Часть I. Ветренный городок. 4 Глава. Пацаны

Пацаны.



От грозы, бушевавшей над городом накануне вечером, не осталось, практически, никакого следа. Кое-где в выбоинах, засохшая и потрескавшаяся в форме неправильных многоугольников, грязь напоминала о широких потоках и огромных лужах испарившихся уже буквально с первыми лучами солнца. Сейчас, в половине пятого, нещадно палящее солнце только-только начало клониться в сторону Тянь-Шаньского хребта и хорошо видные заснеженные вершины уже слегка порозовели.

Амет быстро шагал по дорожке ведущей к центру микрорайона. Ещё вчера ему казались здесь родными каждый дом, каждый кустик, каждая ухабина на дороге. А сегодня, не смотря на ясное небо и умытые вчерашним ливнем, казалось, вновь зазеленевшие деревья, ничего не радовало глаз. Город выглядел особенно пустым и тоскливым, и даже кучки микрорайонских пацанов тусовавшиеся там и тут казались Амету подозрительными. Но от каждой группки ему приветливо кивали или поднимали в приветствии руку, а он, узнавая знакомых, только скупо отвечал кивком головы и не задерживаясь спешил дальше.

На базарчике в центре микрорайона он коротко задержался, чтобы взять небольшой пакетик насвая.

Уже через несколько минут Амет подходил к длинному узкому проулку ведущему из третьего микрорайона на пятый участок. Метров триста в длину и метров пять в ширину, стеснённый с одной стороны шестиметровым забором "Заготзерно", а с другой бетонным четырёхметровым забором городской нефтебазы, проулок этот имел дурную славу в городе. Особенно в тёмное время суток, так как был освещён только одним слабым фонарём где-то посередине. Городские жители называли это место "раздевалка". Здесь частенько промышляли свои делишки мелкие городские гопники, поджидавшие в кромешной темноте загулявших, подвыпивших граждан. Нередко фонарь посередине являлся местом встречи для выяснения отношений, и рандеву эти часто заканчивались групповым мордобоем, а случалось даже и поножовщиной.
 
Никогда раньше Амет не задумывался ни о чём особенном проходя по этому проулку. А последние полгода, замечая разжиревших горляшек возле фонаря на заборе "Заготзерно", он часто наталкивался на мысль, что по-сути именно здесь произошла история навсегда и коренным образом изменившая его жизнь. Сегодня он даже остановился под негоревшим ещё фонарём и простоял несколько минут оглядываясь по сторонам будто ищя что-то.

Почти ровно семь лет назад, летом 1987го, именно на этом месте произошла история косвенно послужившая причиной того, что сейчас ему грозило осуждение за нанесение тяжких телесных повреждений. Сам лично он не присутствовал тогда при этих событиях, но представлял себе эту картинку чётко, словно был очевидцем. Ведь он очень часто слышал пересказ произошедшего тогда, со всеми мельчайшими подробностями, от своих двоюродных братьев, а уж они были очевидцами, если не сказать причиной того события. Ещё несколько раз он слышал эту историю с другого угла зрения, от ещё одного прямого участника тех событий, от человека, с которым его крепко свела жизнь на полных, насыщеных шесть лет...

Лето 1987 года.

...После девяти начало быстро смеркаться. Как это всегда бывает в этих краях, вечерняя прохлада довольно быстро сменила собой дневную жару. Несколько стариков, на одном из тапчанов в маленькой чайхане на краю третьего микрорайона, только что закончили свой нехитрый ужин. Выпив по последней на сегодня пиале обжигающего, зелёного чая и огладив в традиционном жесте морщинистые лица, стали неспешно подниматься с насиженого места. Молодой чайханщик суетливо помогал им не забывая, то и дело, уважительно прижимать руки к сердцу и покланиваться.

На выходе от группки отделился один из стариков. Он медленной, но довольно-таки упругой походкой направился в сторону длинного проулка ведущего на пятый участок. Во внешнем виде старика не было абсолютно ничего необычного, что отличало бы его от только что покинутых приятелей. Хотя, знаток среднеазиатских национальностей, по форме глаз и редкой, кучковатой бороде и вислым усам, определил бы в нём скорее киргиза чем узбека. Старик, однако, не был ни тем ни другим. Приятели в чайхане называли его на узбекский лад Тохир. Многие соседи называли настоящим именем Тонгор, прибавляя узбекскую приставку -бобо. Что означало примерно - дедушка Тонгор или Тонгор-бобо. 
               
Тонгор Гой был тайцем, наверняка единственным в том регионе, в то время. Здесь в Узбекистане он уже более сорока лет чувствовал себя дома. Попав сюда в числе японских военнопленых, он был практически единственным из выживших, изъявивших желание остаться после реабилитации. Историю о том, как он, вообще, оказался на войне в составе японской Квантунской армии, воевавшей в Манчджурии, доживший к этому моменту до семидесятидвухлетнего возраста, Тонгор Гой умалчивал практически от всех. Как и большинство японских военнопленых, он учавствовал в строительстве Фархадской ГЭС на Сыр-Дарье, а также множестве других строек в районе этого, рождавшегося тогда на берегу великой когда-то реки, городка. Даже дом на пятом участке, в котором сейчас жил, был построен, как жилой барак для самих же себя японскими военнопленными.

В 1963 Тонгор женился на одной из рабочих местного цементного комбината, молодой советской девушке Гале и прожил с ней счастливых пятнадцать лет, трудясь на благо советского общества. Потом его Галина умерла от рака лёгких, что случалось нередко среди рабочих на этом производстве. С тех пор он уже около десяти лет состаривался в одиночестве. На небольшом дворике разводил кур, занимался огородиком и крошечным виноградником. Несколько соседей по-свойски прикупали у него свежие яйца или забитую по-случаю курицу. Тем и жил, улыбаясь всем немного печальной, стариковской улыбкой.
Вечерами частенько засиживался в чайхане за базарчиком третьего микрорайона, коротая время за разговорами о перестройке и сухом законе с такими же, как и сам, пока ещё относительно энергичными,  старичками-завсегдатаями.

За годы жизни здесь, старый таец в совершенстве говорил по-узбекски и со слегка заметным, азиатским акцентом по-русски.

Через несколько минут ходу он уже подходил к узкой горловине проулка. Здесь небо не казалось сумеречно-синим, а было просто напросто глухо-чёрным, так как, росшие вплотную к заборам по обеим сторонам, мощные, высокие чинары наглухо затеняли и без того тёмный проулок. Эффект усиливался горящим в далеке тусклым, жёлтым фонарём высоко над дорожкой. Старик неспешно, думая о чём-то своём, углубился в проулок...


...С противоположной стороны, в это же время, к проулку подходили двое молодых ребят. Даже не приглядываясь в них можно было сразу же распознать их близкое родство. Оба выглядели почти, как близнецы, но в глаза бросалась разница в возрасте и росте. У обоих были тёмно-русые, мелко вьющиеся, густые шевелюры. Оба имели жёсткие, выразительные лица. Орлинные носы с широкими крыльями. Острые, широкие скулы и квадратные, тяжелые подбородки с характерной ямочкой. А также широкие, крепкие плечи. Это были двое братьев Сеитхалиловых - Ленур и Арсен, семнадцати и четырнадцати лет. Старший закончил в этом году десять классов и готовился к поступлению в городской индустриальный техникум. Младший, относившийся к учёбе в целом отрицательно, был, что называется, трудным подростком и радовался каждому дню длинных летних каникул. А в тайне от строгого отца, вообще, мечтал после каникул в школу больше не возвращаться.

У обоих братьев в руках были рогатки, со знанием дела, добротно сделанные своими руками. Одинокий фонарь посреди темного проулка у забора "Заготзерно" был целью их прогулки. Там на высоком заборе спали,  зажравшиеся всяческих зерновых, жирные горлицы. Братья иногда ходили сюда, чтобы, что называется, "побаловаться дичью".

Горляшки - птицы глупые, а в темноте, в силу физиологических особенностей, и того хуже. Сбившиеся на ночь в кучу, птицы практически никак не реагировали на жестокие, отрывавшие головы выстрелы, срывавшие вниз их собратьев. Остальные, возмущённо воркуя, ещё плотнее смыкались в плотный ряд, занимая место только что выбывших.

Даже человек впервые взявший в руку такое примитивно-вечное оружие, как обыкновенная рогатка мог бы поживиться добычей в этом месте. А братьям, вообще, требовалось не более пары минут, чтобы набить штук двадцать жирных, отожравшихся пернатых. Общипанные и выпотрошенные, наткнутые по три на длинные шампуры, они были весьма недурны на вкус зажаренными на углях.

Несмотря на внешнюю схожесть и явную разницу в возрасте, внимательный наблюдатель разглядел бы ещё одну характерную особеность делавшую братьев совершенно непохожими людьми.

Лицо старшего - Ленура - было будто закаменевшим. Его глаза смотрели прямо и пронзительно. Рот не улыбался, а мощные желваки под широкими скулами часто ходили ходуном, выражая глубину или бурю сдерживаемых эмоций.

Лицо младшего - Арсена - было тому полной противоположностью. Во всех чертах проглядывала глубоко сидевшая лукавость. Вся его мимика буквально излучала слегка ироничную улыбку. А глаза натуральным образом весело искрились.

Со стороны Пятого участка проулок начинался с угла крошечной площади перед проходной "Заготзерно". Эта площадка довольно ярко освещалась мощным прожектором с территории базы.
Отстав на пару шагов от брата, Арсен на несколько секунд задержался у одиноко стоявшей чинары в центре. Звук отпущенного с тугой натяжки жгута коротким, вибрирующим хлопком разорвал воздух. В следующее мнгновение мёртвое тельце, так и не проснувшейся, птицы мягко плюхнулось на пыльную землю.

- Мля-я! Ленур, братан, смари сюда! - гогоча Арсен нагнал брата держа в руке жирную горлицу с безвольно болтавшейся головкой. - Прямо в жопу попал! Смари какая дырка! Клинкер внутри застрял.

Коротко бросив взгляд на братишку Ленур ответил,-

- Дурью не майся. Оторви бошку ей лучше и кровь стряхни. А то снова потом, как в прошлый раз, голимый вкус будет.

Одним щелчком тело птицы лишилось головы, и последовал очередной возглас Арсена,-

- Не фига се! Опять кукуруза на базе. Смори, братан! Да она же под завязку забита. Откуда с неё кровь вытряхивать?

В отверстии зияющем на месте оторванной головы действительно были видны крупные жёлтые зёрна. Они никак не видоизменились, казалось, будто птицу кто-то нашпиговал ими по самое горло.
Братья как раз вступали в границу света и тени в начале длинного проулка, когда далеко посередине увидели старика-соседа только вошедшего в освещённое одиноким фонарём пространство. Арсен хотел было продолжить что-то по поводу только что сбитой горляшки, но Ленур остановил его схватив за руку и прижимая палец к своим губам. В удивлении остановившись, Арсен стал во все глаза всматриваться в темноту, силясь понять, что же так насторожило брата.

Как только глаза привыкли к темноте он увидел метрах в ста от себя, как раз там где пролегала граница тусклого света одинокого фонаря, несколько тёмных силуэтов.

Братья тенью скользнули к забору "Заготзерно" и присели на корточки за толстым стволом одной из чинар. Они прекрасно знали, что здесь в проулке, а тем более в такое время суток, никто и никогда не сидит просто так. Это была элементарная осторожность впитываемая подростками, в этом городе, с самого нежного возраста. В конце концов, тёмные силуэты могли принадлежать кому-то из знакомых или даже друзей.

...Тем временем, старый таец находился уже в самом центре освещённой площадки под самым фонарём. Разменявший восьмой десяток Тонгор никогда не жаловался на здоровье и не имел никаких проблем со зрением. Даже в самые тяжёлые годы плена, когда приходилось работать не покладая рук только за еду и крышу над головой на самых напряжённых участках советских строек, он сохранял спокойствие духа и крепость тела.

Чуждые ему, как и он им, японцы назначили его, своего рода, ответственным за технику труда. Казалось бы, простейшие советы, которые он давал работникам даже по поводу того, как держать лопату во время работы или, как катить гружённую, неповоротливую тачку или, как правильно замахивать кирку - в разы уменьшали непосредственные физические затраты мышечной силы. Люди не уставали удивляться, почему они уже давно сами не догадались до такого простого, естественного решения. А уж вправить на место вывихнутый сустав или правильно позаботиться о сломаных костях было именно тем, за что обычно невозмутимые, жесткие потомки самураев, ниндзя, рониных и обезбашеных камикадзе буквально почитали его за святого целителя. Впрочем, он и не собирался утруждать себя переубеждением или ложной скромностью.

Как только вошёл  в темноту проулка он сразу заметил группу из четырех человек сидевших на корточках у забора примерно в центре проулка. Вернее, сначала он только услышал их смех и, по тому, как быстро он затих, старик понял, что его тоже увидели и сейчас наблюдают за ним.

