34. Expectant animi et suspiciunt (Ожидают души и тоскуют)
Хор грянул «Магнификат». В Санта Мария дель Фьоре призывали Бога. Благообразные лица, устремленные в купол собора. Нежные детские голоса певчих подобные душевной чистоте. Выносят чашу для Причащения… Лоренцо хорошо помнит эту чашу. Золотая, в форме Священного Грааля. Трясущиеся руки Епископа. «… сия есть чаша Новый Завет Моей Крови…»
Кровь, кровь, кровь – всюду кровь. Весь пол Санта Мария дель Фьоре залит кровью. Каждый миллиметр. Запах крови, жуткая смесь запахов стона, судороги, криков пота и… крови. Много-много крови. Особенно крови Медичи. 29-летний Лоренцо ощущает ее запах, доносящийся в ризницу. Он слышит, как она струится по всему полу, подбираясь все ближе и ближе к тому месту, где он сидит, съежившись в углу. Кровь приближается. Она уже залила всю Санта Мария дель Фьоре. Сейчас она доберется и до Лоренцо, протечет под запертой в ризницу дверью, и он захлебнется вместе с остальными членами своей семьи в этом кровавом океане смерти. Нет. Он должен остаться в живых. Непременно должен. Ему очень-очень холодно. Он уставился под дверь. «Скоро она придет за мной. Я знаю. Уже стихает шум клинков. Только стоны и крики агонизирующих. Все, все уже захлебнулись кровью. Остался я один. Почему же мне так холодно? Может, у меня больше нет крови? Может, она вышла вся из меня в то время, как вся моя семья прощалась со своей кровью? Надо проверить?» Лоренцо занес кинжал над собой и вонзил себе в руку. «Кровь … у меня есть кровь. Значит, я живой. Я – живой»., -- он не чувствовал боли. Радость почти что вновь обретенной жизни была сейчас сильнее всего. Именно сейчас, живой…
Кровь все-таки настигла Лоренцо. Они не могли не встретиться. Она доставала ему до щиколотки. Он чувствовал ее пар через кожаную обувь. Ему стало совсем холодно. Лоренцо, перешагивая через разрубленные, изуродованные тела, стал пробираться к выходу. Вдруг, ему бросился в глаза голубой шарф, красивый голубой шарф. Джулиано. Лоренцо видел, как тот упал первым от клинка одного из Пацци. Джулиано лежал на спине, глаза были закрыты. Что это? На секунду Лоренцо показалось, что брат дышит. «Что делать?» - Лоренцо закрыл глаза и за эту секунду, пока он стоял как вкопанный, ему показалось, что прошла вечность. Он открыл глаза и твердым шагом, от которого кровь брызгами разлеталась повсюду, вышел из Санта Мария дель Фьоре. «Я никогда больше не задамся вопросом «что делать?» - прошептал Лоренцо Медичи, - «он означает поражение».
«Посему, кто будет есть хлеб сей и и пить чашу Господню не достойно, виновен будет против Тела и Крови Господней».
«Виновен!» - кричит во все горло Лоренцо Медичи во сне и просыпается, - «Gesu, Gesu, amore». Он опять исцарапал себя во сне до крови.
«Микеле, бамбино, ты чувствуешь примерно то же, что и я. Это – рок семьи Медичи. Мы уничтожаем даже тех, кого любим. Я должен был предвидеть это, прежде чем допустить тебя в свою душу. Ты мне стал сейчас даже ближе, чем прежде», -- Лоренцо с нежностью прижимал лицо юноши к себе. Он, обхватив руками полусидящего, полулежащего истощенного человека, стоял на коленях перед креслом. Им не хватало друг друга. Чем больше становилось расстояние между ними, тем острее они это чувствовали.
