Марта

Валерий Бережинский
               
      





                Об авторе.


Писать об авторе не просто.  Не простой, сложный тип личности.
Он, во-первых, бродяга. В хорошем, позитивном смысле этого слова. Всю свою жизнь бродил по тайге Якутии, сплавлялся на плотах и байдарках по горным рекам, участвовал в альпинистских восхождениях в горах Кавказа, Тянь-Шаня. В Крыму на скалах Фороса и Судака, «дружил» с веревками и скальными крючьями. Увлекался парашютом. 
Парусные яхты уже много лет являются его «философским домом». Экспедиции в Атлантике, Тихом океане. Таиланд и Сейшельские острова.  Норвегия и Галапагос.
 В 2013 году Валерий приобретает в Гватемале старенькую парусную лодку и идет на ней вокруг Света. Он жил на лодке стоя на якоре в водах Гондураса. Питался тем, что мог поймать на рифе. В Мексике затем в США его переполняют приключения, которые к радости заканчиваются удачливо. Осуществить кругосветку помешает война, начавшаяся в 2014 году у него на родине в Украине.
Он возвращается на Родину. Что бы разделить судьбу своей страны.
Всеми своими увлечениями он живет серьезно, с полной отдачей.
Валерий Бережинский – писатель. Пишет давно и с любовью. Писал статьи для журналов.  Публиковался в газетах. Его стиль написания — это стиль журналиста.
 В «горячем» для страны 2014ом году Валерий с группой репортеров побывал на войне. Он теперь не по рассказанному кем-то знает, что такое свист пули снайпера, ночевка в погребе и взрывы мин. 
Впрочем, военная тема не легла на бумагу. Не любит автор писать в художественном жанре о войне.
Некоторые его произведения, такие как роман «МАРТА» , это продукт его экзистенциального проявления. Они написаны в стиле необычном для его «пера», но читаются так же легко, как и его рассказы. Все сюжеты взяты им из его жизни.
Валерий жил в Мгарском монастыре, где «послушенствовал» некоторое время. Там же и зарождался сюжет «Пути Господни»
По мотивам романа «МАРТА» осуществляется экранизация многосерийным сериалом. Валерий работает с известной студией WRS г. Москва. Сценарист А. Тигай. 
Говорят, «притяжение» мечты очевидно, хотя и недоказуемое. Валерий притягивает к себе необычные сюжеты жизни.
роман «МАРТА» написан им под впечатлением от рассказа попутчицы. Он принимал участие в строительстве БАМа. Работал водителем большегрузных автомобилей. То, что он услышал от Марты, своей попутчицы, было не совсем то, о чем он напишет в повести. Много историй там собраны и написаны по мотивам. И, конечно же, присутствует его авторский сюжет, который только его.
Рассказ «Времени нет» написан под впечатлением пережитого автором.  Он действительно заблудился в таежном лесу и вышел к избе, в которой жили баба с дедом. Все было, как в сказке.
Прожив у них в гостях несколько дней, Валерий записал сюжет. Написан он, как мне кажется, очень качественно в литературном смысле. Охарактеризовать жителей лесной избушки и увидеть их жизнь именно таким философским «глазом» мог только автор в своем необычном восприятии сюжета.
Валерий в зрелом возрасте поступает в Университет и оканчивает магистратуру по психологии.  Пишет работу касающуюся экстремальных видов деятельности.
Книга Валерия Бережинского читается легко и быстро.  И это не потому, что он мой друг, чем я дорожу.  Впрочем, читатель сможет легко убедиться в этом, прочитав хотя бы одну главу из той книги.
 
Николай Клименко. Писатель. Член союза писателей России.


 
                От автора

Обращаясь к читателям, я надеюсь на их снисходительное отношение к моему письму и моей скромной личности.
Как-то зашел к товарищу, принес рассказ. Он почитал и сказал: – «Это голос эроса, но идет из печенки!»  После этого я понял, что можно издаваться. Мой товарищ занимается психоанализом, и только ему известно, откуда берется то, что вы прочтете в этой книге.

История, которую я описываю в повести «МАРТА», покажется не совсем правдоподобной. особенно по прошествии столь многих лет.  Но тем ни менее ее рассказала мне попутчица по имени Марта.
 Я написал эту повесть пересказывая повествование своим языком, впрочем, близким к слову рассказчика.  Времени у нас в дороге было предостаточно, а как известно дорожные знакомства, бывают самыми неожиданными, рассказы откровенными.  Я думаю, Марте нужно было выговорить все то, что она несла в себе долго и тяжело. Так же использовал ее дневник.  Тетрадь, которую Марта по забывчивости оставила у меня в машине.
 

                МАРТА
               
                повесть
         
                Валерий   Бережинский






               



               

                Глава 1.

               

                Попутчица

Дверь отворилась, и в проеме двери показалась она. На первый взгляд, ей было больше двадцати, но меньше тридцати. Брюнетка, немного выше среднего роста, короткая стрижка, крепкая грудь и высокая шея, открытый для общения характер.  Во всем в ней виделась молодость и бодрость.  Она немного щурилась, когда смотрела мне глаза, как будто смотрела в ружейный прицел. От такого пристального взгляда, чувствуешь себя незащищенным и растерянным.
В общем, если и не красавица, то очень привлекательная девушка. Перед такими мужики обычно пускают слюну и совершают всевозможные глупости.
Лицо ее и глаза отражало характер комиссара бронепоезда, что как я в дальнейшем понял из ее рассказа, было недалеко от правды.
Резкие линии лица, острые характерные глаза – все это говорило о человеке незаурядной судьбы.
– Привет, милый – это типичное обращение попутчиц дальнобойщиков. – До Алдана подбросишь?
Она смотрела неотрывно мне в глаза. Взгляд сильный и властный. Немного усталый и равнодушный.
– Садись, мне по пути. В Якутск рулю – я поймал себя на мысли, что с этой попутчицей не соскучусь.  Дело в том, что в пути запланирована ночевка. Стоянка для ночевки дальнобойщиков, организованная за двести километров до Алдана  представляющая собою площадку, находящуюся на обочине дороги метрах в двадцати.
Шофёры ставили машины в ряд, жгли костры, готовили ужин. При этом напивались до чертиков! Однажды я наблюдал, как двери кабины ГАЗ-66 открылись, и оттуда выпал водитель головой в низ. Пили все и много. Женщины на таких ночевках были порохом в водочном костре страстей.
Но до ночевки нам предстоял день длинной и нелегкой дороги.
Девушка закрыла с силой дверцу грузовика, и я нажал на газ.
– Меня зовут Марта. Она взяла инициативу знакомства в свои руки.
Я не сомневался в том, что имя ее просто обязано было быть необычным.
– Марта, потому что родилась в марте месяце?
В моих устах это прозвучало как неумелая шутка. Марта посмотрела на меня внимательно, неторопливо достала из рюкзака портсигар. Мужикам я, как правило, запрещал дымить в кабине. Но этот случай, я тогда считал, был исключением из моих правил.
– Почему Марта?  Она затянулась папиросой. – Потому, что отец был немецким коммунистом. В войну пытался воевать на стороне советских. Выслали в Сибирь. На Алтай. Плоты рубил. Бригадир, ударник. Да и там не пришлось долго побыть.
– Неужели куда подальше сослали? – я искренне удивлялся, так как Алтайские ГУЛАГи славились своей жестокостью.
– Да, сослали... На небеса, – она вздохнула и закашляла в кулак. «Беломорканал», папиросы были крепкими даже для мужиков.
– Ты немка? 
– Отец немец. Мама местная, Катунская. Там отец отбывал ссылку. Работала родительница в зоне по хозчасти. В лагере строгость была. Сам понимаешь, тюрьма! Но так случилось, что отец был хорошим врачом. Еще там, в Германии, он был главным в какой - то престижной больничке. Жил и работал в Берлине. И как он этим коммунизмом заболел?!
Она разочарованно покачала головой. При этом взгляд ее смотрел куда-то в неопределенность. Наверное, в прошлое, то далекое послевоенное время.
– Так вот. В лагере у их начальника случился приступ. Что-то с головой. Частичный паралич и все такое. Напился начальник этот до «мутных чертиков», сел на унитаз и заснул. Да так и свалился на пол во сне и говне. Головой обо что-то ударился, вот тебе и паралич.
Начальству в область доложили, что, мол, нападение диверсантов. Откуда они там? Из Китая, что ли? Ну и лежит этот начальничек без движений в параличе своем. Врач лагерный из арестантов. Стоматологом был в миру. До области далеко. Вот тут отец и понадобился.
 От лесных работ его освободили. Так он этого мудилу за три дня к жизни привел. Но ноги ему больными оставил. Отец умным был. В лагере его приставили выхаживать начальника.  Лекарств не было. Отец приноровился травами лечить.
У местного знахаря-шамана все расспрашивал, учился лечить без таблеток. Его с конвоиром отпускали в горы. Там он с этим шаманом травы собирал.
Мать в конторе заведовала бухгалтерией. У нее кладовка была. Вот там я и зачлась, – Марта докурила папиросу.
– Ты то откуда все это знаешь? – засомневался я в правдивости ее рассказа.
– Так дед мне все прошлое рода моего рассказывал. Ты, что идейный? – посмотрела на меня прищурившись. – По путевке, наверное, от комсомола приехал сюда?
Я усмехнулся, но промолчал. Идейных «товарищей» на БАМе я не видел. И сам таким, конечно же, не был. В комсомол приняли за два часа до отправки в ряды советской Армии. Такая обязанность была. Я подозревал, что Марта не местная и в наших краях временно.
– Так и есть, ковбой. С Алтая я. Здесь, у вас, якутов, всего неделю провела. Зачем приехала? Да замучил телик этим
БАМом. Решила сама посмотреть, что это за конь такой.
– Посмотрела? – спрашиваю.
– Да, посмотрела, все то же, что и везде. Работать, жрать, туалет ходить! Водку пить, девок любить, пороги рыгать. Насмотрелась!
Но тогда я не поверил ей. Было у меня чувство. Врет, не за этим сюда приезжала. Такие привыкли дело делать, а смотрины – это не для них. Но какое мое дело? Рули-пыли, что я и делал.
– Чем, спрашиваю, занимаешься у себя на Алтае?
– Да я говорит, – на реке работаю.
Нам с моей попутчицей предстоял долгий путь. Много интересного я услышал от Марты.  Но когда мы расстались с ней, за спинкой пассажирского сидения оказался забытый девушкой пакет.  В нем были какие-то малозначащие вещи.  Но также там была разлинованная тетрадь.  Толстая и мягкая от частого использования.
Возможности вернуть вещи моей попутчице уже не было, так как я успел проехать пару сотен километров прежде, чем обнаружил забытые вещи Марты.
Собственно, почти все, что было в дневнике, Марта мне рассказала в дороге.  Почти все, кроме рассказа о охоте на «зверя».
По прошествии многих лет я снова обнаружил дневник моей попутчицы в непотребных мне вещах, которые собирался выбросить в канун Нового Года.  Воспоминания от той встречи и прочитанного когда-то в юности дневника, навеяли мне идею написания этой повести.   



               
               



                ДНЕВНИК МАРТЫ


               


                НАЧАЛО.

Марта никогда не видела своего отца, да и образ матери стала забывать. Она росла в промысловой охот - хозяйственной артели.  Жила у деда, которого все звали Никодимом.
Он ей был и за отца, и за мать. Марте очень хотелось, чтобы Никодим был ее родным дедом. И поэтому через время она перестала помнить о своем родстве.
Никодима Марта звала просто дедом. В раннем детстве спала на печи, рядом с Никодимом. А когда подросла определилась в малой комнатке с окошком в которое не то, что голова, два кулака не протиснутся.
                Дед Никодим.
Дед приходился другом юности матери Марты, вот он и взял девочку, после смерти своей подруги о которой очевидно хранил теплые воспоминания. А еще потому, что своих детей Бог Никодиму не дал. Жена померла, прожив с ним шесть лет и дед жил в одиночестве. Жил делами артели, промышлял зверя, управлялся по хозяйственной части. Но когда у него прижилась Марта, все больше оставался в поселке, по делам артели охот хозяйства.
Первый выход в тайгу на охоту случился у Марты, когда ей исполнилось десять лет. Никодим учил ее ходить в тайге. Оказалось, что это целая наука.  Как ставить ногу, как наступать неслышно для зверя.
Разжечь костер и приготовить еду, так же наука. Потом ночевка в тайге. Она запомнится Марте на всю ее жизнь.
Дед учил разжечь нодью, положив два бревна и разведя между ними огонь.
Марта ждала, когда Никодим даст ей ружье, но тот говорил
 — В охоте ружье не самое большое дело! Научись стоять, ходить, жить в тайге.  А палить из «руж-жа», эт всяк может.
Заряжать патроны и снаряжать походный мешок, Марта научилась так ловко, что иногда Никодим просил ее набить его патронташ и собрать мешок.
Когда Марте исполнилось тринадцать, Никодиму сталось первое недомогание и какая-то непонятая им болезнь.  Слабли руки, не чувствовал он силы в ногах. Тогда ему было за семьдесят, но сколько точно Никодим не знал. Документы ему выдал сельсовет.  Родители на тот момент померли, и председатель написал цифру в графе возраста исходя из внешнего вида молодого тогда Никодима.
На охоту Марта ходила с мужиками из артели. Варила им еду, ухаживала за печкой и хозяйством в зимовьях далеко от поселка.
Когда исполнилось Марте пятнадцать, дед начал слепнуть.  Но тогда он еще видел глазами, а вот ружье уже стало ему не нужным. Вот и подарил его Никодим внучке. Так он ее называл, и уже все в поселке забыли, что она была ему не родная.
Когда Марта подросла и ей исполнился семнадцатый год, записалась она в промысловики.
На охоту ходила не хуже, чем мужик какой.  Белку била в глаз. Песца промышляла капканом. Но далеко в тайгу не ходила. Не отпускал ее начальник артели.
Только когда исполнилось Марте восемнадцать, не стало ей запрета.   
Охотные угодья расписаны были по участкам. Марте определили наилучший. Далеко ходить не надо. И зверя там достаточно. Любили ее мужики. За дочку почитали кто постарше.  Кто моложе украдкой посматривали в ее сторону и тут же отводили взгляд. Что бы не смутить девицу и самому не конфузится.
Марта была безразлична к неумелым ухаживаниям и имела только одно большое желание.  Ей желалась винтовка с оптикой. Желательно трофейной, непременно цейсовской.  Такая была только у четырех в их артели. И еще была такая у председателя, который все реже выходил в тайгу. Бумажная работа, хозяйство и снабжение артели отняли у хорошего охотника все его время.
Вот и решил председатель подарить Марте свой карабин с цейсовским прицелом. Это было большое событие в жизни Марты.  Его можно было сравнить только с зимней охотой, когда мужики пошли на медведя — шатуна и взяли ее с собою.
               
                Фактория

Никодим сидел во дворе и точил нож. Это было одно из любимых его занятий.  Мороз отступил и зимний день был приятен присутствием на воздухе.
- Марта, что народ бает? Брешут, что зверь ушел за реку?  Марта вернулась с собрания артели и села на завалинке рядом с дедом.
-Да нет. Чего уж там брехать то. Ушел зверь за реку, ушел. 
Посидели помолчали. В тех местах речи говорит народ неспешно, обстоятельно.
- И чего решили то? Никодим продолжил водить лезвием по точилу.  Глаза его уже совсем ослабли, и он щурился, пытаясь рассмотреть то, что держал в руке.
- Решили выдвигаться на дальние рубежи. За Лысую гору. Я дед, попрошу нашего Матвея, что бы мне свою зимушку на промысел отдал.
Никодим положил нож на тряпку, поправил ушанку и принялся крутить самокрутку.
- Эк ты на председательскую «зимуху» то глаз положила! Не жирно тебе будет?
 Марта придвинулась к деду поближе и положила голову на его плече.
-Деда, ну ему то она зачем? Он же теперь адми-ни-стратор! Многозначительно растянула Марта. - Да и сам он, думаю не против.  Так и сказал, что отдаст «зимуху» в артель на пользование.
- Тебе. Что ль отдаст? Никодим хмыкнул и чиркнул спичкой по коробку.
-Ну хоть и мне. Я еще не просила. Сегодня пойду к Матвею.  А что, мужик он видный, не старый еще. Карабин мне подарил.  А зимушку в пользу не даст? Деда, может ты пойдешь со мною? Марта взяла деда под руку и придвинулась, обняв его плечи.
-Э-э! Стрекоза ты стрекоза! Дед махнул рукою и затянулся папиросой.
Марта, как и говорила Никодиму пошла к председателю на разговор. Очень ей хотелось выйти на промысел в заимку Матвея. Это была одна из лучших зимовий в их артели. Соорудили ее давно и добротно. Строили из лиственницы, в месте где зверя всегда было в достатке.  С одной стороны, речка с другой перевал в хребте горном.
Матвей был мужиком статным с плечами саженными, крепкими кулаками и добрым сердцем.
Промысловик охотный имел как правило непростой крутой характер. И предводителя над собою выбирали с авторитетом и крепким кулаком.
Матвей прославился тем что, когда рыжего Федьку медведь на зимовье заломил, тот две недели в тайге выслеживал косолапого.  Шатуном таких медведей зовут.  Тот который не спит зимою, а бродит по тайге. Косолапый если человечины испробовал, становится самым опасным зверем.  Он не бежит от человека, а ищет с ним встречи. Становится хитрым и осторожным. Такого шатуна Матвей выследил и завалил.  Сам, без товарищей и не объявляя о том никому.
Но в тайге секрет утаить сложно. После того случая Матвей стал авторитетом и когда возник вопрос выборов председателя, руки подняли все артельные мужики и бабы. 
Марта толкнула от себя дверь и вошла в комнату, которую народ прозвал «фактория». Это был кабинет Матвея, председателя охотничьей артели. Кабинет этот представлял собою небольшую комнату, заваленную охотным барахлом. Вдоль стен висели веревки, снегоступы. На полу лежали мешки, лыжи, стояли картонные коробки.  Посреди комнаты как айсберг среди всего этого хлама возвышался председательский стол. Он был завален бумагами, папками и прочей канцелярией.
Посреди стола стояла пишущая машинка, на которой председатель пытался печатать указательным пальцем.
- Марта! Заходи дорогая, заходи.  Ну хоть ты мне поможешь с этой бюрократской заразой. Эту стучалку, Матвей показывал пальцем на механизм, я ненавижу всеми пределами своей души! Настучи приказ по артели. Помогай мне красавица!
Тетка Клавдия, что была помощницей у председателя выдавала замуж дочку, поэтому взяла отгул.
Марта решила воспользоваться моментом.
- Матвей Федотыч, давай услуга за услугу. Я тебе, ты мне.
- Вона чего ты! Торгашка что ли!? Матвей оторвался от машинки и откинулся на стуле. Пристально с прищуром посмотрел на Марту. - Ну чего там у тебя?
- Дядь Матвей, я давно уже с мужиками в тайгу хожу.
Матвей еще пристальнее всмотрелся в глаза Марте.
-Ну!?
- Так вот хочу одна пойти.
- Так ты ж ходишь, белку бьешь. Недавно порадовала, хорошо набила.
- Я хочу к перевалу за реку. Марта села на табурет и положила локти на стол придвинувшись доверительно к председателю.
- Дай мне твою зимушку. Я на песца капкан хочу ставить. Она сказала это как выпалила из того карабина, что недавно Матвей подарил артелевской любимице.
- Ого ты хватила! Председатель неспешно полез в карман, вытащил оттуда кисет, вышитый Клавдией и начал крутить самокрут.
Матвей так всегда делал, когда нужно было взять паузу и поразмышлять.
Марта знала об этом и прибодрилась, так как если сразу не отказал, то значит есть надежда, что даст согласие.
- Ну положим на мою зимуху глаз положил Клим. Может ты с ним на пару?
- Матвей Федотыч! Марта укоризненно протянула и отпрянула от стола. - Ну ты же знаешь… Она намекала на неугодные ей ухаживания Клима.
- Ну да, знаю. А чего. Парень он ладный, хоть и женатый. При этом Матвей усмехнулся в бороду.
Помолчали.  Пауза вышла неуютная и гнетущая.  Марта уже хотела уходить, но председатель вдруг хлопнул ладонью по столу
- Вот тебе приказ, напечатай и что бы сегодня же на доску прицепила.  А я подумаю.
Марта вскочила из-за стола и обняла за шею сидящего председателя.
- Ну - ну! Я тебе еще ничего не обещал! 
Матвей пытался освободиться от объятий, но Марта уже предчувствовала как снег скрепит под ее широкими лыжами.  Она села за стол и принялась печать. А Матвей вышел во двор и направился к дому Марты. Он хотел посоветоваться с ее дедом, с которым исходил всю тайгу. Дед был непререкаемым авторитетом у Матвея. Он как-то спас его от лютой смерти, когда тот замерзал в тайге сломав себе ногу.  Да и не только поэтому. Просто Дед был всеобщим поселковым любимцем. 

