Ему было хорошо. Тепло убаюкивало, и он сладко дремал, укрывшись одеялом. Нам ним была ночь, черная, бесконечно черная ночь. Но он не замечал ее. К нему приходили сны, абстрактные, но по-детски прекрасные, словно в лужицу воды поочередно капнули разные краски, голубую, красную, желтую, фиолетовую, и теперь они причудливо смешиваются. Сколько он пробыл здесь? День, год, вечность? Он не знал. Он спал, укрывшись тонким, как пленка, одеялом, и этого было достаточно. Маленькая ласковая зона комфорта. Иногда он просыпался, но и тогда его не покидало чувство безмятежности. Удивительно, но вокруг всегда царила ночь. Он переворачивался на другой бок и ни о чем не думал. В этом был весь его мир.
Но однажды какая-то странная мысль царапнула его. Он лежал с открытыми глазами и смотрел в непроглядную тьму. Ничего не было. Пустота. И тогда он сбросил с себя одеяло и медленно поднялся. Его впервые пронизало любопытство. Он опустил ступню на пол, твердый и теплый. Было даже приятно. Наконец он поднялся в полный рост и тут же ударился головой о потолок, тоже твердый и теплый. Он пригнулся и сделал первый шаг в темноту. Пусто. Опять ничего. Лишь вечная чернильная ночь. Он испугался этой неизвестности и юркнул обратно под одеяло. Спустя пару минут опять высунулся наружу. Пугающая темнота. Но любопытство было превыше страха. Он опять спрыгнул на пол. Первый шаг. Второй. Третий. Что там дальше? И тут он уткнулся в стену. Робко коснулся ее. Она была также твердая, шершавая на ощупь. И тоже теплая. Он постучал в нее. Ничего. Глухой звук.
И только тут он начал понимать. Как я попал сюда? Эта мысль парализовала его. Он не мог вспомнить, кто он. Память не отзывалась. Что это? Камера? Похоже на то. Им овладел ужас, и он закричал. Но вместо крика получился слабый сип, точно шипение пузырьков шампанского. Он попробовал еще раз – и опять лишь жалкая пародия на крик. Он выставил перед собой руки и стал бешено обшаривать стену, вслепую ища выход. Где же дверь? Где она? Можно было бы найти щели. Сквозь них должен пробиваться свет. Но он даже не подумал об этом. Вокруг была лишь кромешная тьма. Тысячи, миллионы лет.
Он судорожно шарил руками по стене, двигаясь в сторону приставными шагами, словно гимнаст. Но ничего не было. Он понял, что ходит по кругу. Неужели… Эта камера круглой формы. Ни одного угла. Странно. Она была совсем маленькая, даже крошечная. Он нырнул обратно под одеяло и съежился от этой мысли. За что я сижу в этом карцере? Он уже не помнил того чувства умиротворения, какое он испытывал ранее. Тепло, которое раньше так убаюкивало его, теперь казалось жарой, нестерпимой жарой. Было трудно дышать. Даже невозможно. Он дрожал от страха. Он ничего не понимал. Напряг все силы, чтобы вспомнить, кто он и опять не смог. Один. Два. Три. Четыре. Нет же. Не было ни одного воспоминания из прошлого.
Свернувшись в позу зародыша, он тихо стонал, крепко зажмурив глаза. Ведь это лишь сон, подумал он. Но сон этот длился уже вечность. Как же я беспомощен! Беспомощен и слаб, думал он. Помогите, едва прошипел он и понял, что никто его не спасет. Это вечное заключение. Дрожь не стихала. Значит, теперь это моя жизнь. Ничего не изменить. Он вдруг резко вскочил и подбежал к стене. Внутри бушевало бессилие, и оно вдруг вылилось в ярость. Он забарабанил ладонями по стене. Но все-таки это были не удары, а скорее упругие прикосновения. Где-то в глубинах самого себя он боялся ударить эту стену. Я здесь! – вдруг прорвалось из груди. Жалкий всхлип. Ничего. Он рухнул без чувств и заплакал. Я сдаюсь.
Он был по-детски беззащитен и мыслил совершенно робкими категориями, но очень остро воспринимал любую свою даже самую абсурдную мысль. И часто плакал от своего непостижимого бессилия. Сколько прошло времени? Минута, час, столетие? Время мертво, когда ты сам мертв. Так ли это? Кто я? – думал он с гнетущим чувством. Но ответа по-прежнему не было. Я остаюсь здесь, однажды решил он. Он спал с открытыми глазами, и, когда просыпался, безмолвно смотрел куда-то в темноту, пытаясь разглядеть проклятую стену, но ее не было видно. Он знал, что она там, эта неприступная оболочка. И тогда он царапал ногтями пол в бессильном изнеможении.
