МАТРОС ВЕРА
Живет в нашей Орловке удивительная бабушка. Женщина - матрос Вера Маркова. В день Военно-морского Флота бабушка Вера вышла из дома в белом платье с голубым воротником «гюйс». Красовалась на ней белая праздничная фуражка моряков речного флота. Вот что поведала она нам о своей редкой судьбе.
Родилась я на свет в грозном девятнадцатом году... Родителей своих не помню. Наверное, совсем я маленькая была, когда их, рабочих золотого прииска «Знаменитый», сослали на Ангару. Никаких вестей о них не поступало в поселок, поэтому даже много лет спустя, ничего о них не могла узнать. Такое было время.
Когда сама стала воспринимать окружающий мир, то узнала, что мой дом - детский приют на станции Кемчуг Красноярской железной дороги, недалеко от поселка Козулька.
Детский дом находился в старинных зданиях, построенных еще до революции, и назывался прежде « Приют царевны Ольги». Заведение было устроено очень мудро, намного лучше современных скучных учреждений, дети росли в общении с природой и ремеслами. Детский приют был для меня добрым домом.
Я проживала с тремя подружками в просторной комнате первого этажа, окна которой выходили в огород. Грядки с зеленым горошком, сладкой земляникой и желтой репкой располагались прямо под окнами спальни. Детям позволялось рвать желтенькую кругленькую репку и есть ее, а так же лакомиться сладкой земляникой и зеленым горошком.
Девочки проживали отдельно от мальчиков, в другом двухэтажном здании. У меня был старший брат Петя, который жил в мужском корпусе.
Управителем детского дома работал учитель по фамилии Соколов. Он поддерживал пасеку при детском доме, сад и огород, швейные и обувные мастерские, коптильный цех, крольчатник и курятник.
Мне нравилось обходить все службы детского дома. В выходной день я бежала на пасеку, где мне давали кусочек медовых сот.
Потом я посещала швейную мастерскую, где старшие девочки разрешали построчить на машинке. Затем гостья попадала в обувной цех, где мне позволяли выбрать новые тряпочные тапочки. В конце дня я играла с крольчатами на зеленом лугу перед кроличьей фермой. Мое сердечко переполнялось любовью к чудесным пушистым зверькам, маленьким крольчатам.
Даже и в старости своей я с благодарностью и радостью вспоминаю свой добрый старинный детский дом.
Помню радостные минуты общения с природой. Сибирская тайга окружала поселок, в котором жили дети. Рабочие детского приюта заготовляли в тайге кедровый орех для ребятишек. А мы, дети, помогали его перебирать и жарить.
В долгие зимние вечера приютские дети наслаждались чудесными орешками кедра.
В Козульке я закончила шесть классов в сорок первом году. Началась Отечественная война. В наш детский приют привезли детей из захваченных немцами областей России. Тогда собственных старших сирот вывезли в большой Красноярск, чтобы освободить места детям беженцев.
Я считалась уже старшей, мне исполнилось в июне сорок первого тринадцать лет. Директор приюта отправил меня ученицей на судоремонтный завод города Красноярска. А брата моего направили учеником токаря на механический завод. Наша работа начиналась как говорили, на затоне, он и сейчас есть в большом Красноярске.
Там я училась всяким работам, какие только имелись на ремонте судов. Но большей частью помогала очищать поставленные на якорь баржи ото льда и снега. Для этого выдавали мне огромный фанерный короб. В короб нагружали лед, вырубленный с днища баржи или сухогруза. Я везла его на санках прочь от баржи за ворота завода.
Рабочей одежды никакой еще не выдавали, одежонка на мне была вся ветхая. Поэтому я просто замерзала на работе. Отвезу несколько коробов льда, потом зайду в теплушку, чтобы согреться. Только присяду на скамейку у печки, сразу засыпаю.
Даже не помню, сколько проспала. Будил меня мастер. Он отводил меня в столовую, где мне выдавали глиняную мисочку с двумя поварешками супа из мерзлой картошки и капусты. Супчик был очень пересолен, потому что варили его с соленой рыбой.
Обычно в столовой просили милостыню голодные люди, которым даже и такого супчика не давали. Сейчас их называют бродягами, но тогда называли доходягами.
Мы отливали им жидкое содержимое супчика, а сами сьедали гущу с двумя кусочками хлеба. Выходя с работы, часто видели людей, с которыми делились супчиком. Они просили подаяние у других рабочих судоремонтного завода. Это были люди, которых на работу не брали по неизвестным причинам. Они целыми днями проводили время возле рабочих, надеясь получить подаяние.
Однажды я видела, как один из нищих упал возле столовой. К нему вызвали врача, а потом черную машину для перевозки трупов. Попросили рабочих закинуть человека в кузов машины и увезли прочь...
Зимой сорок третьего года взяли на фронт моего брата Петра. В то время он работал на ремонтном заводе и жил на казарменном режиме, то есть домой его не отпускали.
Круглосуточно находился при заводе. Поэтому на военный билет он сфотографировался в рабочей спецовке. Когда подружки сказали мне, что Петю отправляют на фронт, я побежала на вокзал. Но там уже стояла толпа провожающих, и пробиться к воинским эшелонам было невозможно.
Только издалека посмотрела я на составы с телячьими вагонами и помахала рукой, в надежде, что брат заметит меня в толпе провожающих женщин.