«Дружок мой, если ты станешь бороться с глупостью, то станешь рабом этой борьбы. Не трать себя понапрасну. Никогда никому ничего не доказывай и никогда ничего не проси», - Лоренцо закашлял кровью, - «Спасибо, бамбино. Много будет желающих самоутвердиться за счет твоего таланта. Берегись стать должником таких людей. Боже, ну почему я должен уходить сейчас? Не проси! Понял меня? Семье своей всегда давай столько, сколько они попросят. Они будут просить. Будут, будут. Но только деньгами, слышишь? Деньгами, но не душой, не талантом. На мелочи не разменивайся. Жизнь короткая. А я буду там», - Лоренцо поднял палей вверх, - « просить Его, чтобы ты жил здесь долго». Микеланджело ни разу не пошевелился во время монолога Медичи. «Еще хочу сказать тебе одну вещь. Есть один человек, имя ты его наверняка уже слышал. Леонардо да Винчи. Он – гений. Но ты держись от него подальше, хорошо?»
В ночь на 9 апреля 1492 года было полнолуние. Природа застыла в самолюбовании. Склоны холмов Училатайо, покрытые серебряной парчой лунного света, не дыша, взирали на влюбленное в них небо, которое щедро осыпав их звездной пылью, с величественной нежностью изливало из себя потоки лунного света. Между небом и землей была достигнута полная гармония, которая возможна лишь тогда, когда на смену сильной страсти приходит безграничная нежность.
Лоренцо стоял на галерее и смотрел в сад. Луна посеребрила дорожку. «Как тихо», - подумал Лоренцо. Ни один шорох, ни один звук не нарушал гармонию единства. На дорожке показался человек. Он приближался. Лоренцо узнал его. Молодой человек, лет тридцати, с каштановыми волосами и черными, резко очерченными бровями. Он был таким, каким увековечила его кисть Сандро Боттичелли. На шее молодого мужчины был голубой шарф. Лоренцо вышел навстречу брату.
-- Пойдем в сад, к фонтану. Лоренцо. Сегодня все очень красиво.
-- Пойдем, Джулиано.
Грозная Юдифь, работы Донателло, молча, стояла, замахнувшись мечом над лежащим Олоферном. Фонтан был безмолвен. Братья присели на краешек и посмотрели друг на друга.
-- Почему такая тишина. Джулиано?
--Потому что наступил мир.
-- Мир…
-- Теперь, так будет всегда, Лоренцо. Пошли.
--Пошли.
Они встали. Джулиано обнял Лоренцо на талию, он обхватил его за плечи. Братья пошли по аллее, ведущей к воротам виллы Кареджи. Ни один камешек не шаркнул под их ногами, ни один сучок не издал звука. Дойдя до ворот виллы, Лоренцо, молча, обернулся и посмотрел на затихшие кипарисы. Стоящие вдоль аллеи, улыбнулся им и вышел вслед за братом.
35. Кома
Утром на башне виллы Кареджи был поднят черный флаг. Траурная весть мгновенно распространилась по всей Флоренции. «Бонг – бонг», - звучали колокола Сан Лоренцо, «бонг-бонг», - вторила им древняя колокольня Санта Кроче, «бонг-бонг», - подтверждала из под своего красноватого черепичного купола Мария дель Фьоре. «Умер Лоренцо Медичи», - переговаривались между собой прямая, стройная и строгая башня Палаццо Веккио и белая мраморная Кампанилла Джотто.
Умер Лоренцо Медичи … Законный наследник Пьеро Медичи тут же напился до беспамятства и находился в таком состоянии вплоть до похорон. Во время них он тоже представлял собой весьма жалкое зрелище. «Никогда не имейте детей от дуры», - таков был приговор отца сыну еще при жизни. Безвольный, безынтересный Пьеро боялся и ненавидел отца, сравнения с которым не выдерживал. Пьеро знал об этом и мучился. Лоренцо не шел навстречу сыну и открыто презирал его. Юноша очень рано начал пить. Отсутствие какой-либо заинтересованности в жизни привело к тому, что к моменту смерти отца, Пьеро Медичи уже был хроническим алкоголиком.
Микеланджело был одет во все черное. Он не проронил ни одной слезинки. Он не отходил ни на шаг от Анджело Полициано. Мудрый философ, сразу же загрузил юношу работой. Микеланджело отвечал сразу и за все, происходящее на вилле Кареджи. Анджело Полициано постоянно советовался с Микеланджело, спрашивал его мнение по любому поводу относительно организации похорон, не оставляя Микеланджело ни на секунду одного. Все должно было соответствовать вкусу покойного.
Пиеро Медичи, нехотя, стесняясь себя, окружающих, все еще с какой-то боязнью, неловко, бочком подошел ко гробу, где лежал человек, называвший себя его отцем. Молодой мужчина нагнулся, тотчас выпрямился и вышел вон из капеллы Медичи. Джулиано и Джованни как всегда вместе подошли ко гробу покойного. Долго смотрели, не решаясь что-либо сказать или сделать. Внезапно, Джулиано, то ли под давлением самой атмосферы, то ли от собственного бессилия перед ним, зарыдал во все горло. Джованни обнял его, и что-то нашептывая ему, отвел в сторону и там, по-отечески долго еще успокаивал. Они навсегда останутся вместе, и в будущем будут совместно править Ватиканом до самой смерти Джованни, Папы Льва Х-го.
Старый Анджело Полициано стал на колени перед гробом друга, прислонился к нему и долго плакал, не находя в себе сил подняться и уйти. Сзади подошли слуги, что-то шепнули маэстро на ухо, он позволил себя поднять и отошел. Полициано, молча, стоя, глядя на высохшее, бескровное лицо Лоренцо Медичи, которого совершенно нельзя было узнать, прощался с ним навсегда. Было видно, что в душе его зрело какое-то решение. Резко, он нагнулся над Лоренцо и перекрестил того.
Микеланджело ничего не чувствовал и поражался этому. Он смотрел на хорошо знакомое ему лицо и не узнавал его. Это был другой человек, точнее не человек, а какая-то его часть. И скоро эта часть тоже уйдет вслед за самим человеком. Надо было прощаться. Микеланджело нагнулся к самому лицу Лоренцо Медичи, что-то горячо зашептал, и окружающие уловили только одну громко брошенную по неосторожности им фразу: «… тебя мне никто не заменит». Микеланджело прильнул губами к посиневшему рту Лоренцо Медичи.
Полициано и Микеланджело стояли около дверей покоев Пиеро Медичи и не решались постучать. Посоветовавшись, они решили, что переговоры должен вести Микеланджело. Причины тому выдвигались самые разные: молодость, признание отцом его таланта, ревностное желание Микеланджело, во что бы то ни стало поддержать и развивать эстетическую направленность идей своего умершего друга. Решено. К Пиеро должен был идти Микеланджело. «Сынок, ты должен приложить все усилия, чтобы убедить сына нашего хозяина», - Анджело не мог еще говорить о Лоренцо в прошедшем времени, -«чтобы тот взял от Синьории официально заверенную бумагу, что все антики, хранящиеся на вилле Кареджи являются бесценными произведениями искусства и не могут быть сожжены на костре в качестве «сует», о которых проповедует Савонарола. Это нужно сделать немедленно. В первую очередь. О школе поговори. Ничего ведь не известно относительно его намерений. Он ведь ни разу не был там», - славный маэстро глубоко вздохнул, внутренне догадываясь, что этот разговор в лучшем случае может лишь отсрочить неизбежное.
Микеланджело постучал в дверь. Ответа не было. «Иди, иди сам, сынок», - Полициано буквально втолкнул Микеланджело в дверь покоев Пиеро Медичи. Робко и неохотно Микеланджело прошел по комнате и направился к двери, ведущей во внутренние покои. Постов с минуту в нерешительности, юноша постучал. Ответа не было. Микеланджело постучал еще сильнее. За дверью послышалась какая-то возня. «Кто там?» - голос был не то нетрезвый, не то усталый. «Это – я, Микеланджело», - ответил юноша, стараясь придать своему голосу хоть какую-то нежность. «Микеланджело? Не знаю я никакого Микеланджело». – отозвались за дверью. На Микеланджело как будто выплеснули кипяток. Бегом, он выбежал из покоев Пиеро Медичи. Анджело Полициано не мог удержать его. Сильным рывком он разорвал его объятия и выбежал вон. Бежал он долго, пока не обнаружил себя около дверей отчего дома. Никем не замечанный Микеланджело вошел в дом, прошел в комнату Урсулы, лег на ее кровать и уснул.
Созданная Лоренцо Медичи художественная школа в Сан Марко была закрыта.
36. Братья
Микеланджело спал почти сутки. Урсула не трогала его, лишь подходя к кровати, она осторожно, чтобы не разбудить, разглядывала этого взрослого незнакомого ей мужчину. Курчавая шапка черных волос, появившаяся щетина на щеках и вокруг губ были непривычны глазу Урсулы, но стоило только посмотреть на полуоткрытый во сне рот и на длинные реснички, отбрасывающие тень, то перед старой служанкой возникал мальчик, которого она сама носила на руках.
-- Микеле, как же ты утомился, бамбино», - Урсула привычно потянулась, чтобы приласкала юношу.
-- Не надо, Урсула, не надо», - хмуро, тихо, но твердо сказал Микеланджело, стараясь не поднимать на нее глаза, - и вот еще что, не называй меня больше Микеле, хорошо?» Он посмотрел на нее очень серьезно.
-- Хорошо, бамбино, как хочешь, - ответила Урсула. – Ты надолго к нам? У вас там, наверное, большие перемены? Отец гордится тобой, так ты теперь будешь правой рукой у наследника Медичи?
-- Нет, - резко оборвал ее Микеланджело.
-- Почему, Микеле? Ой, прости меня старую. Я забылась совсем. У нас тут такое творится, - Урсула замахала руками, - ты сам все увидишь. И за что это только твоему отцу такие страдания выпали на его долю? Ты для него – единственный лучик надежды. Ты – его гордость, Микеланджело. Не расстраивай отца, я лично тебя об этом прошу.
Лодовико Буонарроти не постарел, он подурнел. Место на таможне, полученное от Лоренцо Медичи его не занимало. Он почти забросил все дела. Его то и дело обкрадывали. За собой он не следил, несмотря на все уговоры мадонны Лукреции. Как и прежде мессер Буонарроти жил отрешенно от внешнего мира и реагировал только тогда, когда речь заходила о Микеланджело. Его успехи были основной темой для бесед с соседями. Отец с гордостью рассказывал о месте, которое занял его сын в семье Медичи, и во время монолога лицо Лодовико мгновенно молодело, морщины разглаживались, в глазах появлялся озорной блеск.
Почти одновременно на семью Буонарроти свалилась череда несчастий: изуродованное лицо Микеланджело, смерть главного покровителя – Лоренцо Медичи и…
Лодовико Буонарроти был в нерешительности. Он метался по дому, не находя в себе сил принять какое-либо решение. Пойти пожалеть Микеланджело? А если он не примет его, оттолкнет? Нет. Притом, хорошо зная о характере сложившихся отношений между Лоренцо и Микеланджело, мессер Буонарроти внутренним чутьем угадывал, что места ему в них нет. Кое-как переборов себя, Лодовико Буонарроти стал ждать. Сердце ему подсказывало, что после неминуемой кончины Лоренцо Медичи, Микеланджело должен будет обязательно появится в доме. Смерть Лоренцо носила двоякий характер: возможная потеря привилегий для Буонарроти и долгожданное возвращение Микеланджело. Лодовико Буонарроти казалось, что он подготовил себя к любой неожиданной развязке событий и был доволен собой. Как вдруг…
В дверь постучали.
-- Кто там?
-- Это я, папа.
--А, Леонардо, что тебе?
-- Нам надо поговорить.
-- Давай потом. После всех церемоний в Сан Лоренцо.
-- Нет, папа, сейчас. Я не могу ждать. Я ухожу.
-- Куда это?! – Лодовико наконец-то обернулся к своему первенцу.
-- В монастырь в Сан Марко послушником к брату Джироламо Савонарола.
-- Нет! Никуда ты не пойдешь! – Лодовико Буонарроти с яростью ударил кулаком по столу, - не для того тебя мать кормила своим грудным молоком, чтобы ты, бросив отца и всю семью, ушел распевать псалмы по ночам среди домасских роз на дворе Сан Марко. Чем это мы тебе не угодили? Мать твоя, наверное, не этого тебе хотела, прижимая к своей груди.
Молодой человек опустил глаза вниз. Это был Леонардо, тихий, ласковый Леонардо. Любимый сын мадонны Франчески, которого никто не замечал в доме после её смерти. Мальчик никому не открывал своих чувств. Он хорошо учился, был предупредительным в общении, если возникали споры с отцом или братьями, то всегда шел на компромисс и старался как можно быстрее уладить конфликтную ситуацию. Несмотря на уступчивость, Леонардо был любим и уважаем младшими братьями. К нему приходили поговорить, посоветоваться, просто побыть вместе, если на душе было тревожно и беспокойно, рассказать о возникших трудностях. Он всегда находил для братьев время, внимательно слушал, большей частью молча, но в конце обязательно говорил тихим, спокойным голосом фразу, от которой у собеседника исчезало напряжение на лице, и оно светлело. Особенно сильной дружбой Леонардо был связан с Джисмондо, самым младшим из Буонарроти. Они оба предпочитали деревню городу, любили бывать в полях, на сельских праздниках, любили загородную виллу близ Сеттиньяно, приезжали туда даже зимой, без слуг. Сами кололи дрова, приносили воду из проруби, варили еду и молча сидели у огня вдвоем, слушая треск поленьев и завывание ветра в трубе.
Весть об уходе Леонардо в монастырь повергла дом Буонарроти в больший шок, чем известие об изуродованном лице Микеланджело. Никто не мог в это поверить. Леонардо был неотъемлемой частью быта Буонарроти, как передник Урсулы. О реальности его существования никто и не задумывался. Он просто был и все. О нем часто забывали и вспоминали как о катушке с нитками – по мере надобности. И вдруг… Ни у кого в голове не укладывалась мысль о том, что этот старый дом может существовать без Леонардо. Этого просто быть не может! Это – неправда! Это – шутка! Кто будет помогать отцу с бумагами относительно поместий? Кто сделает так, что сургучная печать будет поставлена аккуратно и точно, не заляпав сам текст? Кто перевяжет каждый из договоров с арендаторами земли отдельной бечевкой и позаботиться о том, чтобы горячая печать не слепила бумаги и бечевки между собой? Кто проследит, чтобы Урсула не носила слишком много продуктов сама и с ней пошел бы кто-нибудь из братьев? Кто в тайне от отца даст денег проигравшемуся в баччиа Джовансимоне, чтобы он отдал долг? К кому придет в очередной раз окровавленный после уличной драки с камнями Буонаррото, чтобы его помыли, переодели, замазали бальзамом раны, выслушали все подробности происшедшего и обязательно похвалили?
-- Это - мое окончательное решение», -- объявил за ужином Леонардо. Все сидели молча. Каждый думал о своем. Лодовико начал первым: «Прости нас всех, сынок. Прости меня, в первую очередь. Я был тебе плохим отцом. Да, я вообще …», -- мужчина махнул рукой и потер глаза – они покраснели, -- прости меня, мой Леонардо, я и не заметил, как ты вырос. Тебе уже девятнадцать. А тебе никто и не дал почувствовать себя маленьким. Мы все в этом доме оставались маленькими, а ты вырос. Сам, по собственному решению. Может, ты просто устал, сынок? А? Может, ты просто хочешь пожить один, без нас? Может, тебе просто нужно подумать о будущем в этой жизни? Она прекрасна. В ней еще столько всего будет интересного, захватывающего. Ты еще много не видел в этом мире, мальчик мой. Давай съездим в Пизу, съездим в Рим. А хочешь, езжай один. Я дам тебе столько денег, сколько ты захочешь. Прости меня, прости всех нас, Леонардо и дай нам всем второй шанс. Пожалуйста, сынок. Не оставляй нас». Лодовико протянул руку к сидящему от него справа первенцу ладонью вверх и посмотрел ему в лицо.
-- Я ухожу в монастырь, папа, -- не поднимая глаз, сказал Леонардо куда-то в пол.
--А-а-а, … Франческа, твоя порода! – Лодовико запустил пальцы в седеющую копну черных волос и вцепился в них до боли. Опустил лицо на руки и замер. Все сидели неподвижно. Леонардо встал, робко бросил взгляд на братьев, на замеревшего в беззвучном рыдании отца и вышел. Джисмондо бросился вслед за братом.
В течении нескольких месяцев отец и сын не разговаривали. Никто из братьев больше ни о чем не просил Леонардо, все, даже Урсула старались сделать ему приятное. Какой-нибудь пустячок, но от души. Все это было, безусловно, очень мило, но душу юноши затронуть не могло. Она была полностью занята. Все его сердце было отдано невысокому, худенькому человечку с синими горящими глазами в рясе доминиканца. Как он говорил! У Леонардо кружилась голова, на ладонях и под мышками выступал пот. Юноша регулярно посещал все мессы в Сан Марко и в Мария дель Фьоре. С первой же проповеди, в которой Савонарола заклеймил слуг Антихриста, откапывающих античные статуи из под земли и отдающих их на лицезрение всего общества, монах-доминиканец занозой вошел в душу Леонардо. «Вот оно! Настоящее!», - с восторгом принял юноша. С тех пор он ни разу не пропустил ни одной мессы. Как только Савонарола показывался на кафедре, Леонардо застывал в одной и той же позе, не сводя безумных глаз с проповедника, и оставался таким до конца проповеди. Савонарола заметил юношу. Великий доминиканец любил выслушивать восторженные похвалы в свой адрес и не пропускал ни одного случая, чтобы «принять дозу».
-- Подойди сюда, юноша.
Леонардо, не слыша слов, просто смотрел красивыми карими глазами на проповедника и улыбался.
-- Ну, же, ну, ты, что глухонемой, что ли?
Юношу подтолкнули. Измусолив изрядно в руках берет, Леонардо все-таки оказался около Савонаролы, хотя и не помнил как. Весь день влюбленный поклонник потом силился вспомнить какие-то детали происшедшего с ним чуда и не мог.
-- Как тебя зовут?
--Леонардо Буонаротти
__ Буонарроти?! – Савонарола нахмурился при этом имени, -- А ты не родственник тому дерзкому мальчишке, который «ноги целует» этому Антихристу – Лоренцо Медичи?
-- Нет, … то есть да,… то есть…
-- Так нет или да?
-- Он – мой младший брат, синьор.
Титульное обращение очень польстило Савонароле, и он, улыбнувшись, смягчился и не стал желчными выпадами против Медичи разрушать свой «мессианский» облик в глазах почитателя. Кумир должен всегда оставаться кумиром. Не каждому человеку выпадает такая «сладкая доля» быть обожаемым массами. Савонарола знал о своей исключительности и тщательно следил за сохранением своего имиджа, ибо верил в предназначенную ему свыше миссию. А для этого облик народного героя должен быть тщательно выверен и отшлифован.
Савонарола лично стал опекать юношу, внушая ему о его призвании от Бога – быть в ответе за грехи всей семьи Буонарроти. Леонардо должен стать жертвой, принесенной членами своей семьи на алтарь Божьего гнева, который уже обрушивается на всю Италию и в особенности на Флоренцию. Слухи о вторжении французов все крепли, Лоренцо Медичи становилось все хуже. Народные массы были очень недовольны отсутствием сильного лидера. Савонарола становился все яростнее с каждым днем. Леонардо нужно было много и много молиться, чтобы отвести от своей грешной семьи карающий Gladius Dei.
Отец встретил Микеланджело без привычной ему радости Юноша сразу подметил, что в доме давно уже все не так. И лица, и стены. Нет раскиданных по полу деревянных и глиняных игрушек, нет истошного визга и топота кубарем скатывающихся с лестницы братьев, для которых самое главное в жизни – опередить остальных и соскачить со ступеньки первым. Нет ворчащей Урсула, которая дает подзатыльник Джовансимоне или Буонаррото за то, что они поели неспелых персиков и им теперь придется вынести унизительную процедуру клистира. «А отец, как постарел, нет, не физически», - подумал Микеланджело, - «физически с ним и тридцатилетний не справится, он душой устал, в нем мало огня, мало любви. Любовь – это ведь единственный секрет вечной молодости». От непривычной сухости отца Микеланджело было не по себе. Так он жить не привык и не мог. Леность чувств убивала в нем творчество. Несколько дней они вообще не виделись. Урсула кормила своего любимца у себя в комнате. Отсутствие Микеланджело за столом никого не задело.
Однажды ночью у него начался жар. Он был весь мокрый. Микеланджело встал с кровати и пошел по дому. Дом спал. Шатаясь, Микеланджело добрел до кухни. То, что он увидел, захватило его воображение, отчего весь дурман, возникший в результате сильного жара, как рукой сняло. На коленях, в рясе монаха ордена Святого Доминика перед раскрытым окном, с четками, связывающими запястья двух рук, стоял мужчина и бормотал нараспев какие-то слова. Микеланджело неловко двинулся и половица заскрипела. Монах обернулся и внимательно посмотрел на вошедшего.
-- Микеланджело, ты болен? – это был старший брат Леонардо.
-- Нет … то есть да, то есть…
-- Садись, садись скорее, я тебе сейчас отвар из трав сделаю – жар и пройдет.
Микеланджело следил за руками брата.
-- Леонардо, а ты … что это? – Микеланджело показал на рясу.
-- А … это, - Леонардо улыбнулся, и Микеланджело почувствовал эту улыбку в голосе, – это – мой жизненный выбор. Бог призвал меня служить Ему.
-- Ты говорил с Богом, Леонардо?
-- Нет… не так, чтобы лично. Я просто знаю это. Знаю в своей душе. Ты же ведь тоже знаешь свое призвание, хотя оно толкает тебя, порой, на богопротивные проступки.
-- Мне за свои семнадцать лет, что я прожил на этой земле ничуть не стыдно.
-- Конечно, ты всегда был искренним, я знаю. Просто тебя окружали не те люди.
Микеланджело набычился и его черные глаза заблестели так, что казались чернее окружающей их ночи.
-- Зачем ты мне все это говоришь, Леонардо? – спросил Микеланджело.
-- Потому, что ты – мой брат, и я должен тебя спасти.
-- Не надо меня спасать, я не тону и ни в чьей помощи не нуждаюсь.
-- Умерь свою гордыню, Микеланджело, прислушайся к своему сердцу, и ты услышишь там глас Божий, который обличит тебя в твоих грехах и приведет к покаянию. Покайся, братишка и принеси в священный огонь всех мерзких идолов, которых ты вылепил, и Бог очистит тебя от этой скверны.
-- Никогда!! – Микеланджело вскочил, сделал два яростных круга по комнате и остановился, тяжело дыша Леонардо в лицо:
-- Савонарола, да? Он и тебя околдовал?
