бассейна, не признаваясь, что на самом деле думал о стакане с зубной щёткой из вступительного ролика, деформирующемся под бодрое «****изер, ****изер гуд!» и возглас ди-джея «...Из дэнс клуб «Орегуоушена»!»: этой щёткой, густо смазанной литолом для велосипедных подшипников, можно было бы чистить зубы рыжей девушке, похожей на Эйприл О’Нил из мультсериала «Черепашки - ниндзя».
Лишь спустя несколько лет Черепан позавидует сексуальным предпочтениям друга, а всем своим знакомым начнёт говорить, что та видеокассета принадлежала ему и что это его, а не Кашу, возбудили те девушки из видеоклипа группы N-Trance.
- ...По кабельному каналу в час ночи музычку крутили, клип показывали старый, про Лейлу, проект Дитера Болена после того, как он из Modern Talking ушёл - Тоха Гриб всегда охотно поддерживал разговор с Черепаном, вспоминающим своё прошедшее на Кольском полуострове детство - Негритоски там ничё так, горячие, я бы помацал, особенно ту, которая юбку задирала, и за ляжку. Жаль только, что жене не скажешь, чтоб смотрела и училась так же ноги раздвигать. Скандал на ровном месте устроит же, будет со мной лаяться - «Гав-гав-гав, с тёлками из клипа хочешь изменить мне!», «Гав-гав-гав, мало зарабатываешь!», «Гав-гав-гав, ты, наверное, опять свою коноплю куришь!», «Гав-гав-гав, а ну признайся, где ты её куришь так, что я не вижу, я же чую, что теперь коноплёй из холодильника воняет, гав-гав-гав-гав-гав!» Слушай, Черепан, я тебе завидую уже, что ты два года назад развёлся и никто тебе вынос мозга с коноплёй в холодильнике не устраивает, не, ты прикинь только!
- А я вот хочу снова жениться! - ответ Черепана если не ошарашил, то слегка удивил Тоху - Помнишь ту, когда мы в подъезде по пивасику, да по сухарикам, а она сначала знакомиться с нами не захотела, пивасик разлила, сухари - бабарыши по всей лестнице раскидала, к себе в квартиру убежала, а потом вышла, стаканы новые вынесла, салатик папоротниковый вынесла и извинилась? Я вот думаю, к ней сейчас домой поехать или к ещё одной, помнишь, когда мы с чужой дачи рубероид тырили, а она со своей сестрёнкой на соседнем участке тусовалась и меня за сына хозяйки той дачи приняла?
- ...
- Я вот думаю - Мечиславович окинул взглядом приближающийся переход метрополитена - Про Кашу Борисенко я ни одной из них не рассказал ещё. Первая симпатичнее, на Джилл Валентайн из третьего «Резидент Эвила» похожа, какая у неё голая задница - я даже представить боюсь, чтоб от кровоизлияния в пах не сдохнуть прямо тут, в метро, но зато она рыбок аквариумных любит, как вот рассказать ей про то, как мой друган детства хлорку в аквариум лил?!
* * *
- ...Ну этот... Новенький в классе... Вообще-то... Почти-то... С позапрошлого года в классе... Севой зовут... - девочки то ли двенадцати, то ли тринадцати, то ли четырнадцати лет, но никак не старше, стояли на эскалаторе перед Черепаном Мечиславовичем и говорили о своём однокласснике, в гудящем чреве станции метро Мечиславович слышал их разговор лишь обрывками.
У жены, благополучно подавшей на развод пару лет назад, был сын от её первого брака, по имени как раз Всеволод и по возрасту как раз ровесник стоящих на эскалаторе девочек. И полная противоположность Каше Борисенко, особенно в плане отношений с классной руководительницей: та точно так же предлагала Севке стать её любимчиком и доносить на одноклассников, а мягкотелый бывший пасынок Черепана, в отличии от упрямого дворового друга, согласился сразу же, став в классе изгоем.
- ...Лох пробитый... Как одевается... Класснухе нажаловался... Завучихе настучал...
Гнетущие курские и таганские переходы, гнетущая своей похожестью синева двух направленных в разные стороны линий на схемах, висящих у вагонных дверей, гнетущий гул серых пассажиров из когда-то услышанной песни Мистера Малого «Шмыг, шмыг на небо», отличающихся друг от друга лишь намерениями оприходоваться бессмысленностью своего существования либо в направлении Выхина, либо в направлении Измайлова. Покинув Черепана, жена с пасынком уехали жить к одинокой тёще, как раз в Измайлово, а Черепан в свою очередь стал перебираться в более и более дешёвое съёмное жильё на других московских окраинах, включая Выхино.
- ...Чуха по имени Сева в школе заводится... Пацаны его опустили... Залошили... Отпинали немного... В туалете унитаз расцеловывать заставили...
На Севку очень похоже: пойдя там, в Измайлове, в новую школу, он и в ней мог продолжить своё низкопоклонство перед учителями, со стукачеством в довесок. За что возненавидят и будут вспоминать недобрым словом на летних каникулах даже такие совершенно не похожие на оторв девчонки, как эти три, прямо перед Черепаном на эскалатор ступившие: на двух - юбки чуть выше колен, на одной - очки, на всех трёх - топы и тишотки, полностью закрывающие едва-едва формирующуюся грудь.
- ...Вот ведь урод!..
Лучше было бы, если бы и Севка, и его мать исчезли из жизни Мечиславовича окончательно и бесповоротно, не напоминая о себе нигде и никогда.
Может, девочки-подростки о каком-нибудь другом Севке говорили? Мало ли в многомиллионной Москве тринадцатилетних школьников с таким же именем, не способных за себя постоять? И не факт, что одноклассницы травимого Севки поедут в Измайлово: девушка, к которой Черепан Мечиславович собрался в гости, со своей младшей двоюродной сестрой и с дядей - профессором живёт недалеко от центра, кажись, от её района до конца Арбатско-Покровской линии ещё шесть остановок остаётся, вроде бы, а школа Севки и ненавидящих его одноклассниц может находиться неподалёку от любой из тех шести станций.
Может быть, всё может быть.
Исчезни из жизни и из воспоминаний, Севка, хотя бы за свою абсолютную непохожесть на Кашу. Ну и за свою нелюбовь к собакам - афганкам.
Афганская борзая, милая афганская борзая, пусть и не чистокровная, прости, что опять тебя на весь вечер одну оставили в выхинской убогой однокомнатной съёмной квартирке, где одна из стен комнаты ободрана до голого кирпича и где кухня кишит тараканами!
Да, ты плачешь, сидя в квартире одна, но по возвращению хозяина будешь не жаловаться ему на Севку, обзывающего тебя «волосатой тварью» и пинающего твои тарелки с едой, а рассказывать о порванном тобой чёрно-красном клетчатом покрывале с дивана, о сгрызанном тобой вантузе, о съеденном тобой календаре с Брэдом Питтом из журнала «Сool»...