Сразу предупреждаю: текст длинный и нудный. Это, скорее краеведческая экскурсия, нежели рассказ. Я использовал классический приём: перемещение персонажа во времени. Но тот, кто всё же сможет осилить сей опус, в конце убедится, что герой никуда не переносился во времени. Никакой фантастики не было.
КРЕПОСТНОЙ ЧЕЛОВЕК
(Фантастическая сентенция)
Серёга Веденеев, стоя по грудь в воде, проверял рыболовную сеть. Он перетряхивал её, выпутывал застрявшие водоросли и веточки, а пойманную рыбу выбрасывал на берег. Наконец он закончил, вылез из воды и окарачь взобрался на не высокий, но крутой склон, побросал корчащуюся в агонии красноглазую плотву в пакет, брезгливо вытер руки о траву, налил в пластиковый стаканчик водки, выпил, надкусил кислое зелёное яблоко и сморщился, как старый кирзовый сапог.
За всем этим, вальяжно развалясь и покусывая соломинку, наблюдал его новый знакомец Федька.
Серёга был сельским выпивохой. Работать он не любил и не хотел, а любимым занятием его была рыбная ловля. Это доставляло ему не только удовольствие, но и небольшой доход: рыбу можно было продать у дороги, а вырученные деньги пропить. Он был местным, но давно уже жил в Москве, а в село был отправлен матерью, чтобы ухаживать за своей слепой бабкой. Последняя не шибко обременяла Серёгу заботами. Бабке было за девяносто лет, из дому она не выходила. Всех хлопот – купить хлеба и молока, да наварить каши разом на три дня.
Ростом Серёга был не низок и не высок, широк в кости: несмотря на то, что ему не было ещё тридцати, ниже грудной клетки уже намечался будущий животик; скулы его были широки, такие обычно называют татарскими, близко посаженные светло-зелёные глаза, подёрнутые красной дымкой вечного похмелья, чуть вьющиеся давно не стриженные тёмно-русые волосы.
Приятель его, Федька… впрочем, они были чем-то похожи, только Федька повыше ростом и более тонок. Одет он был в зелёные камуфляжные штаны, зелёную пограничную тельняшку, на ногах ботинки военного покроя с высокой шнуровкой.
К водке Федька был равнодушен, рыбалку не любил. У него была другая страсть. Федька был чёрным копателем. Он объездил весь край к западу от Москвы между Волоколамском и Ржевом, собирал все сведения о боях, расспрашивал стариков, посещал краеведческие музеи, но отнюдь не от тяги к культуре, а чтобы разузнать что-либо могущее помочь в его деятельности. Найденные раритеты он продавал через своих знакомых; с оружием связываться не любил и был с ним весьма осторожен: тут можно было легко переступить ту грань, за которой начиналась уголовная ответственность, а морально-этическая сторона деятельности его мало трогала.
Однажды Федька наткнулся на останки солдата вермахта, в ранце которого хорошо сохранились личные вещи и письма. Посредством Интернета он связался с родственниками убитого, с которых, ничуть не смущаясь, слупил кругленькую сумму в европейской валюте за найденные вещи и сведения. Сожалел он только об одном: пришлось поделиться с бывшим одноклассником, знающим немецкий язык.
Позже он нашёл останки советского солдата и, войдя во вкус, решил проделать то же самое. Но тут случилась осечка. При встрече трое здоровенных внуков павшего воина отобрали все вещи, запихнули Федьку в машину и заставили показать место, где он нашёл их деда. Кости деда собрали в заранее приготовленный ящик, а Федьку оставили на просёлочной дороге с разбитой физиономией, раздавленным мобильным телефоном и без гроша в кармане.
Обращаться с жалобами в милицию Федька, разумеется, не стал, но с тех пор зарёкся связываться в таких делах с соотечественниками. Мечтой его было найти засыпанный блиндаж со множеством останков немецких солдат, их вещами и письмами.
Раскопки на полях сражений минувшей войны копатель чередовал с поисками раритетов более древних, обследуя старинные усадьбы и заброшенные деревни.
От Серёги он узнал, что в селе существует подземный ход между церковью и развалинами графского дворца. Более того, Серёга утверждал, что ход был прорыт его прапра… много раз прадедом, бывшим крепостным у графа. Федька загорелся: решение обследовать ход стало окончательным. Сначала он попытался расспросить старую веденеевскую бабку, точнее, прабабку, но та уже основательно выжила из ума и пробухтела только что-то о проклятом и нехорошем месте. Серёга тоже всячески отговаривал Федьку от этой затеи:
– Не лазай ты туда. Дурное место. Я не верю во все эти бабьи сплетни, но что-то там есть. Два года назад трое пацанов полезли – и с концами. Участковый, спасатели… без толку. Всё обшарили. Ни хрена ничего не нашли. Ладно бы там ямы какие были, провалы… Всё чисто, а пацанов нету. Ни живых, ни мёртвых. И это ведь не первый случай. Говорят, и раньше там пропадали.