                Промысел

Приготовляли к выходу Марту долго. Помогали все, кто в артели посвободнее был. Капканы, снегоступы, лыжи, патроны. Тяжелый рюкзак. Килограммов двадцать, да волокуша на поводьях за спиною еще под тридцать.  Собаку Марта не брала. От нее только шум да вонь. Зверь зимою далеко чует.
Рано утром с рассветом вышла в путь. Шла тяжело. Потом прошибло всю. Но это и хорошо. Если пот пошел, организм приноровился к тяжелой работе. Когда пота нет, плохо дело. Надо или груз убавить, или темп хода снизить. Шла Марта весь день. Раз только присела. Перекусила медвежьей печенкой. Силы, говорят, придает. На ночь нашла сугроб по более.  Так ее дед учил, разгребла аккуратно. Лапника туда наложила и засыпала сверху снегом.
Получилась берлога. Ну, как медвежья, не хуже. Через час лежания в спальнике становиться тепло. А чтоб страха ночью не случилось, винтовку рядом заряженную положила. Пусть только кто сунется! Никого не боялась Марта. Да и кто мог потревожить? Медведь-шатун, это редкость большая. Все бы в артели знали о нем. Волки? Эти могут, да только сразу не атакуют. Будут долго стоять, присматриваться, принюхиваться.
Сон у Марты чуткий, осторожный был. Просыпалась она через немного времени и прислушивалась, принюхивалась.  Все равно как зверь какой.
Проснулась утром. Темно еще было, но свет уже начал опускаться на верхушки деревьев.


                Байанай дух тайги

И вдруг Марта увидела, как с дерева, под которым она расположилась упал маленький комок снега. Никто бы этому не придал значения. Но Марта знала, просто так снег не падает. Не делая никаких движений руками, она подняла глаза на ветки дерева. 
То, что увидели глаза девушки, наверное заставили бы впасть в испуг многих мужиков.  Но не ее. Карабин лежал у ноги, на поясе висел нож, откованный из прочной стали и наточенный дедом.
В пяти метрах над Мартой укрывшись за густым лапником лиственницы на девушку смотрели глаза. Это была крупная взрослая рысь. Она лежала на ветке и внимательно смотрела вниз на Марту. Все ее тело было мягко разложено на ветке и не готово к прыжку. Она просто лежала и наблюдала.
Марта не двинула ни ногой, ни рукой. Она сидела на заваленном дереве и смотрела рыси в глаза. В голове не было никакой мысли, в сердце не было страха.
И вдруг она вспомнила сказку Киплинга, которую читала в детстве. «Мы с тобой одной крови.  Ты и я»
Дед Никодим много рассказывал внучке историй про дух тайги, которого местные называют Байанай.  Этот дух вселяется в разных зверей. Но чаща всего он принимает облик рыси.
Губы Марты прошептали — Мы с тобой одной крови… Сколько времени они смотрели глаза в глаза, она не знала.  Но смотря в зеленые глаза лесной кошки, Марта ощутила какое-то чувство симпатии к этому сильному и мягкому зверю.
Вот он дух тайги, хозяин добрый для тех, кто любит и осторожно относится к его царству.
Рысь развернулась всем телом и спрыгнула с дерева в противоположную от Марты сторону. Не спеша мягко ступая на снежный наст, кошка пошла за деревья. Через пять метров остановилась.  Повернула голову и долго смотрела на Марту через плечо, как бы говоря — Я тебе не враг и ты меня помни. Потом так же не торопясь удалилась.
Костер Марта быстро разожгла. Это искусство в поселке каждый с малолетства знает. Ягеля сухого на низ. На него сушняк шалашиком. Всегда с одной спички разжигала. Льда нарубила в ручье. Тот промерз до камней.
Чай, он сильный напиток! А еще корешок дед ей дал. Золотым называется. Бодрость от него и сила. До зимовья Марта дошла засветло. Издали увидела избушку у ручья.
Из леса выходить не спешила. Присматривалась к зимовью. Мало ли, что! В тайге самый опасный зверь, это человек. Так ее Никодим учил. Никого, говорит не бойся, только бойся человека в тайге.  Пока не поняла от куда он и кто он, ружье на чеку не ставь.
Марта втягивала в себя воздух принюхиваясь и ей показалось, что пахнет дымом. Приладив к плечу карабин всматривалась в оптику. Но ничего подозрительного не было заметно.
Свет дня начал понемногу меркнуть и Марта решилась подойти поближе к зимовью. Дым она чувствовала уже явно и перебирала в голове, кто бы это мог быть. Всех она знала, кто вышел на промысел, но никто в ее стороне не промышлял.  Из поселковых точно сюда никто не придет, а кроме них кто?  Соседний поселок в двухстах километрах, и никто оттуда сюда не доберется.  Еще там зона есть, но до нее как до того поселка, так же не близко.
Кто же это может быть? Так размышляла Марта подбираясь осторожно к двери. Она уже заметила следы на снегу.  Вокруг избы весь снег был истоптан.  По тем следам Марта определила, что они принадлежат одному человеку.  След большой, похожий на армейский сапог.
Свой карабин охотница держала на изготовке, прижимая пальцем спусковой крючок.   На душе тревога, ноги предательски становятся слабыми.
Кто же это может быть?
 
Неужели беглый? Случается, бегут. Да куда в тайге спрячешься? Это же не город. Последний раз, лет пять тому, сбежали трое. До Бийска верст с восемьсот. Они туда и топали. Бежали на лесоповале. Рубили там плоты. Вода летом холодная, долго в ней не высидишь. Река бешеная, пороги да перекаты. Территория, где лес рубят, окружена конвоем. Внизу, по течению, пост конвоя.
Так эти зеки что придумали. Срубили плотик малый, для троих. Положили туда чучела из телогреек. И пустили вниз по течению. А сами залезли на деревья. На самый верх. В листве укрыться можно так, что и собака не найдет.
Через несколько минут после того, как пустили плот с чучелами, раздались автоматные очереди. Река широкая, да с норовом. Плот в валах водных ныряет, сразу и не поймешь, что там.  Да и далеко до плота от стрелков.
Тревога! Всех заключенных сразу же построили, пересчитали. Троих нет. Понятно, где они. Зеков в машину и в бараки, под охрану. Когда плот выловили на плесе ниже по течению, часов пять прошло. Беглецы далеко были. Все равно нашли.
Те далеко ушли. Никуда они не заходили. Ни в поселки, ни в зимовья. Шли по компасу. Напрямик в Бийск.
Когда продукты закончились, ели ягоду, мох. Когда от ягоды пухнуть начали, двое убили третьего. Для того его и брали. Убили и съели. Распространенный лагерный вариант среди зеков -бегунов. 
Марта боялась зеков, которыми в детстве пугали детей в их промысловом поселке.
Но вечер наступал, и полянка вокруг избы погружалась в темень. Внутри избы зажгли лучину и слабые полоски света пробивались сквозь дверные щели.
Марта сделала глубокий вдох и с выдохом громко произнесла
- Кто в зимушке? Покажись, мы с бригадой тут на ночевку становимся!
Девушка ощутила, свою девичью сущность то, что не мужик она и страшно ей. Страх этот был естественным, таким который не разрушает, но сберегает.  Когда она с мужиками ворошили медвежью берлогу, такого страха не было.  Там она была не одна, здесь же все по-другому. Назад в тайгу ей дороги нет. Нужен отдых после тяжелого перехода.  Да и холод стал пробираться под ее одежду, что толкало Марту на решительное действие.

Но все же может там какой охотник пришлый?  Подошла к двери.
- Выйди из зимухи, мне говорить с тобой надобно! Голос Марты прозвучал неуверенно и слабо.
Но и теперь ответом ей тишина. Делать нечего, нужно открывать двери. Держа одной рукой карабин, второй взялась за ручку двери. Потянула на себя и подняла ствол.
Дохнуло теплом и горелой пихтой. На дощатых нарах в углу сидел мужик руке его топор. Волосы, стриженные под ноль. Телогрейка лагерная. Марта чуть было не нажала на курок!  Что-то удержало ее. Совсем немногое то, что сдерживало палец, который как струна нажимал спуск карабина. Было явно выше чем волнение и страх Марты. Оно было выше ее и являлось тем, что вело ее по жизни и руководило ею. 
Может быть спокойствие той фигуры в темной комнате у печки, предавала некоторое успокоение Марте.
Приглядевшись девушка увидела перед собою рослого мужика.  Волосы, стриженные под ноль, белобрысые. На нем телогрейка с номером на груди выбеленный известкой. То был тот, кого она боялась больше всего.  Беглый зек!
От неожиданности, что перед ним баба, мужик положил топор на пол и уставился на вошедшую как на приведение.
 Приведение это держало в руках карабин ствол которого был в двух метрах от его груди.
- Ты кто такая!? Ты как здесь? Мужик имел сильный спокойный баритон. Было видно, что он ожидал, что кто-то должен войти, но, чтобы баба! Да и не баба стояла перед ним. Молодая девушка, это он видел по глазам, которые проглядывались сквозь темноту, освещенную слабым светом лучины.
Марта немного попятилась и уверенно сказала, переходя на крик.
 — Не одна я здесь.  Бригадой мы будем становится на ночевку. Шибко быстро я хожу, вот первой и пришла. А ты давай, уходи от сюда от греха. Мужики придут тебя точно пристрелят!
Марта надеялась, что зек оставит ее и пойдет своей дорогой. Но тот как-то спокойно посмотрел ей в глаза, немного усмехнулся
- Ну да, мужики одну отпустили тебя в ночь. А сами не спешат. Что-то девонька не сходится у тебя. Мужик совсем успокоился и сел на нары.
Марта от злости и страха вспомнила все мужицкие ругательства и в окончании сказала со злостью
- Пристрелю! Ты мне, что тут допрос устроил! А ну давай катись отсюда. Это моя зимуха! При этом для страха потрясла карабином и прицелилась прямо в лицо зека.


 У Марты не было опыта, что делать в такой ситуации. Как быть с медведем или волком, она знала. А здесь человек живой. Он заговорил первым.
– Ты оружию свою убери, – говорил он тихо и уверенно. Голос сильный, какой бывает у людей, которым нечего терять. – Ты человека когда-ни будь убивала?
– Нет! Но медведя била! Ты только дернись!  Марта в душе желала, чтобы зек потянулся за топором или бросился в ее сторону. В безоружного мирно сидящего человека она не могла стрелять даже от сильного страха.
– Что же ты, как лагерная баба, лаешься то? Медведя, говоришь била? А ты нажми на курок. Этого никто не увидит. Тело подергается в конвульсиях пару минут. И все! И мне легче станет. И тебе не страшно будет! Ты как это - баба, а в такую даль пошла?
Марта стояла и молчала.  Уже не знала она, что ей говорить. Мужика напугать у нее не получилось, а стрелять в него она не станет.  Это она поняла, когда тот спокойно повернулся к ней спиной потянувшись за поленом для печки.
- Ты кто такой? Откуда бежал то! Марта убрала карабин от прицеливания, но держала его на изготовке обеими руками.
-





Зек заговорил тихо, но как-то очень спокойно          
 – Я Николай Николаевич Доброхотов. Тридцати пяти лет от роду, отбывающий наказание в лагере строгого режима по статье ... Бежавший два дня тому по причине сугубо личной. Завтра уйду на рассвете. Если ты не возражаешь. Позволь уж мне переночевать да отогреться, – он улыбался одними глазами, при этом ни одна мышца лица не производила никакого действия.
От этой улыбки Марте стало спокойней. Только сейчас, когда руки перестали быть тяжелыми от страха и тяжести карабина она рассмотрела беглеца. Фигура его рослая, жилистая. Видно было, что он измучен голодом. Черты лица крупные. Квадратный подбородок, полные губы. Волосы, или точнее сказать «ежик» были светлые.
Но самое главное – это его глаза. Марта, когда их увидела...  Ей стало как-то спокойней и пришло ощущение уюта избы после долгого перехода по морозной заснеженной тайги.
На нее смотрели глаза спокойные, строгие. И очень умные. Марта таких глаз ни до того, ни после того не видела.  Она села на противоположную сторону нар, осознавая, что не сможет всю ночь держать этого сильного мужика под прицелом и нужно довериться судьбе и тому, что люди называют удачей.
– Что же ты, Николай Николаевич, наделал. Тебя же найдут. Зима в тайге. Это или смерть от мороза, или от зверя. Но скорей всего – от пули солдата.
И тут Марта вспомнила отца. Его застрелил лагерный начальник, которого тот лечил. Застрелил из своего нагана, как дворовую собаку. Он, этот начальник, был не равнодушен к матери. На ноги уже стал подыматься сам. И вот как-то раз проходил он мимо кладовки. Наверное, маманя не очень сдерживала себя, любя отца. Начальник услышал охи и все понял. Там же, возле двери, и застрелил отца. Списали на попытку к побегу.
– Тебя-то как мне называть? – зек перешел к мирному разговору.
– Марта я.
Девушка вышла из избы. Передернула карабин извлекая патрон. Сняла с себя рюкзак и вытащила из него коробку с патронами. Все эти припасы спрятала под корнем поваленной сосны, разгребая снег и подняв мох. Теперь карабином она не сможет воспользоваться. Но и никто не выстрелит из него. Так как патроны надежно упрятаны. Нож у нее на поясе, если, что так просто она не даст себя в обиду.  Делать нечего, нужно делить зимовье с этим зеком.
Зимовье представляло из себя небольшой дом с одной комнатой. Ни прихожей ни каких удобств в этой избе не было. Была простая комната в длину три метра и ширину такую же.  Убранство в ней состояло из широких нар, печки и стола из неотесанных досок.
А дальше Марте жалко его как-то стало. Очевидно что-то бабье, не известное мужикам размягчило ее не простой характер. Если бы зек ее принуждал и был агрессивным, она действовала бы совсем по-иному.
Страх теперь оставил ее, и она принялась разогревать на печке обед, что несла с собой. Чай поставила греться. Выставила на стол все харчи, что были припасены на переход. 
Есть самой было как-то непривычно и неуютно, когда в одном метре от тебя сидит пусть и зек, но истощавший и голодный человек.
– Давай... ешь. Когда еще придется!  Марта видела его голодные кадыка движения. Все в этом мужике пришло в состояние жизни. Но он сдержал себя.
– Как же ты, Марта? Давай вместе.
Марта не могла притронуться к еде. Аппетит пропал совсем! Николаевич размашисто и привычно перекрестился и приступил к еде.
Верующий! Надо же подумала Марта! В артели не было церкви и крестились по праздникам только старики, да и то далеко не все. А тут зек и такое!..
– Ты за что сидишь-то, Николай Николаевич? – Марта уже поняла, что передо ней необычный зек. В середине шестидесятых годов казалось, политических зеков не было в лагерях.
Беглец доедал медвежью печень и посматривал на пластинки сала.


               

                НИКОЛАЙ.
               
Тем не менее, Николай начал рассказ. Как оказалось, он физик. И не простой рядовой ученый. Был ведущим научной группы, ответственным за очень важный проект.
Тема касалась, конечно же, военной промышленности. Что-то с бомбой связано.  Как-то случилась очередная инспекция из главка. Главному инспектирующему понравилась девушка, которая была невестой Николая. Она работала в теме с Николаем, и это был их производственный роман. Поздно вечером Коля пришел в гостиницу к инспектору. Драка была короткой и долгие месяцы больницы для обидчика.    А потом суд, и – как следствие – три года исправительных работ. Все бы ничего. Побыл бы Николаевич полгодика в ссылке, а затем за хорошее поведение...
Невеста тем временем собралась замуж за этого инспектора – обидчика Коли. Когда тот узнал, тут же сел в первый проходящий поезд и прибыл в город, где должна была состояться свадьба. Николай отбывал срок на так называемой «химии», что-то похожее на ссылку. Охраны там нет, и осужденный передвигается свободно.
Прибыв в город невесты, Коля узнает, что сегодня свадьба. У него в этом городе проживал школьный друг Вася. Он работал шофером на ассенизаторе. Николай берет пару бутылок водки, и они с Васей начали заливать Колино горе. Вася оказался слабым физически. И через два часа уснул за столом. Коля залез в машину, ключи зажигания он видел, где прячет Вася. Подъехал к первому попавшемуся на пути общественному туалету. Через десять минут цистерна была полна фекалиями. Закачка происходила быстро.  Вася на днях поставил новый мощный насос, взамен старого. Подарок первого секретаря райкома партии. У того был частный дом и частный туалет.
Как только цистерна наполнилась «добром», Коля направил свой «танк» во вражеский стан. Тогда было лето. Окна нараспашку. Гости сидели за длинным столом в доме, так как недавно прошел дождь. Кто-то желал чего-то молодым, кричали «горько!»
Шланг был длинным. На выкачку насос качал еще быстрее. Две с половиной тонны дерьма расплылось по дому высотой в пол метра.
Ну, а дальше уже привычная схема. Драка. Коля в бывшем мастер спорта в полутяжелом весе. Пятеро в больнице. Суд приговорил Николая к шести годам общего режима.
 Не очень строго. Судья – мужчина, от которого ушла жена.
Через год отсидки в одном из украинских городов, Коля бежит. Прибывает в город где живет невеста. Там его и арестовали. Две судимости. Два побега. Третья – десять лет строгого режима.
Судья была женщина. От мужа она ушла, тот был пьяница и дебошир. На суде Коля вел себя спокойно. На все вопросы демонстративно отвечал молчанием.
Отправили на Алтай. Бывший ГУЛАГ. Лесоповал, колючая проволока.
На зоне Николая уважали. Он стал веровать в Бога, несмотря на издевки зеков. После драки с паханом у Коли было мало шансов выжить. Ночью к нему подступили человек пять.
Николаевич был готов к последнему бою. С собою у него была заточка. Он ударил первым. После того, как прибежала охрана, на полу остались лежать трое. Среди них Коля. Но он выжил. Те двое нет. Тюремная больница, затем карцер, снова суд. И снова он молчит. Ему добавили еще семь лет. На зоне он теперь авторитет. Его никто не может трогать даже пальцем. Он может даже не работать. Но ему это не нужно.  Все надоело Николаю. И лагерь, и его распорядок, и лесоповал. И он решает бежать снова. Пусть будет расстрел, но так жить он не будет. Не для этого он создан.
На дворе зима. Нужно ждать весны. Зимою побег равен самоубийству. Холод, а главное – следы.
Невозможно скрыться незамеченным. Только не для Николая. Ему уже сорок. И жизнь в лагере теряет всякий смысл. У него нет плана. Но он знает точно, план придет сам собою. Надо только верить в это. Сильно верить.


Николай рассказывал свою историю Марте, а та поймала себя на мысли, что ей уже совсем не страшно. Наверное, даже появилось чувство жалости к этому сильному и неудачливому человеку. Какая же незавидная судьба! Его сила была какой-то внутренней. Сугубо мужской. У баб, такой нет и Марта это знала точно. Ей подумалось, что именно за это мужиков бабы и любят .
Николай продолжал свой рассказ.
Бежал он из лагеря совсем не оригинально. Хозчасть грузила матрацы на полуторку. Нужно было вывезти из зоны и перевезти их в гарнизон. Это недалеко, в трех километрах. При загрузке обязательно присутствует охранник. Он считает загружающих, записывает их номера.  План возник неожиданно, как только появился наряд на работу.
Пятеро зеков должны были грузить машину. В том числе и Николай. Когда работа началась, в соседнем помещении запахло жареной картошкой. Там была офицерская кухня.
Охранник пошел на запах горячего. Это было естественно и предсказуемо.
В это время Николаевич прячется между матрацев. Его подменяет дружок, который стоял у двери и ждал удобного момента.
Фуфайками они меняются. В конце работы сытый охранник считает грузчиков. Пятеро, все правильно. Номера совпадают. Машина движется к проходной. Николай обсыпает себя махоркой. Собаки, которых подводят к каждой машине, его не чуют.
Машина выезжает за территорию зоны и движется по направлению к трассе. За поселком нужно тихо спрыгнуть с борта и двигаться по ручью в тайгу. Карту Николай перерисовал давно, как только попал на зону. Ручей вел к зимовью. А дальше нужно перевалить через перевал. Там искать не станут. Идти придется долго. В зимовье, если повезет, он раздобудет топор и еду. На угодьях охотников раздобудет капканы. За перевалом срубит зимовье. До весны недалеко, капканы прокормят. Да и петли можно ставить на куропаток. А по теплу прожить совсем не проблема. В ручьях рыба. Силки будет ставить на птицу. Ягода и грибы дополнят рацион. Годик продержаться, а там и в город идти можно.
Все шло по плану. Грузовик выехал за ворота зоны. На повороте Николай спрыгивает с машины. С собой у него припасены продукты на три дня, спички, соль. Двое суток идет по руслу ручья. На вечерней поверке обнаружится пропажа. Поисковые группы пойдут по направлению к Бийску. Но когда его там не найдут, будут искать в радиусе ста верст. В зимовку на ручье обязательно придут. Только его там уже не будет. Таким был план.
То, что в зимовке кто-то будет, он мог предполагать. Но чтобы баба?! Этого не было в его планах.


Марта слушала его рассказ. В ней росла симпатия к этому человеку. Совсем не страшный он, этот зек Николай.  Наверное, отец был таким же. Умным и сильным. А еще Николай был добродушен. Это понятно было даже по его тембру голоса.
– Что же я?! Совсем забыла. Марта начала распаковывать рюкзак. - Мне мужики спирта маленько дали. Для особого, говорят, случая. Вот случай особый! Тут другой причины и не ищи.
Она достала из вещмешка флягу с прозрачной жидкостью. Граммов двести. Сама никогда до этого случая не пила. Беглец совсем растерялся.
– Надо же! Только час тому чуть не пристрелила... А теперь вот праздник какой. Спасибо, Марта!
Он часто говорил такие непривычные для уха Марты слова. Спасибо, пожалуйста. Сразу видно – образованный, городской! В артели так никто не говорит. Приятно было Марте слышать все эти неслыханные доселе слова.
Они выпили. У девушки жидкость блестела на донышке, совсем немного, для компании.  Спирт обжег горло Марты. Огонь опускался ниже, обжигая грудь, живот и остановился в ногах. Те отозвались какой – то слабостью.
Николай перекрестился и выдохнул, опрокидывая в себя то, что было налито в помятой видавшей виды кружке.
- Ой как хорошо то! И прям праздник.
– Когда уходить будешь? Спросила Марта и подумала, что почему-то хотелось, чтобы он пожил в зимушке. Поохотничал с ней.  Она бы научила его ставить капканы и ходить на снегоступах.
– Завтра. На рассвете, Марта, оставлю тебя. А то   конвой еще по следу придет. Сейчас они уже ищут меня. 
Марта неожиданно для себя предложила ему остаться. А когда конвой придет, нужно будет схорониться. Она бы их отослала, а он потом жил бы без страха.
– Нет, Марта! Не будет того. Они тебе не поверят. Все перероют здесь и если меня найдут худо тебе будет.
 Ночью поднялся ветер.
– Это хорошо! Следы заметает, – Николай подбросил дров в печку.
– Что, Марта? Спать нужно, завтра день тяжелый!
Лежанка сделана из не строганых досок. На них тряпья разного, вместо матраца. Лежак один. Матвей здесь для себя строил. А он всегда один ходил.  От печки отсвечивали полоски света.
– Да ты меня не бойся! Ты, конечно, девка ладная. И для любого мужика желанная. Только я не трону тебя.
Марта молчала. Теперь она уже не знала, хочет ли того, чтобы он не тронул ее. По телу пробегала теплая и тревожная волна. Она не знала такого ощущения и ей подумалось, что это от принятия спирта.
Николай лег под стенку. Сверху укрылся фуфайкой. В избе было тепло. Дров Матвей заготовил достаточно.   
Марта стянула через голову свитер. Сбросила с ног ватные штаны. На ней был тренировочный шерстяной костюм. Николай отвернулся к стене.
Бедненький! – подумала Марта. – Надо же, давно бабы не видел, наверное. Захотелось ей прикоснуться к его белесому ежику, пожалеть мужика.
Никогда еще в своей жизни Марта с мужиком рядом не лежала. Было с  Тимофеечем, на охоте.  Так тому седьмой десяток шел. Это не в счет. А чтоб так, с молодым, сильным...
Марта лежала тихо. Спать - куда там, ни в одном глазу! Час лежит не спит, второй идет.  Он тоже не спит. По дыханию Марта это слышала.
Она повернулась к нему лицом. Дальше... Как было и что произошло Марта плохо помнила, но только встала она утром уже женщиной, которая вошла в мир неизвестных ей до этих ощущений.
Ни тогда, ни после девушки не корила себя за ту ночь. Если бы можно было повторить ее... Все отдала бы, только с ним, с Николаем еще вот так, как тогда!
Спать они так и не спали. До утра любились. У Николая тело было крепкое, жилистое, мужицкое!  К утру за окошком пурга разыгралась. Марта ее знала хорошо. Это «низовка». Северный ветер с перевала пришел. На неделю завьюжило.
Марта оторвала свое лицо от лица Николая и шепотом спросила.
 - Куда ты пойдешь? Замерзнешь ведь. Да и солдатики по такой погоде никуда не пойдут. Сидят в своих палатках у Черного камня, небось. Ждут, когда распогодится.
Риск, а делать нечего! Пришлось Николай Николавичу остаться. Дрова есть, продуктов еще дня на два, если экономно. Это и было лучшее в жизни Марты время. Она по прошествии множества лет вспоминала. Так никогда не любилась более. С лежанки вставали только лишь воды испить, да раз в день суп готовили. Вечером чай. А в остальное время Марта проводила в объятиях любимого. Третьего дня пурга утихать стала. Николай засобирался.
– Видать тайга нам давала время... Да всякое время у Бога. Пора мне.
Марта с сожалением согласилась.   Дала своему теперь уже любимому зеку валенки, что Матвей припас для себя. Снегоступы, топор, нож.  От карабина Николай отказался решительно.
- Если погоня придет, то сразу догадаются.  Без ружья в тайге не ходят.  Не поверят тебе. Еще содействие припишут тебе.  Да и, что в артели скажешь?
Напоследок обнялись крепко. Он посмотрел в ее глаза.  Марта будет очень долго помнить этот взгляд.




               

                ПОГОНЯ

Через три часа пришла погоня. Их было трое. Два солдата и офицер.
Ввалились в избушку. Стало тесно и тревожно. Уставились на девушку в три пары глаз. Первым пришел в себя офицер.
– Ты здесь чего делаешь!? Кто такая? Где старшие?
Марта молчала. Не от страха. Не знала, что говорить. Как отвечать.
– Придут старшие... Придут! Только сейчас я одна.
Офицер не поверил: – Как одна! Зачем одна!?
Они расположились вокруг стола.
– Корми, что ли, гостей! – офицер был наглым и грубым. Такие всегда считают себя хозяевами, где бы они ни были. Солдатики молчали.
– А нечем мне вас потчевать. Пурга, капканы не стоят, продукты все съедены. Вот и пошел старшой в артель за продуктом, – девушка нагло врала. До этого не было, чтоб когда-нибудь приходилось ей врать. Офицер, наверное, учуял в голосе неуверенную дрожь.
– И когда же он ушел?
– Да вот, утром и ушел, как пурга поутихла.
– Видела здесь кого? Может, следы, какие? – капитан начал главную тему разговора. Марту бросило в озноб. Пот начал выступать на лбу.
– Нет, никого я тут не видела.
– Что же ты не удивилась моему вопросу, девонька? офицер начал давить Марту словом.
Молча накинула на себя тулуп. Открыла дверь, и тут вырвалось из нее:
– Да пошел ты, дядя! – получилось как-то естественно и сильно.
Походила с пол часика, успокоилась.  Конвой тем временем уселся за столом. Бутылка спирта, две банки тушенки и трое за столом.
– Садись с нами, хозяйка! – офицер не просит. Тон у него приказной.
– Вы чего уселись, как у себя в казарме? Матру стала прошибать злоба. – Куда шли, идите! Мне одной хорошо! Вы мне не товарищи!
– Что ты, хозяюшка! Разве не пригреешь молодцев хороших? – язык у офицера был уже слабый. Девушка поняла: если они останутся на ночь – быть беде!
– Валите, я сказала! – голос у Марты был, как у Николая. Спокойный и сильный.
Через час они засобирались. Марта не знала, что они пойдут в погоню на перевал. Думала, назад пойдут, в гарнизон. А когда уйдут, она пойдет догонять Николая, вернет его.
Но нет, погоня вышла вверх по ручью. К перевалу. Знала бы Марта их план, ночевать бы оставила. На прощание капитан пообещал вернуться! Это звучало как угроза…
До вечера девушка ждала служивых. Назад к гарнизону другой дороги, как только через зимовье, нет. Но в тот день никто не вернулся. Начала было беспокоиться. Шибко зацепились они за Колю. Как бы не догнали. До перевала день ходу. Всяко может быть. Марта пожалела, что не знала, какую-нибудь молитву.
На следующий день пурга совсем утихла. Стало спокойно, солнечно и морозно. Нужно идти ставить капканы. Следы посмотреть. Может, подстрелить чего-нибудь удастся.  Продукты совсем закончились.
Шла она легко. В голове была ночь с Николаем. Марта все еще разговаривала с ним, как будто он рядом был. Капканы расставила вдоль ручья. Пятьдесят штук. Когда избавилась от ноши, совсем легко стало плечам. Но на душе... Как-то тревожно. За Николая переживала. Как он там? Встретив следы стаи куропаток, пошла за ними.
Патрона на курочек было жалко. Но делать нечего, нужно запастись мясом. Стрелять нужно в голову. Потому что пуля, выпущенная из карабина, разносила куропатку в перья и клочья. С оптикой, попасть в голову куропатки с двадцати метров – это просто. Стрельбе Марта училась лет с восьми.
В этот период зимы у курочек брачный период. Они ходят стаями и подпускают к себе близко. Настреляла штук десять. Дня на три, будет достаточно. Дело к вечеру. Нужно возвращаться.
Подходя к хижине, Марта заметила дымок из трубы. На душе тревожно стало. Не настигла ли погоня беглеца?
Вокруг стола сидели те же солдатики. Капитан смотрел из-под шапки, злобный какой-то. Было видно, что они шибко усталые и от этого угрюмые. Сидели молча. Молчание тяжелое и недоброе.
– Что стоишь? Выпей с нами! – Капитан указывал на стол. Марта не стала садиться. Спирта в бутылке было наполовину.
Разлили по кружкам. Молча подняли, выпили не чокаясь тихо, не смотря друг другу в глаза. Тревога ударила в грудь Марте. Так за упокой пьют.
– Что это Вы, служивые, такие хмурые? Не случилось чего? – девушка хотела разговорить их. Но говорил, как всегда, только капитан.
– В том и все дела! Случилось... – Он достал папиросы. Чиркнул спичкой. Лицо, подсвеченное огоньком, стало страшным, как у вурдалака. Марте захотелось сесть. Ноги – как без кости.
– А, что? Волнуешься ты?! За кем переживания такие? – Капитан прищурился и уставился в глаза Марте, которая сидела без сил за столом на против капитана.
Она сидела и молчала. При этом смотрела в пол. Офицер был опытным конвоиром и в своей лагерной нелегкой жизни видел столь многое, что сразу все понял о Марте и этом беглом зеке, который испортил ему капитану внутренних войск послужной список и четыре дня его капитанской лагерной жизни.
Начальник бросил окурок на пол, затоптал валенком в доску и приказал солдатикам выйти покурить.
– Послушай, девочка! Мы тебя с собою заберем, в гарнизон! Там все расскажешь! 
Марта не ощутила страха. У нее не было никаких чувств. Но надежда еще оставалась.
– Что с ним? Вы его нашли? Она перестала делать невинный вид.  Марте стало важно знать о судьбе своего мужчины, того которого она полюбила и надеялась отыскать в будущей жизни.


               

               
                ЗВЕРЬ

Офицер встал из-за стола. Молча подошел к девушке. Взял за воротник свитера и поднял с лавки, как ребенка. С силой швырнул к стенке. Сил сопротивляться у Марты не было. Прижав девушку к дощатой стене, он не отпуская ворота, заглянул в глаза Марты.
– Ну, рассказывай. Рассказывай, как ты пригрела зека! Как легла под него! Хорош он был?!   – при этом он начал трясти Марту, как дерево.
– Не твое это собачье дело! – говорила та тихо и бессильно.
– Не мое, говоришь! Прихлопну тебя, как таракана, чтобы ты встретилась на небесах со своим зеком!
У капитана был припадок ярости, усиленный выпитым спиртом. На полу лежала пустая бутылка. Вторая на столе, сухая на треть.               
Ноги у Марты совсем перестали держать тело. И оно держалось в вертикальном положении только руками капитана.
– А может, ты всех пригреваешь здесь, сучка? – ее бесчувствие возбуждало конвоира на еще большую ярость.  Он ухватил грудь девушки рукой и сильно сжал. Марта вскрикнула. Поняла, что плохи ее дела. Подумала, может, солдатики заступятся.
– Сейчас посмотрим, какая ты баба! Проведем следственный эксперимент. Капитан толкнул девушку на нары. Та пыталась сопротивляться.
Зашли солдаты. Они держали ее за руки. Офицер был первым насильником. Солдатики за ним в очереди.
Марта перестала ощущать себя. Только было очень тяжело и тесно.  Наверное, умираю – подумалось ей. Это последнее, что она помнит о том вечере. Пришла в себя к утру. Руки связаны и привязаны к нарам. Тело...  тело было неощутимым и чужим. Как будто кто-то одел на нее что-то тяжелое, грязное, неподвластное ей.
Солдаты спали на полу, укрывшись тулупами. Капитан на нарах, рядом с Мартой, в ее спальнике. 
-Неужели живая? Зачем? Должна была умереть... Ничего не понимаю. Потом начал ум проясняться. Подумалось, не потащат они ее в гарнизон. Пристрелят по дороге. Никто ничего так и не узнает. Да и как она в артели теперь? После этого позора жить не надобно. Был бы жив Николай... Мысль эта обдала Марту холодной волной. - Сволочи! 
Первым проснулся капитан.
– Подъем бойцы! – ему видно было плохо, после вчерашнего спирта. Солдаты встали, у них болели головы. Один из них растопил печку. Второй принес льда. Нужен был чай. Горячий и крепкий.
Капитан повернул голову девушки к себе. Посмотрел ей хмуро в глаза.
– Живая, здоровая!
Солдатик вторил ему в тон: – Что ей, сучке, сделается?!
Вышли они покурить. Стали советоваться, что   делать им. Как поступать. Одно дело – зека пристрелить. Другое, – женщину. Человека мирного и свободного.  Долго курили. Решили припугнуть. Патроны забрать. На всякий случай.
– Тебе все равно никто не поверит. Смотри, за содействие зеку – под следствие пойдешь!
Марта не проронила ни слова со вчерашнего дня. И тут капитан решил припугнуть ее. У него это получилось, так как ни у кого и никогда! Он достал из клапана своего рюкзака тряпичный сверток. Медленно и как-то торжественно развернул его.
То, что Марта увидела... Там показался человеческий палец. Присыпанный солью, синий, ужасный!  Девушка вскрикнула.
– А чего ты думала?! Мы труп потащим в гарнизон?! Вот поэтому останку его и определят. Узоры на пальце еще неделю жить будут!
Конвой приготовился выдвигаться в лагерь, Пленницу освободили от пут, но она оставалась лежать на досках нар. Казалась совершенно бесчувственная и бессильная.
Патроны из винтовки изъяли. Обыскали всю зимушку.
– Застрелится еще! Но капитан боялся не самострела Марты.  И тогда у нее возник план мести. Мгновенный как выстрел из ружья. Отомстить! Не за себя. За них с Николаем….

                Возвращение

Прошло четыре дня с тех событий у ручья.
Марта вернулась в поселок. Дорога была нелегкой, но она ее не заметила. Так как всем своим разумением была далеко и все еще смотрела в прицел…
За это время Никодим слег совсем.  Никого он уже не видел и ожидал только прихода внучки.  Не мог он уйти туда, в безмолвие и неизвестность, не попрощавшись с той единственной своей родной, ради которой жил долгие и счастливые годы.
Марта успела нагреть воды, обтереть лицо и ноги деда.  Затопила баню и хотела было скинуть одежду, чтобы смыть ту таежную грязь, которую она познала за эти дни. Эти дни изменили ее и ее жизнь резко, мгновенно и навсегда. Она теперь уже другая. Нет той девочки, которая жила таежными грезами и мечтами.
Марта начала сбрасывать с себя одежды, но ее остановил голос Матвея.  Тот стоял во дворе и громко звал Марту выйти из избы. 
- Пришла стало быть? Марта молчала и смотрела председателю прямо в глаза.  Матвей был ей как родной и близкий родственник. Она несла в себе столь многое, что сейчас поняла, одной ей такое не унести.
- Марта, присесть надо бы.  Разговор у меня к тебе. Матвей вошел в избу, походил по комнате из угла в угол. Явно было, что он не знал, как начать разговор.
- Марта. Тут слухи… достал кисет. Начал крутить самокрутку. Засыпая табак непослушными пальцами.
- Да нет. Какие там к черту слухи. Звонили с района. Расспрашивали о таежных выходах. Кто и где и на ручье, кто у перевала?   Следак собирается к нам приехать. Там у них какой-то конвой пропал.
Матвей сделал длинную паузу и посмотрел пристально в глаза Марте. Та опустила глаза.  Она устала и не могла больше врать и таится.  Поэтому Матвей был ее избавлением от того, что уже не могла сдерживать в себе Марта.
Они сидели за столом.  Молодая, но уже пережившая непростой этап в своей недолгой жизни девушка и поживший, и переживший многое на своем веку мужик. Он пережил войну, дошел до Польши начав он ее под Киевом в сорок первом. Пережил потерю сына и много разных потерь. Матвей честно проживал свою жизнь заботясь об артели и тех людях которые доверились ему.
Так они сидели и молчали.  Может быть минуту, может больше. Первой начала говорить Марта. Вначале трудно и бессвязно. Но потом речь ее стала осмысленной.  Пусть будет так, как решит председатель, как решит судьба, которой она решила отдаться полностью.

              Рассказ Марты.

Марта вела свой рассказ. Она рассказала о том, что произошло в зимовье и начала рассказ об охоте… на зверя.
А Матвей сидел на против за столом. Курил махорку и слушал.  Слушал он молча, не спрашивая ни о чем.

- Патроны – это не то, что меня могло остановить. Служивые изъяли их из карабина. Но я всегда прятала две обоймы в сухом схороне. Так еще Никодим меня учил.
Ручей у Черного Камня делал широкую петлю. Если напрямки, можно часа два сэкономить.  Да и снегоступы у меня знатные. Не то, что служивые в валенках.
Быстро подготовилась. Теперь у меня была цель. А значит – и силы. В голове ничего, кроме как идти быстро к цели. Очень быстро! Это позволяло не думать о том, что со мною случилось и что случится в будущем. Шла часа четыре. Совсем не устала. В груди росла глухая решимость. Как колокол в голове: – «Я сделаю это!»
Пришла к тому месту, где ручей делает резкий поворот. Там берег высокий. Метров десять. Обрывается скалой в ручей. По этому ручью шел вверх неделю тому  Николай.
Что они сделали с ним, сволочи! Она отомстит за него. И за отца. И за мать. Передергивая затвор, подумала: «и за себя».


                Охота на зверя


Следов на льду ручья не было видно. Значит, еще идут, служивые! Нарубила лапника, выложила позицию. За поваленным деревом ее видно совсем не будет.
Цели будут двигаться внизу. Как на ладони, спрятаться негде. Лишь бы осечки ружье не дало. Карабин еще с войны. Но никогда не было у него осечки, и теперь не будет.  Через час три будет темнеть. Как бы конвой не стал лагерем на ночевку!
Но не прошло и десяти минут, как на белом льду показались темные фигуры. В оптику прицела хорошо было видно. Впереди шел солдат, за ним метрах в трех второй. Капитан отстал метров на пятьдесят.  Это хорошо, – решила я. – Это ладно. 
Наметила точку боя. До нее шагов сто. Представила себе, что не люди это, звери.
Загнанный в западню медведь бывает опасным. Меня эта мысль бодрила и оправдывала то, чем были заняты мои руки.
Вдруг, я услышала, как в стороне и сзади моей позиции хрустнула ветка. То, что я увидела, не испугало меня. Это была она.
 В ветках стланика я увидела глаза рыси.  Я узнала эти глаза. Это несомненно была она. Дух тайги в образе рыси, о которой еще в детстве рассказывал мне дед.  Местные называли его — Байанай.
Рысь смотрела своими зелеными глазами спокойно, как и положено хозяину здешних мест. Потом мягко ступая повернулась и пошла прочь. Эта встреча вселила в меня еще большую силу и уверенность в свою правду.
Я тут же приладила глаз к прицелу. До офицера метров сто. В такую цель я не промажу. У меня была холодная уверенность. Нет, промаха не будет.
Не спеша сняла рукавицу. Установила на прицеле дистанцию. Прицел подчеркивал висок капитана. Плавно потянула спусковой курок. Он у меня мягкий, почти неощутимым.
Эхо от выстрела как гром небесный разнесся по распадку. Фигура капитана рухнула вперед и в сторону, противоположному выстрелу. Тело забилось в конвульсиях. На белом снегу черная кровь... Большое темное пятно.
Правая рука и нога дергались мелкой дрожью. Солдаты не сразу поняли, что произошло. Они повернулись в сторону выстрела и уже потом увидели тело капитана, вернее то, что от него осталось.
Но у меня теперь второй патрон был в патроннике. Прицел плясал на голове одного из солдат.  Вдруг они бросились бежать. Но не успел и два шага сделать солдатик. Пуля попала в спину. Он упал на грудь и пополз, выгибаясь в спине. Никакого страха у меня не было, ни жалости. Я совершенно ничего не чувствовала. Как и тогда в руках этих солдатиков...
Третья фигура успела пробежать метров десять. По пути он стянул со спины свой карабин.  Пуля выбрала его ногу. Не то, чтобы я смаковала расправу над насильниками. Нет, просто промазала.
Упав в снег, он повернулся ко мне. Прозвучал выстрел в мою сторону. Ну вот, теперь мы на равных, – подумала я. Хотя это была, конечно же, неправда. У солдатика не было никаких шансов.
Подумалось, что если я их оставлю лежать при жизни, к ним придет очень мучительная смерть. До гарнизона полтора дня хорошего хода. Умрут они от холода и потери крови.
Вспомнилось, как дед пристрелил больного мерина. Тот смотрел, не мигая своим большим и грустным глазом.
«Это так надо! – объяснил он. – Чтобы не мучился». Выстрелы от ручья были уже из двух карабинов. Но они меня не засекли. И стреляли по берегу, но не по цели.
Я лежала за стволом поваленного дерева. Видеть они меня не могли. Дерево поднималось над землей. Корень наклонял ствол, я под стволом дерева.
Прицел высмотрел второго, который был ранен в ногу. В мозгу звучал голос Никодима «Это так надо, что бы не мучился».
Солдат выронил карабин и упал лицом в снег. Третий умер так же, как и второй. Быстро, почти без конвульсий.
Я встала, отряхнула с одежды иголки лапника. Дело сделано!
Мысль работала четко и ясно. Помню, что мне совсем не жалко и не страшно было того, что здесь произошло.
Дорога назад в зимовье была тяжелой. Сказывалась усталость. Пришла в полночь. Печку разжигать не стала. Упала на нары и тут же заснула. Утром проснулась от холода. И не сколько от мороза, сколько от внутреннего холода. Не приснилось ли мне все это? Но пустая бутылка из-под спирта разрушила мою надежду и мелкой дрожью била тело. Вспомнились конвульсии капитана. Их, конечно, будут искать. Но росомахи и волки уберут следы вчерашнего расстрела. Нужно убрать в зимушке.
Я сгребла все останки вчерашнего обеда и закопала подальше в снегу. Теперь собрать капканы и идти в артель. К вечеру я подготовилась в дальнюю дорогу. Переночевала и на зорьке выдвинулась восвояси.