-- Нет, нет, Микеланджело, -- тон Леонардо был нежный и вкрадчивый, - послушай, тебе пришлось много пережить за последнее время. Ты устал, тебе нужна тишина, чтобы успокоиться и подумать о будущем, о вечном. Хочешь, у тебя будет своя келья в Сан Марко? Ты будешь туда приходить, размышлять. Братья помогут тебе найти истину в душеспасительных беседах. Микеланджело, не уходи от Бога. Он зовет тебя.
-- Куда Он зовет меня? В Сан Марко? В затхлую комнатенку, где лучик света кажется райским светилом? Куда ты меня зовешь, Леонардо? И куда ты сам бежишь? От кого? От чего? Зачем ты прячешься?
-- Я иду на зов Божий.
-- Хватит, Леонардо, -- Микеланджело подошел и резким движением схватил брата за грудки, он не противился и приподнялся. Леонардо был выше, Микеланджело был сильнее.
-- Микеланджело, успокойся, тебе нельзя нервничать в таком состоянии. Ну, чего ты хочешь добиться силой?
-- Правды. Скажи мне правду, Леонардо.
-- Какую правду?
-- А такую, я знаю, что ты никак не можешь искренне верить в то, что искусство, которое приносит людям радость должно быть сожжено на площади перед Синьорией. Я никогда не поверю, что мой старший брат, которого я люблю и уважаю, может всей своей душой соглашаться с тем, что унылые постные лица монахов и погребальный перезвон колоколов и есть именно то, для чего наш Господь принес Себя в жертву. Нет, Леонардо, ты так не думаешь, - Леонардо заерзал, но высвободиться из железных «клещей» Микеланджело не смог. – Так скажи мне правду, братец, ты, что сам лично понесешь «Рождение Венеры» Сандро Боттичелли с виллы Кареджи на костер, если я сам тебе ключи дам, а? Или, распевая вот все горло Ave, dolce Maria, di grazia piena, размахнешься молотом и разрубишь на куски «Венеру» Праксителя, да, братец?
-- Да, разрублю! Да! – Леонардо еще сильнее задергался и вырвался из рук Микеланджело, - разрублю, да!
-- За что же?
-- А потому, что она … голая. Вся … голая.
Микеланджело посмотрел на Леонардо серьезно и расхохотался во все горло.
-- Вот, от кого ты бежишь, брат. У тебя нет смелости, чтобы любоваться красотой обнаженного женского тела. Ты так зол, что не можешь обладать им, как тебе этого бы хотелось. Ты слаб, мой милый Леонардо и духом, и телом.
-- Замолчи, Микеланджело!
-- Что, не так?
-- Ты не во всем прав, мой мальчик. Да, я не так могуч духом и телом, как ты. Но я умею любить. Да, я умею любить и люблю. Ты прав. Не женщину – я люблю Бога. А Он любит меня. Я знаю это. Вот здесь. Здесь. А Савонарола помог мне ощутить это. Микеланджело, я завидую тебе, мой мальчик, хотя это и грешно, но я завидую твоей силе, твоему темпераменту и очень-очень верю в тебя, мой мальчик. Я буду молиться о тебе, чтобы Бог использовал твой талант для Своей славы и ты, бамбино мио, обещай мне – никогда не насмехаться больше над теми, кто избрал совершать свой жизненный путь в тишине от житейских бурь. Хорошо, Микеланджело?
Микеланджело очень крепко обнял брата: «Хорошо».
На следующий день Микеланджело сам, без стука вошел в кабинет отца.
-- Ой. Микеле, так неожиданно, -- синьор Лодовико еще не привык видеть у себя желанного сына так запросто.
-- Папа, собери всех. Мне нужно с вами со всеми поговорить.
-- Микеле, откуда такая торжественность и начало мне не очень нравится. Знаешь, шепни мне лучше на ушко прямо сейчас в чем дело, а то я уже начинаю волноваться. Знаешь, столько сюрпризов за последнее время.
-- Во первых, папа, не называй меня больше Микеле, ладно? Отныне, я, Микеланджело Буонарроти, скульптор.