– Хрень всё это собачья… Россказни. Не в такие места залезал, по минным полям проходил, и ничего, жив… – Федька выплюнул соломинку и потянулся, – да ты мне только помоги камень отвалить, а дальше я сам.
Серёга пожал плечами, дескать, хозяин – барин, и оглянулся на стоящую поодаль в тени обглоданных бобрами ив федькину «Ниву». Там, в багажнике, лежали заранее припасённые несколько бутылок султыги – так местные называли самую дешёвую и поганую водку, которой Федька щедро потчевал своего нового знакомца.
– Смотри сам, – Серёга сглотнул слюну, – вход я тебе помогу расчистить, но дальше я не пойду и в подземелье спускаться не буду. Две поллитры поставишь?
– Замётано, – согласился Федька, – завтра утром пораньше. Скажем, часиков в шесть.
Около шести утра тёмно-вишнёвая «Нива» подъехала к церкви. Храм стоял в развалинах и никому не был нужен: ни светским властям, ни Православной Церкви. Ни те, ни другая не видели никакой выгоды в восстановлении уникального строения, которое год от года всё более ветшало. Храм Казанской иконы Божией Матери был построен не как обычно и более походил на театр: колоннада при входе, крышу по бокам венчали два равновеликих купола. Слева когда-то был алтарь, а в правой половине у стены стояло измазанное надписями массивное пирамидальное надгробие, под которым в склепе-усыпальнице покоились останки некогда могущественного владельца майората.
В полу перед надгробием зияла дыра, пролезть в которую мешала огромная мраморная глыба с высеченным на ней графским гербом. Глыбу вывернули из основания надгробия и засунули в дыру спасатели, чтобы закрыть доступ в подземелье любопытствующим.
Федька с Серёгой принялись за работу, и через двадцать минут с помощью домкрата и ломиков вход был свободен. Федька осветил подземелье фонариком:
– Не так уж и высоко, лесенки хватит, – и оба направились к машине.
– Ты мне это… не забудь перед тем, как полезешь, – Серёгу заботила сушь в горле, которую не унимала вода.
Вернулись в церковь: Федька с раздвижной алюминиевой лестницей, Серёга с трепетно прижимаемым к груди пакетом с двумя обещанными бутылками жидкости для омывания стёкол, которую почему-то называют водкой.
Копатель проверил свои карманы – всё ли взял? – напялил на лоб шахтёрский фонарик, опустил лестницу в отверстие, попробовал её на прочность и полез в подземелье.
В подвале у стены стоял огромный саркофаг, накрытый толстой, чуть сдвинутой гранитной плитой. Дверь в подземный ход была наполовину засыпана землёй: спасатели и здесь постарались.
– Серёга!!! – Федьке понадобились ломик и лопата.
– Не полезу я туда! Сказал, не полезу!
– Не лазай! Ломик с лопатой подай!
Серёга поочерёдно просунул в дыру шанцевый инструмент и сказал:
– Я того… пойду, пожалуй.
– Вали! Я после обеда за ферму подъеду, на то же место, – про себя же Федька подумал, что после обеда Серёга вряд ли будет адекватен.
Сначала кладоискатель попытался сдвинуть плиту на саркофаге. Наполовину это ему удалось. Он осветил саркофаг: внутри был истлевший деревянный гроб, сквозь дыры которого желтели кости покойного. Всё превратилось в прах, поживиться здесь было нечем. Конечно, мундир екатерининской эпохи, в который облачили тело графа, мог бы стоить огромных денег, но было ясно, что всё развалится от малейшего прикосновения: прошло больше двухсот лет с тех пор, как его сиятельство предал свой дух Господу.
Федькино внимание привлекли два тёмных прямоугольных предмета, лежащих у гроба. Федька взял их в руки и понял на ощупь, что это металл. Две таблички с какой-то нечитаемой надписью. Скорее всего, здесь было написано имя покойного с перечислением многочисленных титулов. Копатель слегка потёр таблички, проявилась тусклая желтизна. «Латунь», – подумал Федька, засунул таблички в нагрудный карман, полагая, что с ними можно будет разобраться позже, и принялся за расчистку двери подземного хода.
Через полчаса вход был свободен, и Федька двинулся в сторону дворца. Подземный ход не представлял собою ничего интересного: ширина чуть больше полутора метров, высота чуть меньше двух; стены выложены красным кирпичом. Кладка была явно старинная, раствор белый, на извести, казалось, что время её почти не коснулось. «Оно понятно, – сделал умозаключение кладоискатель, – постоянная температура, постоянная влажность. С чего стенкам разрушаться?»
Пришло некоторое разочарование: ход был прямой, без ответвлений, стены ровные. Найти здесь что-нибудь стоящее представлялось маловероятным. Тут Федька заметил вделанные в стены через равные промежутки железные подсвечники, попробовал один на прочность и понял, что вытащить их без инструментов никак не получится. Отметив про себя, что надо будет вернуться, чтобы выковырять подсвечники, кладоискатель двинулся дальше. Конечно, вещь эта особой ценности не представляла, но кто знает, может, найдётся покупатель и на эту мелочь.