 Я уже была другая. Как будто кто поменял меня. Много событий произошло со мною. И были они настолько сильными, что изменили меня и внешне, и внутренне. Я успела полюбить. Стать женщиной. Ощутить потерю любимого. Убить человека. И не одного...

Марта замолчала, окончив свой рассказ.  Матвей прикуривал уже третью «козью ногу» и так же тяжело молчал. Они сидели напротив за столом из струганных досок и молчали.  Но молчание это не было тем молчанием, к которому привыкли люди в городе.  Это был крик Матвея и стон Марты.
- Едрит…
вымолвил Матвей и сплюнул себе под ноги.
- Марта, девочка ты наша, что ж ты… 
Но вдруг осекся на полуслове и придя в себя выпалил
- Да не было же у тебя другого пути! Правильно ты все сделала Марта.  Стерпеть такое и мужик не в силах, не то, что баба.   Потом внимательно посмотрел на Марту и произнес  - думать будем.  А ты давай, иди в баньку, да отдохни с дороги то.  И за дедом присмотри.  Совсем худо ему. Как бы чего не вышло. Не ко времени деда слег. Сейчас бы «погомонить» бы с ним. А так… Ни с кем и не «присоветуешься». Дело здесь тайное.  И ты Марта. Слышь! Никому ни — ни!
Марта уже вышла из-за стола и начала собираться к бане.
Матвей, прихватив карабин у Марты, пошел к себе в артель. Как не жалко было ружье, но решил карабин председатель утопить в проруби. Слышал он, что по остатку пули, можно определить оружие.
Вечером пришел к нему в избу малый соседский и принес худую весть. Дед Никодим представился.  Отошел дед к праотцам. И хотя этого все ожидали и готовились, но для Матвея новость эта была ох как не легкой. И не ко времени никак! Как будто бы какая смерть бывает ко времени. Все знаем, что час наш представится Всевышнему придет неминуемо. Но откладываем эту мысль, стараемся обойти ее.
Нужно было Марту отправить куда подальше от поселка. Завтра, или послезавтра в артель прибудет следователь с района. Тогда уже будет поздно.
Всю ночь Марта просидела в светлице, посреди которой стоял гроб. Никодим лежал в нем бледный и какой-то совершенно казалось невесомый. Горели свечи, на лавках вокруг гроба сидели бабы.
Мужики во дворе тихо пили самогон, курили махру и поминали Никодима. Каждый рассказывал какую ту историю с дедом.  И как правило в ней дед приходил рассказчику на помощь.
Стали расходится под утро. Но Марта никуда не ушла и сидела у изголовья деда.  Рядом с ней была Клавдия, она решила не покидать Марту и оставаться с нею до конца.
Утром Матвей объявил, что к обеду будет готова яма и нужно хоронить. Клавдия всплакнула.  Марта за всю ночь не проронила ни единого слова и не было у нее слез.
На похороны пришли все, кто был в поселке. Всех было около пяти тысяч человек населением. Кто-то был на промысле в тайге.  Кто-то по делам в район уехал. Дети малые остались в избах.  Но все же сотни две душ пришли и выстроились на дороге от дома Марты до кладбища. Несли на руках.  Через каждые пятьдесят шагов носильщики менялись.  Благо, что желающих было множество.  У могилы Марта подошла к гробу, наклонилась и поцеловала деда в его белый лоб, на который кто-то из баб положил белую полоску из грубо вытканного льна.
Марта прошептала — Прости меня деда…. И здесь ее глаза открылись для слезы.  Она плакала громко, по бабьи не сдерживаясь.  Грудь ее часто вздымалась губы глотали холодный воздух. Бабы обступили Марту и присоединили свой голос.  Мужики молча дымили самосадом.
Матвей утром сообщил в район о смерти Никодима. И этим сообщением отложил приезд следователя прокуратуры.
После похорон мужики сколотили у дома Никодима длинные дощатые столы.  Каждый пришедший принес с собою самогон и закуску так, что Марте ничего не пришлось готовить на стол.
Матвей взял под локоть Марту и отвел от стола.
- Уходить тебе надобно девонька. Он стоял к Марте в пол оборота и смотрел, что бы никого рядом не было. Этот их разговор, никто не должен слышать.
- Слушай меня внимательно. Матвей говорил Марте полушепотом, в пол голоса.  Завтра утром по зорьке, я посылаю машину по зимнику в Юрск. Дорога нелегкая, но делать нечего.  Нужно ехать. В Юрске нужно найти машину на зимник до Нижнего Ухтая. Там железка, ну ты знаешь. По ней поедешь до Нагорной. Станция такая есть. Там до Витая рукой подать.  Стройка великая в этом Витае идет.  И там же живет тетка твоя.  Слыхала о такой? Марта кивнула головой, хотя имела смутное представление о своей родне.
-  Поживешь там, устроишься на стройку. А через три годика приедешь обратно.  Мы тут тебе немного денег собрали.  Матвей вытащил из кармана сверток. - Считай почти тысяча рубликов!
Марта хотела отказаться. Но председатель скривился как от зубной боли.
- Да брось ты кочевряжиться! Не до того, что б мне тут комедию ломать. Бери сейчас же!
- Спасибо Матвей.  Спасибо дорогой мой председатель. Ты же мне как самый, что ни на есть родственник! Марта прильнула к груди Матвея и положила ему голову на плече.
- Как же я буду там без вас?  Без тайги? Я ж в городе пропаду.
Матвей не знал, что ему делать с неожиданной благодарностью девушки и поэтому стоял прямо, как столб.
- Да не пропадешь ты!  Вот в тюрьме, там точно пропадешь!
От этих слов Марта отпрянула от Матвея и отряхнула свой полушубок.
-Я все поняла Матвей. Я крепкая, выдержу.  Три года, так что ж… Она повернулась и пошла в дом готовиться к отъезду.  Собрала вещмешок, приготовила снеди в дорогу.
Ночью неожиданно заснула и проснулась от стука в окошко.  Рассвет уже наступил и солнце росло из-за сопки.  Машина была старенькая ЗиС трехтонка. Водитель молодой парень из моторизированной бригады. Марта была знакома с ним, как, впрочем, и со всеми поселковыми. Парень носил имя странное по тем местам. Клим его звали. Родители приезжие из стольного города Москва. Все у этих городских какое-то чудное. Не так просто они живут, как живут люди таежные.
Клим был улыбчивым, молодым и болтливым. Ему здорово повезло.  На зимник посылали самых опытных. В попутчики обычно были какие-нибудь мазутные мужики трактористы или счетовод мог поехать.  А тут девушка.  Первая красавица в их поселке.
Через час Марта устала слушать Клима и пыталась заснуть.  Дорога называлась — зимником от того, что не было дорог в тайге.  И сообщение с «Большой Землей» только воздухом в летнее время. И по замерзшим рекам зимой.  Реки промерзали до дна.  Но они таили в себе немалые опасности. Иногда речной лед имел воздушные карманы. Карманы эти могли быть от метра в диаметре до трех.  Если в такую полость проваливалась трехтонка, то ее уже достать оттуда никакой не было возможности.  Только бульдозером.  Поэтому машины сбивались в караван и шли колонной. Если метель заносила участок дороги, водители сообща разбрасывали лопатами заносы снега. Если кто имел какую-либо поломку, помогали, делились запчастями.
Зимник имел в длину три с половиною сотни километров. Проехать их нужно было за двое суток. Если машины не приходили в назначенный срок, выезжал вездеход на розыск.
Так был устроена таежная дорога. В колоне был начальник зимника.  Он являлся таким же, как и все в колоне водителем и его отличало только то, что положен ему был револьвер, который он носил на поясе и ответственность за прохождение пути.
У каждого водителя за спинкой сидения стояло ружье. Случаи были разные.  Зверья в тайге водилось множество и оружие было не лишним.

                Стоянка.

…..Здесь я прерву чтение дневника Марты и возвращусь в кабину грузовика, где Марта рассказывала мне то, что вы прочли.
 Марта замолчала. Словно выдохлась совсем как бегун, после трудной и длинной трассы.   Я слушал молча. Она, по-моему, меня не замечала. Это был монолог.
Мы подъезжали к стоянке-ночевке. День сморщился, серая занавесь накрывала тайгу. Я заезжал на площадку. Там стояло с десяток «дальнобоев».
Как я и предполагал, Марта оказалась единственной женщиной на этом плацдарме отдыха трассы.  Ночевка представляла собою площадку метров сто на пятьдесят. Возле трассы вырубили просеку. Бульдозером разровняли грунт. Вот и все удобства. В десяти метрах от площадки протекал горный ручей. Вода его была холодной, жесткой и очень пресной.
На стоянке уже горят костры. На рогатинах над огнем висят ведра с похлебкой.   Запах жареного мяса постепенно перешел в звучный гомон. Плацдарм бойцов трассы превращался в табор кочевников.
Водка и спирт подружились с гранеными стаканами и алюминиевыми кружками.  Постепенно образовался один большой костер, вокруг которого собрались все путники.
Верховодил там мужик, крупный телом, звучный голосом и свободный в манерах.
Мы сидели у своего костра, который я развел недалеко от машины. На огне висело небольшое ведерко. Марта была хозяйкой-кулинаром. По ее плану у нас должен быть суп по-охотничьи и рагу из тушенки.
От большого костра, который горел в тридцати метрах от нашего, доносились обрывки фраз. И они настораживали меня.
Разговор (или вернее – эмоции) перешёл в плоскость постельных побед. При этом народ начал частенько посматривать в нашу сторону.
Я же, от этих взглядов посматривал на наш топор. Он лежал у меня под ногой. В голове проносились десятки вариантов развития событий. В каждом из них я выступал защитником моей попутчицы. 
У нас с Мартой возникла взаимная симпатия. Такое чувство бывает к киногерою или же попутчику.  Совершенно непринужденное и необязательное. Симпатия, которая обречена на скорое расставание.  Я знал, что мы не будем обмениваться адресами и прочей прощальной атрибутикой.
Короткое спасибо, пожелание удачи. Это все, на что можно было рассчитывать. И именно эти наши отношения вносили привкус откровения и доверия. Отсутствие психоаналитической школы при Советах заменяли посиделки за бутылкой, в купе поезда, на кухне у друга и прочие необязательные отношения. Необходимо выговориться человеку. И эта необходимость находит себе выход в таких незамысловатых монологах.
Недалеко от нас шумел ручей, неся в себе талые воды горных вершин. Огонь лизал дно нашего котелка. Над нами взошла полная луна.
Северная идиллия возникает далеко не всегда и не везде. Но здесь, на краю мира, у дороги с одной стороны безмерность тайги с другой стороны, уют костра. Мы сидели и наслаждались неспешностью бытия.
Я просил Марту рассказать о дальнейших ее похождениях. Она палкой ворошила угли и неспешно продолжила свой рассказ.  Более подробно я прочел об этом в ее дневнике, чем дополнил свое описание услышанного рассказа.
 
 

 
 
 
               
           ЧАСТЬ   -2-







               

                ЖЕЛЕЗНАЯ  РЕКА


 
Наступила весна. Марта жила у родной тетки в низовьях Большой реки, куда уехала оставив свою артель.
Приняла та свою родственницу очень сдержано.  Не просила ее к себе и не ждала.  Но прогнать не смогла, смелости не хватало, да и совесть не позволила.  Жила тетка Марья в квартире двухэтажного дома на двенадцать квартир. Это был так называемый само строй. Чудо строительства придумали советские экономисты. Людям, желающим получить квартиру выдавали стройматериалы. Помогали с техникой.  Строитель, работая на основном месте работы в свободное время принимал участие в строительстве дома.  Дом переходил в коммунальную собственность.  Таким образом государство экономило на заработной плате и рабочих руках.  Ну а счастливый строитель получал во временное пользование квартиру.
Михайло, так звали мужа тетки Марьи был работящим тихим мужиком. Он не возражал против поселения родственницы как впрочем, не возражал вообще никогда и никому. Праздником у него был вечер субботы, когда ему Марья позволяла выпить чекушку водки.
Марте выделили маленькую комнатку в двухкомнатной квартире.
Большой поселок, стройка. Марта называла его городом. Возводили громадный лесокомбинат. В те времена Великих Строек, все стройки имели статус всесоюзных.
И ехали на них все, кому надоел размеренный мещанский уклад советского бытия.   Приезжали на Севера – и через время становились такими же, как и все вокруг, – северянами. Пропитыми, упругими, морозостойкими строителями громких строек.  И построив одну стройку, ехал на другую.
Себе они объясняли эти беспокойства желанием заработать деньги. На самом деле деньгами этот люд пользоваться не умел.
Тратить их было негде и незачем. Их тратили в ближайшей поездке на Большую Землю в отпуске или что еще хуже, копили на сберкнижке, укрепляя финансовую мощь государства.
Всякий северянин мечтал о том, чтобы заработать денег и через лет пять – шесть убыть на Большую Землю. То есть в родные места.  Но те, кто все же уезжал, осуществив свою мечту, возвращались уже через год.  Такое непонятное притяжение имел Север.
Марта работала на стройке разнорабочей. Носила песок, утрамбовывала бетон. Работа была городская и совсем не та, которую она желала и к которой была привычна. О том, что она промышляла охотой, никому не говорила.  Охотники здесь были не нужны. Здесь охотой развлекались. 
Устройство города было для Марты непривычно и чудно. Автобусы, которые возили из поселка рабочих на стройку.  Парикмахерская, где подстригались и женщины, и мужики.  Общая баня….  Косу свою Марта состригла. Не носят в городе женщины косы.  Как не горько было расставаться с привычной ей косой, но Марта все же взяла в руки ножницы.
Со временем она привыкла к городу. О своем прошлом хотелось позабыть. Но забвение никак не приходило. Солдатики те перевернули ее жизнь однажды и навсегда. Как ни странно, о случившемся Марта не жалела. По-другому поступить не могла. Единственно, о чем она желала, – позабыть то, что было, и не думать о том, что происходит сейчас.  Ах, если бы можно было вырезать часть мозга, ту в которой находится память. Если бы можно было бы вернуться в артель.
Весной Марта стала подыскивать работу поудобнее для себя. Город надоел своим шумом и хаосом. Жители были не знакомы ей, да и не хотела она никого знать. В тайге, в артели, все жили как одна семья. А здесь... Решила пойти работать в речной порт. Узнать, что у них есть для нее.
Порт стоял стороной от поселка. Как бы другое государство. Там и столовая своя, и контора. Рем цеха на берегу. Гудки, дым костров и стрелы портовых кранов придавали всей этой картине романтическую окраску.
Марте во что бы то ни стало захотелось здесь работать. И чтоб не на берегу. На корабле, конечно же!   
Придя в порт, она зашла в контору. Нашла дверь с табличкой «Отдел кадров».  В комнате было накурено и суетно. Стучала пишущая машинка. Шуршали бумаги. Сотрудников было человек десять.
– Мне бы на работу к вам, в порт, – Марта обращалась ко всем сразу. В образовавшейся тишине полетели взгляды-стрелы. Осматривали ее по-городскому. С головы до ног и обратно кверху.
– Что же тебя милую, так-то к нам прибило? Тут мужики, и те сбегают! – Заговорила пожилого вида дама фронтовой внешности.
– Иди, дочка, садись ко мне за стол. Женщина оказалась начальником отдела. У нее был стол по более, чем у остальных, и на столе стоял телефон. А это означало привилегию. Звали женщину – Мария Петровна. На фронте она была первым номером пулеметного расчета. А расчет этот был при разветроте.



               

                Разведчица Маша.

Как-то случилось брать языка. Взводный не хотел брать Марью на дело, но оставить ее в расположении было делом нелегким. Девушка ни в чем не уступала мужикам. 
Вышел взвод на позицию. Окопы немцев прилегали к лесу. В лесу стоял батальонный штабной блиндаж.  Языка нужно было взять из офицеров или на худой случай ефрейтора.
Отряд разведчиков пробрался лесом и подошел к лесной дороге, что вела к блиндажу. Там у нее возник план, который нехотя, но все же утвердил лейтенант Семашко или просто Паша. Он давно уже уделял внимание юной разведчице и здесь не смог отказать.   Мария переоделась в довоенное платье и стала у дороги.  План был такой, чтобы она остановила машину и отвлекла водителя, а ползуны - разведчики подкрадутся сзади авто и возьмут языка.
Марья была рослой красивой, статной фигурой с сильными руками. Через время послышался шум двигателя легкового авто. Но за ним неожиданно выехал грузовик с солдатами в кузове.  Тех было человек двадцать.
Убежать не получится и стоять на дороге было глупо и опасно.  Все произошло очень быстро. Легковушка остановилась, и не молодой немец махнул рукой девушке приказывая садится.
Делать нечего. Пришлось сесть к немцу в машину. Разведчики что лежали за кустами в засаде стрелять не могли.  И не потому, что боялись конвоя.  Можно было ранить Марию.
Немец расплылся в улыбке предвкушая интим с Машей. Не доезжая до штаба, он свернул с дороги пропуская грузовик.  Солдатики в кузове удаляющегося грузовика весело и дико кричали, подбадривая своего командира.
Немец деловито снял с себя портупею с кобурой и бросил ее на заднее сидение.  Там на этом сидении стоял ящик со шнапсом и ящик с продуктами. Немец вылез из-за руля и на немецком приказал девушке вылезти из машины. Но Маша в растерянности не знала, что ей делать и оставалась сидеть, надеясь на машину как на крепость.
Немец расстегивал китель насвистывая какой-то победный марш начал обходить авто со стороны капота, чтобы вытащить девушку из пассажирского сидения и бросить на траву.
Машу как током ударило! Она быстро развернулась, схватила портупею с заднего сидения.
Вальтер из кобуры вышел легко. Передергивая затвор, она направила ствол на немца, который от неожиданности перестал насвистывать и уставился на Машу.  Дальше Марии пришлось выстрелить немцу перед носком его сапога.  После этого выстрела капитан пришел в себя. Маша усадила его за руль и приказала ехать обратно.
Когда мужики, которые еще лежали в засаде увидели тот же автомобиль, который к ним возвращался, они не знали, что им делать. Но когда Маша вывела полураздетого немца из-за руля, вот тут сослуживцам девушки было не до удивления…