Камера, вонючий карцер. Одеяло – тюремная роба. Он ненавидел эту темноту. Он мечтал скорее выбраться наружу. Но чем больше он думал об этом, тем больше понимал, что страх перед тем, что снаружи этой стены, сильнее всех его чувств. Его никто не навещал. Это было так странно. Что там? Непостижимый ужас охватывал его, когда он пытался представить, что за стеной. Вдруг он в безопасности, и сам не понимает этого, а снаружи нечто настолько страшное, что лучше бы он этого не знал? Но все же он мечтал увидеть это. Чаша весов колебалась то в одну сторону, то в другую. Он снова и снова подходил к стене, а, порой, и бежал к ней в изумленной решимости, он трогал ее непонятную шершавость, но потом в ужасе отшатывался назад и снова погружался в свое одиночество.
Час за часом в его голове рождались кошмары. Он думал, что обезумел, ведь неизвестно, сколько времени он провел в этом мертвом бункере. И опять он плакал, как ребенок. Иногда ему казалось, что камера стала уменьшаться, намериваясь его раздавить. Но дух его креп, страшные мысли о неизвестности закаляли его. И в какой-то момент он уже перестал уповать на встречу с тюремщиками. Он понял, что может надеяться только на себя. Какое бы преступление он ни совершил, ведь однажды он покинет камеру! Да, это должно случиться. Но что, если он был уже мертв? Нет, он не умел мыслить в этом направлении, но какое-то неосознанное давящее чувство иногда появлялось у него в груди. А вокруг была лишь ночь, неумолимая, беззвездная ночь.
Он не помнил, что такое свет, да он и не знал, что это. Но тот посыл, который был заложен глубоко внутри него, опять заставил его поверить, что все это еще не конец. Что это начало. Он не знал этого. И в один прекрасный, волшебный миг, в нем родилось непонятное чувство новизны. Он уже не желал былого покоя ни в коей мере. Он смотрел лишь вперед, он – прошедший через многомиллионные муки, не знающий больше покоя, не видевший с момента знакомства со стеной ни одного радужного сна. Он, окруженный жадной поглощающей темнотой, уже был уверен, что иная жизнь возможна. И она прячется за стеной. За этой ненавистной шершавостью. Он знал, что этот момент пришел, и он готов взглянуть, что прячется снаружи, хотя бы одним глазком. Он тут же вырвал из себя появившийся было маленький сорнячок того ужаса, который густыми джунглями опутывал его ранее. Он выполол начисто грядку своей души. И страх исчез.
Да, он давно желал этого нового. Несмотря на громадный риск, что прячущееся за стеной может убить его в одночасье. Но он чувствовал, что он смел и всегда был смел, хоть и не понимал этого. Он никогда не понимал себя, не следил за своими внутренними ощущениями. Он мыслил наивно, как ребенок. Он осторожно ступил на пол и в мгновение ока очутился у стены. Она будто смеялась над ним, гордая и неприступная. И впервые за все это время он ударил по ней. Сначала робко. Потом еще и еще. Удар за ударом. Ничего не происходило. Но он не больше не сдавался. И вот он уже бил в полную силу, и эта сила появлялась от какого-то радостного предвкушения чуда. Или грядущего конца. Не важно. Ему осточертела эта камера, эта убогая жизнь во тьме. А жизнь ли это? Или просто существование?
Он яростно лупил по этой шершавости и вдруг остановился. Да, это определенно было чудо. Змейкой, тонкой, как волосок, по стене пробежала трещина. И сразу в его комнатку стал просачиваться свет, именно это так поразило его. Свет. И эта волшебная змейка, струящаяся белым и прекрасным, придала ему еще больше сил. Он бил и бил по этой стене, зная, что делает правильно. Что двигается в нужном направлении. Он вдруг почувствовал, что это нечто белое, разливающееся вокруг него, может таить в себе безмерную опасность, но он не останавливался. И вот откололся небольшой кусочек стены. Потом еще один. И еще. И еще. Он был взбудоражен и продолжал свое дело. Вокруг таяло великолепие белого. Ослепительно белого. И он никогда не видел такого белого, никогда. И вот это белое поглотило его, и мириады запахов ворвались к нему, острых и свежих, непонятных и непостижимых. А он почти выбрался наружу, хоть и не мог различить за этим белым ничего, ведь глаза его пока не привыкли к свету, к тому, что существует нечто лучше былого его существования, что снаружи его ждет то, что зовется истинным миром, который будет стараться истребить его, но этот мир прекрасен, ибо он и есть Жизнь. Птенец пробил своим маленьким пушистым клювом скорлупу и в восхищении взирал на мир.