Федька прошёл, по своим подсчётам, уже две трети расстояния и заметил, что воздух в тоннеле не был спёртым, а это значило, что с другой стороны был выход. Наличие тяги он решил проверить самым простым способом: он вытащил сигарету и, щёлкнув зажигалкой, закурил. Тяга была.
Гробокопатель уже подходил к концу хода, как вдруг позади себя услышал шорох и грохот. Нет, пожалуй, не грохот, а просто шум осыпающегося грунта, как будто из самосвала вывалили строительный мусор. Он обернулся, и луч шахтёрского фонарика упёрся в непроницаемую стену пыли.
Сначала Федька не понял происшедшего, но постепенно до него дошло, что случился обвал, и что ему неимоверно повезло: он под него не попал. Федька осторожно вернулся назад и увидел, что ход завален под самый потолок, и что без лопаты ему назад никак не выбраться. Он, было, ударился в панику, но потом прикинул, что если ему не удастся выбраться через другой выход во дворце, то Серёга знает, куда он пошёл, и что спасатели его непременно откопают. Это лишь дело времени. Серёга говорил, что со стороны дворца ход заварен решёткой, и была вероятность, что удастся позвонить по мобильному телефону. Федька успокоился и поспешил убраться подальше от обвала, опасаясь, что он может случиться повторно.
Вскоре Федька подошёл к концу тоннеля, но решётки он не увидел: вверх вели ступени, которые упирались в массивную деревянную дверь, обитую железом. Он поднялся по ступеням и потянул за кольцо. Дверь на удивление легко отворилась, и Федька шагнул в подвал, с радостью увидев, что из окошка под потолком пробивается свет. Из подвала вверх вели ступени, и была ещё одна такая же дверь. У стен лежали мешки и стояли деревянные бочки, что несказанно удивило Федьку. Он приоткрыл крышку одной из бочек и увидел белый крупнозернистый порошок. «Соль что ли?», – сделал предположение Федька, макнул палец и осторожно лизнул. В бочке действительно была крупная соль. Он приоткрыл другую бочку и увидел рыбу. «Селёдка. Что за хрень? Откуда здесь селёдка?», – он начал потихоньку удивляться. «Подпольный склад здесь что ли?», – Федька понимал, что это дурацкая догадка. Если бы в подвале было оружие или, скажем, наркотики, то было бы понятно, но бочки с солью и селёдкой? Учитывая, что во дворце уже более полувека никто не жил, это было, по меньшей мере, странно. Но тут он вспомнил, что в селе есть магазины, предположил, что склад оборудовал кто-то из владельцев, и успокоился.
Федька поднялся по лестнице, ведущей из подвала, открыл дверь, зажмурился от яркого света и заметил, что на него надвигается массивная тень. В следующий момент он получил сильнейший удар в пах, согнувший его пополам; дело довершил удар по загривку, и Федька покатился обратно вниз по ступеням. Теряя сознание, он почувствовал, что с него сорвали шахтёрский фонарь, напялили на голову пыльный мешок, начали выкручивать руки и обшаривать карманы.
Кладоискатель очнулся, лёжа на каменном полу подвала. В горле першило от пыли, в голове гудел набатный колокол, а низ живота был налит чугуном. Он повернулся и понял, что связан по рукам и ногам, и связан основательно: руки затекли, и пошевелить ими не было никакой возможности.
Сколько он так пролежал, Федька не знал, счёт времени был потерян, но казалось, что очень долго. Наконец, он услышал шум шагов, и кто-то развязал верёвки у лодыжек. Затем его грубо взяли за шиворот и поставили на ноги.
– Сейчас развяжу верёвку на руках. Дёрнешься – зашибу. Понял? – Федька молчал.
– Ты понял? – повторил вопрос говорящий и тряхнул Федьку за плечо.
– Пппонял, – пробормотал копатель и почувствовал, что верёвка ослабла. Затёкшие руки пронизали миллионы иголок.
– Пошёл! – Унизительным пинком Федьку направили вверх по лестнице и куда-то повели. Он чувствовал, что сопровождают его всего двое, но оказывать сопротивление ему не приходило в голову.
Вскоре его втолкнули в комнату и сдёрнули с головы мешок. Федька зажмурился от яркого света.
– Вот он, ваше сиятельство, ещё один! – Доложил стоящий слева от Федьки конвоир.
Глаза пленника быстро привыкли к свету, и он увидел перед собой сидящего в кресле человека в малиновом халате. Поверх халата была простыня, лицо сидящего от уха до уха покрывала хорошо взбитая мыльная пена. Чуть поодаль брадобрей в зелёной ливрее направлял на кожаном ремне лезвие опасной бритвы.
– Один? – Осведомился человек в кресле.
– Точно так, ваше сиятельство, один.
На небольшом столике перед креслом лежало содержимое федькиных карманов. Человек в халате внимательно посмотрел на Федьку, потом взял со стола нательный серебряный крестик на цепочке, поднёс к глазам, рассмотрел с двух сторон и протянул перед собой.
Конвоир, мгновенно угадал, что нужно сделать, шагнул вперёд, подставил ладонь, взял крестик и напялил Федьке на шею. Было ясно, что человек в кресле хозяин, остальные – слуги. Они были одеты в зелёные ливреи и белые панталоны, на ногах чулки и туфли с золочёными пряжками, на головах напудренные парики.
Хозяин протянул руку, взял со стола колокольчик и трюхнул в него. Почти сразу же отворилась дверь, и вошёл ещё один лакей.
– Через пятнадцать минут подашь кофе, голубчик.
– Слушаюсь, ваше сиятельство. – И лакей, пятясь задом, вышел обратно.
– Скажи мне, как тебя зовут? – Спросил, обращаясь к Федьке, человек в кресле.
– Фёдор, – ответил копатель и тут же получил подзатыльник.
– …ваше сиятельство! Когда отвечаешь графу, изволь добавлять: ваше сиятельство! – Прошипел на ухо стоящий слева тонтон-макут. Тот, что стоял справа, казалось, был немым.
– А фамилия у тебя есть? – Поинтересовался граф.
– Смирнов, – Федька скосил глаза налево и поспешно добавил:
– …ваше сиятельство!
– А какое сегодня число?
– Двенадцатое, ваше сиятельство!
– А месяц?
– Июнь, ваше сиятельство!
– Год?
– Две тысячи пятый, ваше сиятельство, – Федька понял, что лучше отвечать и не брыкаться.
Воцарилась недолгая пауза. Брадобрей наточил бритву и застыл с нею в руке, ожидая команды.
– Матюша, – сказал хозяин, обращаясь к лакею слева от Федьки, – этот болван наверняка думает, что происходящее с ним – блажь современного ему богатея. Устрой ему маленький экскурс, Матюша, попробуй его разубедить. – Граф шевельнул пальцем и брадобрей приступил к делу.
– Слушаюсь, ваше сиятельство, – сказал Матюша и взял Федьку за руку повыше локтя:
– Пошли!
«Влип! – думал Федька, – эти новые русские чудят, с жиру бесятся. Графом себя возомнил...» Он шёл по коридору в сопровождении двух лакеев, что было совершенно излишним: если бы Матюше убавили его силу втрое, то и тогда он без особого труда справился бы с пятерыми такими, как Федька.
Они миновали зал со скульптурами в нишах и картинами на стенах, повернули направо, прошли ещё через пару залов, у дверей которых стояли ливрейные лакеи, и оказались на улице.
То, что увидел Федька, было отдалённо узнаваемым. Точнее, узнаваемым был только дворец, но, как ни странно, он уже не был печальными развалинами, а сиял первозданной чистотой. Ухоженный двор обрамляла чугунная ограда на кирпичном фундаменте, ворота на двух опорах-ладьях были открыты. Над воротами красовался чугунный графский герб, виденный Федькой в краеведческом музее районного центра.
Казанской церкви не было. Точнее, были стены в лесах, на которых возились рабочие.
Не было асфальтированной дороги, не было автобусной остановки. Дорога была простой, грунтовой. Вдоль неё росли молодые берёзки, с которых девки в сарафанах снимали разноцветные атласные ленты: похоже, был какой-то праздник.
Берёзки были жёлтыми, воздух весьма прохладным, что немало удивило пленника: по всему было видно, что наступила осень.
Изменения были существенными, из чего Федька заключил, что он пробыл в коме – скорее всего в коме! – несколько месяцев, нет, пожалуй, год и несколько месяцев. За это время некий богатей прихватил в собственность старую усадьбу и развернул строительство и ремонт, изображая из себя графа. Потому повсюду и лакеи ливрейные, и девки в сарафанах, и мужики в старинной одежде, и телеги, и отсутствие автомобилей и асфальтированной дороги. Уголок девятнадцатого, а может, и восемнадцатого века.
– Что ты думаешь? Что произошло? – Спросил Федьку его провожатый.
– Ну… Думаю, что хозяин дворец отреставрировал, церковь перестраивает, переделали всё тут…
Матвей чуть наклонил голову:
– Ясно. Не так ты понял. Пошли дальше, в парк.
Они прошли сквозь дворец, вышли в парк и стали спускаться по аллее к реке. Здесь тоже произошли изменения. Во-первых, не было старинной гранитной стелы, единственного оставшегося с былых времён сооружения, во-вторых, не было большого пруда, чему Федька несказанно удивился, и утвердился в мысли, что пробыл он в коме явно дольше, чем полагал поначалу. Зарыть такой пруд за пару месяцев, да так, чтоб от него и следа не осталось – это было весьма сомнительным. Стали спускаться вниз к реке. Парк был ухожен, деревья и кустарники подстрижены, кое-где продолжались работы по благоустройству. В конце центральной аллеи, за рекой, возводилось небольшое сооружение, напоминающее мусульманскую мечеть. Были построены и другие парковые затеи, которые раньше были безвозвратно утрачены.
Спустились к реке, и тут Федька окончательно обалдел:
– А где плотина?
Одним из многих достопамятных мест села была гидроэлектростанция, построенная ещё в начале двадцатых годов прошлого века. Во время войны она была разрушена и восстановлена много позже к очередной годовщине Октябрьского переворота или революции – кому как нравится. Плотина была небольшой, но весьма эффектной: бетонный полукруг радиусом примерно пятнадцать метров, высота четыре с половиной. За падением воды можно было наблюдать с моста. Чуть ниже плотины, за понуром3, располагалось деревянное здание электростанции с турбиной и генератором, ещё вполне пригодными к работе. Место это было очень популярным: все экскурсии непременно посещали плотину; в Москве все свадьбы приезжают на Поклонную гору или к памятнику Неизвестному солдату в Александровском саду, здесь же все считают своим долгом приехать на плотину. Экскурсанты, уже начавшие основательно зевать, здесь вдруг оживлялись и начинали дружно доставать давно зачехлённые фотоаппараты. А дети на вопрос: что вам больше всего понравилось? – все, как один, отвечали: плотина!
Но сейчас плотины не было! Но место Федька всё-таки узнавал. Можно за короткое время привести в порядок дворец, можно восстановить парк и парковые затеи, бывшие некогда в нём, можно нанять людей и обрядить их в ливреи, сарафаны и армяки, но полностью и без следа уничтожить исторический памятник, коим являлась сельская ГЭС? Всему же есть предел! Или нет его? Или тут что-то не так?
– Плотина? – Матвей махнул рукой, указывая вверх по реке. – Плотина там!
Действительно, там, куда указал дворецкий, метрах в ста, было сооружение вроде дамбы, с которого стекала вода.
И ещё Федьку не покидало чувство, что в окружающем мире чего-то не достаёт. Подходя обратно ко дворцу он понял: нет мачт освещения, нет столбов с проводами и, главное, нет вышки ретранслятора мобильной связи, которую было видно на многие километры. Столбы можно убрать, спрятав провода под землю, но как быть с вышкой ретранслятора?
Тем временем все трое подошли к ступеням дворца.
– Слушай меня внимательно и вникай, – дворецкий взял Федьку за плечи и повернул лицом к себе, – если, конечно, твоя дубовая голова в состоянии уразуметь сказанное. Сегодня восемнадцатое сентября тысяча семьсот семьдесят пятого года. Всё, что ты видел – майоратное владение его высокопревосходительства генерал-фельдмаршала графа Захария Григорьевича Чернышёва! Как ты здесь оказался одному Богу известно, и теперь твою жалкую и никчёмную судьбу решит его сиятельство. Моли Господа, чтобы граф оказал тебе милость. Ты понял?
– Понял, – ответил Федька.
– Есть у меня в этом сомнение, – высказал недоверие лакей, – пошли!
Через две минуты Федька снова стоял в той самой комнате.
Туалет был закончен, брадобрей удалился. На столике стоял сервиз гарднеровского фарфора с изображениями графского герба, пахло кофе, который человек в малиновом халате прихлёбывал из чашки, одновременно с любопытством нажимая на кнопки мобильного телефона.
– Вряд ли ты понял, что произошло с тобой. – Граф поставил чашку на стол и отложил телефон. – Это чудо Господь являет нам не впервые. Два года назад вот так же, как и ты, здесь оказались трое отроков. Весьма дурного воспитания, надо заметить. Сквернословили так, что стены белокаменные розовели. Но розга, пост и молитва оказали своё благотворное воздействие, и теперь они примерные православные христиане. Попадали люди сюда и раньше, в бытность покойного брата моего Петра. Ты не веришь? А я не удивляюсь: Господь и не такие чудеса явить способен.
Граф пригубил кофе и продолжил:
– Говоришь, двенадцатое июня? Две тысячи пятый? Это двести тридцать лет. Точнее, – генерал-фельдмаршал на некоторое время задумался, подсчитывая, – двести двадцать девять лет, восемь месяцев и двадцать четыре дня…
Граф подсчитал точно, но всё же ошибся: он не учёл разности в одиннадцать дней между Григорианским и Юлианским календарями.
– Что мне теперь с тобой делать прикажешь? – Владелец майората опять взялся за чашку с кофе.
– Отпустите, ваше сиятельство! – Федьку не покидала надежда.
– Куда, дурень? Куда ты пойдёшь? Где твой дом? Где живёшь ты?
– В Москве, ваше сиятельство…
– Где в Москве? Точнее!
– В Ивановском, ваше сиятельство.
– Это где ещё? В каком Ивановском? На какой улице?
– На Саянской, ваше сиятельство.
– Впервые слышу про такую. Где ж она в Москве находится? Просвети меня! Может, память у меня слаба стала? – Граф не был лишён самоиронии.
– Это по… – Федька хотел сказать «по шоссе Энтузиастов», но понял, что опять упрётся в непонимание, – по дороге на Владимир, если от Таганки ехать, ваше сиятельство.
– Так это село Ивановское, что по Владимирскому тракту? Это от Москвы вёрст восемь будет. Ты в селе живёшь?
– Нет, ваше сиятельство, там не село.
– Сейчас там большое село. И твоего дома там нет. Пока нет. И если я тебя отпущу, то тебя на первой же заставе сволокут в участок и будут пороть, дознаваясь, кто ты есть и откуда. Что ты скажешь? Федька Смирнов из Ивановского? Пошлют запрос: не значится ли такой в бегах? Пока ответа ждать будут, посадят тебя на хлеб и воду. Придёт ответ: нет такого! А дружки Емелькины по сию пору гуляют! Тебя опять пороть! Начнут допытывать, не был ли ты там, в смуте не участвовал ли? Не якшался ли с Пугачёвым? Тут уже не то, что пороть – на дыбу вздёрнут! Сознаешься, оговоришь себя, ноздри тебе вырвут, клеймо на лоб – и в Сибирь, где ты и вовсе пропадёшь! Ты этого хочешь?
– Нет, ваше сиятельство, не хочу.
– Беда на мою голову! Видимо, назначил мне Господь разбираться с такими вот… За грехи, верно, Он тебя сюда перенёс? – Граф вздохнул и опять взялся за чашку с кофе.
Федька тем временем вспоминал: он видел этого человека раньше, но где и когда не мог вспомнить. Память на лица у него была великолепная. Лицо он помнил, но при каких обстоятельствах он его видел, совершенно выпало из памяти.
– Позвольте сказать, ваше сиятельство! – Подал голос дворецкий.
– Говори, Матюша, – граф явно благоволил своему лакею.
– Третьего дня, в аккурат перед визитом Ея Величества, преставился конюх, Федька Смирнов, двадцати четырёх лет.
– Кто таков был? Отчего помер?
– Дрянь человечишко, ваше сиятельство! Бездельник и пьяница. Опился вином, заснул на земле, да и застыл к утру.
– Так! – Граф удивлённо поднял глаза. – И здесь Господь явил нам мудрость свою. Схоронили?
– Никак нет, ваше сиятельство. Лежит в холодной. Перед визитом Ея Величества недосуг было.
– Скажи попу, чтобы отпел, а запись в книгу пусть не делает. Пусть живым значится.
До Федьки медленно доходило происходящее, а граф продолжал:
– Теперь ты мой крепостной человек на законном основании. И думаешь, ты мне очень нужен? Думаешь, я стал от этого богаче? У меня в одной только Белоруссии душ без счёту. Ты думаешь, что я мерзкий крепостник-рабовладелец? Я понимаю, что крепостное право это гадкое явление, и оно должно быть отменено! Но время ещё не пришло! Когда-то оно придёт, лет через двести-триста, а может и больше, но сейчас общество к этому ещё не готово!
Граф не мог знать, что попытки переустройства общества будут предприняты гораздо раньше! Граф не мог знать, что всего через полвека его внучатый племянник и полный тёзка будет значиться в списках тайного общества декабристов под седьмым номером, будет осуждён и сослан в Якутию. Он не мог знать, что его дальний родственник, военный министр, будет лично распоряжаться казнью пятерых товарищей племянника. Он не мог знать, что его внучатая племянница Александрина поедет вслед за сосланным мужем в Иркутск, везя с собою стихи Пушкина. Впрочем, не знал об этом и стоящий перед ним новый крепостной раб.
– А теперь скажи мне: что ты умеешь делать?
Федька открыл было рот, но ничего не сказал. Он умел водить машину, но кому это здесь нужно!? До появления автомобилей ещё больше века. Он окончил курсы фотографии, но фотографировать ещё не умеют: фотография появится лишь в 1839 году, и первенство в её изобретении разделят между собой Нисефор Ньепс, Луи Дагерр и Фокс Талбот. Впрочем, об этом Федька не знал. Он отучился три курса в институте журналистики и бросил его. Продавал компьютерные диски, был курьером, проработал две недели в «Макдоналдсе». Пробовал учиться на повара, но из колледжа его вышибли. Вряд ли его кулинарные способности удовлетворят изысканный вкус графа. По сути, он ничего не умел делать. Он умел только копаться в земле, да продавать добытые раритеты.
– Значит, ремесла ты никакого не знаешь, – заключил граф. – Разберёмся теперь с твоими вещами. Это, кажется, мобильный телефон, сиречь устройство для разговора на расстоянии? Видели мы такое! Кстати, ты всё ещё сомневаешься в том, что ты попал в прошлое? Тогда возьми, поговори с кем-нибудь. Тебе мешать никто не будет.
Федька взял телефон в руки: экран показывал полное отсутствие сигнала. Помещение, где он находился, не могло полностью его экранировать, и Федька положил мобильник обратно на столик.
– Так, – фельдмаршал взял устройство со стола и стал нажимать кнопки, пролистывая меню, – календарь, часы, калькулятор. Это полезная вещь, но закончится эта, – как её? – батарейка, и превратится твой телефон в бесполезную игрушку.
Граф взял со стола коробок спичек. Федька, спускаясь под землю, благоразумно прихватил с собой свечу и спички. Фонарь мог отказать, но он при этом не рисковал остаться в полной темноте.
– Балабаново, Калужская область, – прочёл граф на коробке. Он был человеком весьма проницательным и сразу понял, что с этим делать. Его сиятельство достал спичку, чиркнул о коробок и стал наблюдать, как горит лучина. Потом задул спичку и положил на стол.
– Как это делается? Каков состав? Ты знаешь?
Федька молчал. Он припоминал, что головка спички содержит серу и фосфор, но как их изготовить не имел представления. Он думал, что спички всегда были, и не знал, что их начнут производить в Швеции лишь в 1851 году, отчего долгое время они будут называться шведскими.
– Не знаешь, – сделал вывод граф и отложил коробок вместе со свечкой в сторону.
– Опять эти пластинки, – его сиятельство повертел в руках таблички, извлечённые из его же саркофага, но сейчас они выглядели совершенно новыми, а надписи на них бесследно исчезли. – Неспроста это. Где ты их взял?
Федька побледнел: кто знает, что с ним сделает всесильный владелец майората, если узнает, откуда он спёр пластинки?
– Нашёл на полу, в тоннеле, ваше сиятельство, – соврал он.
– А это что? – граф взял в руки пачку «Кэмел». – Табак? Камель! Верблюд, кажется? Надо же так назвать! Впрочем, я в аглицком слаб, может, и не верблюд. Брат мой, Иван, тот неплохо аглицкий знает. Как-никак посланником в Лондоне…
Дешёвая зажигалка и несколько мятых денежных купюр также были признаны бесполезными:
– В печку всё это! Дотла!
Матюша сгрёб федькины вещи со стола в неизвестно откуда появившийся мешок.
– И куда же мне тебя определить? – его сиятельство в задумчивости взялся за свежевыбритый подбородок.
И тут Федька вспомнил, где он видел это лицо! Этот человек был изображён на портрете в сельском краеведческом музее! Граф и генерал-фельдмаршал Захар Григорьевич Чернышёв! И его же бюст работы Федота Шубина он видел в Третьяковской галерее! Федька запаниковал и бухнулся на колени:
– Не погубите, ваше сиятельство! Отпустите! Ради Христа, отпустите! – Вдруг уверовал в Бога гробокопатель.
– Куда!? Я ж тебе говорил: куда ты пойдёшь?
– В тоннель, ваше сиятельство! В ход подземный! Даст Бог, выйду назад в своё время подземным ходом!
– Вот дурень, межеумок! Нет никакого подземного хода, и никогда не было! Нет его!
Тут граф на минуту задумался:
– Впрочем… раз попадали сюда и раньше, то быть он должен. Вот моё решение: ты его, подземный ход, и пророешь! Будет к тебе милость Господа – попадёшь обратно, нет – за грехи тебе непособие Божие! Всё! – фельдмаршал махнул рукой, показывая, что аудиенция окончена.
Федьку отвели в баню, где он долго и с наслаждением мылся, обдумывая своё новое положение. Пока надежда его не покидала. Выйдя в предбанник, своих вещей он не нашёл. Взамен на лавке лежали портки, исподнее, рубаха, зипун с чужого плеча, под лавкой стояли ношеные сапоги и портянки.
Он с трудом напялил на себя непривычную одежду и вышел из бани, где его поджидал дворецкий, который отвёл Федьку в людскую и указал на топчан:
– Спать будешь здесь! Подъём в… тебя поднимут! Обед по удару колокола, ужин тоже. И ещё: за лень и нерадение в работе будешь выпорот! За неопрятный вид будешь выпорот! За пьянство будешь выпорот! За воровство будешь выпорот! За сквернословие будешь выпорот! За… там узнаешь! К работе приступишь завтра же после молитвы. Пока можешь отдыхать, по двору без дела не шататься!
На следующее утро дворецкий принёс двуногую сажень и стал вымерять расстояние от стены дворца до будущей церкви. Он проделал это дважды: сначала от дворца до храма, затем обратно. Рядом с ним вприпрыжку бежал суетливый чернявый мужичок в панталонах и синем камзоле, с которым дворецкий, к удивлению Федьки, разговаривал по-итальянски. Итальянец записал результаты измерений в блокнот и ушёл с Матвеем в пристройку, откуда они вскоре вернулись: дворецкий тащил треногу и раскрашенную шашечками рейку, итальянец – деревянный ящик, обитый железом.
Тренога была установлена посредине между дворцом и церковью, на неё водружён хитрый прибор с трубой, и Федьку заставили бегать с рейкой от дворца к церкви и обратно. Итальянец смотрел на рейку в трубу, подкручивая какие-то винтики, дворецкий что-то записывал в блокнот. Наконец, манипуляции были закончены, прибор уложили в ящик, Матвей унёс его и вскоре вернулся с другим, побольше.
Этот прибор установили уже у стены дворца. Измерения стали сложнее: к инструменту была привинчена буссоль, итальянец поворачивал устройство вокруг оси и бегал вокруг, заглядывая в рожки-окуляры по бокам латунного круга, диктуя дворецкому числа, которые тот записывал в тот же блокнот. Затем прибор перенесли в подвал, доверив Федьке нести штатив. Там измерения продолжились, и результатом явилась белая линия, проведённая мелом на полу подвала.
Итальянец стал что-то чертить в блокноте от руки, дворецкий смотрел на чертёж, согласно кивая, но вдруг между ними возникла перепалка. Матвей что-то возразил, кривоногий житель Средиземноморья был против. Тон спорящих повышался, дойдя до крика, но дворецкий всё-таки одержал верх, закончив по-русски:
– Одна мера должна быть, одна! А у тебя здесь футы, а тут сажени, болван!
– Сам болван! – Огрызнулся итальянец, демонстрируя, что он уже усвоил самое необходимое из богатого русского лексикона, но, всё-таки, с доводами дворецкого согласился.
Прибор сняли с треноги и унесли обратно в пристройку. Дворецкий с Федькой вернулись в подвал.
– Вот эта линия – ось будущего хода, – сказал управдом, – её беречь и не затаптывать. Сейчас придёт каменщик и разберёт стену. Начнёшь копать, землю будешь вывозить в парк, там тебе укажут, куда сваливать. Тачку возьмёшь на конюшне. Сначала засыпешь ступени, чтоб можно было с тачкой пройти. Поперву прокопаешь под углом на две сажени, потом горизонтально. Что значит горизонтально, понимаешь?
Федька кивнул, и дворецкий продолжил:
– Когда углубишься, к тебе снова придёт каменщик и будет учить тебя делать замес и правильно класть кирпич. Слушать мастера со вниманием! Ты всё понял? Вопросы есть?
– А сажень это сколько… – Федька хотел сказать «метров», но вовремя понял, что о метрах понятия ещё никто не имеет. Он не знал, что метрическую систему мер французы изобретут лишь через три десятилетия, а в России она будет внедрена только в начале двадцатого века стараниями прославившего отечество Менделеева.
– Чего сколько? Сажень4, она и есть сажень, три аршина, дурень!
Тут Федька подумал, что можно взять ту самую сажень, которой Матвей вымерял расстояние, употребить её как эталон, и успокоился.
Каменщик ушёл, оставив после себя аккуратный проём в стене, из которого просыпалась на пол земля. Федька несколько раз ковырнул лопатой, нагрёб небольшой холмик, и тут надежда его оставила. Он вспомнил слова Веденеева о том, что ход прорыл его пращур, и что он однажды назвал свою прабабку старухой Смирновой, чему Федька значения не придал: ведь Смирновых, вопреки расхожему мнению, в России больше, чем Ивановых.
Он плюхнулся задницей на кучу земли, обхватил голову руками и дико завыл…
Федька толкал по аллее парка тачку с землёй, как вдруг увидел на дорожке графа, беседующего с каким-то человеком. Федька понял, что владелец соседнего имения генерал-аншеф Александр Артемиевич Загряжский.
Федька остановился и стянул с головы шапку:
– Здравствуйте, ваше сиятельство!
Затем поклонился Загряжскому:
– Здравствуйте, ваше высокопревосходительство!
– Здравствуй, Фёдор, – ответил граф, – как дела? Как поживаешь?
– Хорошо, ваше сиятельство! Работаю!
– Похвально! Ну, ступай!
Федька подхватил тачку за ручки и покатил её дальше.
– Прелюбопытный случай, коллега. – Граф повернулся к собеседнику. – Парень залез в подземный ход, попал под обвал, чудом выжил. Получил лишь небольшую травму живота и сотрясение мозга. Из-под обвала выбрался самостоятельно и, пока спасатели его откапывали, двое суток провёл в подземелье. На этой почве потерял память, позже возник бред: он воображает, что попал в прошлое, в восемнадцатый век, точнее в 1775 год, и там стал крепостным. Меня он принимает за хозяина, графа Чернышёва, санитаров за лакеев, больных за графских крепостных. Кстати, за кого он вас принял? Явно не за крестьянина!
– Интереснейший случай! – Согласился коллега.
– А не выпить ли нам чайку, ваше высокопревосходительство? – Иронично предложил главврач.
– Непременно, ваше сиятельство! – Поддержал иронию гость, и коллеги-психиатры неспешно направились по дорожке в направлении главного корпуса психиатрической больницы.
Чуть поодаль, одетый в светло-зелёный халат и готовый к любым неожиданностям, стоял здоровенный санитар и внимательно наблюдал, как его подопечные сгребают в кучи опавшие осенние листья. Звали его Матвеем.
2007 г.