… Все в конторе уважали эту крепкую характером и в то же время добродушную женщину Марию Петровну.
– Мне бы какую работу, так, чтобы на плаву. На пароходе, или еще чего. Чтобы от людей подальше, – Марта села напротив начальницы.
– Ясно, куда метишь! От людей, говоришь? Нету у нас такого. Всюду люди. В судоремонтный нужны работники. Ты чего умеешь делать?
 У Марты чуть не вырвалось: – стрелять! Но вовремя пришла в себя.
– Ну... Месить бетон я и на стройке могу...
– Вот и хорошо, милочка! Давай в судоремонтный, к Кузьмичу. Он тебя там и определит.
Девушка молча кивнула головой и направилась к выходу.
– Только не вздумай на буксир пойти! – Марья Петровна явно была обеспокоена этим буксиром.
Выйдя из душного помещения, Марта облегченно вздохнула. Так пташка малая вспархивает из дупла, бросается вниз, к земле, и расправив крылья, подымается к небу.
Подошел мужик в спецовке, измазанной мазутом. Марта его не видела, он со спины зашел. Тот размашисто шлепнул девушку ладошкой ниже спины, звучно и глупо засмеялся. Сделал он это беззлобно, мимоходом, и уже направился идти дальше по своим нуждам. Но вдруг Марта, не ожидая от себя такого поступка, с силой приложилась ладошкой по затылку обидчика.
Мужик взялся за голову обеими руками и внимательно посмотрел на девушку. Рука у нее была тяжелая.
– Ты кто такая!? Ты чего дерешься-то! Я ж, любя!
Марта хотела послать его подальше и вообще как-то нагрубить ему. Но у нее тут же пропал интерес к его личности.
– Слышь, милый! Что тут у вас, буксир на реке есть?
– Да есть... Плоты за собой водят. А ты чего хотела-то?
– Как думаешь, баб они берут с собою? Есть там работа бабья-то?
Он посмотрел на Марту, как на прокаженную или шлюху какую. В те времена именно так смотрели на продажных баб.
– Работа, говоришь? – при этом как-то похабно похихикал. – Есть работа там, есть точно.  Бабья работа. Ты сходи к Михалычу... Он бабу себе на буксир ищет.
Марта узнала у него, где стоит буксир. Любопытство ее само направило ноги в «малую гавань». Там стоянка флотилии малых судов.
На реке был организован сплав леса. Для комбината нужен был лес. В верховьях его валили, сбивали кругляки в плоты. Река с норовом. Частые шеверы да перекаты не пускают плот в низовья – разбивает о каменные берега. Вот буксир и направляет плот в стремнину.
Буксир малый, плоскодонный. Мотор у него сильный – дизель! В воде суденышко не глубоко сидит. Камни и пенные валы его враги.
«Малая гавань» представляла собою широкий и глубокий залив – «пузырь» на русле реки.
Там был представлен весь буксирный флот. Пароходики были небольшими, чернорабочими трудягами. По бортам слева и справа висели автомобильные покрышки. Борт поднимался над водою метра на полтора. Посреди буксира рубка с трубой, как атрибут пароходного полка. Без трубы суденышко было бы похоже на большую лодку.
На корме стояла лебедка, на которой был намотан стальной трос. Им-то и тянул буксир строптивые и непослушные плоты.
Марта подошла к первому же попавшемуся прохожему. Им оказался мужик, похожий на краба.
Приземистый, широкий в плечах. Руки он носил, разведя их в стороны, как клешни.
Одет был в тельняшку, на голове фуражка.
– Слышь, морячок! Где мне здесь Михалыча найти?
Тельняшка посмотрела на девушку испытующим взглядом:
– Тебе зачем он? Не в работники ли к нему? – при этом глаза его улыбнулись, как будто он спрашивал, не в постель ли она к нему.
– Ну и в работники! Тебе-то чего?
Краб ухмыльнулся, показывая при этом свой золотой зуб. Потом кивнул на стоявший неподалеку буксир. Развернулся всем телом и уходя процедил
– Везет же всяким!
   
              БУКСИР  К -100

Марта подошла к судну. На черном борту белой краской написаны непонятные цифры. На палубе хлопотали двое. Они что-то перетаскивали с борта на борт. Это что-то было тяжелым, и мужики отчаянно матерились. Девушка дождалась, когда они закончат свою работу. Парни сели на фальшборт и закурили. Здесь они заметили пришедшую.
– Красавица, – один из них худой и долговязый, обратился к Марте, – ждешь кого? Заходи к нам. Покурим разом. Нам веселее, и ты не соскучишься!
– Я Михалыча ищу. Где мне его увидеть?
Второй работник буксира, низкорослый крепыш, заломил кепку на затылок.
– У, ешь... Ты что, на подряд к нам, что ли?
– Ну вроде того. Узнать за работу пришла.
– Ну везет же кепу! – крепыш поднялся на ноги и начал осматривать Марту с ног до головы.
– Сейчас придет! – Ты, слышь, подожди его. Он тебе все и расскажет.
Через недолгое время появился тот, кого Марта ожидала. Тотчас, как она приметила его шедшего от пригорка, сразу поняла. Это он – Михалыч.
Обладатель высокой фигуры, в плечах широченная сажень. Волосы смоляные, подбородок как каблук, крепкий. Одет он был в тельняшку. Брюки армейские – галифе заправлены в яловые сапоги. Ну, ковбой с журнала ни дать, ни взять. На вид ему было лет тридцать пять.
– Михалыч, это к тебе «красуля»! – длинный доложил капитану, тем самым облегчил девушке вступительную речь.
– Тебе чего, девушка? Голос у капитана был басовитым и спокойным.
– Говорят у Вас работа есть? – Марта оробела совсем, как будто на медведя в лежняке набрела.
– Кто это тебя к нам-то надоумил? Капитан был строгим как наверное, и положено быть на флоте.
– Сама слыхала, люди болтали. И вот... Пришла.
Михалыч посмотрел внимательно, с прищуром. Как бы подумал, с чего это она?
– Пошли! Он приглашал Марту в рубку буксира. Та оглянулась на матросов. Они молчали. Весь их вид говорил: – иди, сама же хотела.

Марта вошла в рубку. Лестница вела в низ. Там небольшая площадка, на которою спустился капитан.
– Смотри сюда. Вот четыре двери.
Действительно, вокруг площадки были четыре стены. В них двери с закругленными углами. В дверях круглые оконца. Покрашено все в серый однотонный цвет.  Чудно все не так, как на суше. У Марты росло желание работать на этом суденышке. Она очень боялась, что Михалыч откажет ей по какой-либо причине.
– Вот здесь, – капитан открыл дверь в кормовой отсек, – здесь дизель. За него отвечает наш моторист Вася. Ты его видела на палубе. Эта дверь в гальюн. – Он открыл дверь в правом борту. Девушка заглянула в эту дверь и поняла, что это самый, что ни на есть, обыкновенный туалет.
Следующая дверь по левому борту открылась в кубрик команды. Там была койка, над ней вторым ярусом еще одна. Миниатюрный шкафчик, совсем маленький столик.
– Так живут наши матросы. – Михалыч толкнул четвертую дверь. Она вела в носовое отделение форпик.
Здесь Марта увидела широкую койку-диван. Большой стол. Шкаф с книгами. Еще один закрытый дверками шкаф.
– Это моя каюта. Капитан посмотрел в глаза Марте, как бы спрашивая: – ну как?
– Здорово. – Мне очень нравится. Чистота у вас здесь! Порядок.
Действительно, каждая вещь знала свое место. Так бывает только в армии и на флоте.
Михалыч зашел в каюту и жестом пригласил войти Марту. Сел за стол, указал на стул. Было тесно. Стулья оказались, как и стол, прикрученными к полу. Марта села на край стула, поджав ноги.
– Тебе лет сколько?
– Двадцать, – ответила Марта. Хотелось ей соврать и прибавить себе годков пять, но она не могла врать. Сказала, как ее зовут, что она прибыла на стройку из далека. Откуда точно, называть не стала.
Вспомнилась вдруг артель, дед покойный.  Матвей со своей конторой. О Коле она почти никогда не вспоминала. Так, иногда, когда засыпала под теплым и уютным одеялом. Поджимала, как в детстве, ноги к животу. И тогда вспоминался ей ее лагерный беглец. Хорошо вспоминался, тепло. Вспоминались его крепкие и нежные руки и колючий подбородок.
Она невольно взглянула на руки Михалыча. Он взял чайник и разлил по алюминиевым кружкам.
– А теперь я тебе расскажу о нашем деле.
– «Корыто» наше я тебе показал. Рейс в два конца, длится – когда как. Бывает месяц, а бывает и полтора. И все разом на одной посудине. Каждый день одно и тоже. Вахты, жрать, спать. Крепить тросы, чинить машину. Не каждый стерпит такой ритм. Река – это отдельная тема. Четыре порога, пять шивер. Вверх идем налегке. Дизель – зверь. Прет так, что букс наш летит над водою. Но если захлебнется или еще чего – пишите маме мелким почерком! Четыре букса под водою гниют на «Валином» пороге. Плотов там побило не считано. Самый, что ни на есть, мерзкий порог. Только мне он по душе! Вот и не вредит он мне. На реке, здесь своя философия! Она Река, как бы живая, ее уважать надобно. Тогда все у тебя будет хорошо. Но только она не всех привадит. Немного народа «зацепилось» работать на реке. Все больше после первого рейса бегут.
– Ну как? Еще желание есть?
– Есть капитан, ты сказывай, чего бабы у тебя тут делают? Какая работа для меня найдется?
– Работа по хозяйству. Камбуз, плита стоит в рубке. Готовка три раза, как на войне. По графику. Жрать на воде, сама понимаешь, хочется по-звериному. Стирка. А то ведь вонь от робы уже через неделю. Приборка на судне. Об оплате отдельная тема.
Марте деньги были не к интересу, но она выслушала внимательно. Оказалось, экипаж буксира получал плату за работу по ставке, которая называлась сдельно-премиальною. Деньги государство выкладывало за рейс. Одиннадцать тысяч рублей. Огромная сумма. Авто «Жигули» стоили шесть тысяч. За рейс платили денег на две машины!
Но за эту сумму капитан должен был расплатиться за топливо. Купить провиант, оплачивать всевозможные ремонты дизеля, красить судно и т. д. Оставшиеся от накладных расходов деньги команда делила между собою. Капитан получал половину. Остальные денежные знаки предназначались команде равными частями.
Как правило, на расходах экономили. Топливо покупалось официально у государства в минимальном количестве. Остальное горючее докупалось у шоферов по дружеской цене. То есть почти бесплатно. Продукты стоили не дорого, тем более, если их покупать оптом у знакомого повара поселковой рабочей столовой. Таким образом, от рейса оставались деньги в количестве десяти тысяч.
Еще две тысячи шли на взятки тем, кто давал «добро» капитану и кому он отчитывался. Но оставшихся восьми хватало, чтобы жить безбедно и сыто. Матросы получали больше двух тысяч рублей, что даже по северным меркам были очень и очень немалыми деньгами. За сезон, как правило, буксир успевал «сходить» несколько раз. Очень немногие успевали четыре, пять раз. Возвращались уже по холоду в конце сентября, начале октября. В конце октября становился лед на реке, и навигация прекращалась. Буксир поднимали краном на берег. Где команда еще месяц приводила его в порядок. Затем до апреля все разъезжались, – кто на материк домой, кто на стройку подзаработать денег. Навигация начиналась в конце мая.
По высокой еще воде шли буксиры в верховья. Спешили к плотам, которые там называли составами. Кто быстрее поднимется в верховья реки, забирает выгодный состав. Выгодность состояла в том, чтобы успеть к «хорошим» бригадам. Это те, кто на совесть сбивали составы. От качества собирания и связывания плотов зависела безопасность плотогонов и скорость сплава. Кому попадались «лагерные», то есть составленные плоты в зонах зеками, тот в сезон больше одной - двух ходок не сделает. А если разойдется состав по реке, то не только оплаты не получит команда, но и заплатит штраф.  Вот и спешат на перегонки буксы к верховьям реки.
В трюмах везут презенты бригадирам. Их капитаны прикармливали и приманивали всяческими подарками. Вот и сейчас Михалыч приготовил своему бригадиру особый сувенир.
По великому блату
 ( блат – коррупционные отношения с чиновником)
заплатив три цены, приобрел телескопическое пластиковое удилище. Новинка, которой еще никто не видывал. Производства страны восходящего солнца! Легкое и удобное. Три штуки на стройку «выбил» снабженец. Двести рублей государственная стоимость. Михалыч у него выманил за шестьсот. Но оно того стоило! Хариус, линь, сиг будут ловиться с особенным удовольствием. Бригадир довольным останется и никакому другому капитану, как только Михалычу, состав не отдаст.
Марта слушала рассказ. Было понятно, что капитан любит эту работу. Непростую, тяжелую мужицкую работу. И реку если и не любит, то уважает. Подумалось, что и она реку теперь станет уважать. А что работа тяжелая, так  Марта всю жизнь среди мужиков. И бабьей работы там не было.
Она слушала Михалыча и смотрела на него такими глазами, что он ее даже не спросил, согласна ли.  Чай в кружке давно остыл.
– Капитан, когда в рейс? Я готова к работе.
– Ну, что ж. Я ничего от тебя не скрывал. И учти себе. Будешь ныть, в первом же поселке спишем на берег. Да, и отдельной каюты у тебя не будет.
Это он сказал, как бы, между прочим. Как само собой разумеющееся.
– Со мною каюту будешь делить или с матросами, – сама выбирай.
Вот так, все было хорошо! И тут надо же! У Марты рос внутренний протест.  Ну нет, есть же какой ни будь выход...
– Как же это? Что значит – без отдельной комнаты? Как я буду переодеваться? И вообще – не порядок! Марта хотела договорится с капитаном. У нее была еще надежда...
– Все! Нет разговора. Нет времени на тебя. Ты не хочешь - я не могу. Капитан встал тяжело, опираясь на стол, тем самым показывая, что разговор окончен.
Марта была в отчаянии. Уже она представила себя в команде, и даже полюбила эту работу, а здесь... Что же это она?!
– Ну, что же ты, Михалыч! Я же очень хочу к тебе в команду. А постоять за себя я всегда смогу! 
Он остановился, посмотрел на нее через плечо, с улыбкой полной снисхождения сказал:
– Завтра в семь приходи, знакомиться будем.
Ушла Марта с буксира совершенно обессиленная.
Как будто смену на стройке отработала.  Пришла домой, сомнение грудь рвет, а поговорить не с кем. Тетка в ее дела не касалась. Подруги она себе не завела, о друге и говорить нечего. Мужики Марту не интересовали.  Ночь лежала с открытыми глазами.
Светало рано, часов в пять. Весна вот-вот войдет в силу. Река уже вскрылась ото льда и бушевала половодьем. Вместе с рекою бушевала в жизнь в теле Марты.  Молодая, сильная, никому не нужная. Марта подумала о том, что в ее жизни что-то менять нужно было! И она знала, что река изменит ее монотонную городскую жизнь. Они с ней так похожи!  Она Река так же одинока, так же норовиста, как и Марта.  Теперь точно знала: утром она будет в «малой гавани».
Ноги шли плохо, неуверенно. Все думалось о каюте капитана. Как это они делиться кроватью будут? Неужели нигде места, отдельного от команды, для нее не найдется? Впрочем, вспомнив те четыре двери на судне, поняла – не найдется.
Ну и ладно. Ничего, Михалыч не такой, чтобы спохабничать. Этот не станет ничего дурного делать. Он хороший.
Так она размышляла о своем будущем и шла к новому месту работы уговаривая себя «не дурить».
Надела синюю спецодежду – комбинезон. На стройке получила. Еще совсем хорошая, один раз постиранная. Посмотрела на себя в зеркало. Фигура была на зависть бабам. Ноги длинные и сильные. Грудь налитая, девичья. Талия такая, что ладонями охватишь – пальцы сомкнуться. В общем, ладная девка. Волосы не красила. Противно было это крашение. У Марты они были черные, как смоль.
Она шла по берегу и не было ни одного мужика, который бы не оглянулся бы ей вслед. Спиною эти взгляды ловила. Ровно в семь утра Марта была у судна.
Первым явился Вася. Поднявшись на борт, сел и закурил папиросу. Делал он это не спеша, солидно. Как бы настраивал себя на работу или серьезный разговор.
Поднял голову и долго всматривался Марте в глаза. При этом молчал. Смотрел и молчал.
Было неловко. Марта решила заговорить первой.
– Вот... Пришла.
Вася плюнул через губу за борт. Было непонятно, то ли этим выражал презрение, то ли настороженность.
– Ну, и чего Михалыч… Берет тебя? – сказал и как бы перестал обращать внимание на девушку. Занялся спичками и потухшей папиросой.
– Не знаю... Сказал знакомиться будем.
– Чего тут знакомиться?! Послезавтра в рейс! Мать его... Полухин вот завтра выходит. А как наш состав у Кавы заберет? Чего нам тогда? К зекам идти? Я эти дрова не попру! На камикадзе не подписывался!
Марта не знала, кто такой Кава, но поняла: сегодня решится ее судьба.
Вася был мужиком неопределенного возраста. Бывают такие. Смотришь на него и понимаешь – ему больше сорока. Но если окажется шестьдесят, не удивляешься. Как и все, кто имеет долговязую, сухую фигуру, Вася имел холерический темперамент, искуренную и пропитую нервную систему.
Появился второй матрос. О нем Марта знала, что должность его на судне – рулевой. В противоположность Васе, он был среднего роста, ближе к низкому. Заросшее щетиной лицо. Заросшись его могла называться бородой. Добрые и веселые глаза выдавали легкий характер весельчака, матершинника и бабника. Руки у него были крупные и волосатые. На правой кисти наколка «Федя».
– Привет, привет славному экипажу славного букса под названием К-сто РК!  Федор выговаривал отчетливо, чеканя слог.
Посмотрел на Марту внимательным мужским взглядом:
– А знаешь, как нас величают? Он имел в виду буксир. Сам же и ответил:
– «Касторка»! Во, б..ди, придумали! Я Михалычу говорил, смени номер! А он ни в какую, мол примета плохая!
-Ты то чего к нам? Никак подписалась на сезон? При этом Федя подошел к Марте сбоку и очень удивлённо, с прищуром, посмотрел на ее ухо.
– Сбежишь, милочка! В первом же порту сбежишь! Как воды испить сбежишь, едрёна мона!
Девушка молчала и думала о том, как бы ей быстрее сбежать от этой команды. Желание идти с ними в поход и жить на площади двадцати квадратных метров все лето, абсолютно пропало.
И наверное, она бы совершила свой побег, если бы у нее было время.
Но в этот момент появился капитан. Все замолчали и приготовились к встрече. Марта расправила плечи. Грудь распирала ее синий комбинезон так, что лямки начали врезаться в плечи. Михалыч был немногословен.
– Пришла, стало быть! – достал сигареты. Модные, болгарские. Называются «Стюардесса».
– Федя и Вася, наверное, рассказали тебе о прелестях речной жизни? – капитан посмотрел на мужиков и улыбнулся: - Обещали, что сойдешь, мол в первом же порту?
– Нет, Михалыч. Они говорили о райском уголке под названием «Касторка», – Марта пыталась пошутить. 
– Ну, стало быть, познакомились. Ты вот что, если идешь с нами, принимай хозяйство. Если нет, не держу, ступай себе с миром.  Времени на рассказы и уговоры нет совсем.
Потом капитан давал распоряжение матросам и, казалось забыл о присутствии на судне претендента на должность кока. Когда Федя с Васей разошлись по своим делам, Михалыч занялся Мартой.
Показал камбуз, хранилище продуктов.  Вручил сто рублей и наказал докупить то, что она считала нужным. Потом не спросив, есть ли у нее вопросы, удалился в контору.
Марта стояла на палубе в той позе, в которой слушала капитана. В руке была зажата купюра.
Пришла в себя минут через пять. Поняла: она идет в рейс. Посмотрела на себя и не ощутила никаких эмоций. Это был эмоциональный шок. Она понимала, если бы Михалыч ее уговаривал, или хоть как бы выказывал свою симпатию, Марта бы конечно же не пошла бы с ним. Но капитан был равнодушен, команда насторожена. Это были естественные природные отношения коллектива к кандидату в их команду.
День прошел как в тумане ее восприятия реальности! Что-то Марта покупала, носила покупки на судно. На камбузе раскладывала кули с крупами. Банки с тушенкой сложила в ящик под полом, трюмом называется. Закупила мыло. Большие серые куски хозяйственного мыла.
Ведра, тазики, кастрюли разместила в рундуке под правой шконкой. Под левой складывала кули с крупами и прочими продуктами.  К вечеру капитан объявил дату выхода.
– Выходим послезавтра. В пять утра отдаем швартовы. И чтоб без опозданий и задержек!
Коротко, ясно, как армейская команда. Марте эта лаконичность нравилась. Не нужно сомневаться в происходящем, обдумывать будущие свои действия. Просто исполнять то, что приказывает капитан. В речи его чувствовалась уверенность, продуманность и надежность.
Федя и Вася выразили бодрую радость и предложили отметить это как следует! Марта восприняла новость настороженно и молчаливо.
 Ну, что же! Вот она новая страница ее жизни! Будь что будет! Все ж лучше, чем было! Стройка ей так опостылела, что одна мысль о возврате к бетономешалке вызывала у Марты уныние и брезгливость.
Послезавтра наступило завтра вечером. Девушка лежала в своей постели и разглядывала потолок. До старта ее новой жизни оставались три часа. Заснуть она не надеялась и поэтому обдумывала важную для нее проблему. Марта думала о совместной каюте с капитаном и тревожилась от одной мысли о предстоявшем.
Как это будет? И зачем это! Но тут же она осознавала, что по-другому никак не будет. В голову приходили образы Михалыча - рыцаря. Вот он милостиво уступает Марте общую шконку, а сам уходит... Но дальше мысль упиралась в вопрос – куда? Не хотелось Марте отвечать на свой же вопрос.
Так прошла ночь. В четыре утра девушка умылась и готова была пить чай.
– Что так рано на ноги встала? – спросила у нее тетя. Марта объяснила ей, что сменила работу и что возможно она уедет по работе на месяц или больше. Тетя Ира всплеснула руками и вздохнула: - Ну, удачи! Приедешь, расскажешь!
Марта понимала, что была обузой в ее семье. И ее отъезд пришелся как нельзя кстати.
Выйдя на улицу, девушка почувствовала облегчение. Свежий ветер имел запах талого снега и воды.
Мне нечего терять, – подумала Марта. К буксиру она пришла первой. Уже через минуты три подошли одновременно Вася и Федя. Капитан вправе задержаться.
Марта начала хлопотать на камбузе. Разожгла керосинку, набрала воды прямо из речки в чайник. Здесь все пьют воду из реки. Поставила на огонь и стала готовить бутерброды.
– Твою мать!!! – Ворчал Вася. Он хлопотал у дизеля. Что-то ему не нравилось, и он пытался устранить причину беспокойства. Впрочем, ему редко, когда что нравилось. Руки у него всегда были запачканы мазутом, картуз козырьком на затылок, волосы на глазах. В уголке губ папироска «Беломорканал».
– «А ну-ка песню нам пропой, веселый ветер...» – напевал песню Федя. Он возился у рулевого устройства.
- А вот и кэп! Всем смирно, капитан на судне! – шутливо скомандовал Федот.
Марта приготовила чай. Крепкий, душистый, с добавлением мяты. Пригласила команду за стол.
Подобием стола служил ящик, в котором стоял неизвестный Марте механизм.
На судне все пространство использовано по максимуму, оптимально. Рундуки и полочки, шконки и пайолы были продуманы, надежны в использовании.
– Ну что, команда!? Готовы на Карфаген за орденами?! – У Михалыча явно было хорошее настроение.
– Да какой там, бля… Карфаген! – Вася, не глядя капитану в глаза начал жаловаться: – Форсунки так и не сменили, насос как баба, то дает давление, а то у него голова болит!
– Ну, ты мне об этом насосе уже третий сезон талдычишь – Михалыч закуривал свою «стюардессу». - Ничего, послужит еще.
– У меня – как в аптеке, кэп! Федя расплылся в улыбке. - Все шепчет, как часы.
Команда перекусила нехитрым завтраком, и все стали готовиться к отходу.
Документы на отход Михалыч оформил с вечера.  Нужно только отдать швартовы и выйти из порта.
Двигаясь малым ходом, «Касторка» прошла мимо высоких сгорбленных трудяг – портовых кранов. На рейде стояли и готовились к выходу еще несколько буксиров. Все они были конкурентами, и команда буксира
 К — 100 РК их тихо презирала.
Каждому из конкурентов были даны клички-определения. Например, К-83, на котором капитаном неуютный и угрюмый мужик, называли Мракобес.
К-105 назывался – «Жопа». Они в прошлом сезоне, выходя из «стойла», протаранили кормой рыбацкий ботик. Ботик затонул тут же, команда из трех рыбаков спаслась вплавь. До берега пятьдесят метров ругательств и холодной воды.

                БУКСИР К -150               
Дело было так. Вечером команда буксира отмечала удачный поход – сплав, из которого только что вернулась. Капитаном на К-105-ом был молодой парень лет тридцати. Звали его Вова. Он был полноват и нагловат. Являлся родственником начальника порта и поэтому чувствовал себя начальником с неограниченными правами. С матросами не церемонился, бил кулаком в зубы по поводу и без.
И вот пьют они самогон. Начали с обеда, и теперь был вечер. Ночь еще не пришла, но день уже уходил, и видимость была совсем малой. Речь завел рулевой Митя-череп. Черепом его прозвали, потому что голова его была всегда побрита. Проделывал он бритье своего черепа каждое утро и в любых условиях.
– Вот я, – говорит Череп, – с закрытыми глазами букс выведу из бухты.
Он был опытным рулевым с десятилетним опытом.
Выпили еще по пятьдесят. Вова – капитан, был уже совсем не трезвым, но он не мог вытерпеть такого возвышения над его капитанским присутствием.
– Да хули там выводить... Любой пацан выйдет.
С ними пила Маня-ураган. Кличку получила за свой характер и умение пить спирт, не разбавляя. А еще на спор перепила Леху Шкета. Тот считался по этой части чемпионом.
 Дело было так.
               

               
               Маня по кличке Ураган.

В местной портовой забегаловке собиралось народа до сотни душ.  Стоял туман от табака и отборной матерщины. Вокруг большого стола из струганых досок собрался народ. Гул, теснота. Лампочка под потолком проглядывалась неясным светлым пятном.
Напротив, сидят Леха Шкет и Маня. Все остальные стоят за их спинами, нервно кричат, курят и тоже пьют спирт. Посреди соревнующихся стоит чайник. В нем не разведенный медицинский спирт.
Шкет с Маней пьют на спор.  Если Маня спор выигрывает, Шкет ей покупает выпивку на протяжении года. Покупает он всегда, когда она этого пожелает.
Если Шкет победит в противостоянии, Маня дает Шкету везде и всегда, по его требованию. 
Это особо заводило присутствующий люд, и гомон стоял ужасный. Большинство поддерживало Шкета. Они были солидарны мужицкой неудовлетворенностью и ухарством. Баб на стройке было немного. Нормальные, конечно же, замужем. Такие как Маня были с норовом и не всегда желанными. Они пили, дрались и отличались от мужчин немногим.
И вот пьют Леха с Маней спирт. По условиям договора им нельзя закусывать. Можно выкурить папироску между принятием во внутрь. Пили из граненых стограммовых стаканов.
Первые три стакана выдержали стойко обе стороны. Зрители что-то кричали, хлопали по плечам. В общем, подбадривали. Но в голове у участников уже был туман.
Шкет курил свой «Памир», и от сигареты ему было еще хуже. Маня была хитрой бабой. Не курила. Хотя и хотелось очень. Но как подумает она, что ноги нужно будет раздвигать перед этой мудилой весь круглый год, так и силы прибавлялись. Силы приходили со злостью.
Она материлась и терпела. После четвертой оба стали молчаливо раскачиваться из стороны в сторону что грозило им падением на пол. Сил говорить не было.
Шкет молча, совершенно бессильно показал пальцем на пачку «Беломорканала». Ему кто-то воткнул папиросу в губы. Поднесли спичку. После третьей затяжки Леха упал со стула. Падал он на спину, при приземлении разбил себе голову.
Маня этого практически не видела. Но она сидела вертикально. При этом пыталась, что-то говорить.
– Ну, бля... Ну, ураган, бля... – шептала пьяно еле слышно Маня. Так она заработала себе кличку и выпивку на год вперед.
               
               
               
         Капитан Вова по кличке Ж...

И вот Маня Ураган сидит с командой К-105 и пьет самогон. Когда Вова-капитан сказал о том, что любой, мол, сможет... Маня, к которой Вовчик «клеился», не промолчала:
– Кэп сказал, значит – могет! Покажи им, Вовчик! У Мани был сиплый мужицкий баритон.
Тут все засомневались и стали требовать показа.
– Все нах.. за борт! Я сам покажу, как надо ходить на буксе! – при этом он начал выталкивать команду на берег.
Маню, конечно же, оставил на борту. Так как предвкушал победную сцену. Выйдя из бухты, он загонит букс в первую попавшуюся заводь. Маня по его плану должна отдаться победителю.
Глаза завязывать не было надобности. Вовчик почти ничего не видел. Во-первых, было темно. Во-вторых, он был изрядно пьян.
В то время, когда спорщик врубил реверс дизеля и буксир начал набирать обороты, в бухту заходил после удачной рыбалки маленький баркас. Удар пришелся прямо в левый борт невезучего рыбака. Кормовая лебедка буксира прорубила огромную дыру в борту лодки.
Баркас тонул, его капитан извергал на Вовчика разные ругательства.
– Жопа ты, мать твою!!! Жопа ты! 
На берегу стояла толпа зевак. Так и прицепилось к Вовчику его кличка.









               


               
                ПОХОД


Вода в реке была свинцово-черной. Буксир, натужно ревя дизелем, шел вверх по течению. Шел в пене и брызгах свинцовой воды, разрезая ее форштевнем как ножом.
Зрелище завораживающее и нереальное. Свежий, прохладный ветер в лицо, скалистые берега, заросшие лесом. Мощь и сила реки сливались в унисон с эмоциями Марты, и она ощущала себя такой же такой же сильной, ловкой и свежей, как и эта могучая река.  Ей хотелось кричать, петь песни. Любить и быть для кого-нибудь нужной и ожидаемой. Чтобы ждали на береге и скучали. И чтобы она тосковала по берегу.
Все на борту были заняты своей работой. Вася – в моторном отсеке с паклей в одной руке и гаечным ключом в другой. Федя – в рубке, недалеко от того места, которое называлось камбузом. Он держит руки на штурвале и то и дело вращает его то в одну сторону, то в другую. Михалыч что-то рассматривает в кормовой лебедке. Он озабоченно трогает руками трос и какие-то рычаги. Его глаза выражают тревогу и заботу.
Марта была занята приготовлением щей.  Мясо еще свежее, но завтра в ход пойдет тушенка. Керосинка, на которой она готовит пищу, находится в подвешенном состоянии, и как бы их кораблик не взлетал на волнах, кастрюля со щами оставалась в одном положении. Этому способствовал кардан с противовесом – устройство, на котором крепилась керосинка. Тем не менее, когда судно входило в шиверу, кастрюлю приходилось придерживать руками. Кораблик бросало волной из стороны в сторону.  В рубке у камбуза все, что было не закреплено и лежало не на своем месте, приходило в движение. Марта привязывала себя ремнем у плиты, так как было ощущение, что она находится внутри кофемолки, которая вращается на самых максимальных оборотах.
На реке были препятствия, которые носили до сих пор не известную девушки терминологию. Шивера – это подводные камни, через которые перекатывалась вода. Их много, они создают видимость стоячих валов, на которых буксир взлетал носом к облакам и тут же, по закону компенсации, нырял в воду.
День заканчивался. Буксир входил в бухточку под названием «Оленья». Это была небольшая заводь со спокойной водой. Берег хоть и каменистый, но пологий. Швартовы крепили к лиственнице, которая росла, склоняясь над водой.
Все работали без разговоров, слаженно и четко. Марту начали посещать мысли о ночевке. Не выходило из головы то, что шконка была у них с капитаном одна на двоих.
– Марта! Есть хочется, давай готовь ужин! – кэп распределял работы.
– Мужики, собирайте дрова, посидим вечерком у огня.
Стемнело окончательно. Вокруг тайга, река и темный свинцового цвета небосвод. Луна еще не взошла и подсвечивала купол неба из-за горизонта.  Шум быстрой воды заглушал тихие слова, и горло с непривычки напрягалось от громкой речи.
Команда расположилась на берегу. Поваленное дерево служило Марте стулом. Метрах в двух, посреди расположившейся на ужин команды горел костер. Дров было не жалко, сухие и порубленные они лежали тут же. Вася с Федей постарались.
– По соточке бы... – Мечтательно произнес Вася. На судне был «сухой» закон. Михалыч не терпел пьянства. Да и на других буксирах было так же. По-другому быть не могло. Законы здесь писаны кровью.
Зоркий глаз Марты приметил, что из-под свитера капитана, на поясе с правого бока просматривался бугорок, как будто бы там что-то было за поясом. На вопрос девушки Михалыч отмахнулся. Отстань, мол. И вот когда он потянулся за поленом, она увидела наган в кобуре из грубой воловьей кожи. Темная, вороненая сталь блеснула, освещенная бликами костра.
«Вот он, закон тайги», – подумала Марта. Позже она узнала, что капитану в походе разрешалось практически все. Он нес ответственность за судно и людей, и эта неограниченная ответственность давала ему такие же неограниченные права.
– По соточке будем пить наверху, когда состав зацепим. Федя так же мечтал пропустить в себя спирту и от этого, наверное начал свой рассказ.
 – А вот была история. Лет десять тому я работал на ледоколе. Было это в Дикси. Льды там становились уже в августе, и работы у нас было полно. Вертолетчиком был Боря. Кличка у него была Бой. Сам малый, жилистый живчик. С ним было весело и не скучно. Выпить любил – страсть как. Вертолетчики на Севере особая каста. Ну, все на Северах пьют, но этот особенно, со вкусом пил.
На судне, ясное дело закон. Нельзя! Но, конечно же, все пили. Не сильно и скрытно, чтобы старпом с кэпом не засекли.
Пошли мы в плаванье как-то. С Большой Земли какие-то прилетели. Высокое начальство. Киногруппа и все такое. Шли мы к Мурманску выполнять задание Партии, – при этих словах Федя задумчиво улыбнулся. Было видно, что партийных он не любил и говорил об этом с прищуром в глазах и улыбкой на устах. – Ну а нам что, зарплата идет, контора пишет. Хоть в Америку.
С киношниками познакомились сразу же. Я там рулевым, вроде как белая кость. Нормальные ребята. Вечером гитара у них, коньячок. Благородный напиток дня через два закончился, и пошел наш, медицинский, чистейшенький, как слеза, спиртюша.
Закон среди нас был. Утром не пить, и даже для опохмелки ни-ни. И вахта по- трезвому стоять обязана. Не шутки, Арктика вокруг. Про «Титаник» все знаем, в тех краях это сталось.
Ну вот. И спирт через неделю кончился. Душевно пить спиртик под гитару. А у киношников один мужик серьезный певчий был. Так душу выматывал, ни одна баба так не смогла бы. Сам песни складывал. Я его потом по телику видел.
Как-то сидим закусываем. И все разговоры: – вот бы спиртику бы хлебнуть. Анекдоты травим да Большую Землю вспоминаем. И тут Боря Бой идет куда-то и через время приходит с чайником. В нем спирт плещется, литра два, не меньше.
 Ну, Борюсю чуть ли не на руки, качать. Где, – спрашиваем, – взял? Молчит, да долго его мы и не терзали.
А Боря спирт этот с вертолета слил. Есть там система анти обледенения. Знали бы, не пошел бы в горло тот спирт.
Случай стался через неделю. В ста пятидесяти милях застрял сухогруз. Нас стал вызывать на помощь. Обычное дело, ничего особенного. От маршрута недалеко, сходу выдернем и проведем.
Обычно, чтобы найти оптимальный путь, высылали вертолет. Боря смотрел на состояние льдов и рекомендовал курс.
И вот они с кинооператором взлетают и берут курс по пеленгу на сухогруз. Мы тихо радуемся, так как, по негласным законам, нам перепадет чего-нибудь с сухогруза. Обычно спиртом и благодарили, так как это была самая ценная «монета» в тех краях.
А тут, как на грех, мороз крепчает. Погода портится, поземка по льду. Вот-вот пурга начнется.
 Боря миль на пятьдесят отлетел и обледеневать начал. В смысле вертолет покрывается коркой льда. Сам корпус – ладно. Но если винт обледенеет, все – кранты! Для этого на винт впрыскивался спирт. Его-то мы и выпили.
Летят они с киношником, а машина дрожит, как баба перед родами. Назад повернули, но только не долететь им при таком морозе. Боря выбрал льдину и сел на нее. Мы получили его сообщение. Идти туда не меньше чем десять часов. Льды крепкие там стояли.
Сразу они храбрились. Через пару часов мерзнуть стали. Еще через час ночь настала. Сидят, значит, они в машине, от пурги прячутся. А Боре захотелось... ну, в туалет.
Вышел он на льдину, снял штаны. Холодно, ветер, мороз. В это время, неподалеку медведь на нерпу охотился. Учуял он Борю и идет к нему из-под ветра. От любопытства, наверное. Темно, не видно медведя и не слышно – ветер. Когда Борюся увидел белого, от страха и отчаяния, не надевая штаны, вскочил и как медведь, зарычал. При этом инстинктивно поднял руки вверх. В общем, невольно получилась боевая медвежья стойка.
Медведь, видимо, не голодный был. А значит – не злой. От такого безобразного Бориного вида оторопел. Фыркнул, развернулся и ушел. Боря еще часа два приходил в себя, трясся от холода и страха.
На утро мы их нашли. Старпом причину аварийной посадки, конечно же, нашел. Борю лишили всех премий, почестей и списали на берег. Федя закончил рассказ. Дрова догорали, и пора было размещаться на судне на ночевку.
– Первая ночь, она как... – Вася замолчал под взглядом Михалыча.
Да и без Васи в воздухе повисло напряжение. Его, наверное, создавала Марта так как она не знала, как себя вести. Смотрела на огонь и думала о их отношениях с капитаном.
Она присмотрелась к нему.  Высокий, ладный. Крепкий мужик, не глупый и не злой. Черты лица мужицкие и по-своему даже красивые. Любая баба мечтала бы о таком.
И если бы где в другом месте встретились, – наверное, Марта бы растаяла. Но здесь пахло какой-то обязанностью. Как штатным расписанием, что ли.
Девушка поймала себя на мысли, что даже имени не знает Михалыча. Да и как-то странно бы звучало, если бы она называла его как-то иначе. Имя капитана сложилось и к нему привыкли все и капитан в том числе.
Каюта, которая Марте раньше казалась огромной, теперь была совсем маленькой и тесной.  Иллюминатор, столик. Шкафчик и большой диван. Он был прикручен ножками, как и вся мебель к полу и назывался по-морскому шконкой.
Раскладывался этот диван в кровать, которую можно было назвать двуспальной.
Будь, что будет, – подумала Марта и взошла на судно.
– Ты располагайся, а я подойду попозже, – Михалыч пошел в рубку к Феде планировать завтрашний день.
Слышались обрывки фраз: – «Порог проходить будем... Камень там, помнишь...»
Марта разложила диван, достала ватное одеяло и подушку. Не раздеваясь, легла в постель на левую ее половину. Закрыла глаза и попыталась быстро заснуть.
Было еще холодно, март месяц. Но в каюте было достаточно тепло. Дизель за день нагрелся и теперь отдавал тепло по всему буксиру.
Незаметно для себя девушка уснула. Очевидно, новые и сильные эмоции привели ее в состояние усталости. Проснулась она утром. В иллюминаторе было видно, как серость расплывалась рассветом по деревьям, палубе и Марте показалось, что просыпалась вместе с нею вся планета под красивым названием – Земля.
Марте подумалось о Михалыче. Капитана рядом с ней не было. Поднявшись на локтях, она вдруг увидела его. На полу был простелен матрац, на котором под ватным стеганым одеялом мирно досыпал капитан. У Марты от такой неожиданности прошел сон и появилось чувство теплое и нежное к этому большому, сильному мужчине. Немного неухоженному и молчаливому. Благородство, которое проявил Михалыч, родило в ней чувство, намного сильнее, чем благодарность. Марта еще не знала, как его назвать это чувство, но фантазии уже рисовали картины благородного капитана и нежной ласковой ее, хозяйки-кухарки этого корабля. Теперь Марта будет хозяйничать только для него одного.
Капитан как бы почувствовал на себе нежный девичий взгляд, или время уже было просыпаться, перевернулся на спину и приоткрыл глаза. Увидев улыбку Марты, сам улыбнулся.
– С добрым... – немногословно приветствовал Михалыч.
– Как тебя зовут? Она говорила шепотом. Как будто боялась разбудить кого-то.
Он нахмурился, как бы что-то вспоминая.
– Меня?! Михалыч... Фу ты, черт! Костя, я. Константином стало быть зовут, – и, заложив руки под голову, продолжал сонно и неспешно: – Чуть не забыл. Как-то никто и не спрашивал.
– Давно? Давно не спрашивал никто твоего имени? Как же твои женщины тебя называют?
– Женщины? А... – он сел в своей постели и посмотрел на иллюминатор. – Ну все, хватит болтать о ерунде – Михалыч пытался казаться строгим.
 – Давай Марта завтрак готовь. Через полчаса выходим.
Девушка разожгла керосинку, поставила чайник. И только тут она заметила за собою, что улыбается.
Так, без причины, просто улыбается. Давно с ней такого не было.
Федя, увидев Марту расплылся в улыбке. Подошел раскинув руки как медведь. Шутливо и нежно обнял и сказал: – Ну, поздравляю хозяюшка! С первым днем тебя!
Вася вышел на палубу опухший и злой. Ему плохо спалось.
– Да храпит этот мудильник! Как дизель ревет ночью! – это он на Федю. Тот виновато отвернулся.
- Ну нет, ты представляешь я третий год с этим косорылым чуть ли не в одной постели! Марта, давай меняться. Я тебе все отдам, только бы не спать с этим...!
Раньше Марта может быть и обиделась бы на его предложение. Но теперь только улыбалась. Вернее, улыбка была у нее внутри обогревая и подсвечивая девушку как свечка подсвечивает китайский фонарик.
Решился главный вопрос, который так мучил ее. Теперь нормально. Теперь можно жить. Михалыч – Константин – Костя, – оказался мужиком благородным, о чем Марта предполагала и на, что надеялась
Весь день они шли по реке против ее мощного течения. Девушка кормила команду обедом, мужики работали каждый на своем штатном месте. Жизнь на буксире налаживалась.
На вторую ночевку стали с закатом солнца. Нашли заводь, завели швартовы. Все – как вчера. Теперь усталость не так завоевывала тело Марты, как в прошлый вечер. Наверное, она привыкала к этому суровому размеренному быту.
Как и вчера Марта готовила диван к ночевке. Достала матрац из рундука и постелила Косте - Михалычу на полу. Легла в спортивном костюме под одеяло. Всплыло в памяти прошлое.
На Марте был тот же шерстяной костюм, что и тогда, в зимушке. Стало от этого как-то неуютно. Дверь в каюте открылась, и вошел Михалыч. Лампочка не горела, так как они экономили аккумуляторную энергию. Капитан молча лег и укрылся одеялом.
Но нет, Марта спать не хотела.
– Михалыч! А дом у тебя есть? Дети и вообще?  Девушку распирало любопытство.
– Ты чего Марта, не спишь? – в его тоне появились какие-то не то чтобы нежные нотки… Но они были не грубые и не командные, какие-то доверительные.
– Дом есть. Все остальное было, – сказал он и умолк, казалось бы, до утра. Но девушка была настойчива:
– А куда оно делось, Михалыч? – она хотела сказать – Костя, но язык у нее не мог повернуться в ту сторону.
– Да куда... Черт его знает куда! – и Михалыч нехотя начал свой рассказ:


               

               
               
               

                КАПИТАН МИХАЛЫЧ

– Гонял я плоты по Лене. Давно дело было. Сразу подручным ходил. Там река не такая, как у нас. Буксиры не нужны. В верховьях зеки плоты рубили. Вот мы эти плоты и водили в низовья.
Через три года бугром меня поставили. А вообще я москвич. Закончил Университет и решил романтики хлебнуть.
Ну вот, значит, жизнь устанавливаться стала. В Ленске я дом срубил. Денег заколачивал столько, сколько в Москве на всю жизнь хватило бы. Да деньги там не в чести были. Лес, стройматериалы почти даром. Харч много не стоил. Ружье имел. К охоте интерес был.
Как дом построил, через год жену туда ввел. Женился, стало быть. Девушка из Ленинграда у нас лаборанткой трудилась. Красивая и гордая. Я за нее со всеми поселковыми мужиками передрался. Синяки не сходили с лица. Но все же завоевал. Моею стала.
Ну, дом есть, жена есть. Одно плохо. Все лето я на сплаве. Зато зимою дома. Так иногда на охоту уходил. Хорошо нам было.
Но через три года нашего жития приключилось мне гнать плот. Ничего особенного. Если не считать, что в тот год дождей выпало три нормы. Вода высокая, быстрая. Мне бы отказаться. Да кто ж послушает бригадира? Надо, говорят, план выполнять. Давай, мол, тебе не впервой!
Ну и пошли мы. Я и со мною еще трое. Как только первый порог прошли, понял я, что мы попали в ревун. Это когда река нестандартно себя ведет. Редко такое случается. Наверное, после дождей успокоиться река не могла.
Но только назад уже хода нет. На третьем пороге, он был особенный, не простой, состав мой налетел на горбыль. Скала из-под воды выходит, – горбылем значит зовут.
Плот стремнина поперед реки ставить начала. И что там поделаешь?! – Михалыч выдохнул разочаровано-печально и, повернувшись, лег на спину. Очевидно, не зажила в душе его болячка.
 – Разметала река наш состав по бревнышку. Мы все в воде, бревна друг на друга громоздятся, как в мясорубке. Как оказался на берегу, не помню я. Только своих мужиков я так и не нашел. И не видел их больше никогда. Мне, стало быть, повезло больше.
Это я тогда так думал, когда отлеживался на берегу. Не знал, как все дальше обернется.
Вещи наши, продукты, одежду и всяко разное – все река унесла. Что было в карманах, то и мое. А было в них пачка папирос да коробок спичек. И все! Старики учили, чтобы всегда за плечами мешок был с едой да с огнивом. Не слушал я их, думал, ерунда это все.
А к ближайшему жилью топать верст пятьсот. Плоты за нами в этом сезоне уже никто гнать не будет. Я это знал точно. Назад вверх по реке верст по более, чем вниз.
Стоял тогда месяц август. Лето еще было, и это меня спасло. Ягоды, грибы. Но пробираться сквозь лапник да заросли таежные не просто. В день верст по десять-пятнадцать проходил. Мне бы плот соорудить. Да ведь ни топора, ни тросов – ничего не было.
На ягоде опять-таки долго не проживешь. Я стал из веточек сосновых ловушки на мышей да птицу ставить. Мяса в мыши мало. Но все же есть.
Спички я высушил, костер по вечерам организовывал. На берегу котелок наш нашел. Река мне шанс выжить подбросила. Суп с мышей да грибов делал. Но это редко. В основном голубикой да брусникой питался.
Дней через двадцать и спички закончились. Совсем я плохой стал, а только на одной злости иду.
Не можешь ты, река так просто меня одолеть. Дома жена меня ждет, – думаю. Это силы прибавляло, и я шел. Когда совсем слабый стал и подыматься тяжело было, встретил у реки зимовье.
Избушка была срублена добротно. И банька по-черному была там. Нож был. Топор и спички. В банке-жестянке чай и немного крупы гречневой.
Закон такой у охотников. Уходя, оставить спички и немного продуктов. Пересмотрел все углы и ящики. Нашел рваные штаны и старый свитер, который, скорее всего, похож был на тряпку. Так как был тогда сентябрь, холода ночью пришли нешуточные, находка эта была мне - ой как кстати. Ночью спать нужно, набираться сил. А я трясусь от холода, и утром идти тяжело.
До людей, по моим расчетам, было верст сто. Это дней десять хода. И я рвался в путь. Но шли осенние дожди, и я не решался выйти. «Пережду, – думаю, – и посуху пойду».
Дожди шли сильные и прекратились в самом конце сентября. По ночам мох изморозью брался, да и днем холода уже становились. Понял я, что зимовать надобно мне. Сил у меня маловато, по ночам холода такие, что даже найденный мною свитер не спасал. Может, кто из охотников придет капканы ставить.
Итак, у меня были два коробка спичек. Топор, нож. Собирая ягоды и грибы на зиму, я нашел два капкана. Очевидно, охотник их оставил по неизвестной причине.
В зимовье я нашел моток медной проволоки и два капкана на соболя. А значит, можно ставить петли на куропатку и ловить мелкого зверя.
Больше всего меня тревожило то, что у меня не было зимней одежды и спичек было маловато. Я пересчитал их, в двух коробках сохранились сорок три штуки.
И я начал заготовку дров. Топор был хороший, кованый. Точилом служил мне речной камень.

Михалыч рассказывал мне свою историю, как бы говоря сам с собою. И я поняла, что за это долгое время, которое он  находился здесь, на стройке,  не говорил об этом ни с кем. И вот сейчас его «прорвало».
-Дров за десять дней я заготовил на всю зиму. Благо, сушняка хватало. И далеко ходить не надо. Плавник на реке, который прибило к плесу. Да и валежник в лесу. Рубишь весь день. А на следующий стаскиваешь к зимушке. Так и шел день за днем.
Пришли холода, охотник не появлялся, как бы я ни ждал его. Поначалу каждый день выглядывал на реку. Она – как дорога была. Вдруг какая-нибудь лыжня покажется. Или след машины. Или еще какая-нибудь душа живая проложит по снегу свои следы.
Ан нет... никого. И рядом жилье.  Сто верст всего. А не дойти мне. На ногах лапти рваные из старой кожи. На плечах рубаха да свитер изорванный. Штаны. Такие только в больших фантазиях штанами назвать можно. Неделю похода по льду да по снегу не выдержит мой организм.
В печке дрова сутками горят. Спичек мало, потому и горят. Да и тепло организовывать надобно. Днем иду ставлю петли из медной проволоки на куропатку. Каждый день сотню штук петель делаю. Хорошо, что кто-то в зимовье оставил моток проволоки.
Две-три куропатки обязательно попадаются. Та пара капканов, что от охотников осталась, тоже не простаивала. Но в них реже зверь попадался. Куница, бывало, приходила. Песец, случалось. А чаще всего заяц попадался.
Котелок у меня есть, соль есть. Сковородка даже была. Отчего же не жить?! Безбедно жил, нечего Бога гневить. Баньку иногда топил.
Так я дожил до начала марта месяца. Стояла теплая погода. Сугробы сверкали серебром на солнце. Хотелось домой. Страсть как хотелось! Жена там, дом, друзья. Ждать, наверное, устали. А только до конца апреля ждать решил.
И вот как-то к вечеру снег за дверью заскрипел. Я схватил топор на всякий случай и отворил двери зимухи.
На пороге, весь в инее и изморози, стоял мужик, по виду охотник. За плечами ружье, здоровенный рюкзак. На поводьях небольшие сани - волокуши. На них горб, закрытый тряпкой и бережно увязанный веревками.
Увидев меня, он оторопел и стоял молча. А я накинулся на него с расспросами да объяснениями. Никак замолкнуть не мог себя заставить.
В общем звали того промыслового человека Степаном. Его это были угодья, и зимуху он рубил. Заварили чаю. Давно я не пил такого напитка. Степан свои припасы открыл. Отъелся я в тот вечер. Даже спиритка хлебнул. Как уснул, и не помню. Утром стали говорить о дороге назад. Да только охотник не рвался в город. Он собирался неделю-вторую промышлять зверя, а затем пойти обратно в город.
Мне промысловик выделил из своих запасов валенки и телогрейку. Вот я и решился не ждать Степана, а выйти самому.
Мороз стоял не шибкий, градусов до десяти. Шел по руслу реки. Она промерзла до дна и была хорошей дорогой. Ночевал в ветвях лапника, нарубив их под себя и соорудив подобие крыши. У ног разжигал нодью. Это когда два сухих дерева, а между ними костерок. Всю ночь горит, зверя отпугивает, да и тепло дает. Так и шел девять дней, пока не вышел к людям.
Через два дня добрался попутками к себе в Ленск. Вот тут и начинается кино. Как приехал, попутка моя остановилась на улице, где жил мой дружок Мишка. Тот как увидел меня, как от покойника отмахиваться стал.
– Да мы же тебя похоронили как ты пропал! Полгода прошло! Как же это, мол, не может быть и все такое... Не пустил он тогда меня домой. За стол усадил, бутылку достал. Стали мы с ним закусывать.
– Нинка твоя ждала тебя! Ой, как ждала, – сокрушался Мишка.  А только ты, – говорит, – Костя, не вини ее. Ушла она к другому. Покручинилась, погоревала, а мужиков у нас, сам знаешь сколько. С председателем сельсовета живет. Во как!
Я рванул к своему дому... Только все, кто меня встретят, горестно как-то встречали.
А дальше разговор с Нинкой. Непростой разговор. С этим мудилой, председателем, разговаривать спокойно начал. Да не удержался. Разбил рожу ему в кровь. И если бы не растянули нас, убил бы! Как есть убил бы!
Потом милиция. Следователь по особо важным. Потом следователь КГБ допытываться начал: как это я плоты погубил? Народное достояние и все такое!
В общем суд и десять лет общего режима.
Через пять лет вышел досрочно. Но только в доме жить не смог.
Вот и уехал сюда. На стройку. А тут те же плоты, только на буксе, по такой же бешеной реке.
Давно это было. Забылось все. Я и не вспоминал, да вот ты на память меня навела.
Михалыч закончил свой рассказ, а Марта все лежала и не могла поверить, что вот так может быть.
Как многое в его рассказе похоже на судьбу Николая.   Ей захотелось рассказать свою историю. 
У Марты боролось чувство жалости к сильному и красивому мужику с чувством нежности и какой-то слабости, о которой знают только бабы.
Долго она не могла уснуть. Но к утру, уставшая от своих дум о Михалыче и о самой себе, от своих фантазий и от реалий, она все же уснула.
Новый день сулил новые картины и новые чувства. Буксир ревел дизелем. Река летела нам навстречу, как летит новый день навстречу своему хозяину.
К вечеру прошли один из самых больших порогов. Но, как сказал кэп, – он добрый.
Ночевка была, как и положено ей быть - в тихой бухточке. Мужики завели на борт швартовые и шпринт, на берег бросили трап. Костер на берегу, ужин из супа, гречки с тушенкой. Запивали чаем.
– Тушенка – поперек горла, – Вася скривил гримасу так, что всем сразу стало понятно, насколько поперек.
– На охоту бы, а то все «магазинское» да казенное, – Федя поддержал моториста.
У Марты чуть не вырвалось: можно мол я на охоту?!
Спать ложились сразу после ужина. Разговор не заводился, и Михалыч скомандовал отбой. Подъем должен быть в шесть, а светало в полшестого. Марта лежала на спине и думала про охоту. Так давно она не брала ружья и не выслеживала зверя...
Встала в половину пятого. Ружье с патронами стояло в металлическом ящике. Ящик находился в их с Михалычем каюте. Ключ от замка на связке ключей, которая лежит на столе.
В общем за час до рассвета Марта была уже в тайге. Тропу, что проторили сохатые, она нашла быстро. Как? Просто повезло. Зарядила два ствола жаканами и стала выжидать зверя. Знала, что сохатый обязательно поутру к водопою пойдет. Позицию выбрала из-под ветра и уселась в лапнике так, что стоя в метре не увидишь ее. Вот времени только маловато. Успеет ли, дождется ли зверя?
Но тогда удача была на тропе Марты. Сохатый шел, опустив голову и как бы принюхивался к чему-то. Марта увидела его метров за пятьдесят. Старое чувство курка хлестануло по сердцу.
Сохатый – зверь мощный. Бывало охотника подымал на рога. Раненый зверь мог затоптать своего обидчика и порвать рогами на мелкие кусочки.
Но Марта не думала об опасности, ее палец гладил курок двустволки.  Она вся слилась с травой, мхом, кустами лапника в котором находилась.
Марта превратилась в натянутую тетиву мощного и упругого лука, готовая в любой момент выстрелить, добыть зверя.
Стреляла она дуплетом из двух стволов, чтоб наверняка, с десяти метров и попала под лопатку в то место где у зверя билось сердце.
Сохатого выстрел откинул метра на два. Затем он встал на дыбы. Марта от неожиданности обомлела и села на мох.  Но затем зверь с задних лап рухнул на тропу.
Лапы еще дергались мелкой дрожью, а Марта уже достала нож. Со знанием дела пустила кровь, так как делала это не раз в своей прошлой жизни.
Случилось это действо за пару сотен метров от стоянки судна, и через полчаса вся команда разыскивала Марту, идя на выстрел.
Когда пришли, стали на тропе возле сохатого. Стояли, молчали. Никто не решался первым выплеснуть свои эмоции.
– Как же ты это?! – произнес Михалыч, как-то с жалостью и недоумением смотря на голову сохатого.
Марте показалось, что не зверь лежал перед нами, а человек.
– Да вот, мясо надобно было к столу... Я и взяла в руки ружье.  Эта речь прозвучала из уст Марты с оправдательным тоном.
И тут прорвало капитана.  Он ругал Марту долго и как-то не связанно чередуя ругательства и слова беспокойства.  Вася и Федя молчали и слушали как капитан пытается быть строгим и назидательным. 
После этого случая Марта начала замечать, что на нее не так, как ранее стали смотреть Вася с Федей. Да и Михалыч как-то по-другому с ней говорить стал. Пропал его снисходительный тон, появились какие-то нотки уважения.
Сохатого они разделали. Перенесли по частям на буксир. Часть мяса пустили на солонину. А из другой части... Чего только не готовила Марта! И котлеты, и отбивные. А какой суп получился! Сама не ожидала.
Так команда буксира пробиралась в верховья Реки и через две недели они прибыли на место.
               
               

            Лесная артель. Встреча.

Встречать буксир вышли на берег чуть ли не все поселковое население. Бугор Кава, здоровенный бородач и матерщинник, был в первых рядах.
Они с Михалычем обнялись, обозвали друг друга по матушке и пошли к столам, где было приготовлено угощение. Видно было, что их ожидали.
Капитан подарил Каве японский пластиковый телескоп удочку, чем вызвал град радостной матерщины.
– Да е... твою же... Да ты же, Михалыч, как в воду смотрел, как он мне нужен! 
И вот тут случилось Каве увидеть Марту.  Он замер в своих движениях и стоя с открытым ртом и лицом, на котором застыла маска удивления, начал расспрашивать Михалыча: кто, да что мол она, как?
Марта ощутила всем своим бабьим нутром — не добром этот интерес бригадира «пахнет»
От этого чувства беды Марта возвратилась на судно, вошла в каюту. Достала из рундука ключи.  Открыла дверки ружейного шкафчика и пошла хлопотать на кухню. Мысль о том, что оружие ей доступно, немного успокаивало ее. Но все же Марта надеялась на своего капитана, на Михалыча - Костю, который был уже не просто капитаном. Он был тем, кто заботился о команде и тем, кому команда доверяла свое самое дорогое.  Свою жизнь.
Тем временем команда буксира и бригада лесорубов дружно уничтожали судовые запасы спирта, припасенные для этого самого случая.
Пришел Вася и сказал, что мол Марту все ждут за столом.  Через полчаса пришел Федя. Девушка поняла: так просто от нее не отстанут. Делать нечего, надобно идти.
Возле большой избы под навесом из досок стоял рубленый дощатый стол. Лавки из струганых бревен, распущенных пополам. За столом человек двадцать лесорубов и среди них экипаж «Касторки».
В голове стола с одной стороны сидит бригадир Кава. С другой напротив капитан Михалыч.
На Каве синий рабочий комбинезон, майка, из-под которой виднеются кусты зарослей черных и кучерявых. На голове фуражка одета лихо, набекрень. В уголке рта папироска, на толстых пальцах наколка. Было в нем килограммов более ста, о чем говорило мощное и развитое тело. Говорил бригадир громко, тоном не допускающим возражений.
– Ну кто мне, б.., указ, Михалыч? Как решим, так и сделаем, е... его мать!

Увидев девушку, он встал раскинул руки и глядя на Марту прорычал, не выпуская при этом из уголка губ папироску:
– Ну е.., Михайлыч! Ну, ты даешь! Красуня, твою же в три якоря мать!
Марта чувствовала себя какой-то собственностью Михалыча, которую оценивал его приятель.
– Как же тебя мне называть, красавица? – прорычал Кава и, взяв за шиворот рядом сидящего работника, вышвырнул из-за стола. Тем самым освобождая место для гостьи.
– Садись милая со мною!  – не просил, а приказывал Кава.
Марта посмотрела на Михалыча. Тот встал и, поманив меня жестом к себе, ответил бригадиру:
– Мартой ее зовут. Хозяйка она моя, – говоря сделал нажим на слове «моя», как бы разрешив этим вопрос принадлежности девушки.
– Ну раз твоя, – разочарованно произнес Кава, тогда… понятно! Ладно, давайте пить спиртюшу за наших дорогих гостей!
Тут начался шум и гам тем самым разряжая напряжённую обстановку собрания.  Все подняли свои алюминиевые кружки, тем самым выражая друг другу почет и уважение.   Но Марта своим бабьим чутьем поняла: не отступится от нее так просто бригадир.
               