А через полгода пришло извещение, что мой брат пал смертью храбрых в боях за Родину. Так я потеряла единственного родного мне человека, брата.
В сорок пятом году из судоремонтного завода отправили меня из затона на службу в речной порт Красноярска.
Там в то время начальником работал товарищ Головачев. Он и назначил меня на пароход «Багратион». На нем я прослужила два года палубным матросом. В мои обязанности входила разгрузка дров и угля с барж, которые чалились к пароходу.
Уголь разгружали тачками. Тачку нагружал рабочий баржи, а я катила ее по деревянному мостику настила на пароход.
Если случалось разгружать дрова, то двое девочек брали носилки и несли дрова на носилках с баржи на пароход. Руки после разгрузки дров у меня отекали и становились надутые и красные. Мне же еще не исполнилось восемнадцать лет, поэтому капитан снимал с меня вахту. Он приказывал:
-Палубному матросу Вере отдыхать три дня!
А я во время выходных шила сама себе одежду. Пароход «Багратион» имел и колесный и паровой ход. Вскоре освоила я все работы на корабле. Меня научили стоять у штурвала и пользоваться картой звездного неба. Лоцию Енисея учила на память...
Очень гордилась своей работой. Вахта палубного матроса длилась шесть часов. Заработная плата составляла 362 рубля.
Но в то время буханка хлеба стоила сто рублей. Нас выручало бесплатное питание на пароходе. Каждую весну, начиная с пятнадцатого апреля, нам выдавали килограмм хлеба в сутки. Хотя он на треть состоял из добавок, но мы радовались и ему.
Кроме хлеба каждому матросу выдавали месячный паек: соли четыреста грамм, столько же комкового сахару и крупы, а также кусок хозяйственного мыла. Девушек на корабле служило трое, все такого же возраста, как я.
С одежонкой было плохо. В приютской телогреечке я проработала два года. Особенно страдали ноги. Туфли из брезента примерзали к палубе в холодное время года. Но с сорок седьмого года нам стали выдавать черные шерстяные шинели, береты, ботинки из кожи, праздничные белые платья с синими воротниками. Кроме того, для повседневной работы выдавались черные шерстяные юбки.
Но самой большой радостью была выдача паспортов с особой печатью Енисейского речного пароходства. Паспортная прописка значилась в Енисейском пароходстве. Если я отстану от судна, то меня берет на борт любое другое судно и дает мне кров и обед, именно по этой печати. Печать ставилась вместо прописки, ни дома, ни общежития у меня не имелось. Но это нисколько не огорчало меня, я верила, что все мне дадут.
В Енисее в то время водилась прекрасная рыба: осетры, по два метра в длину, сиг, омуль, корюшка, ряпушка, стерлядь, осетр, туруханская селедка и рыба тугун, которую жарили без масла. Она сама давала свое масло.
Рыбу мы покупали у тунгусов, живущих по берегу Енисея. Особенно много было дешевой рыбы в поселках с названиями Учами и Виви. Подойдет пароход к пристани поселка, мы бегом бежим к тунгусским домам, построенных для них государством.
Забегаем в дом. Видим все чисто убрано: в комнатах столы скатертями застелены, посуда стоит на столах. В спальнях кровати в белых покрывалах, коврики на стенах... Людей нет. Тунгусы не живут в домах, им не нравятся щитовые дома. Весь поселок пройдем, ни одного человека не встретим. Вернемся к Енисею. А там стоят чумы из оленьих шкур. Дымят костры, живут люди. Встречали они нас очень приветливо, охотно меняли рыбу на старую одежду, соль и сахар.
Тунгусы охотились на пушных зверей, но сдавали их по низким ценам за патроны, соль, ружья.
Бедность в чумах поражала даже меня сироту.
А нижнее белье тунгусы делали себе из крупного соболя. В те времена водился крупный соболь, величиной с добрую овчарку. Мех этого зверя выделывали очень тонко и из него шили нижнее белье. В иркутской тайге его называли бабр.
Для тунгусов деревянные дома строили рабочие Енисейского пароходства подальше от зоны затопления, а им это не нравилось! Аборигены считали наводнение волей добрых духов и не роптали на судьбу, терпеливо складывали чумы и меняли стоянку.
Однажды мы видели в поселке Тура, той, что на реке Нижняя Тунгуска совсем чудное явление. Молодые тунгусы живут в пятиэтажном доме, а старики на чердаке сделали себе чум. На земляном покрытии чердака разводят костер, как в чуме, а в крыше дома прорубают отверстие и не разрешают никому его трогать. Чтобы дым шел!
Любимой поговоркой тунгусов, было выражение:
- Нет носа, одна лица, настоящий тунгуса!
Они угощали гостей мясным бульоном с ягодами, которые сыпали в пищу, как приправу. В те времена, сразу после войны, строили по берегам Енисея поселки, которые называли по фамилии начальника пристани в Красноярске «головачевскими».
Поселки состояли из готовых финских домиков. Можно было уйти с парохода и остаться жить в любом из этих поселков. Но мне это было не надо, семьи у меня не имелось.
Однажды наш пароход отправился в знаменитый лагерь, в котором сидел сибирскую ссылку сам Сталин, поселок под названием Курейка.
Туда везли пятнадцать баржей с продуктами и спиртом, обратно должны были погрузить метлы. На подходе к лагерю высадили на острове всех шкиперов с семьями. Некоторые шкипера плавали вместе с женами и детьми. