Фото автора, Н.К.
Если бы отметки ставились за жизнь, то я получала бы только пятёрки. Даже родилась пятого мая пятьдесят пятого года.
С детства в моём сознании слово «надо» так далеко ушло от слова «хочу», что к этому быстро привыкли сначала дома, а потом и в школе.
- Если попросить Надежду, всё будет надёжно! - шутили учителя, потому что я участвовала и побеждала во всех, проводимых тогда, олимпиадах и конкурсах.
Дома на меня возлагались самые ответственные поручения, хотя в семье были ещё сестра и брат. Но брат рос болезненным, а сестра слишком легкомысленной. Я считалась главной помощницей, потому что – старшая. Мать всегда была уверена во мне, и я имела неограниченную свободу своих действий и планов. В одиннадцать лет варила борщ и пекла блинчики не хуже её, а в семнадцать с золотой медалью окончила школу, уехала в столицу, поступила в МГУ с первой попытки и получила место в общежитии.
Так началась моя самостоятельная столичная жизнь, которая после деревенской глуши показалась восхитительной. Одно плохо - не хватало денег. На помощь из дома рассчитывать не приходилось, и я освоила множество вариантов, чтобы их заработать. В шесть утра подметала дворы вместо знакомой дворничихи, потом бежала на лекции, вечером чертила чьи-то чертежи, а ночами печатала на старенькой машинке курсовые работы. Память была отличной, знаний хватало, но хотелось иметь красивую одежду, чтобы никому и в голову не приходило, что я провинциалка.
Напряжённый ритм жизни не мог продолжаться бесконечно, потому что организм не железный, и в солнечный майский день, когда до окончания университета оставался один год, мне всё надоело. Словно магнитом меня потянуло на юг!
Я купила билет на самолёт и улетела к морю, в Анапу, решив таким образом отметить начало двадцать первого года своей жизни.
Как и сама молодость, я была очень хороша: густые волосы цвета зрелой пшеницы, большие зеленовато-серые глаза, чёткая линия губ, аккуратный носик, красивые ноги, стройная фигура. И одеться любила модно – короткая юбка, туфли - непременно на высоком каблуке.
Мне нравилось наблюдать краем глаза, как молодые парни и седовласые мужчины, провожая меня взглядами, не могут отвести глаз, и восхищение читалось на их лицах.
В Анапе было уже настоящее лето, совсем не то, что бывает в Москве даже в июне. На пляже уже купались и загорали люди. Я взяла деревянный лежак и, накрыв лицо полотенцем, подставила солнцу своё молодое незагорелое тело.
Море набегало на берег с тихим шорохом, как будто шептало о чьей-то тайне, но это шуршание почему-то заглушало и крики, и визг, и смех, и прочие пляжные звуки.
Он появился внезапно. Ещё не видя его, я почувствовала на себе внимательный взгляд и быстро сдвинула в сторону полотенце.
Он нёс надувной матрас, прижав его локтем к правому боку, но остановился рядом, разглядывая меня в упор с высоты своего великолепного роста.
- Я не помешаю вам, если устроюсь по соседству? – ответил он на мой вопросительный взгляд.
- Смотря, как устроитесь, - ответила я, опять накрываясь полотенцем.
- Мешать не буду. Спасибо за откровенность.
- Я с вами не откровенничала! – ответила я из-под своего укрытия.
Он промолчал, но я слышала, как шуршит галька под его ногами и поняла, что он располагается рядом.
Когда эти звуки утихли, я ощутила его присутствие каким-то странным образом, точнее подошло бы слово – чутьём.
Некоторое время все иное: слова, плеск волн, крики чаек - словно стало приглушённым - я слышала лишь своё почему-то громко стучавшее сердце и его лёгкое дыхание поблизости.
Наконец, он не выдержал и прошептал:
- Я знаю, что ты чувствуешь.
Полотенце надёжно прикрывало моё лицо.
- Я чувствую это тоже: затмение солнца. Нет, не солнечный удар, как у Бунина, - добавил он, помедлив. - Я не уйду отсюда один.
Моё сердце постепенно обретало привычный ритм.
«Обычный ловелас, как все», - подумала я, продолжая молчать.
- Наверное, ты считаешь меня бабником, - я услышала его шёпот возле самого уха, - но это не так.
«Телепат?» - удивилась я мысленно.
- Я завтра улетаю. У меня служба. Но сегодня вечер наш. И ты
понимаешь тоже, что это судьба.
Он приподнял полотенце и наши взгляды встретились. Это было как электрический разряд, я ничего не могла с собой сделать: поверила ему!
Он выровнялся, аккуратно сложил моё полотенце, встал и протянул мне руку. Я подала ему свою.
Он поднял меня одним неуловимым движением – и мы замерли напротив друг друга, каждый не в силах отвести взгляд в сторону и разлепить руки.
- Савелий, - сказал он.
- Надежда, - ответила я.
- Я подожду здесь, пока ты переоденешься, – он махнул свободной рукой в сторону раздевалок и неохотно разжал пальцы.
В щёлку ширмы я видела, что Савелий ни на секунду не выпускает из виду моё укрытие. Он был необыкновенно хорош: загоревший, стройный, с узкими бёдрами и широкими плечами, с короткой стрижкой. Ему шли и светлые брюки, и лёгкая клетчатая рубашка с коротким рукавом, которую слегка развевал ветер с моря.
Когда я вышла, он подхватил свой матрас и направился мне навстречу, не глядя под ноги, автоматически перешагивая через чьи-то лежаки и полотенца.
Мы опять стояли напротив друг друга, и не было слов, чтобы передать это состояние.
«Он прав: затмение», - подумала я и посмотрела на небо. Там не было ни одной тучи…
Я плохо помню маршрут, ощущая только его руку, обхватившую мою кисть, и внимательный взгляд, стоило лишь повернуть к нему чуточку голову.
Он снимал комнату в доме с высоким крыльцом и широким окном, из которого открывался вид на море.
Всю ночь он шептал мне о том, какое это счастье – вот так встретиться среди миллионов людей, среди толпы отдыхающих и осознать, что до этого самого мгновения ты никого не любил и не знал даже, что такое бывает. Он целовал мои пальцы и ладони, чтобы я всегда (он так и сказал) ощущала в них его любовь, и повторял:
- Всего три месяца потерпи. В августе я выбью маленький отпуск по семейным обстоятельствам - и мы поженимся. Запомни – в августе. А утром всё обсудим и обо всём договоримся.
К концу ночи сон все же сморил меня, но на рассвете ранний солнечный луч прогнал его прочь.
Я смотрела в окно и думала, что раньше не поверила бы, если бы кто-то сказал, что тело способно петь. Я чувствовала, что каждая клетка моего существа словно сияла изнутри и пела! Во мне звучала мелодия счастья.
Савелия не было в комнате, но его отсутствие ровным счётом ничего не меняло, ведь главное состояло в том, что несколько часов назад он каким-то чудесным образом открыл во мне эту способность.
Я оделась и вышла на крыльцо.
Свежий морской ветер словно умыл меня прохладным утренним воздухом и внезапно прояснил сознание.
«Я ли это?» - прошептали мои губы.
Мне стало ужасно стыдно: как это возможно, куда исчезли моя воля, принципы, мораль, в конце концов!?
Я стремительно вернулась в комнату, взяла свои вещи и быстро пошла, почти побежала, прочь от дома. Чтобы случайно не встретиться с Савелием, свернула на узкую улочку, потом – ещё на одну, поймала такси до аэропорта и первым же рейсом вернулась в Москву.
В университете мой прогул сочли связанными с недомоганием, поскольку репутация и учёба до этого были безупречными, и всё обошлось благополучно.
Прошло ещё три-четыре недели, прежде чем я поняла, что ничего не проходит бесследно, - и месяцев через восемь у меня должен родиться ребёнок.
Новость была настолько неожиданной, что мой мозг отказывался поверить в это: практически никакие ощущения не выдавали моего нового положения. Я внимательно изучала себя в зеркале, но внешних изменений тоже не находила. У меня не изменились вкусы, никакой тошноты, тяжести, – всё было, как всегда!
«Может, врач ошибся?» - недоумевала я, испытывая весьма противоречивое чувство. Нельзя сказать, чтобы его вердикт сильно огорчил меня. Но и радость от предполагаемого материнства ещё не успела наполнить моё сердце.
Я подумала, что никакого плохого диагноза мне не поставили, время в любом случае есть, и очень скоро я сама во всём разберусь.
Ещё через пару недель я убедилась, что врач не ошибся: незаметно округлялась грудь, как-то неуловимо посветлело и похорошело лицо, живот приобрёл особую чувствительность к прикосновению и новую линию формы, заметную лишь мне самой.
Впереди были госэкзамены, поиск работы, жилья, но я не сомневалась, что поступаю правильно: нас уже двое.
Одно было плохо: меня постоянно мучило раскаяние в том, что я натворила. Савелий – отец моего будущего ребёнка, а я, как беспросветная дура, струсила, сбежала, отняла их друг у друга. И ни адреса, ни фамилии – ни-че-го!.. Я не оставила шанса никому, даже себе. И теперь никогда не исправить эту ошибку.
Понимая, что бессонные ночи не на пользу моему положению, я всё же смогла убедить себя в бессмысленности своих терзаний и необходимости разумно жить дальше. Теперь я стала строго следить за своим питанием, частенько готовилась к зачётам не в библиотеке, а в скверике или университетском парке, чтобы больше бывать на свежем воздухе. Матери я ничего не сообщала, решила подождать, посмотреть, как всё сложится.
Довольно долго никто о моем положении даже не подозревал, кроме одного человека. Она подошла ко мне однажды после лекции и тихо сказала:
- Я знаю, что тебе сейчас непросто. Если понадобится помощь, зови в любое время, приду.
Её звали Юлей, но на самом деле она была Юлдуз, родом из-под Ташкента.
Во второй половине двадцатого века считалось неоспоримым достижением закончить столичный вуз, а знать русский язык престижно вдвойне. Огромная страна нуждалась в грамотных специалистах, тем более, в отдалённых от центра республиках, в сёлах и кишлаках, поэтому Юлдуз и рискнула. И оказалось – не зря.
Она выросла в многодетной узбекской семье, и самый младший брат был моложе её на 12 лет. Поэтому Юлдуз безошибочно вычислила моё положение.
Впервые в жизни я глубоко осознала, что такое удача. Мы подружились. Оказалось, что Юлдуз в переводе обозначает звёздочка. Так и было – она словно указала мне дальнейший путь своей дружбой. Январскую сессию я сдала досрочно, а в феврале родился Аркаша.
Каким замечательным младенцем он рос: спокойным, весёлым, прехорошеньким! Он громко требовал свою порцию молока, активно кушал, крепко спал, весело «агукал» – всё в своё время. Аркаша дружелюбно позволял себя нянчить всем, кто этого хотел, а в симпатичных няньках-студентках недостатка не было, и у меня не возникло особых затруднений, когда подошло время выпускных экзаменов. Более того, сложилась некая негласная очередь из желающих погулять с моим малышом в скверике перед общежитием.
Юлдуз ревностно отслеживала претендентов, словно не я, а она была матерью этому карапузу.
На кафедре тоже не остались равнодушными к моему положению. Никто не осудил меня в рождении ребёнка вне брака, хотя в те годы подобные случаи вызывали общественное порицание. Мало того, что деканат выделил нам отдельную комнату в общежитии, так ещё многие предметы удалось сдать досрочно. И за пропущенные лекции (а пропускать приходилось нередко) меня ни один преподаватель ни разу не упрекнул.
Юлдуз всегда была рядом, что называется, на подхвате, и Аркаша воспринимал её с не меньшим восторгом, чем меня.
Нельзя сказать, что всё было абсолютно безоблачно, но в целом, действительно, складывалось удачно. Наконец, защита дипломов и госэкзамены остались позади, нужно было решать вопрос с жильём и дальнейшей жизнью. И тут Юлдуз предложила:
- Надь, а поедем со мной в Ташкент? Столица наша красивая, большая - два миллиона жителей, постоянно развивается - работы всем хватит. И Аркаша будет присмотрен: моя мама полюбит его как родного, вот увидишь!
И я рискнула: собрала немногочисленные вещи и поехала в Узбекистан. Матери отправила письмо, что отъезд мой внезапный, напишу, как устроюсь, пусть не волнуются, потому что буду жить пока у Юлдуз. Я о ней домашним уже рассказывала, и даже высылала наше общее фото.
Ташкент встретил меня непривычной жарой, а семья Юлдуз – таким теплом, словно мы с Аркашей вернулись в отчий дом. К тому времени отец Юлдуз построил в городе просторный дом с большим подворьем вокруг. Он работал в госпитале ведущим травматологом. По его стопам пошли дети: Улукбек, старше Юлдуз на четыре года, заведовал хирургическим отделением, и Гульнара, на два года моложе её – работала медсестрой там же. Младшие братья и сёстры моей подруги отличались трудолюбием и постоянной занятостью в хлопотах по хозяйству, в заботе о малышах. Я могла не сомневаться, что Аркаша не останется без присмотра, пока мне придётся подыскивать для себя работу. Но повезло и в этом. Шухрат Джамалович, дядя Юлдуз, был редактором известной ташкентской газеты. Именно под его руководством и началась моя активная профессиональная деятельность. Время словно понеслось вскачь.
Продолжение:
http://www.proza.ru/2016/12/18/1810