               


               


                Кава

В миру бригадира звали по имени Владимиром, которое здесь было совсем неуместным, так как тот мир остался далеко в прошлом. Здесь же у реки в артели лесорубов был особый мир. И возглавлял его бригадир по имени Кава.  Фамилия мирская была Каверин, оттуда и такое новое имя.
В Армии Каверин был сержантом. Это были послевоенные года. Тогда начали призывать массово и бывших зеков, отбывших срок так же. Поэтому началась дедовщина, которой не было в военные годы и порядки, приближенные к тюремным.
Сержантами ставили тех, кто кулаком и горлом был сильнее остальных. У Владимира Каверина на гражданке были два привода в милицию, один небольшой срок в СИЗО и немалый авторитет среди подросшего поколения безотцовщины.
Матери у него так же, как и отца не было. Сгинула в годы войны под Киевом.
Служил Каверин во внутренних войсках, был конвоиром.  Охранял порядок от таких же, как и он.  Разница только была в том, что он сумел избежать лагеря. Но жили охранники в ненамного лучших условиях в каких жили зеки.
После службы Кава подался в артель, которая была недалеко от зоны.  Да так и остался тут навсегда. Со временем он стал вторым после бригадира.  А когда тот утонул на свале леса в реке при загадочных обстоятельствах, сам стал бригадиром.
Работники бригады в основном бывшие зеки. Зона, она тут недалеко. Освободившись, многие зеки тут же и оседали на том же лесоповале, только вольном.
Правда, вольного здесь было мало. В бригаде волчьи лагерные законы. И главным законом был Бугор. Он также, как и Михалыч носил на поясе наган и был альфой и омегой всего мироздания. Жила бригада в пяти километрах от поселка и была практически автономным жизненным островком.
Работали они сезонно. На зиму уходили в поселок, где оседали кто где. Кто в общежитии. Кого баба какая пригреет, а кто и сам где-нибудь в балке или еще какой избушке. А к весне снова под начало бригадира. Вот такая жизнь была у вольных лесорубов.
К весне не все, конечно, приходили. Многих принимала милиция за дебош и отправила в места, недавно отбываемые, другие спивались и тихо в местной больничке отходили отмучившись, на небеса. Но вместо старых работников появлялись новые.
И только Кава, вот уже много лет, был не сменным Бугром, президентом и богом для тех, кто приходил под его начало. Людей своих он не жалел. Мордобой был любимой формой разговора Бугра со своими подданными. Говорят, двоих он приговорил и расстрелял. За воровство. Начальство не вмешивалось в дела бригадира, требуя только план.
В ночи, когда застолье начало расходится команда буксира отправилась на судно. Как ни уговаривал Кава Михалыча лечь в избе, тот не соглашался. Говорил, что капитан покидает судно только в одном случае и то – последним.
 Шел третий час ночи, и всем ужасно хотелось спать. Вдруг за бортом, на берегу, послышался звучный голос бригадира. Он вызывал Михалыча поговорить. Марта напряглась, как гитарная струна, так как знала: разговор ее не минет.
Капитан пришел на судно с рассветом.  Весь не свой, как кол прямой и как молния горячий. В ту ночь ни Марта ни Михалыч не заснули.
Неожиданно Марта предложила капитану ложиться на диван. Тот не соглашался, но и не отказывался. Казалось, он ее не слышал. Всю ночь они   проговорили.
 И только через многое время Марта узнала, как разошлись бригадир и Михалыч.

                ДУЭЛЬ.

Как только Михалыч вышел на берег для разговора, Кава предложил продать ему Марту, так как он ее полюбил! Продать! Как продают собаку или лошадь. Просто оставить девушку в артели, а тут бригадир сам все устроит.
Предлагал такую сумму денег, что можно было бы смело ехать в Москву и жить остаток дней своих, не беспокоясь о хлебе.
Когда Костя капитан твердо сказал – нет, тот рассвирепел и заявил, что леса Михалыч не получит.
И когда кэп обернулся и собрался уходить на судно, бригадир предложил то, что мог предложить только отчаявшийся и бесшабашный человек, которым безусловно являлся Кава.
– Раз мы не можем разойтись мирно, давай отдадимся случаю. И пусть из нас останется один. И он предложил сыграть в русскую рулетку.
Это когда один патрон в барабане револьвера, который вращается на удачу. Мужики на Северах — это мужики! Не мог тогда отказаться Михалыч.  И соглашаться не должен был, но и отказываться не мог!
И вот они, выпив по стакану граненому спирта, вытащили свои револьверы! Михалыч рассказывал Марте через долгое время, но и по времени, прошедшем голос, дрожал.
Патрон один в барабане – и жизнь одна. Условились давить на курок, покамест выстрел не выйдет.
Первому жребий выпал Михалычу. Весь покрылся потом капитан, хоть ночь и была холодной. Приставил к виску ствол.
Нажал он курок, – холостой прозвучал щелчок. Сразу же опрокинул стакан в себя, Михалыч закурил папиросу «Беломорканала». 
Кава взял свой наган, крутнул барабан. Видно было, как рука его дрожит очень мелкой дрожью. Приставил ствол к виску. Долго стоял и смотрел мутными глазами в никуда. Палец дрожал и все никак не придавал движения курку.
И все же щелчок прозвучал. Но он был не такой, каким бывает удар бойка в пустоту. Слышно было, что боек ударил в патрон.
Вытащили патрон из барабана. Так и есть. Осечка. Патрон имел отметину от бойка. Наверное, отсырел, или не судьба. А может имел бригадир специальный для таких случаев патрон…  Ну, не пойман – не вор.
После этого они напились до чертиков решив, что судьба сделала свой выбор. А значит, девушка остается при Михалыче, и этот вопрос больше не подымается.
Было у Марты чувство ноющее и подленькое, которое говорило ей – вспомним мы еще бригадира. Такие как он так просто не проигрывают.
Тем не менее дни шли, плоты сбивались в состав. И пришел час выхода вниз по течению домой, на стройку.   Впрочем, дома у Марты никакого и не было.  Ее дом там, где она сейчас и семья ее те люди, с которыми она проживала в этом доме.  С Федотом у нее установились дружеские хорошие отношения. Василий был колючим и недружелюбным, но и с ним у Марты были приятельские отношения.
С капитаном было все сложнее и неопределённее. Марта питала к нему теплые и заботливые чувства. Впрочем, это было большее, чем просто забота.
Их отношения разрешились просто, как просто они и начались. На второй день после того, как они отправились вниз по течению реки, ночь выпала лунная и тихая.
Проходили место равнинное. Плесы да заводи. Мерно урчал дизель, судно шло плавно и неспешно своим курсом. Завтра река будет совсем другая. Но сегодня...
Марта стояла у стола и не слышала, как к ней подошел капитан. Когда она обернулась, их лица были близко настолько, насколько невозможно разойтись просто, как будто бы это случилось случайно. Любились они так же страстно, как тогда давным-давно в зимовье у перевала...  Впрочем, нет не хорошо ровнять этих двух мужчин. А больше у нее и не было никого. Николай, тогда в зимушке. Да вот Костя – кэп. У обоих непростая и схожая судьба. Оба они сильные и неудачливые в своей семейной жизни.
Наутро вышли Марта и Михплыч на палубу оба счастливые и усталые. Мужики несли вахту на тихой и гладкой воде. По три часа за штурвалом.
На быстрой в порогах и шиверах – по два часа. В порогах должны быть на палубе все и в полной боевой готовности.
И вот наступил тот день, который нес им быструю воду. К ночи должны были подойти к порогу. Задача была простая - на плесах тащить за собой состав, а в пороге заводить его в стремнину. Обходить прижимы и шиверы, «носороги» и прочие препятствия. И за все это в ответе был капитан и его команда.
В ответе он был перед руководством порта, стройки, партии и прочего сброда бездельников, сидящих на берегу и кричащих лозунги и девизы.
Чувство, что бригадир еще напомнит о себе, не оставляло Марту, хотя она не понимала своего беспокойства. Ей казалось, что она еще увидит его маленькие наглые глазки и папироску в углу толстых губ.
Все произошло ночью.

               

               

                Происшествие



Судно входило в порог. Стояла полная луна, и было светло, как днем. Голосов не было слышно, так как шум воды был настолько мощным, насколько мощной была сама жизнь, ломавшая все на своем пути. Пути той судьбы, которая предназначена им была свыше.
Михалыч кричал, размахивал руками, указывая рулевому направление движения буксира.
Марта стояла в рулевой рубке слева от Васи. Справа стоял кэп. Федя, цепляясь за поручни настройки, пробирался на корму. Буксир сильно кидало с борта на борт.
Он частенько зарывался носом в пенный вал, от чего вся палуба была мокрой.
Неожиданно все услышали крик Феди. Он что-то кричал, показывая рукою на корму где тянулся трос к составу плота. При этом все почувствовали толчок, как будто кто-то подтолкнул  буксир вперед.
Всматриваясь в темноту ночи, Марта увидела ужасную картину.
Бревна первого плота, начали разъезжаться в стороны. При этом они «плясали» в волнах порога, и были видны их торцы, торчащие столбами из воды.
Начал быть хаос из бревен, на которые наваливали тонны воды, а сзади подпирали другие плоты, которые потеряли правильное направление. Отдельные бревна при этом неслись к буксиру и грозили протаранить суденышко. Ужас охватил Марту, и она вцепилась в поручни так, что чуть не обломила медную трубу, служившую ей опорой.
Капитан молча оттолкнул плечом Васю и крепко взялся за штурвал. Так крепко, что это было видно по его спине, по его рукам и по тому, как он, широко расставив ноги, принялся управлять буксиром.
Дизель работал на максимальные обороты, уводя судно от бревен, которые получили свободу и уже мчались в бешеном пенном потоке к буксиру, как бы говоря: – постой, мы все равно быстрее!
Плот разлетелся наполовину, а вторая половина волочилась за судном, тормозя быстрый ход буксира.
Капитан громким и спокойным голосом, насколько можно было спокойным, отдавал команды.
– Рубить конец! – и Вася с Федей начали орудовать кувалдой, пытаясь перерубить толстый стальной трос. Этому мешала ужасная качка, которая швыряла матросов в разные стороны, не давая размахнуться молотом.
– Марта! Спички, ножи, котел, продукты в мешок! Тащи его на палубу. И одень пояс!
У команды были пробковые пояса, которые нужно было одевать, когда они проходили порог. Обычно этого никто не делал. Но это обычно.
Марта пыталась собрать аварийный мешок. Но у нее это не получалось. Девушка летала по камбузу от одной переборки к другой.
Вдруг все услышали удар в корму. Затем еще один. Это бревна от разошедшегося плота начали догонять их буксир.
Еще удар, и с низу под брюхом судна раздался частый стук.
– Винт! Винт помяло бревном! – кричал Федя.
Дизель издал последний чих и остановился.  Буксир стал теперь неуправляемым и несся, окруженный бревнами-убийцами вниз по течению.
Лицо капитана казалось спокойным, ни один его мускул не выражал ни паники, ни трусливой суеты. Он командовал четким и громким голосом.
– Одеть всем пояса! – при этом сам стоял, не двигаясь.
Было совершенно понятно, что судно приговорено к гибели, и теперь членов команды должна была волновать лишь собственная судьба.
Страх был. Но паники не было, спокойствие капитана, оно дорогого стоит!
Марта натянула на себя пояс и пыталась завязать постромки, связующие его две половинки. Федя уже справился с этой процедурой и теперь протягивал спас. пояс капитану. Тот, казалось, бы не видел протянутой Фединой руки, держащей спасательное средство.
Тут же все услышали удар в днище. Потом еще один. Третий был настолько сильным, что буксир накренился, и все услышали, как скрипит железо, когда трётся о подводный камень.
Трос уже был перебит, и буксир кружил в волнах, подставляя борта волнам.
Суденышко кренилось так, что казалось оно обязательно должно перевернуться.
Снизу из трюма Вася кричал, что в судно поступает вода. Пробоина в днище.
Это было начало конца. Время от времени буксир бился днищем о камни.
Иногда догоняли бревна и били в борт своими мощными и тяжелыми торцами.
Но порог заканчивался, и начиналась более или менее спокойная вода. Она еще была быстрой, но глубокой, и камни угрожали им только вблизи берегов. На стремнине же было относительно глубоко.
Мужики спустились вниз, в каюту, чтобы бороться с прибывающей в судно водой. У шкафа по левому борту была огромная рваная вмятина, из которой вода мощным фонтаном врывалась во внутренности их судна затапливая пайолы, мебель и те предметы, которые полетели вниз после столкновения.
Марта собирала все, что могло пригодиться на берегу. Страх понемногу уступал место усталости, мысль не успевала за руками и ногами, которые, казалось бы, сами знали, что им делать.
За бортом начинался рассвет, который, как тогда казалось Марте, принесет им спасение.
Все трое мужчин ведрами подымали воду и выливали ее на палубу. Работала электрическая помпа, но вскоре аккумулятор отказал, и помпа замолчала. Впрочем, она не справлялась с потоком воды. Всем было ясно, буксир обречен пусть на медленную, но верную смерть.
Хорошо если бы «Касторка» села на мель в тихой бухте. Тогда они могли бы пользоваться судном как жильем на воде.
Еще пару часов буксир кружил по спокойной и гладкой воде. Но когда палуба стала покрываться водою, капитан скомандовал:
– Приготовиться покинуть судно! – его слова были сухими и жесткими, как бумага, на которой написан приказ.
Все взяли в руки мешки с нехитрым скарбом и приготовились к прыжку.
Прыгать было совсем не высоко. Вода подошла практически под палубу и нужно было только переступить через фальшборт.
Первым пошел в воду Вася. Держа мешок перед собою, он сделал широкий шаг и скрылся в воде. В следующее мгновение на поверхности появилась его мокрая голова.
За ним пошел Федя. До берега было недалеко, метров тридцать, и страха большого не было. Было неуютное и противное чувство холодной неизвестности.
Марта шагнула, и холодная вода обожгла ее тело. Пробковый пояс надежно держал на поверхности воды девушку и ее мешок.
Команда смотрела на буксир из воды. Он был совсем не таким, как они его привыкли видеть. Над водою виднелась рубка и кормовая лебедка. Но при этом, что-то гордое и печальное было во всем этом. В рубке возле штурвала стоял капитан и курил папиросу. На нем не было пояса, и казалось, он никуда не спешил.
– Костя! – кричала Марта кэпу, забыв о том, что он для нас всех Михалыч и капитан.
–Костя, ты что там стоишь?! Мы же ждем тебя!
И тут команда начала понимать, что никуда кэп не спешит и навряд ли вообще собирается покинуть свое суденышко.
– Ты, что это е... твою.., придумал?! – кричал Вася. – Прыгай! – Прыгай, кэп!
Федя молчал и только шевелил губами, как бы пытаясь что-то сказать.
Марта все поняла и, не став долго уговаривать капитана, поплыла к буксиру. На борт поднялась легко, так как палуба уже была покрыта водою и только нос немного подымался над водою, удерживая судно от скольжения под воду.
Но было очевидно, что это произойдет сейчас или через минуту.
Капитан, увидев Марту, выскочил на палубу и, страшно ругаясь, попытался столкнуть ее за борт. Он еще не знал, что она была неслабая и даже очень неслабая. Марта обвила руками его шею, и ничто не могло их разорвать. Она не хотела терять своего капитана. Своего мужчину, которого успела полюбить. И только теперь, стоя на палубе она поняла насколько сильное чувство родилось в ее груди. Там где так часто и сильно билась жизнь призывавшая ее к берегу, к тверди земной.
Так стоя на палубе они почувствовали мягкий толчок снизу, как бы последний вздох умирающего судна. И тут палуба плавно и быстро начала уходить вниз в воду. Марта не отпускала рук. Они крепко обвили шею ее капитана.  Так они вместе и погрузились в воду. Вокруг них появились воздушные пузыри, казалось, что вода закипала. Теперь на поверхности воды виднелись две мокрые и взлохмаченные головы, которые боролись за свою жизнь.
Пояс толкал Марту вверх и она, разжав руки отпустила своего капитана.   На берег выплыли усталыми, замерзшие от холодной воды и мерзости происшедшего. Осмысление всей катастрофы еще не приходило к ним, так как команда приспосабливалась к новым условиям жизни, а вернее выживала и привыкала к тому, что произошло.
А дальше долгая дорога, которая вывела их в поселок к людям. Четыре дня шли.
Первый день сухопутного похода обсуждали причины, по которым разъехался плот.
Вася с Федей материли бригадира. Михалыч молчал. Он молчал и не отвечал на вопросы команды. Перестал разговаривать, Марта даже побаивалась думала, может с речью, что случилось?
Все понимали, что Кава отомстил капитану, Марте и всей команде. Это была даже не месть.  Это было удовлетворение его больной самооценки, которая была для бригадира всем. Она заменяла ему и бога, и совесть. Он не привык проигрывать и решил не отпускать далеко того, кто не принял его волю, его правила.
А потом команда погибшего буксира прибыла в свой порт приписки буксира. Долго писали объяснительные. Те, кто их допрашивал писали протоколы. Начиная от руководства порта и заканчивая следователем комитета государственной безопасности. Каждый день начинался с допроса следователя.
 «А что делал ты? А что делал капитан? Какие команды он давал?»
В общем было понятно, что за Костю взялись крепко. Марта тогда жила у него доме. И жили они как муж с женою, и было им хорошо вдвоем, не считая этих допросов и унижений. Наконец то два одиночества слились в одном потоке жизни, образовав мощную и свежую стремнину жизни.


               


                … На круги своя…


Костя Марте никогда не рассказывал о допросах. Настоящий мужик был, крепкий. Но только через неделю он все же сказал
- Не хорошо они под мня роют яму. У меня судимость уже была. И как раз по этой же статье – «Порча социалистического имущества».
А потом не пришел он домой. И поняла Марта, это ее судьба, ее рок, от которого пострадал еще один ее любимый человек.
Марта носила передачи и полгода до суда иногда могла видеть своего любимого…
Еще через несколько месяцев случился суд. Зал не смог вместить всех желающих и заседание сделали закрытым.  Но Марта все же смогла добиться присутствия на заседании суда. 
Приговорил суд капитана, учитывая его прошлую судимость по той же статье, к семи годам общего режима.
Бригадир Кава так же привлекался к суду, но он внезапно для всех исчез из артели и больше не появлялся там.  Поговаривали, что уехал он на новую стройку называемую коротким именем БаМ.
 Настроилась Марта ждать своего капитана. Но только бригадир никак у нее не шел из головы.
Она думала о справедливости. И Марта определенно знала, где она есть эта справедливость и как ее призвать, что бы бригадир ответил за все, что он сделал с их жизнью, судьбой Марты и ее любимого человека.
Капитан Костя год отсидел и не вынес лесоповала. Задумал бежать. Пуля охранника его догнала.

               







                ЭПИЛОГ

Марта замолчала, окончив свой рассказ, при этом глаза ее смотрели, не мигая на наш костер на котором кипела вода в котелке. А я сидел, молчал и слушал, как Марта молчала и была очень значительная в своем громком безмолвии.
На стоянке была уже поздняя ночь, река все так же шумела, и полный месяц так же освещал окрестности тяжелым свинцовым светом. Но. Что-то изменилось. Наверное, во мне от услышанного что-то переменилось, и я все еще был под впечатлением от услышанного от моей попутчицы рассказа.
Наши соседи не спали. Наоборот, пьяный гомон стал громче и наглее. Все чаще пузатый лидер собрания  поглядывал в нашу сторону.
В конце концов он, взяв бутылку, наполовину выпитую за горлышко, встал и тяжелым неуверенным шагом направился к нашему костру. За ним потянулись остальные горластые собутыльники.
Я понимал, что миром эта встреча не закончится, и уже мысленно готовился к вселенской битве. У моих ног лежал топор, и он должен был явиться последним моим аргументом в предстоящем конфликте.
Марта, все так же глядя на костер, с каменным отрешенным лицом, почти не открывая рта, одними губами протяжно произнесла:
– Сиде-е-ть!
Я понял, она увидела краем глаза приближающихся говорунов, и это «сидеть» было обращено ко мне.
Толстый подошел и что-то пытался говорить, обращаясь к моей собеседнице. Его сотоварищи хихикали стоя у него за спиною. Им наверное, эта бравада придавала какую-то уверенность.
Марта молча, все с таким же отсутствующим видом наполнила наши кружки кипятком. Бросила туда заварку. Я уверен, она ничего не видела и не слышала того, что происходило вокруг нее.
 Марта посмотрела на меня так, что у меня кожа покрылась морозом. В ее взгляде столько было силы, спокойствия и отрешенности! Глаза самурая, ни больше ни меньше!
– Сиде-е-ть! – процедила она мне и повернулась к пузато-пьяной толпе.
– А что, детородный орган есть у тебя, говоришь? – Она к главному дебоширу.
– А, что и показать можешь? – при этом она как-то мило улыбнулась.
Мне стало не по себе. Я вдруг понял, что она задумала.
Но пузан был не в том состоянии, чтобы понимать что либо. Подбадриваемый толпою, он нагло вывалил пузо и спустил к коленям свое трико.
Я не успел ничего ни сказать, ни сделать. Марта в правой руке держала полную кружку крутого кипятка.
Пузан заорал так, что мне казалось, его услышали в Алдане. В следующий момент у Марты в руках оказался котелок. Толпа бросилась врассыпную, оставив своего предводителя. Я успел ухватиться рукой за дужку котелка, чем спас здоровье многим отступающим. Марта тут же потеряла к происходящему интерес и молча занялась своей папиросой, как будто бы ничего и не случилось.
Сонливость моя исчезла сразу и надолго. Я собрал вещи, погрузил их в машину, и через пять минут мы ехали в направлении Алдана.
Марта устала, это было видно по ее глазам. Через какое-то время она уснула, мирно покачиваясь в такт движения грузовика.
Наступил день, и мы прибыли в город. Марта взяла в руки сумку и посмотрела мне в глаза.
И тут вдруг меня осенило. Я понял, зачем она приезжала на БАМ.
– Нашла справедливость? – спросил я ее, смотря в немигающие самурайские глаза.
Она едва заметно кивнула головой,
 – Справедливость, она и есть – справедливость!
При этом с силой хлопнула дверкой, закрывая кабину и свой рассказ.