Это абсолютно никак не встревожило старика. Но по мере приближения к освещеному участку ему стало казаться странным, что парни так долго молчат. А теперь еще Тонгор начал буквально ощущать напряженные взгляды. Привычным жестом он запахнул лацканы старого-престарого, затертого пиджачка одетого на такую же древнюю армейскую гимнастерку и застегнул его на одну единственную имевшуюся пуговицу. В широченных карманах выцветших галифе заправленных в кожаные ичиги бывший военнопленный нащупал запечатаный, потершийся конверт, который постоянно носил с собой.

В освещенном участке он сразу встретился взглядом с одним из парней у стены. Если до этого он всячески пытался гнать от себя неясные, тревожные ощущения неожиданно возникшие за последние несколько минут, то сейчас, заглянув в остекленевшие, тусклые глаза довольно-таки крупного русоволосого парня лет двадцатипяти, Тонгор вполне осознал, что реальной конфронтации не избежать.
От нервно-подрагивающей, кривой ухмылки на лице под заломленой на затылок кепкой так и веяло неприкрытой, осознанной агрессией. А судя по тому, как преданно на того смотрели остальные трое, становилось ясно, что именно он являлся лидером этой шайки.

Ощущения, в этот момент, испытываемые старым тайцем не были страхом или малодушием. В его долгой жизни бывали ситуации гораздо серьезнее и опасней чем кучка обкурившихся и подвыпивших громил. Бывало, что ему приходилось сознательно, в рукопашной убивать людей. А боялся он, как раз, этого нервного подъема, как некоего предвестника активных действий, когда речь шла о жизни и смерти. Уже много лет он не испытывал такого и надеялся дожить свою жизнь без подобных приключений. Но судя по тому, как оценивающе обсматривал его блондин в кепке, при этом с угрожающим хрустом разминая кулаки...


В следующее мнгновенье Тонгор поймал себя на мысли, что возможно неправильно оценивает ситуацию. Ведь, было очевидно, что цель агрессивно настроенных парней это банальный гоп-стоп. Смысл этой идиомы старый таец уяснил уже давно живя в этом городе. Знал даже, что нападения с целью ограбления случались даже на стариков и женщин. Хотя неоднократно слышал от многих, живших по соседству, бывших сидедьцев, что это противоречит негласному кодексу чести почитаемому среди людей такого рода.

Брать у него было нечего, если не считать трехрублевую купюру во внутреннем кармане пиджачка, полупустую насвайницу в кармане галифе и головку анаши в спичечном коробке. Сопротивляться и противодействовать старик не собирался и решил для себя отдать всё по первому требованию. В этом случае никакой угрозы жизни не должно было быть. Таец не верил, что парни будут избивать старика или угрожать ножом. Всё это пронеслось за секунды в голове бывшего военнопленного. Ещё раз поправив куцый пиджачок Тонгор прибавил шаг, подавляя внутри почему-то всё нараставшее ощущение тревоги.

Парни, наверняка, истолковали это по-своему. Потому что в следующую секунду вся компания разразилась какофонией смеха, а блондин в кепке пробасил, -

- Эй, дед, бля! Ты куда помчал, чудила? На горшок чтоли? Дно пробило?

Тонгор невольно остановился, когда увидел, что белобрысый в кепке встал и двинулся к нему на встречу.


...Ленур и Арсен, со своего места за деревом, увидели старика вошедшего в освещенное пространство и сразу же узнали в нем своего соседа из бывших японских военнопленных. Арсен, имевший по-обыкновению все свои мысли тут же на языке, натужно зашептал, -

- Братан, смотри! Это же сосед наш, Тонгор-бобо, который к отцу нашему заходит иногда. У него кур во дворе много жирных.

Ленур прервал братишку короткой фразой,-

- Вижу. Его стопануть хотят, уроды.

До братьев донёсся разномастный гогот, и они увидели, как к остановившемуся старику подскочил один из крупных парней. С их места не было слышно о чем шла речь, но было отлично видно все происходившее в свете одинокого фонаря.
Мощный парень в кепке на целую голову возвышался над тщедушным стариком. Одна его рука была в кармане светлых штанов, а другой он активно жестикулировал прямо перед лицом пожилого тайца.
Возможно старик ответил что-то, потому что гопник в кепке взял его за лацкан пиджака и слегка встряхивал при каждой своей фразе.

Коротко переглянувшись и ни о чем не договариваясь, братья вскочили со своего места и поспешили размашистым шагом к фонарю в центре проулка. На ходу, так же не сговариваясь, они вложили камни в свои рогатки и держали их наготове.

...В это время, остальные трое из гоп-компании встали и, усмехаясь, обступили старика. Все были рослыми, крепкими парнями разных национальностей. С чего их вдруг понесло на одинокого, с виду безобидного старика, оставалось только гадать. Конечно же, от их лиц, поведения и общего облика не веяло благородством и изысканностью манер. Но, так же не казалось, что парней нужда заставляла нападать на первого попавшегося прохожего, не различая ни пола, ни возраста и не утруждаясь морально-нравственными измышлениями. Скорее, это была врожденная либо приобретенная глупость подстегнутая действием анаши или водки - известных, кратковременных катализаторов человеческих пороков.

Не вдаваясь в подробный анализ, можно было заключить, что парни относились к тому сорту мелких преступников, которых пренебрежительно и с оттенком презрения называли  беспредельщиками. Тогда никто не предполагал еще, что именно это преступное сословие в скором будущем прогрессирует к повсеместно доминирующему бандитизму. А пока...

...Подошедшие быстрым уверенным шагом братья, Ленур и Арсен в один голос гаркнули традиционное приветствие,-

- Асалям алейкум, Тонгор-бобо!

Повернув голову и увидев молодых соседских ребят, решительно-агрессивно настроенных и с рогатками в руках, старый, умудренный жизнью таец сразу же понял, почему его не оставляло нараставшее чувство тревоги. Он не переживал за себя, но вмешавшись, братья могли пострадать сами, а этого он допустить не мог. Повернув голову на приветствие он, как можно спокойнее ответил, -

- Валейкум асалям, ребята.

Старик хотел было продолжить свою фразу, но державший его за лацкан пиджака парень растянул рот в кривой ухмылке и, растягивая гласные, сказал, -

- О, бля! Пацанята подрулили! Вы чо трётесь здесь, чуханята? Идите домой! В кроватку пора. А то мама сиську закатает - оголодаете.

Старший из братьев, Ленур, по своей натуре,  был жестким противником всякой нечестности, неравности и несправедливости. А в данный момент он считал даже саму попытку неуважительно разговаривать со стариком уже преступлением против мужественности. Поэтому ответ был скор и соответствовал привету,-

- Ты, бычара, завали хавальник! Я с соседом своим здороваюсь, а не с тобой. А будешь залупаться, я тебе в глаз из рогатки засандалю!

Такой ответ вызвал совершенно разную реакцию у всех участников этой импровизированной встречи.
Старый таец просто закрыл глаза и едва заметно, укоризненно покачал головой.
У широкоплечего блондина, державшего тайца за лацкан, наглая ухмылка сползла с лица и сменилась агрессивным оскалом,-

- Да, ты, пацанчик, нюх потерял! - процедил он сквозь зубы. И обращаясь к кому-то из своего окружения, продолжил,- Братело, воткни-ка этому птенчику перо в жопу! Ему лететь пора.

На это, один из гопников, худощавый парень в несуразном клетчатом пиджаке с явно короткими ему рукавами, отделился от группы и в развалочку и пританцовывая двинулся к братьям. На ходу, необычным для его комплекции баском, он напевал что-то веселенькое, успевая еще и поцокивать себе в такт языком, обнажая в оскале грубые, разноцветные фиксы в пол рта. В сплошь татуированной руке появился самодельный нож с широким, обоюдоострым лезвием и толсто намотаной синей изолентой на месте рукояти. Такое "перо" было явно предназначено для метания, и будто подчеркивая это, фиксатый угрожающе подбрасывал его в ладони в ритм своей песенки.

Далее все произошло настолько быстро и стремительно, что сторонние наблюдатели, если бы таковые были, наврядли успели бы насладиться захватывающим зрелищем.
Даже сами непосредственные участники произошедшего, братья Сеитхалиловы только много позже, оправившись от первоначального шока, смогли осознать и детально обсмаковать, четко, как на кинопленку, запечатлевшееся событие.

Итак, Арсен, действуя скорее импульсивно чем осознанно, будучи ближе всех к фиксатому с ножом, не стал дожидаться пока тот подойдет слишком близко. Он резко натянул до отказа свою рогатку и выстрелил с трёх метров прямо в тщедушную, впалую грудь гопника.

Тот, непроизвольно охнув и завалившись набок, всё же сумел как-то снизу, криво метнуть свой нож.
В то же мнгновение, не успевший даже испугаться, Арсен, глухо простонав короткое матерное слово, осел на колени прямо на бетонную дорожку проулка. Широкое лезвие ножа больше чем на половину вошло в мягкие ткани верхней части бедра, на пару сантиметров ниже кармана штанов. Арсену казалось, что у него отнялась вся нижняя часть тела, и он начал медленно заваливаться на бок.

Одновременно с этим, белобрысый, державший тайца за лацкан заношенного пиджачка, схватил его обеими руками и хотел нанести жестокий удар головой в лицо старика. Однако, удар не достиг своей цели. Вместо этого, все тело плотного блондина подлетело вверх, лицом к земле и практически горизонтально бетонной дорожке. За этот миг его яростная гримаса сменилась искренним удивлением. Но, моментально приблизившийся неровный бетон жестко расплющил всяческие эмоции на физиономии белобрысого. А нога тайца, в довесок быстро и четко, строго перпендикулярно сверху вниз притопнувшая в область затылка гопника, на ближайшие четверть часа отключила его никчемное сознание.

Удивление было так же единственной, успевшей проявиться реакцией, стоявших по бокам двух прихлебателей белобрысого. Старый таец плавным, и в то же время, быстрым и ловким движением закрутил их, и они, буквально, споткнувшись или даже запутавшись друг в друге, оказались на земле в довольно-таки неудобной позе. Но в следующий миг, получив каждый по короткому и, казалось даже, несильному тычку в область шеи, абсолютно перестали волноваться по этому поводу. Они обмякли словно марионетки неожиданно брошенные кукловодом.

Единственный, реагировавший быстро и осознанно из четверых гопников, тощий и фиксатый метатель ножей успел за это время выхватить откуда-то раскладную бритву-опаску и сделал резкий выпад, пытаясь широким махом достать лицо старика.

Тонгор, в этот момент, находился в пол оборота к нападавшему и был, к тому же, почти вдвое ниже ростом. Не теряя времени на разворот он сделал длинный выпад ногой назад в направлении голени гопника на задней, неопорной ноге. Этот четкий удар резко вынудил того попытаться удержать всю массу тела на одной ноге, так как другая была выбита далеко назад. Но старый таец, одновременно с этим выпадом, легким движением локтя вывел фиксатого из равновесия.

Однако, любитель ножей был явно искушен в уличных драках. Перекатившись на бок, он довольно быстро вскочил на ноги с бритвой в руке и готовый нападать. На его лице даже появился угрожающий оскал и он успел пару раз перекинуть опаску из руки в руку. Тут же последовал очередной выпад, но, вдруг, рука с бритвой резко согнулась в локте, колени подогнулись и фиксатый мелко засеменил в сторону, изо всех сил пытаясь удержать равновесие. При этом яростная гримаса на его лице уступила место неприкрытому, искреннему удивлению. Было видно, что тело не слушалось его, а он пытается вновь взять его под контроль. Все это время он не отрывал взгляд от старика, который, находясь в полутора метрах от него, совершал странные движения похожие слегка на те, с которыми фиксатый безуспешно пытался бороться последние несколько секунд.

Тут старый таец сделал резкий присест на корточки, а корпусом и руками сделал поворот в сторону и вниз. На это худощавый гопник плюхнулся тощим задом на бетон проулка будто от усталости и изнемождения, а опасная бритва выпала из безвольно опустившихся рук. Лицо гопника отражало в этот момент уже откровенный ужас, а фиксатый рот беззвучно открывался и закрывался, как у выброшенной на берег рыбы.

Тонгор одним прыжком оказался вплотную к нему и резко, без замаха сделал выпад рукой в лицо гопника, но не ударил, а лишь слегка шлепнул внутренней стороной ладони по лбу. Метатель  ножей тут же отключился и без сознания завалился на бок.

Старый таец сразу же бросился к Арсену с вытянутым на ходу старым, кожанным ремнем. Уложив того на бок, Тонгор намотал свой большой носовой платок на бутылек от насвая и резко, без предупреждения выдернул из раны нож. Сразу же накрыв рану приготовленным, импровизированным жестким, изолирующим тампоном, он наложил на него свой ремень и туго затянул его на ране.

Все это произошло необычайно быстро. Опешивший и впавший в ступор Ленур, так и стоял с натянутой рогаткой в руке и даже полуоткрытым ртом. Только самые разные мысли сумбурно скакали в его голове не находя выхода. Конечно же он был отчаянным человеком, но не настолько, чтобы бросаться куда-то сломя голову, хотя бы не представив заранее к чему это ведет и чем закончится. Но случившееся сейчас перед его глазами было настолько далеко от его, даже, самых смелых предположений, что просто-напросто обездвижило его на все это время, пока старый таец расправлялся со здоровыми, агрессивными бугаями.

Только увидев лежащего на земле стонущего братишку и склонившегося над ним пожилого соседа, Ленур пришел в себя, если можно так выразить последовавшие неадекватные действия. Зарычав что-то нечленораздельное, он бросился на только-только начавших приходить в себя гопников. С разбега пнув ближайшего по голове, как по футбольному мячу, он кинулся к следующему и выстрелил тому в спину из рогатки. Последовал замах ногой для очередного удара, но, вскочивший на ноги, таец мягко, но твердо остановил его, сказав,-

- Оставь это, сынок! Они уже неопасны. - глядя ему прямо в глаза он добавил,- Сможешь братишку своего нести? Идти быстро сам он не сможет, а нам лучше быстрее рану обработать.

Ленур сразу же подчинился и бодро закинув Арсена на плечи, зашагал не оглядываясь в сторону дома.

На топчане, во дворе своего дома, Тонгор обработал рану Арсена и напоил его отваром кук-нара. Пока старик возился на маленькой летней кухне во дворе, братья коротко перекинулись своими впечатлениями. Первым, как всегда,  даже не смотря на боль в ноге, натужно зашептал Арсен,-

- Братан, ты это видел?! Что это было, братан? Мы же шли старика от этих уродов спасать!? А он, видел, как их опустил всех? Шесть секунд! А последнего видел? Это же вообще - ****ец! Он его даже не трогал! Он, что получается, на расстоянии им управлял? Как так? Такого же не бывает, братан?! Я в жизни такого не видел, бля буду!

Секунд тридцать Ленур молчал, и только желваки на скулах и раздувающиеся ноздри показывали степень его внутреннего возбуждения. Потом, будто желая в чем-то убедиться, он несколько секунд смотрел в сторону освещенной летней кухни, где был виден слегка сутулый силуэт странного старика. Затем он коротко бросил братишке, -

- Ладно. Не напрягайся! Потом побазарим за это. - Сделав длительную паузу, во время которой Арсен не отрывал испытующий взгляд от старшего брата, он добавил, - Если бы сам не видел, не поверил бы даже тебе!

Через пару недель после этого, когда рана на ноге Арсена зажила настолько, что он мог ходить почти не прихрамывая, братья пошли к соседу-старику с конкретной просьбой и серьёзными намерениями. Только на этот раз их было трое. В тот день в гостях у их родителей были родственики, а им было поручено присматривать за десятилетним кузеном Аметом. Братьям Сеитхалиловым нравился этот крепенький, серьёзный пацанчик и им было совсем не в тягость повсюду таскать его за собой.
Старый таец не отнекивался и не набивал цену и даже наоборот, как-будто ждал и готовился к их приходу. Начиная с этого дня все трое целыми днями стали пропадать во дворе старого тайца...

***

Кокетливо-глупое хихиканье двух расфуфыренных малолеток проскочивших мимо в сторону третьего микрорайона вывело Амета из задумчивости. Намерено не глядя в их сторону он быстрым шагом двинулся дальше по своему маршруту.

Вскоре он подходил к старой кирпичной двухэтажке на три подъезда, где в одной из квартир жил Ленур Сеитхалилов со своими родителями. У Амета с двоюродным братом были очень близкие, доверительные отношения словно они были родными братьями. Может быть потому, что со своими родными младшими братьями таких отношений почему-то не получалось. А может их объединяло общее увлечение, которое у обоих было поставлено во главу угла, настолько серьезно они воспринимали все, что узнавали у старика.     Особенно они сблизились после того, как Ленур освободился из заключения.
               
Младший из братьев Сеитхалиловых - Арсен, к занятиям относился в силу своего характера, а именно - не серьезно. То часто и наскоками, а то убегал посреди тренировки, особенно, если приходилось сосредоточенно и многократно нарабытывать то, что с лету осилить не получалось. А незадолго до освобождения брата и вовсе исчез из города. Родители даже близким родственникам говорили неохотно, что отправили его от греха подальше к родне в Крым, так как грозила ему тюрьма. А позволить, чтобы и второй сын сидел, их отец себе не мог, опасался за, и так уже, надорваное здоровье жены.

Амет, подойдя к дому и увидев закрытое окно комнаты Ленура на втором этаже, сразу же развернулся и пошел дальше по дорожке к дому их старого мастера. 

Незадолго до смерти бывший военнопленный переписал дом на отца Ленура,  сделав таким образом царский подарок этой семье за дружбу,  поддержку и участие в его одинокой жизни.

Семья Сеитхалиловых за последние годы действительно тесно сблизилась с одиноким стариком. Мать Ленура занималась стиркой и уборкой вопреки возражениям пожилого тайца. Отец и сын помогали по хозяйству и в доме,  не оставляя старика, так словно это был живущий по соседству близкий родственник семьи. А когда старик сообщил о своем решении оставить свой дом им, буквально огорошил этим всю семью, но тоже, в свою очередь, не стал принимать никаких возражений.

После смерти старика, Сеитхалиловы, опасаясь перессудов соседей, так и не стали переселяться в ухоженный и сравнительно просторный дом с уютным двориком и взлелеянным хозяйством усердного тайца. Просто продолжали поддерживать все в прежнем виде, расценивая нежданную недвижимость, как городскую дачу.

Ленур с Аметом, как и раньше, практически каждый день встречались в доме их старого мастера для совместных тренировок.

Бесшумно скользнув в незапертую калитку, Амет сразу же прошёл в глубь двора, туда где они ещё до отсидки Ленура, вместе с учителем построили невысокий, сантиметров на пять, деревянный помост. Он был округлый, в форме неправильного многоугольника, примерно метров четырёх в поперечнике.

Поверхность была оббита старым, истершимся за годы линолеумом. Раньше на этом месте стоял большой сарай, от которого остались только три стены. Поэтому со стороны улицы и проулка помост был надежно защищен от взглядов глухими стенами и высокой, густой изгородью смородины. А со стороны дворика место для тренировок было скрыто маленьким виноградником. Он обвивал своими, богатыми на урожай, лозами некое подобие беседки, внутри которой распологался маленький, резного дерева топчан.

Ленур сидел на помосте в поперечном шпагате спиной к подошедшему Амету. На голой, широкой спине бугрились живые, мощные мышцы. Ленур и раньше был крепким, здоровым парнем косой сажени в плечах, но все же была в нем какая-то едва уловимая рыхлость. А с тех пор, как вернулся из зоны, в каждой его черте, в каждом жесте, в каждом мускуле под тонко натянутой, загорелой кожей читалась уверенная, заматерелая жёсткость. Кудрявая причёска на голове тоже исчезла, сменившись на короткий, под машинку остриженый ёжик.

Не успел Амет остановиться, Ленур не оборачиваясь и не меняя позу спросил, -

- Ты что там крадешься, братиш? - и тут же, сделав искусный перекат на бок и назад, в следующее же мнгновенье оказался перед Аметом широко улыбаясь.

- Селям, брат. - коротко ответил Амет.

- Не понял, - протянул Ленур, увидев перевязку на руке Амета, - А это что за канитель у тебя? Поранился чтоли?

-Ага! Об верхнюю челюсть одного урода. Только он падла зубы свои острые выставил. Но это так себе - фигня! Меня тут, по этой теме, грузануть хотят по полной программе.

Улыбка тут же исчезла с лица Ленура и, по обыкновению, на широких скулах заходили желваки, -

- Грузануть говоришь?! Ну-ка, давай с этого места поподробней.

- Да у меня до сих пор мандраж иногда пробивает. Даже не знаю с чего начать. - сказал Амет не отрывая взгляда от серьезных, пронзительных глаз брата.

Вместе они прошли в беседку и присели на краешек тапчана. Амет прекрасно знал своего двоюродного брата. Говорить с ним нужно было конкретно и по существу: не кружа вокруг, но и не упуская важных подробностей. Поэтому прежде чем начать Амет замешкался на пару секунд.
Ленур, в это время, вытащил из под курпачи забитый в "Беломорину" косяк анаши и раскурив его передал Амету со словами,-

- Мандраж говоришь?! На, пыхни! Поможет мысли в кучку собрать.

- Да я собрал уже.- ответил Амет не отказываясь, впрочем, от протянутой папиросы.

- Да ты кури, кури. Изредка можно, по-индейски. По типу трубки мира. А то ты такой взъерошенный весь пришёл. Я тебя даже спиной услышал.- проговорил Ленур выпуская сладковатый дым и слегка улыбаясь одними глазами.

Амет ничего не ответил только посмотрев многозначительно на брата через, с легким треском тлеющий, уголек импровизированной трубки мира.

Когда вытянутая и заломленная пятка была, наконец, добита Амет начал свой рассказ. Спокойно и не торопясь он рассказал брату все, стараясь даже слово в слово передавать все имевшие место диалоги. Закончил Амет привычным и давно приклеившимся: "... такая вот канитель".

Ленур какое-то время молчал, переваривая услышанное. Потом, видя, что братишка не высказал самой главной сути, вопросительно протянул,-

- Ну!? И???

Амет автоматом выдал заготовленную фразу. Такую просьбу ему приходилось озвучивать впервые в жизни, и он не знал, как отреагирует брат.-

- Короче, брат. Я хотел поинтересоваться за твоих кентов.Тех, которых я у тебя видел здесь мельком в прошлый раз. Ты же говорил, что они серьезные пацаны и при деньгах. Мне нужен этот штукарь баксов. Не знаю как и когда, но я отдам. Лучше у пацанов под грузом ходить, чем у ментов. И сидеть я не хочу! За пидоров этих?! Я в институт поступать собрался.

В конце своей тирады Амет как-то сник. По всему было видно, что он растерян и не представляет более своих дальнейших действий. Казалось, что он вложил в эту просьбу всю свою надежду. Отчаяние так и зависло в воздухе вместе с воцарившимся молчанием. 

Амет отпустил голову и совершенно трезво, впервые со вчерашнего дня осознал всю серьёзность возникшей ситуации. Еще пару месяцев назад, во время весенней приписной комиссии в Военкомате, он задумывался над тем, как избежать предстоящего призыва в армию. Будучи наслышан о буднях срочников в рядах узбекских вооруженных сил, он никак не представлял себя в их числе. Его не пугали рассказы о беспределе командиров, дедовщине и полуголодном существовании. Не волновали слухи о рабском труде на строительстве личных домов для высшего командного состава. И уж никак не впечатляло умение разбивать собственной головой кирпичи и бутылки тех немногих, которым "повезло" отслужить в особых родах войск доблестной узбекской армии. Его даже немного забавляло рвение некоторых знакомых и одноклассников желавших стать "настоящими мужчинами" после службы в армии.
Его пугала сама мысль о том, что целых два года нужно будет делать что-то против своей воли. Тратить время на то, что считаешь абсолютно бессмысленным и бесполезным. Волноваться о чем-то не заслуживающем никакого внимания. Отодвинуть надолго и далеко все собственные желания и планы.
А теперь ему угрожало нечто еще более зловещее. Мысль лишиться свободы на срок даже привышающий срок службы в армии буквально отрезвила его в этот момент. При этом он совершенно четко осознал, что его приводит в ужас не то, что, возможно, ожидает его там, а именно сама невозможность жить по-своему. Почему-то, как ему казалось, совершенно не кстати, вспомнились многократные наставления отца о необходимости хорошо учиться в школе, чтобы в жизни делать то, что хочешь, а не то, что скажут.
В то же время, где-то в глубине сознания, с тревожной настойчивостью бились мысли о том, что он, в принципе, сам не знал и не осознавал, что хочет от жизни. По большому счету у него не было никаких конкретных, далеко в будущее идущих планов. Никакого представления о том, кем он хочет стать.
 
Словно пузыри в кипящей воде, вырвались на поверхность воспоминания о словах Тонгор-бобо. Тот сказал их примерно год назад им обоим, своим ученикам, Ленуру и Амету. Положив им руки на головы, в конце очередной тренировки, он сообщил им, что они оба достигли уровня мастеров второй ступени. На их недоуменные вопросы о том, что это значит и сколько ступеней им еще предстоит преодолеть, старый мастер ответил, что впереди всего одна ступень. И эта ступень есть и будет то, что каждый из них сделает сам из полученного в дар. Как каждый лично распорядиться полученным знанием.

Желая придать ясности своим словам старый таец вынес из дома ветхую, потрепанную Библию со стершейся надписью. Недолго полистав, он нашел нужное место и, не спеша, размеренно и выразительно, зачитал им короткую притчу о богатом человеке, который, уезжая, раздал своим слугам золотые таланты, крупные суммы денег, в пользование. Вернувшись через какое-то время, тот потребовал от них отчета. Каждый из них распорядился полученным по-своему. В итоге, строго в соответствии со своими поступками, действиями и решениями, каждый из них был либо вознагражден, либо наказан. То есть, каждый имел свой собственный результат.

Ленур с Аметом тогда лишь переглянулись без всякой тени усмешки или неуважения. Оба знали о почти таком же пожилом, как и их мастер, русском старике с печальными глазами и большим, с сизыми прожилками носом. Тот был регулярным гостем у их мастера. Его особенностью было то, что он никогда не расставался с Библией.

Ленур и Амет частенько видели, как оба старика подолгу что-то увлеченно обсуждали, то и дело окунаясь в потрепанные страницы своих библий, зачитывая или цитируя друг другу  большие отрывки. Их мастер обращался к своему приятелю просто по имени - Николай. Но оба видели с каким глубоким уважением и достоинством таец относился к этому, более чем, скромному на вид человеку.

После той притчи о талантах Амету не давала покоя недопонятая суть. На следующий день он попросил мастера объяснить сказанное подробней. Старый таец, тепло улыбнувшись, попросил ученика пересказать притчу так, как он ее запомнил. Амет помнил ее почти слово в слово.

Потом мудрый таец сказал, что каждый человек это то, что он сам из себя сделал. А жизнь человека - это череда его собственных решений и поступков. Ответственность за любое из решений и поступков, не взирая ни на какие обстоятельства, лежит только на нем самом. Поэтому, в начале каждого пути и перед принятием любого решения, важно четко представить цель, словно уже достиг ее. А получив результат, в полной мере нести ответственность за него, каким бы он ни был, и помнить о начале.

А сейчас Амет понимал, что не видит перед собой никакой цели и не представляет себе никакого желаемого результата. Да, он собирался поступать в педагогический институт, но не представлял себя учителем. Да, он хотел поступать правильно, но сложившаяся ситуация и имевшийся результат говорили об обратном. Да, он был готов действовать, но в данный момент хотел всеми силами избежать ответственности.

Подняв голову, Амет огляделся вокруг и провел шершавым языком по пересохшим губам. Удручающие мысли настолько глубоко захватили его, что он и не заметил отсутствие Ленура. 

Прошло, наверное, не менее пяти минут, потому  в следующее мгновение тот вошел в беседку уже полностью одетый в темные штаны и просторную рубашку. На ногах красовались начищенные до блеска, мягкие туфли. В руке Ленур держал эмалированный ковшик с прохладной водой. Протянув его Амету, он сказал, -

- На, сушнячок сбей пока! Я Виталику позвонил. Это кент мой. Мы с ним вместе в одной командировке чалились. Он за нами пацанов своих отправил. Поедем к ним вместе. Там и обсудим, что тут к чему.

Амет жадно припал к сосуду с живительной влагой лишь утвердительно промычав что-то в ответ. А Ленур, тем временем, продолжил, -

- Отцу хочешь позвонить? Предупреди, что со мной и задержишся немного. Чтоб не волновались. 


Буквально минут через десять Амет с Ленуром услышали звук подъехавшей со стороны проулка машины. Ленур встал и проследовал к калитке заднего выхода. Амет неотступно следовал за ним.
Выйдя, он сразу же увидел знакомый белый "Мерседес" с ташкентскими спецномерами российского посольства, о котором рассказывал отцу. Такая машина была сама по себе диковинкой в городе, а с этими номерами и того более. Почему-то вспомнились слова отца о том, что друзья Ленура - бандиты. Подумалось, что если и так, то очень крутые. Как ни странно, эти мысли подействовали успокаивающе. Настроение приподнялось и его положение показалось уже не таким безнадежным, как некоторое время назад.

Стекла автомобиля были полностью тонированными и даже через лобовое было трудно разглядеть сидящих внутри. Распахнув задние дверцы с обоих сторон, Ленур и Амет сели внутрь.

Амету показалось, что он провалился в прохладу кожанного сиденья. Но и воздух в салоне был кондиционирован минимум вдвое ниже сорокапяти по Цельсию снаружи. Эта необыкновенная свежесть едва уловимо пахла хвоей и дорогой кожей внутренней отделки.

За рулем сидел крупный здоровяк киллограмов за сто. Его наголо обритый череп блестел словно полированный. Мощные складки на затылке, плавно переходили в огромные трапеции и гигантские покатые плечи. На нем была тельняшка с, явно самостоятельно, неровно срезаным воротом. Лица видно не было, но в зеркале заднего вида Амет встретился взглядом с цепкими, глубоко посаженными, серо зелеными глазами.

Парень кивнул через зеркало, и Амет ответил тем же, коротко и негромко добавив, -

- Салам!

С Ленуром водитель поздоровался так же молча, через зеркало. При этом он еще коротко вскинул вверх сжатую в кулак правую руку, до этого покоившуюся на рычаге коробки передач.

Рядом с неразговорчивым громилой сидел еще один парень колоритной внешности. Под аккуратной белой футболкой угадывались широченные, крепкие плечи. А на длинной, жилистой шее сидела крепко посаженая голова с темно-русыми, слегка выцветшими на солнце волосами, подстрижеными под классический "полубокс". Этот показался более общительным, потому что даже развернулся назад для рукопожатия.

Ладонь Амета оказалась зажатой в лопатообразной ручище с необычайно огромными, разбитыми костяшками кулаков. А взгляд встретился с холодными, серыми глазами, внимательно смотревшими из под густых, насупленых бровей.

Молча пожав руку Амету, парень переключился на Ленура, и даже заговорил с ним, изобразив некое подобие улыбки на задубелом лице, -

- Ленур, братка, салам! - при этом он делал ударение на первом слоге имени.

- Салам, пацаны! - ответил Ленур коротко обоим.

Через секунду машина плавно и почти бесшумно тронулась в путь. Салон наполнила зазвучавшая, казалось, сразу со всех сторон музыка из "Черного Альбома" группы "Кино", и голос Виктора Цоя стал почему-то нагонять какой-то возвышенно-героический настрой.

Амет даже не заметил, как через какое-то время автомобиль углубился в Кировский поселок распологавшийся на другом конце города.

Машина на мнгновенье задержалась у больших, резных ворот одного из добротных, зажиточных домов с глухим двором и неприступным дувалом.               

Юркий, молодой парнишка-узбеченок, в белой рубахе подпоясанной национальным платком из ханатласа, выскочил, как черт из табакерки, через встроенную в ворота дверь. В пару секунд он распахнул тяжелые, дубовые створки. Автомобиль беззвучно вкатился в просторную, темную арку образованную с обеих сторон стенами дома и надстройкой сверху. Здесь могли бы свободно стоять две машины, места было достаточно.

Еще не  выходя из машины Амет уже оценил внушительные размеры дома. Все пространство стилизованного гаража - пол, стены и потолок, были выложенны дорогой плиткой под серый мрамор. А под потолком висели две большие люстры с множеством граненных стекляшек позванивавших негромко в ответ ветерку, который доносился сюда из видневшегося через проем внутреннего сада.

Ворота за ними тут же закрылись, а открывавший им парнишка исчез. Все четверо практически одновременно вышли из уютного салона автомобиля. Как-будто приветствуя их, в люстрах тут же загорелся яркий свет, и множество стекляшек засияло пересветами, бросая разноцветные блики на всё вокруг.

Но, общее внимание привлек человек появившийся из-за зелени виноградника на дорожке, ведущей из глубины сада. Яркий свет люстр в арке мешал разглядеть лицо мужчины в, ставшем уже слегка сумеречным, саду. В силуэте угадывались пока только четко развитые, мускулистые плечи и сравнительно небольшой рост. Так подумалось Амету, потому что выйдя из машины он ощутил себя малорослым рядом с двумя высокими здоровяками, которые привезли их сюда.

В следующую секунду парень в широких, черных штанах и майке уже приветствовал традиционными узбекскими объятиями Ленура. На вид ему было около тридцати лет, а его лицо славянского типа с жесткими чертами казалось застывшим и задубелым. Высокий лоб с большими залысинами и светлые, с золотистым оттенком, вьющиеся волосы, собранные в короткий хвостик на затылке придавали парню некий, совершенно необычный для Средней Азии вид.

Когда Ленур и длинноволосый расцепили приветственные объятия, открылась еще пара деталей во внешности необычного блондина, которые еще боллее усиливали первое впечатление. Прямо на уровне пупка, на массивной, с квадратными звеньями, золотой цепи болтался пресловутый, усыпаный разноцветными камнями крест. Если сказать просто крест, значит не сказать ничего. По вертикали он был не менее пятнадцати сантиметров, а его горизонталь составляла сантиметров десять. Ширина перекладин и их толщина были вполне сравнимы с аналогичными величинами обыкновенного спичечного коробка. Вся лицевая сторона изделия была покрыта семью большими, разных цветов и оттенков, ограненными камнями, которые даже в наступающих сумерках буквально сверкали в глаза каким-то благородно приглушенным светом. Множество других, мелких камней, как-будто утопленных в тонких переплетениях и завитушках драгоценного металла складывались в некий замысловатый геометрический узор, придавая предмету совершенный, баснословно дорогой вид, не дававший отвести взгляд от этого завораживающего великолепия.

Ничего подобного Амет в своей жизни еще не видел, поэтому даже не заметил сразу, что парень смотрит на него с легкой иронией на задубелом и загорелом лице. Только когда тот сунул ему крепкую ладонь для приветствия, держа ее намеренно на уровне креста, Амет слегка смутился и поспешно ответил коротким рукопожатием. При этом он обратил внимание на узловатые, жилистые предплечья парня испещренные разветвлениями толстых, надутых вен. Когда их взгляды на мнгновение встретились, на улыбающемся лице Амет увидел совершенно серьезные, несмеющиеся глаза, которые почему-то сразу же вызвали у  него доверие к своему обладателю, как к человеку имеющему непререкаемый авторитет.
"Крестоносец", как его поначалу окрестил Амет, по-простецки пригласил всех за собой, сказав негромким, приятного тембра голосом, -

- Пойдем отужинаем, пацаны. Дастархан накрыт.

Только сейчас после этих слов, Амет уловил приятный, тонкий аромат жаренной, курдючной баранины доносившийся откуда-то из глубины сада. Где-то там, за густой зеленью виноградника, большими кустами чайных роз и отежелевшими от спелых плодов ветвями невысоких деревьев наверняка распологалась летняя кухня. Ступив на дорожку ведущую в сад, они услышали напевавший какую-то веселую узбекскую песню мужской голос и бряцанье посуды.

Идущий впереди, длинноволосый блондин-"крестоносец", пояснил, слегка улыбаясь, -

- Чайханщик-Алишер у нас там над пловом своим фирменным колдует. Минут через двадцать готов должен быть. - и сворачивая в ответвление тропинки, добавил с приглашающим жестом, - На веранде сегодня сядем.

Дом был построен в виде большой буквы "П", как нередко здесь в Узбекистане. Вдоль обоих крыльев дома с внутренней стороны были пристроены большие открытые веранды с высокими, резного дерева перилами. Дальний угол одной из них занимал огромный, также резной топчан. Он был со всех сторон, от потолка до пола завешен влажной марлей, образуя своеобразный шатер. А ветерок, веявший сквозь ткань, натурально кондиционировал атмосферу внутри, создавая идеальный микроклимат против изнуряющей жары царившей снаружи днём.

Возле балдахина стояла улыбающаяся девушка таджичка в национальном наряде и расшитой золотыми нитками, праздничной тюбетейке. Ярко-зеленые глаза и толстая, ниже пояса, коса светло-коричневых с рыжеватым оттенком волос, прекрасно гармонировали с переливами ханатласа ее простого платья. Она приветливо и гостеприимно придерживала полотнище пока мужчины разувались и занимали места за огромным дастарханом.

Как только все уселись, девушка подхватила, со стоящего недалеко от тапчана маленького столика, небольшой медный тазик и большой, явно старинный, зеленой меди кумган. Она легко, с врожденной грацией держала тяжелый, чеканный сосуд и тонкой струей лила благоухающую, настоянную на лепестках чайной розы воду на руки мужчинам, пока те поочередно омывали их над тазиком.

Буквально через несколько секунд девушка поставила на дастархан огромный поднос с несколькими теплыми патырами и пятью небольшими блюдцами с красноватой - от молотого,  острого перца - сузьмой. В следующее мнгновенье появились две большие чаши с традиционным салатом Ачик-чичук. Будоражущий все вкусовые и обанятельные рецепторы аромат свеженарезанных, напитанных жарким солнцем помидоров, тончайше нарезанных колечек репчатого лука и острейшего, только с куста, красного стручкового перца наполнил все пространство вокруг. Даже из головы, все мысли не связанные с едой и чревоугодием, буквально вытеснялись этим феноменальным, хрустяще-свежим благоуханием. Это было заметно по всем присутствующим, так как никто не проронил ни слова за все это время. У каждого на лице застыл некий отпечаток благости и ожидания, а глаза не отрывались от блюд и чаш появлявшихся на белой скатерти, словно на сказочной "самобранке".

Только когда полог марлевого шатра был закрыт, а девушка-таджичка словно растаяла в багровых азиатских сумерках, с мужчин слетела невидимая пелена и они оторвали взгляд от накрытого дастархана и переглянулись. Впрочем, благостное выражение на их лицах еще оставалось. А учитывая их физиогномические особенности, только рассудительный знаток смог бы распознать; за этими скупыми оскалами, беззвучными ухмылками и натужными прищурами - совершенно нормальные, присущие всем людям, положительные реакции в предвкушении лакомой еды.

Даже Амет, до холодка в животе, озабоченный свалившимися на него проблемами, увлекся созерцанием столь искренних эмоций на предельно противоречивых физиономиях. В этот момент ему почему-то совершенно отчётливо подумалось, что и себя самого со стороны он видит именно таким. Даже осознавая ощутимую разницу в возрасте, он как-будто видел себя в будущем, глядя на этих закаленных жизнью людей. От этой мысли стало как-то спокойней. Он даже почувствовал себя в своей тарелке, среди своих. Иначе, в последние сутки, столкнувшись с жизненными обстоятельствами, которые должны были закалить его, внутренних сил хватало лишь на то, чтобы сохранять внешнее спокойствие.

Благостную паузу прервал гостеприимный обладатель огромного золотого креста. За секунду до этого он запустил руку за полог балдахина куда-то вниз под тапчан. Обратно он вытянул похожую на старинную гранату, пузатую бутылку тусклого, темно-зеленого стекла. Поставив ее перед собой, он наткнул на возникший откуда ни возьмись небольшой, узбекский нож красивый, желтый лимон из стоящего в углу тапчана необъятного подноса со всевозможными фруктами и сушенными сладостями. Вынимая пробку тот оглядел весь круг слегка улыбающимися глазами и сказал фразу призванную стать тостом,-

- Давайте, пацаны, выпьем за встречу и..., - здесь он сделал едва заметную паузу, прямо посмотрев на Амета, закончил с ударением, - знакомство.

Без усилий выдернув пробку и слегка взболтнув бутылку, он сделал приличный глоток прямо из горла и передал ее по кругу, сам тем временем занявшись разрезанием лимона. Он вырезал острым, как бритва, ножом дольки и наткнув на остриё, каждый раз подавал ее очередному глотнувшему из зеленой бутылки.
Еще когда он только откупорил этот сосуд, по всему шатру разнёсся тонкий, приятно сладкий аромат, который заметно выделялся из обилия традиционных ароматов и даже затмил и нейтрализовал их все. Запах был такой, словно они вдруг оказались посреди кондитерской, полной всяческих сладостей и изысканных тортов и пирожных. Только через годы Амет узнал и оценил все достоинства французского, колекционного коньяка "Bisquit".

А сейчас, дошедшая до него пузатая бутылочка была уже более чем на половину пуста, и Амет, по примеру старших, опрокинул ее в себя. Глоток получился слишком большим и проглотить за раз никак не получалось. Пришлось сглотнуть два раза, сжав плотно губы. Но тонкая струйка из нескольких капель обжигающего аромата все же вырвалась с уголка рта и скользнула по подбородку. В то же мнгновение Амет всем нутром ощутил теплую волну, а ноги вдруг стали ватными и их захотелось вытянуть. Он понял, что этот глоток его опьянил, хотя, будучи сыном потомственного винодела, алкоголь не был для него запретной или недоступной темой. Наоборот, лет с четырнадцати отец наливал иногда к ужину небольшой стаканчик домашнего вина собственного изготовления. При этом учил сына чувствовать вкус,распозновать букет, смаковать каждый глоток. А также объяснял взаимосвязь вкуса напитка с определенными этапами виноделия, в процессе которого Амет с детства неоднократно принимал активное участие.

Но сейчас, состояние легкого опьянения не принесло с собой никаких неприятных ощущений. И даже наоборот, как-будто сняло то муторное, тошнотворное послевкусие, оставшееся от немерянного количества не самой дорогой водки, выпитой пару дней назад на выпускном вечере. Наверное, это было первое в жизни Амета похмелье снятое, к тому же, не каким-нибудь рассолом и самогонкой, а тончайшим французским коньяком. Впрочем, он не придал в тот момент тому никакого внимания. Просто отметил про себя, что пропало всякое  напряжение и необычное волнение. На лице запечатлелась полуулыбка в один глаз и уголок губ, и он начал с, уже неприкрытым, любопытством глазеть на необычных друзей Ленура, называвших друг друга - пацаны.

  Сосредоточиться на созерцании ему не удалось,  так как за занавесью появилась давешняя девушка с огромным ляганом ароматнейшего плова в руках, а за ней поспешал, словно катился, молодой толстяк с редкими, кучковатыми усиками торчавшими в разные стороны, как у ощерившегося кота. На ходу он пытался затянуть потуже атласный, национальный платок на поясе, но необъятное пузо колыхалось и выпрыгивало из скользящей ткани. Наконец, перед самым пологом ему удалось кое-как  сделать узел и он распахнул перед улыбающейся девушкой марлевый полог.

  Казалось, что огромный ляган с горой плова сам влетел и легко преземлился в центр дастархана. Настолько всеобщее внимание было захвачено ожидаемым блюдом, что привлекательная, в принципе, девушка-таджичка растворилась на его фоне. По старой чайханской традиции, повар-виртуоз Алишер заранее нарезал сырое мясо небольшими кусочками и обжаривал его в курдюке на небольшом огне с тонко нарезанными колечками сладкого, репчатого лука. А потом оно еще долго томилось под нарезаной тонкой соломкой желтой морковью. Поэтому сейчас, в готовом плове, темные кусочки ароматного от живого огня мяса вкупе с маленькими ягодами черного барбариса, в огромном изобилии перемежались с буквально прозрачными, янтарными рисовыми зернами особого, дорогого красного сорта деви-зира.
 Толстяк чайханщик все это время прижимал обе руки к сердцу, тянул в улыбку толстый рот с кучей золотых зубов и даже пытался мелко кланяться.

 Девушка улыбнулась и упорхнула, взмахнув огненно-рыжей косой, едва не задев ею лица мужчин.
 Чайханщик, не отрывая рук от груди и не приближаясь, залепетал с акцентом, -

- Виталя-акя, кушите пловь кусний! Сам ат дущи делял, мамай клянусь.

Все рассмеялись на тираду молодого повара махалинской чайханы. А "Виталя-акя" со сдерживаемой улыбкой ответил радушному и слегка подобострастному толстяку, -

-Алишер, не трогай свою маму. Я и так отлично знаю, что это ты делал этот плов. И за "ат души" тебе отдельное "катта рахмат". Все отлично! Как только заваришь чай, можешь идти домой. Придешь завтра утром в обычное время. И Раъно тоже отпусти, остальное мы сами себе подадим. "Гап" у нас, понимаешь?! Хотим спокойно пообщаться.

Толстяк засеменил задом, мелко кланяясь и не отрывая руки от сердца пока полностью не скрылся за зеленью двора.

Амет с неподдельным интересом наблюдал эту сцену. Виталя-акя был явно хорошо знаком с местными обычаями и культурой, несмотря на свою абсолютно чуждую здешним местам внешность. Сделав приглашающий к началу трапезы жест, сам он ловко собрал в пятерню горсть плова и отправил его в рот. Все остальные тут же последовали его примеру, и следующие минут двадцать единственными звуками в тишине раннего вечера были смачные причмокивания и глухие восторженные междометия в адрес по истине таявшего во рту красного риса деви-зира и нежнейшей ягнятины. Салат ачик-чичук так же ловко забрасывался в рот прямо руками, но трапеза не казалась от этого дикарской оргией чревоугодия, настолько отлично все владели традиционно-восточным способом еды руками.

 Амет успевал подмечать такие детали, бросая короткие взгляды на друзей своего брата, а огромная гора плова между тем растаяла, превратившись в небольшую неровную кучку посередине необьятных размеров лягана из красноватой глазурированной глины. Традиционный сахарный масол с приличых рамеров куском не срезанного мяса скатился под собственой тяжестью на сторону высокого крепыша с огромными кенсами на мощных кулаках.

 "Крестоносец" Виталя-акя тут же обратился к нему, -

- Кулак, тебе повезло уработать этот масол. А после можешь и чай уже сюда затянуть.

Парняга с подходящей кликухой, с готовностью и абсолютно серьезным лицом принялся обгладывать лакомый кусок, а знаток восточной, столовой традиции Виталя-акя подмигнул Амету и сказал,-

- А вот молодому сейчас самый смак достанется. А то он тут немного отставал от нас со своей левой рукой. Пацан явно не левша. Тем более если правая забинтована.  - и тут же начал тщательно собирать сложенными вместе пальцами все остатки риса оставшиеся на лягане сдвигая все в центр. Там уже была небольшая лужица растопленного курдючного жира, на котором готовился этот волшебный плов. Через минуту в этой лужице красовалась острая пирамидка риса сантиметров семи в высоту. В принципе, можно было не есть ничего целый день, а потом, съев такую вот горстку риса в лужице курдюка не есть ничего еще и целый следующий день.

  А здесь за ужином Амету действительно было не с руки есть левой рукой. Но увлекшись процессом, практически начисто забыл о своей рванной ране, под повязкой, по-военному просто, наложенной отцом. Отметил про себя, что не один он тут наблюдает и присматривается к, пока еще можно сказать, незнакомцам, но и они к нему. А потом тут же снова отмел все хоть сколько нибудь негативные мысли. По своей натуре, в тяжелой ситуации, если не было необходимости действовать незамедлительно, он частенько предпочитал дать событиям развиваться самостоятельно и какое-то время плыть по течению. Такая легкая форма здорового пофигизма. Часто это помогало в нужный момент сгруппироваться и взять ситуацию под свой контроль.

 В отношении рукопашного боя нечто подобное им объяснял мастер старый Тонгор-бобо. Он говорил, что гораздо проще дать противнику развить собственную динамику и потом направить ее по нужному тебе вектору чем тратить собственную энергию на то, чтобы привести его в движение.
 
Обычно, право съесть последнюю горсть предоставлялось либо самому мелкому, тощему или младшему в компании за дастарханом. В данном случае кандидатура Амета была бесспорна. Не смотря на весь внутренний протест, он решительно взял огромный ляган обеими руками, наклонился над горсткой и втянул вытянутыми губами, как пылесос или, как втягивают спагетти, всю горстку рисинка за рисинкой и весь до капли курдючный жир.

Вся компания, чуть ли не затаив дыхание наблюдала за ним в течении всего процесса. А когда Амет поставил обратно в центр дастархана чистый ляган, парни одобрительными возгласами и разрознеными хлопками грубых ладоней, приветствовали свершенный акт очередной чревоугоднической традиции. Впрочем, для молодого организма Амета это не сулило необратимых или вообще каких либо проблем, потомучто исчезнувший ненадолго Кулак притащил два большущих, пузатых чайника из толстой красной глины. От них поднимался парок и аромат свежезаваренного, настоявшегося зеленого чая. Богатый натуральными антиоксидантами, он был тут же разлит по маленьким пиалушкам, и все с удовольствием стали поглощать, чашку за чашкой, обжигающий терпкий напиток.

Когда первые два чайника были выпиты, а расторопный Кулак успел заменить их на еще два таких же полных, все по очереди помыли руки и умылись из под крана во дворе. Теперь чай пили медленно и не торопясь. Место лягана в центре дастархана занимал необъятный серебрянный поднос с фруктами, фисташками, всяческими цукатами и курагой.

Самым необычным для Амета было то, что в течении всего времени никто не проронил ни слова не считая тех пары фраз, сказанных крестоносителем с мягким, низким голосом звучавшим до нельзя авторитетно. Ему даже показалось будто парни общаются между собой на каком-то другом, ментальном уровне, без участия слов. Ощущалась легкая досада, что он не может стать участником этой молчаливой беседы, но в общем и целом Амет чувствовал абсолютный комфорт и покой. Он даже как-будто забыл о цели своего визита сюда. Хотелось просто так сидеть молча, наблюдать за братом и его друзьями и быть частью этой веявшей увереностью и спокойствием компании.

Елейную тишину прервал голос Виталя-акя. Полулежа на жестких, набитых джугарой подушках он обратился к здоровяку с мощной шеей в обрезанной тельняшке, -

- Бурый, ты пошарь там под курпачой с твоей стороны. Вроде туда я пачку с гвоздями положил в обед. Там и корабль с планом где-то должен быть.

Здоровяк не поворачиваясь и не меняя такой же полулежачей позы начал шарить у себя за спиной сунув руку под курпачу. Через несколько секунд он извлек на свет большую , сантиметров пятнадцать на пятнадцать, плоскую черную коробку. На дорогом картоне сверху была изображена мини репродукция знаменитой картины русского живописца Васнецова, а под ней стилизованными буквицами красовалось название: "Богатыри". Вместе с чудной коробочкой, здоровяк вытащил и обыкновенный спичечный коробок и держа все в ладони вопросительно взглянул на "крестоносца".

- Дай вон Андрюхе.  Пусть слепит один жирный, - сказал тот, сделав жест в сторону Кулака.

Но тут будто очнулся встрепетнувшийся Ленур и сказал, -

-Подожди, Потап! Дай вон братишке моему, пусть он слепит вот из этого. - и Ленур бросил Амету такой же простой спичечный коробок.

Амет поймал коробок и в ту же секунду перехватил на середине пути, брошеную через дастархан, как крутящийся бумеранг, черную коробку с богатырями на крышке.
И бросивший коробку здоровяк в тельняшке и Виталя-акя, которого Ленур только что назвал Потапом, одобрительно хмыкнули, а носитель драгоценного артефакта даже добавил громко, отвечая со смехом другу, -

- О, есть рефлексы у твоего братишки! А, Монгол?! Значит и Сентсэмилью слепить сможет, как два пальца об асфальт!

Ленур скупо заулыбался и запоздало представил Амета, -

- Это братишка мой Амет, пацаны.  Я тебе за него говорил, Потап.

Потап коротко, хлопком  скрепил обе свои ладони в импровизированном рукопожатии и сказал прямо глядя в глаза Амету, как будто пронизывая цепким, оценивающим взглядом, -

- Ну, саламчик,  Амет, братишка Монгола. Меня Виталием Владленовичем зовут. Для своих просто по имени или Потап, как брателло твой - Монгол - уже говорил. А вот Серега - Бурый, тоже кстати братишка мой, - сразу же продолжил он знакомство, указывая на громилу в тельняшке. Серега изобразил со своей стороны дастархана такое же рукопожатие сам на сам слегка оскалившись, что должно было изобразить искреннюю и приветливую улыбку.

- А вот этот стиляга с модным причесоном - Андрюха-Кулак. И тоже мой братишка, прикинь! - хохотнул Виталий, указывая на , как раз, влезавшего на топчан с очередным огромным чайником высокого парнягу с огромными сбитыми кенсами на кулачищах.
Тот опустил чайник на дастархан и коротко, но пронзительно-глубоко, глянув в глаза Амету, как и двое предыдущих, исполнил рукопожатие сам на сам.

Амет выпалил вопрос вертевшийся на языке, даже не успев удивиться собственной, обычно не свойственной ему, сиюминутной несдержанности, -

- Так вы родные все братья?

Виталий-Потап прищурил, слегка смеющиеся, глаза и ответил,-

- Нет. Так же, как и вы с Ленуром, двоюродные. А мне твой братан Ленур - по жизни брат, до самой планки. Так что, Амет-братишка, мы все здесь родственники считай! - и едва уловимо сменив тон добавил, - Родной братишка у меня тоже есть, но у него сейчас другие дела пока.- и совсем тихо, как будто самому себе, закончил, - Давненько мы с ним не виделись уже.

В следующую секунду он уже переключился на Ленура, негромко задав тому малопонятный вопрос и тем самым давая понять Амету, что на пока разговор с ним закончен. Амет, по привычке уловил их короткую беседу,-

- Что за тема? По нашему интересу ход? - легкий кивок Виталия адресовался коробку брошенному Ленуром.

- Да. Сегодня с утра один из них у меня нарисовался. Они только прошлой ночью из-за речки. Пока ничего не обрисовал. Они проездом на базу тормозились за холмом. Обещал завтра вечером полный расклад. Просил забрать его в десять со стрелы возле копыт хромоногого. - так же, едва слышно и непонятно ответил Ленур.

Оба других братишки Потапа внимательно слушали беседу и, судя по их сосредоточеным лицам, четко понимали о чем речь.
Выслушав Ленура, Потап кивнул Бурому-Сереге, -

- Аккуратно снимешь его с этой стрелы завтра один. Привезешь сюда. Там нам пока не время базары вести. Здесь еще валом разруливать. Да и на все ходы ближе смотреть.

Беседа прекратилась и Потап снова переключился на Амета,-

- Что, Амет, братишка, не видел еще гвоздей таких козырных?

Амет уже успел разглядеть впресованный в коробок, темно-зеленый, упругий и маслянистый пластилин.  Пару раз он уже видел такой план, правда в гораздо малых количествах. Очень редко можно было через хороших знакомых из старшаков достать маленький, величиной со спичечную головку, шарик такого гашиша. Это был афганский чарс, самый девственый в мире ручник. Говорили, что в Афгане его снимают лезвием ножа с потной кожи не вступивших еще в период полового воспитания детей, предварительно заставив их до изнемождения носиться сквозь заросли созревшей марихуаны местного сорта Ок-пар. Курили маленькие шарики такого чарса, наткнув на кончик иглы и втягивая губами редкий дымок от неимоверно трудно тлеющего сублимированного, концентрированного дельта-девять-тетра-хидро-канабинола. Чтобы курить такой ручник из папиросы, его сначала нужно было мелко покрошить ножом, а потом долго втирать его в табак, снова и снова разминая в ладони.

 Но сейчас все внимание Амета захватила черная красивая коробка с богатырями. Раскрывая ее Амет до последнего надеялся увидеть вкусные конфеты, хотя прекрасно понимал, что Виталий просил нашарить гвозди, что означало - папиросы. Под тончайшей папиросной бумагой лежали, одна к одной, длинные, толстые с мизинец, пахнущие сладким ароматом дорогого табака идеальной формы папиросы. Амет живо представил себе какой огромный косяк можно соорудить из тако папиросы, вытянув ее до предела на длинном, качественного, толстого картона мундштуке. За этими мыслями его и застал вопрос Потапа.
Аккуратно вытащив одну папиросу, он, не торопясь, тщательно сделал красивую пятку на мундштуке и насадил на неё, ловко стянутую вместе с табаком, папиросу. Затем он, вместо ответа, обратился к Виталию:

- Можно ножом воспользоваться, братан? – при этом его взгляд указывал на тот самый, небольшой узбекский нож, которым Потап нарезал давеча сочный лимон.

Виталий, не глядя, вытащил нож из-под курпачи и протянул его через достархан рукоятью вперёд. Амет  подался слегка вперёд и взял нож в левую руку. По привычке он быстро крутанул его на указательном пальце, отметив про себя его довольно сносную сбалансированность. Это быстрое движение не ускользнуло от внимательных взглядов братишек Потапа и его самого.

Со своей стороны подал голос Ленур, обращаясь к Амету:

- Смотри, не переусердствуй! – негромко предостерёг он.

Через пару молчаливых минут Амет уже прямо ножом втирал тонко срезанную пластинку ручника в вытряхнутый на ладонь табак из двух папирос. Дорогой, отлично просушенный табак быстро становился маслянисто-влажным и приобретал совершенно иной аромат.

Этот тонкий и насыщенный, цветочный запах пыльцы с бессемянных, неоплодотворённых соцветий одного из лучших в мире сортов анаши уже давно и интенсивно почувствовал каждый из присутствующих. Быстрым взглядом Амет заметил на лицах мужчин некое подобие предвкушения и любопытства. Ноздри каждого, непроизвольно, едва заметно раздувались, будто стараясь пропустить через себя, как можно больше облагороженного будоражащим и, вместе с тем,  умиротворяющим все чувства ароматом воздуха. Марлевые пологи их шатра слегка всколыхнулись, и пропустили внутрь свежую прохладу ветерка, возвестившего собой наступление ночи. Сразу стал слышен стрёкот и трепыхания ночных насекомых бившихся в яркие лампы, освещавшие высокие потолки веранды. И  этот бодрый ветерок и бурная ночная жизнь однодневок в разы усилили эффект от благоговейной, буквально осязаемой ночной тишины.

Несколькими быстрыми пассами Амет заколотил пропитанный чарсом табак в козырный гвоздь «Три богатыря» и протянул готовый косяк Потапу. Но тот, с подобием благодушной улыбки на задубелом лице сказал:

- Давай взрывай его сам, братишка, - и с тусклым блеском что-то совсем небольшое из его руки навесом полетело через достархан.

Разжав руку, Амет увидел предмет, который до того видел только на картинках в иностранных каталогах и только поэтому понял, что это была никелированная зажигалка «Zippo». На одной стороне она была украшена затейливо выгравированным, бросающимся в глаз узорным вензелем из трёх букв «ВВП». Причём, две сплетённые друг с другом буквы «В», будто стояли под некой сенью образуемой буквой «П».
Амет залечил косяк и неумело, чуть ли не с опаской раскрыв зажигалку, крутанул большое колёсико. Чудо американской надёжности и долговечности не извергло негаснущий огонёк с первого раза, но Амет знал, что причина, скорее, в его собственной неискушенности, чем в, пахнувшим бензином, кусочке статуса и стиля. В конце концов, кончик жирного косяка, с едва уловимым треском начал тлеть. Чтобы хорошенько раскурить его, Амет сделал несколько сильных, с воздухом затяжек.

В то короткое мгновение, на которое он задержал дыхание, вернувшийся с очередным чайником в руке, до того, более чем молчаливый, Андрюха-Кулак выдал совершенно неожиданную фразу:

- Пацаны, прямо сейчас, абсолютно эксклюзивный подгон всем нам, истинным ценителям и почитателям натурального совершенства и непредсказуемого многообразия простейшего и гениального. А так же эстетствующим философам глубоко скрытым в каждом из нас. Жаждущим безграничных знаний. Горячим поборникам вселенской справедливости, равноправия и свободы выбора. Лично от Творца всего сущего и присного. Специально для преображения актуальности момента в идеальную возможность для самосозерцания и самопознания. Подгон! В студию!

Тут он на секунду выскочил из шатра. А Амет, от неожиданности поперхнувшись проглоченным дымом, закашлялся, каждым миллиметром своей гортани ощущая моментально образовавшийся сушняк. Вытирая брызнувшие из глаз слёзы, он почувствовал легкое движение вокруг, а тишина, как будто еще более усилилась.

Он поспешно открыл глаза и часто заморгал сквозь сияющий блеск мельчайших капелек ещё остававшихся на ресницах. Тирада Андрюхи еще звучала в ушах и грозила вызвать, своей комичной неожиданностью приступ истерического, неудержимого, лишающего возможности дышать смеха.
Но, марлевый полог, их шатёр, кучей белёсого тряпья лежал вокруг топчана на полу веранды. Весь свет был погашен, дом и сад, да и вся кировская махалля растаяли в кромешной тьме. Все участники тайной вечери были на местах и даже ни на миллиметр не сдвинулись. Даже, эстетствующий философ, с реальной кликухой, Андрюха, так и стоял возле топчана и пузатого, глиняного чайника.

Отсюда, с веранды стоящего на небольшой возвышенности, почти на краю посёлка, дома; над кустами чайных роз, высаженных вдоль перил; над дувалом на краю двора открывался свободный вид на широкую, и, из-за перспективы, кажущейся бескрайней, полосу неба, простирающегося над металлургическим комбинатом, над безликими посёлками, и дальше, над растерзанным гражданской войной Таджикистаном.

 Небо, чёрное, как обуглившиеся, сожжённые вместе с жителями мирные кишлаки, усыпанное миллиардами скоплений и сверхскоплений галактик состоящих из сотен и тысяч миллиардов звёзд. Это бесчисленное множество, сегодня почему-то, едва мерцает красноватыми блёстками бесконечно высоко, в глубочайшей черноте космоса.

 Кажется, что кто-то небрежно раскинул блестящую, невесомо-тонкую газовую ткань, которая слегка колышется и слабо поблёскивает, совсем, ни на сколечко, не осветляя бесконечность и пустоту черноты.
 Вдруг, слабое мерцание и отблески нежных волокон этого бескрайнего вселенского покрывала погасли совсем. На мгновения воцарилось совершенное отсутствие какого-либо света и цвета. Где-то в глубине сознания кольнула мысль о неожиданно наступившей слепоте.

 Но вот, чернота стала наполняться оттенками чернильно-фиолетового переходящего в иссиня-черный. А через мгновения, совершенно неожиданно, откуда-то снизу нежно-розовый стал быстро растворять все темные оттенки.

 Удивление от столь резкой смены гаммы даже не успело оформиться в самостоятельную мысль. Восторг и благоговение заполнили собою все от открывшегося в следующую минуту зрелища. В черноту космоса взмывала необыкновенно-огромная, кроваво-красная луна. Этот яркий цвет пугал и будоражил, возбуждал и завораживал. Ее огромный, почти на весь видимый, неровный горизонт, диск заставлял сомневаться в правильности собственного восприятия. Мысли лихорадочно трепыхались, рождая новые, еще более бредовые, но такие же неясные и неуловимые.

 Обычно столь привычный лик луны, сложенный из неровностей ее ландшафта, зиял теперь черными пустотами кратеров, словно кровавая маска колдуна с незрячими глазницами.
 
 Это шокирующее наваждение извергло из себя несколько неуловимых, но реальных образов. Они, за доли секунды, один за другим, неслись на него, бешенно увеличиваясь в размерах.

 Перед самыми глазами, наткнувшись друг на друга, они резко и бесследно рассеялись, как клубы густого дыма.

Образы были ясными и явно знакомыми, но сознание так и не успело их идентифицировать. Ощущения были реально-осязаемыми. Кожу на лице буквально обдало волной горячего воздуха.

От этого, довольно быстро и неуклонно наросло острое чувство тревоги.

 Неясно, издалека или откуда-то снизу, стал слышен гулкий, низко ухающий стук, который еще более усиливал напряжение, заставляя, затаив дыхание, прислушиваться.

 Возникло непреодолимое желание потрясти головой, встряхнуться, избавиться от наваждения и всенарастающего ритмичного уханья, от которого становится все труднее дышать.

 Но голова, вдруг, сама начала грубо, конвульсивно встряхиваться. Скулы свело от давящей боли, а в ушах вдруг, словно раскаты грома, загремел голос, зовущий его по имени:

 - Амет! Амет!
 
Если бы не боль в скулах и неприятно трясущаяся голова, его охватил бы в этот момент благоговейный, религиозный транс и готовность внимать громогласному. Но на фоне кровавой луны появилось совершенно реальное лицо Ленура. Слегка раздраженным голосом он негромко гремел, сдавливая сильными пальцами его скулы и встряхивая голову:

 - Амет! Амет, бля! Да ты что, внатуре? Очнись! Ты что, завис? Говорил же, не переусердствуй! Еб ты! Вставай, дыши! Амет, слышишь?

 Где-то глубоко шевельнулось разочарование. Вместо контакта с Создателем всего сущего, перед ним четко и банально сфокусировалось жесткое лицо брата. Ленур заметил его, уже почти осмысленный, взгляд и разжал пальцы.

 Амет повел взглядом по сторонам и последние обрывки наваждения моментально улетучились. Глухое уханье обернулось, громко и осознанно слышным, стуком собственного сердца. Оно, как скоростной поезд на стыках рельс, так и норовило выпрыгнуть через иссохшее горло.
 
- Кулак, дай ему чайком холодным рот прополоскать, - раздался голос Виталика откуда-то сбоку, - И давайте все в дом. Ветерок улегся - сейчас комары начнут жрать.

Рядом с Ленуром появился Андрюха с пиалой остывшего чая в огромной ладони. Он присел на корточки и протянул ее к Амету, со словами:

- На, братишка, смочи горло. Не глотай только. Сейчас внизу там арбуз холодненький накатим - сразу полегчает, и сушняк пройдет.

С легкой улыбкой в уголках глаз, он наблюдал за ним, пока Амет полоскал шершавый рот, и сплевывал за перила тапчана до горечи терпкий напиток. Потом продолжил по-доброму и без тени насмешки:

 - А луна и в самом деле необыкновенная была, да? Такое зрелище редко где можно увидеть! А еще реже кто-либо, вообще, внимание обращает на чудеса такие, которые постоянно вокруг нас происходят.

Амет только сейчас осознал, что все вокруг было залито ровным, серебристо-ярким лунным светом. Она, уже обыденно, висела высоко в небе среди прекрасно заметных туманностей Млечного пути. 

Дастархана не было и ничто не напоминало о недавнем, обильном застолье.

Амет несколько раз глубоко вдохнул, но сердце продолжало тревожно ухать. Казалось, что кто-то с силой сжимает мозг, а вместе с тем и всё окружающее пропадало из поля зрения. Только в небольшом круге в центре он видел лицо Андрюхи-Кулака. Его улыбающиеся глаза изменили вдруг выражение.

А в следующее мнгновение Амет почувствовал сильное головокружение и приступ тошноты. Вверху живота, прямо под сердцем как-будто появился огромный камень, который стремился выскочить наружу вместе с испуганным сердцем. Амет отчаянно напрягся, пытаясь сконцентрировать взгляд хоть на чем-нибудь в радужных, бешенно вращаюшихся пятнах возникших перед ним.

 Камень под сердцем неожиданно легко пополз вверх, взгляд моментально прояснился, и Амет даже успел увидеть легкое облачко дыма, вырвавшееся из его рта вместе с громким звуком мощной отрыжки. Сердце тут же начало успокаиваться и вся ситуация стала снова казаться комичной.

 Заметив искорки веселья в его глазах, Андрюха-Кулак сказал:

- Ну ты отмочил номер, весельчак! Не умеешь, по-ходу, расслабляться, да? - и приобняв Амета за плечи, повел его в сторону яркой полоски света, пробивавшейся из под двери, ведущей внутрь дома.

Ленур пошёл вслед за ними, как всегда, сохраняя на лице абсолютную невозмутимость.

За дверью они оказались в небольшом тамбуре, стены которого были обшиты потемневшим от времени деревом, украшенным искусной резьбой в традиционном стиле. Под потолком ярко горели лампы дневного света, хорошо освещавшие широкие, кафельные ступени уходящие вниз.

Огромный бильярдный стол сразу же приковал внимание Амета. До этого момента ему еще никогда не доводилось видеть бильярд,  разве что только в кино. Стараясь не выдать своего восхищения восторженными возгласами или взглядом,  он обвел глазами все помещение и только сейчас заметил и оценил убранство и размеры всего подвального этажа дома.

Пол огромного зала был выложен крупной плиткой цвета чёрного мрамора. На этом контрастном фоне, потемневшая древесина отделки стен, украшенная резным орнаментом, выглядела особенно эффектно и дорого. Приглушённый, рассеянный свет шёл вдоль стен, откуда-то снизу, от искусно спрятанных источников. Игра света и тени даже как - будто оживляла узоры тусклой позолоты на гипсовой лепнине потолка.

Одна из стен, справа от входа,  была почти полностью покрыта невероятных размеров ковром с преобладающими оттенками зеленого и коричневого цвета. Не нужно было быть специалистом,  чтобы понять насколько дорогим было это изделие и сколько кропотливого, ручного труда вложили в него бухарские прядильщицы.

Самый дальний угол, занимали несколько приземистых диванов непривычной формы. Они имели низкие, округлые, кажущиеся совершенно неудобными, спинки и необычно широкие сидения. Диваны стояли в форме буквы „П“, и что самое странное,  спинками вплотную к большому столу несуразной высоты,  почти вровень с ними. Казалось, что стол и диваны составляют единную конструкцию,  но настолько нелепую, словно глупая уборщица забыла снова расставить сдвинутую с места мебель.

 Амет, не на секунду более не задерживаясь,  скользнул взглядом на уголок,  самый ближний к нему,  справа от лестницы. На большом удобном диване сейчас, как раз расположилась вся компания. Он намаренно оставил этот уголок напоследок,  потому что этот элемент мебели был для Амета еще диковинее чем впервые увиденный бильярд. И даже не потому, что диван имел форму почти полного круга, а точнее буквы „С“. Но потому, что был полностью отделан темно-коричневой, толстой кожей, тускло блестевшей на не потертых еще местах.

Не смотря на огромные размеры, помещение казалось очень уютным. Большую роль в этом играли особая подсветка снизу вдоль стен, а также длинная лампа, с зелёным абажуром из какого–то тяжёлого материала, низко висевшая над бильярдным столом. От нее вся комната имела слегка зеленоватый тон, а тени в дальних углах казались золотистыми.

Только сейчас Амет обратил внимание, что все взгляды обращены на него, и в них едва заметно читались некоторые позитивные изменения. Все время до этого в пойманых взглядах он замечал легкую, настороженную снисходительность, а подобия улыбок граничили с ухмылками. Но сейчас все было по другому. Даже вроде,  как в воздухе витало, едва уловимое. Смотрели,  как на своего. Как на молодого и начудившего,  но своего. Все те же кривые улыбки на неулыбчивых лицах передавали оттенки одобрения, доверия и признания.

Он явно стал предметом, какой-то шутки, но решительно не понимал в чем её суть. Вопросы задавать он не торопился, но представлял, что поводом стало его отключка, после мощного чарса. Даже сейчас,  как только вспомнил о своем сердце, сразу же услышал его отчётливый гулкий стук в груди.
– Амет, братишка! Давай падай сюда с нами. – Виталик приглащающе указал на место между собой и только что присевшим рядом Ленуром.

Амет четко, без лишних движений, змеёй скользнул на предложеное место. Жесткая рука Виталия крепко легла на плечо. Судя по смеющимся глазам и возможности удостовериться воочию наличия всех зубов во рту, это следовало расценивать, как жест весьма положительного свойства. Что и поддержала тирада выданая в следующий же момент, –

— Косяк ты нам конечно здравый закрутил! Братишка!? А?! Сам удивился, да?! Даже вон наш Чумак Кашпировский с тебя удивился! А это тебе не ***м-буям, а возможность влияния на психику с помощью гипноза и всяких там шаманских разностей. Это тебе вон сам Андрюха–Чумак.. Не! Кулак сам и расскажет лучше чем я. И он, ясен пень, уже убедился, что все у нас тут психостабильны и ментальнокрепки,  или как там это у них?

Последняя вопросительная часть тирады адресовалась явно не к нему и носила скорее риторический характер. Однако Андрюха-Кулак негромко прокашлялся, как провинившийся доцент перед профессором. А затем, растянув рот в широкую лыбу, уже откровенно и искренне хохотнул.

Вслед за ним уже откровено грохнула смехом вся компания, и даже Амет, еще больше ничего не понимая, неудержимо и абсолютно беззвучно хохотал не в силах не выдохнуть не вдохнуть.

В разгар приступа смеха, здоровяк в обрезаной тельняшке,  Серёга–Бурый отделился от компании и исчез в проеме потайной двери, скрытой в панелях самого дальнего и тёмного угла.

Через пару минут он уже ставил огромный поднос на стол со страной конструкции диванами вокруг. Огромный, чуть ли не запотевший, арбуз появился тутже в след. Серега улегся на диван, боком на низкую спинку и вовсю орудовал настоящим грузинским кинжалом, разделывая лакомство на приемлемые для потребления куски.

- Пацаны, давайте, сюда ныряйте! – пророкотал он оттуда.

Вся компания тут же бодро перекочевала туда. А Амет был приятно удивлён удобностью диванной конструкции, когда по примеру старших, расположился полулежа на низкой спинке.

Так лёжа, вкушать холодный, и до головной боли, сладкий арбуз было особенно приятно. Амет вовсю наслаждался моментом и предоставившейся возможностью.

Через каких–то пятнадцать минут, почти при гробовом молчании с арбузом было покончено. Виталик и Ленур отошли к бильярду и полулениво, молча катали шары.

Амет самым последним встал с дивана и на правах младшего, оттащил вслед за Серёгой–Бурым, поднос с объедками в подвальную кухню через потайной проход. Там он умылся и вскоре вернулся в зал.
Андрюха–Кулак раставлял нарды на столике перед кожанным диваном,  и Серёга–Бурый сразу же присоединился к нему с длиной папиросой в зубах.

Пока Амет доедал арбуз и умывался у бильярдного стола состоялся короткий диалог.

– Потап, братишку моего послушай! У него заморочка одна случилась по бакланке. Менты местные его приняли и по той же статье,  что у меня тогда, пригрузили на штукарь зелени. А самое путёвое по этой теме то,  что там имя нашего Мастера светится и старший следак из СНБ большой интерес проявляет и по твоему тоже вопросу.

Потап крутанул в руке тяжёлый кий и коротко выдохнул, а потом продолжил, 

– Те же старые дерективы. Но с ним мы и так хотели вступить в контакт. А тут может даже и удобный случай. Что за заморочка там конкретней?

Ленур чётким ударом вогнал шар в лузу и в паре фраз обрисовал суть,

– Троих братишка вырубил, по тяжёлому поломал. Сам поранился немного. Но он дельный! Я за него тебе уже много тёр. По нашей теме но сечёт, мама не горюй! И эмоции держит. Сам же видел с Кулаком!

При этом оба криво усмехнулись,  что означало весёлое упоминание. А Ленур махнул рукой вошедшему Амету.

Потап стоял оперевшись на кий и нахмурив жёлтые брови в упор смотрел на подходившего Амета. Когда тот приблизился на пару шагов на лице появилась широкая улыбка и последовал вопрос,

– Как ты их уработал, братишка?
 
Амет сразу же нашёлся,

– Конкретно. У одного нож был. У меня планка съехала по ходу. И понесло меня,  короче, по быстрому.

– В смысле?

– Не долго длилось. Я думаю, минуту может быть. Потом я нож искал в темноте,  а наш начальник милиции со следаком из конторы меня приняли прямо на месте там. Теперь штуку баксов просят, чтобы делюгу эту безпонтовую укатать. Я у вас хотел попросить, братан, в долг. Я отдам сразу же, как смогу. Не знаю пока,  когда точно, но отдам, отвечаю!

Во время этой тирады Амета к бильярдному столу подтянулись и Серёга с Андрюхой.

Возникла недолгая пауза,  во время которой все только молча перекидывались разно заряжеными взглядами.

Виталик–Потап сделал неопределённый жест головой в сторону Серёги–Бурого, и тот, ненадолго исчезнув, вернулся с тонкой пачкой новеньких америкарских доларов,  сотенными купюрами в банковской упаковке.

Потап сам отсчитал десять хрустящих бумажек и положил их на край бильярдного стола. Подумав, добавил еще три сотни и спросил,

– Может тебе ещё пару сотен подкинуть, на подъём? Что делать теперь собираешся?

Амет ожидал подобный вопрос, поэтому ответил гладко,

– Я в институт хочу поступать педагогический в этом году. Ещё позавчера уехать в Ташкент хотел к экзаменам готовиться. Первого августа экзамены вступительные по тестовой системе. А тут такая канитель! А деньгиги лишние мне не нужны, братан! У меня есть немного. Я заработал на овощном тут у нас.

– Базара нет, братишка! Бери тогда свой штукарь и двигайся. Когда ты говоришь, экзамены в институт?

Амет вскинул брови и ответил,

– Первого августа уже.

– Вот, давай тогда прямо завтра собирайся, как делюгу свою разрулишь с ментами. А мы там сами остальное утрясем. Ты послезавтра с утра вали из города. Езжай в Ташкент, готовся к экзаменам. Мы тоже скоро, недельки через три,  четыре все туда подтянемся. Будет весело. Оботрёшся там пока в столице в студенческих кругах.

Амет молча,  согласно улыбнулся и взял со стола тонкую стопочку хрустящих баксов.

Еще окола часу они неспешно беседовали, а Амет жадно наблюдал игру в бильярд видя в ней так знакомую ему из системы рукопашного боя геометрию и физику.

Сердечно распрощавшись со всеми и ещё раз заверив о скором возвращении долга Амет засобирался домой.

Ленур встал следом и все парни вышли к воротам дома. Было глубоко за полночь.

Виталик еще раз протянул руку и притянув к себе,  слегка приобнял. Потом отпустив его, спросил,

— Цифры хорошо запоминаешь?

– Да нормально вроде, не жаловался пока. – непонимая,  ответил Амет.

Виталик просто назвал шесть разных цифр и убедился после двухкратного повторения, что Амет хорошо запомнил номер. Он только дополнил,

– Где–то с начала октября, конца сентября позвони по этому номеру, спроси меня. Там пересечёмся!

– Добро, пацаны! Я дам о себе знать.

Серёга–Бурый развёз их по домам. А отец Амета, как и ожидалось, не спал, дежуря у окна веранды. Увидев въехавший во двор невиданый Мерседес, а потом и сына выскочившего из нутра машины, Асан слегка удивился. Но потом из машины вышел и его племяник Ленур и громко поздоровался на весь ночной двор,
 
– Селям, Асан–ага! Амет со мной был, мы задержались немного. Он сам всё расскажет.

Отец молча махнул рукой в согласии и Амет быстро взлетел по ступеням на четвёртый этаж.

Помыв  руки  и  переодевшись,Амет  вышел  на  веранду  к  отцу. Тот сидел  за  столом, пил  чай  с вареньем  и  читал  какую-то  книгу.

Молча  налив  чай  Амету  и  жестом  предложив  варенье, отец уставился  на  него с  улыбкой.   

Амет  вытащил  из кармана  деньги, и положив  их на стол, сказал,

– Вот,отец,деньги я  нашёл. Завтра  решим  это дело, и я на следующий же день  уеду.


 Отец посмотрев  на деньги, прищурился задумавшись, а  потом сказал,

– Если   в   Институт   не   поступишь, домой   вернёшся? На   завод   пойдёшь   работать, годик поработаешь, потом  ещё раз поступить попытаешся!


 Амет посмотрев  прямо на отца, ответил,

– Отец, я  давно  хотел  уехать  из  этого  города. Я  устал  от  него! Всё  здесь уже  давно  не  так. Я  дорожу вами  всеми: мамой, Эльдаром, Алимешкой, биташкой! Но  я  хочу  пожить  один, самостоятельно. Это  не значит, что  я не хочу  помогать  семье, если ухожу. Нет, я  ухожу, чтобы помогать, а  не  быть  ещё одним ртом  у  тебя  на  шее. Я  уже  взрослый, отец, я  сам  отвечаю  за  то, что  выбираю. Я  знаю, что  ты  всё  равно будешь   за   меня   беспокоиться, но   я   обещаю   тебе, что   буду   всё   стараться   делать правильно. Постарайся  понять  меня  и  доверяй  мне! Позволь  мне  самому  попробовать  сделать  так, как  я  считаю  правильным!

Амет  и  не  думал  тогда, когда  говорил  это  своему  отцу, что  никогда  не  выполнит  своего обещания, в  глазах  отца, всё  делать  правильно.

Совсем  не  такой  представлял  Асан  Османов  жизнь для  своего  сына  Амета.

Как    покажет  жизнь, Амет  сделал  тогда  свой  выбор, оказавшийся  на протяжении десяти следующих лет далеко  не сладким. Но сейчас  отец, всё-таки, сказал  Амету,

– Да, Амет, ты  уже  взрослый, сынок! Делай  так, как  решил. Но  никогда  не  забывай, что  здесь  у  тебя есть  мать, братишка  с  сестрёнкой, и  бабка  старая. Ещё  здесь  я  –  твой  отец, и  мои  родители, бабка  с дедом. Не  забывай, что  ты  принадлежишь  к  семье! Поэтому  мы  тебя  всегда  здесь  ждём, и  на  тебя надеемся!

                ***



На  следующий  день,  майор  со  следователем  из  СНБ  были  пунктуальны  до  тошноты.

Без  одной минуты  одиннадцать  они  оба  подъехали  с  разных  концов  двора  на  машинах.

Амет  наблюдавший это  из окна  веранды,предупредил отца,

  --Отец,приехали!

Через минуту, коротко  поздоровавшись  в  прихожей, они все прошли вновь  за стол, на веранду.

Усевшись, майор  вынул  из  портфеля  папку  с  делом и  вопросительно  уставился  на  отца  Амета.

 Асан  вынув  деньги  из  кармана, передал  их  в  руки  Амета, а  тот, просто  положил  эти  десять новеньких, хрустящих, стодолларовых купюр  на стол, веером.

 Майор  собрал деньги и, убирая их в портфель, сказал,

   --Здесь всё  в папке. Забудь  теперь про  это, сынок.

   --Спасибо, Тургун-Ака  – ответил Амет,  взяв папку в руки.

 Оба тут же встали уходить, и Тургун-Ака, уже в прихожей, выходя  сказал,

     --Я  на вечер  заказ сделал! Свежая баранья печень. Подходите  вечером, к  семи на чайхану, я угощаю!

   Поблагодарив  и  пообещав  прийти, они распрощались  с обоими и  закрыли за ними дверь.



Спустившись  вниз, майор  со  следователем остановились  у подъезда.

   --Вы всё правильно сделали,Тургун-Ака!  - сказал  закуривая сигарету  Руслан.

 Помявшись, и обтерев рукой  усы, майор  ответил, не глядя на СНБшника,

   --Теперь  это  ваше  дело, Руслан. Вы  сами  заверили  для  себя  копию  этого  Дела. Но  для  чего, я  даже не знаю! Это  же абсолютный пустяк!

  --У  меня  нет здесь личного интереса, Тургун-Ака! — сказал Руслан, показывая  те  самые  десять купюр  майору, которые  сейчас  уже были у него в маленьком  полиэтиленовом  пакете, — Эти  деньги  получены вчера  от  интересующих  нас  персон, как  мы  и  предпологали. Уже много  лет, ещё  со  времён  СССР, наша контора имеет особую сферу самого пристального изучения. А этот случай и эти контакты независимо друг от друга идут под этой старой директивой. Возможно скомбинировать всё в один тугой узел.

— Или уже существующий распутывать придёться, — риторически и едва слышно сказал майор и добавил, — Что это  за люди?

— Все молодые парни, широкомасштабный криминал! - сказал   усмехаясь   Руслан,  -  Но   очень   не простые! И интересы странные,  а контакты запредельные просто. В особенности доя этого нашего городка.

— Но причём  здесь этот  пацанёнок?  - спросил,указывая  куда-то  наверх  майор.

Руслан промолчал в ответ, а майор, непонимающе  цыкнув, пошёл  к  машине  не  оглядываясь  и  не  прощаясь.

Они  разъехались  в разные  стороны.

Минут  через  пять, из  подвальной  двери  в  подъезде    Амета, спокойно  вышел  парень  с загорелым  лицом  и  коротким  ёжиком.

Это  был  Андрюха-Кулак. Одетый  в  обыкновенное  трико, в тапочках и   застиранной   футболке, он   ничем   не   отличался   от   местных,    городских аборигенов.

Пройдя  через  двор  никем  даже  и  не  увиденный, он  скрылся  среди  гаражей, дорогой ведущей  к  каналу.   

                * * *

Вечером  в  чайхане  майор  сидел  один пока  не  пришли  Амет  с  отцом.

Сказав  им, что  у  Руслана какие-то срочные  служебные дела и его не будет, он пригласил их на топчан  за дастархан.

За  пару  часов  они  выпили  чайник  водки, заедая  её  шашлыком  из  свежей  печени  и  курдюка.
За всё  это  время  майор  больше  ни  словом  не  обмолвился  о  Деле, говоря  только  о  жизни  и безсмысленно философствуя.

Наконец,они расстались.

Вечер  у Амета быстро  закончился, заполненный мыслями о завтрашнем  отъезде.

•
•
•

Утром, он был одним из первых купивших билет в кассе городского автовокзала на самый же ранний рейс следовавший по маршруту Бекабад—Ташкент. В 6:00 красный, междугородний Экарус подъехал к одному из причалов с ожидавшими пассажирами. Автобус жутко вонял дизелем. И это, вкупе с утренней жарой, потными колхозниками и колхозницами, а также запахом свеже–жаренного, жёванного шашлыка „люля–кебаб“ и горячих лепёшек. Этот приятный аромат вкусной еды смешивался на 35ти градусной жаре с отрвратительной вонью дизеля и грязного человеческого тела и превращался в тошнотворную, зловонную и горячую смесь.

Амет самым первым просочился в салон, на лету предъявив билет водителю. В чёрных, широких слаксах и белой рубашке с одной большой спортивной сумкой на плече. Поклажа была до ужаса тяжёлой,  но Амет не подавал и вида, бодро вышагивая, стараясь идти прямо.

Быстро нашёл свое место, сел у окна. Постепенно салон заполнился. Трафаретная надпись сзади на кабине водителя извещала, что дорога до столицы займет ровно три часа тридцать минут. Нужно было подготовиться к муторной поездке.

Буквально в последнюю минуту в салон вошла девушка в летнем, зелёном платье с большими, белыми бабочками. Её молочно–белая кожа и крашеные в тёмно–рыжий цвет, падавшие на открытые плечи волосы, контрастно гармонировали с этим туалетом. Она медленно пробиралась по проходу, волоча за собой относительно небольшую, но явно тяжёлую, дорожную сумку. То и дело озираясь, незнакомка нетерпеливо искала свое место, держа билет в отставленной,  свободной руке.
 
На её лице Амет приметил только яркие губы и росыпь, не портящих общий вид, веснушек.
Поровнявшись с ним, девушка приветливо, но скромно улыбнулась и грудным голосом спросила,

– Можно мне у окна сесть?

– Да, конечно! Я вас мнгновенно пропущу. – ответил Амет поднимаясь и выходя в проход.
Рыжая прыснула негромко и подтянула свой баул.

Амет быстро закинул его на багажную сетку рядом со своей большой, спортивной сумкой, удивляясь про себя тому, чем его можно было так загрузить.

Когда он садился на своё место, улыбчивая, конопатая скромняшка, будто читая его мысли, сказала,

— Мама меня нагрузила вареньями–соленьями всякими, домашними.

Амет вспомнил всё,  что когда–либо читал о галантности и, придав себе соответствующий его представлению о ней вид, произнёс,
 
— Чтобы такая заботливая мама не ругала вас за то, что вы говорите с незнакомцами, разрешите представиться?! Меня зовут Аметхан.

Попутчица уловила момент и, полушутливо изобразив светскую барышню, протянула руку и ответила в тон,

— Рада знакомству, Аметхан. А я, Альбина.
 
В следующие полчаса, за активной, но непринуждённой беседой они и не заметили, как междугородний Экарус уже вовсю набрал ход по ташкентской трассе. Девчонка была второкурсницей Ташкентского автодорожного института. Ехала с каникул снова в столицу. Её родной город – Ширин, был своего рода маленьким городом–спутником его родного города. А распологался тот,  как раз вокруг той самой Фархадской ГЭС на Сыр–Дарье. В разговоре они обнаружили, что имеют кучу общих знакомых. А за одно и поудивлялись,  почему до сих пор не были знакомы лично.

Беседа угасла потихоньку сама собой, когда „белочка“, разморённая на солнечной стороне у окошка, начала клевать носом.

Амет сосредоточился на сосерцании открывавшихся вдоль трассы видов. А также перебирал в голове давно составленный план по блиц–завоеванию столицы в экстремально короткий срок.
 
Ровно через три часа пути, проехав Куйлюкский мост и почти пол города, Экарус остановился на Самаркандской автостанции, акурат напротив Южного железно–дорожного Вокзала в Ташкенте — столице солнечной, независимой Республики Узбекистан. В самом сердце Мамы Азии.



Продолжение следует …