Егорка извёлся весь. Папаня ещё по первому снегу обещался на охоту с ним сходить, а сам всё за другими делами откладывал. Оно и понятно, кузнец, он не изорник какой, ему что весна, что зима – работа всегда сыщется.
Егорка-то и снегоступы наладил, и стрелы одну к одной подобрал. Каждый наконечник на точильном камне, что тебе бритвенный нож, направил.
На охоту и рыбалку его отец с измальства брал. Хоть поселение их у Ижеславца под боком, в излучине реки Прони, а до самой Рязани не боле трёх дней пути, места здесь необжитые, глухие. В лесу зверья и птицы всякой, тьма. В реке рыбы, хоть руками лови. Как не хотелось Егорке с отцом поохотиться, да не случилось. Неладное в пограничье что-то затевалось.
Пришлые калики перехожие сказывали, что у речки Онуза большое войско монголов собирается. Поселяне, из тех, кто постарше, только недоверчиво бородами трясли:
- Навряд такое может быть. Не упомнится, чтобы ордынцы по зиме в набег приходили. Они в начале весны, да осенью норовят наскочить. Пустое, поди.
Однако тревожные вести стали приносить и местные, кто в Ижеславце, что в десяти поприщах от села отстоял, побывали. Говорили, что к рязанскому князю Юрию кочевники послов прислали, и просили немалую дань – десятину во всём, и в доходах, и в людях, и в лошадях, вроде как земля Рязанская и не русская, а их уже. Князь Юрий с братом Олегом и князьями муромским и пронским воспротивились требе поганых, и стали дружины на сечу собирать.
Тут уж и совсем не до охоты стало. Егорка, было, заикнулся, чуть подзатыльник не схлопотал.
- Какая охота, малец? Чай не слышал? Ордынцы, не ровён час, нагрянуть могут. Самим, как зайцам, по лесам хорониться придётся! – отец аж сплюнул в сердцах.
А там и вправду лихо привалило. Поселковые из Ижеславца прибежали, в крик рассказывали, что от знающих людей слышали:
- Рязанские князья на реку Воронеж пошли, звали с собой владимирского князя, а тот, пёс, решил в своём стольном городе отсидеться. Битва случилась страшная с ордынцами. Силы неравные были, рязанских князей с дружинами побили, но и ордынцев в той сече немало полегло. Осерчали кочевники, в землях рязанских поселения жгут, бьют и старого и малого. Пронск дотла спалили. Не сегодня завтра к Ижеславцу подойдут. А там и до нас рукой подать! Ховаться надо, православные!
В селе смущение началось. Кто поверил односельчанам, а кто и рукой махнул, мол:
«Мели Емеля, твоя неделя». А вот как гарью от городища потянуло, тут уже все всполошились, да поздно было. Понаехали в село с три десятка ордынцев. С гиканьем пронеслись они по улочкам на малорослых лохматых лошадях, рубя кривыми саблями всякого, кто под руку подвернулся.
Егорка тогда в первый раз кочевников увидел. Они с отцом в кузне были, когда крики на улице услышали. Выбежали, а там два конника людей вдогонку рубят. Прямо у их огорожи круглолицый всадник, с глазами-щёлочками, в меховой остроконечной шапке, шубе, с луком и колчаном со стрелами за спиной, одним ударом снёс голову их соседу, Ермиле. Голова перелетела через ограду, и упала в снег. Егорка остолбенел, расширившими глазами глядя на расплывающееся на белом алое пятно, и пришёл в себя только после окрика отца:
- Мать с сестрой собирай! В лес бегите, на заимку. Там ждите.
Он видел, как отец выбежал за ограду с охотничьей рогатиной, как с размаху, что у того шапка слетела с головы, выбил направившего на него коня седока, и побежал вдоль улицы.
Дома мать уже укладывала всё необходимое в холщовые сумы, успокаивая расплакавшуюся младшую сестрёнку Егора. Подхватив часть клади, лук и колчан со стрелами, Егор огородами вывел своих в недальний лес. Остановившись на опушке, они приостановились, и какое-то время смотрели, как в опускающихся сумерках тут и там ярко занялись огнём дома в селе. Далеко за полночь они добрались до заимки, растопили каменку в землянке, улеглись на лавки, и долго не могли уснуть, прислушиваясь к каждому шороху.
Пять дней они ждали отца. Наскоро собранные припасы подходили к концу. Егору удалось подстрелить зайца, но охота, которую он так жадно ждал, не принесла былой радости.
Наутро шестого дня, оставив мать с сестрой на заимке, он решился вернуться в поселение.
От вида пожарища, на месте села, у Егора сердце зашлось. Всё, что он помнил и знал, сничтожили кочевники. На глаза навернулись злые, бессильные слёзы. Он обошёл селение, и за околицей, на поселковом кладбище, увидел четверых мужиков и трёх баб, ковыряющих мёрзлую землю. На снегу в ряд лежали замёрзшие в разных позах, покрытые белёсой изморосью мёртвые тела. Егор вскрикнул, увидев среди них отца. Тот лежал вытянувшись во весь свой немалый рост, а пол лица у него было снесено ударом сабли. Егорка припал к телу, вздрагивая и давясь слезами. Одна из женщин оставила работу, подошла к нему, и присела рядом, стала поглаживать его по спине:
- Поплачь, поплачь, дитятко. Горе-то какое! Пятый день людей хороним. Эти остатние. Беда пришла на Русь.
Уже ночью, при свете костра закопали в общей могиле последних.
- Пойдёмте к нам, - позвал односельчан с собой, за день повзрослевший Егорка, - землянка у нас небольшая, зато каменка есть. Как-нибудь разместимся, отогреемся. Опосля думать будем, что дальше делать.
Над кромкой леса кровавой полосой вставала заря, когда обессилившие селяне вышли к заимке.
Наступало морозное утро снеженя лета 6745-го.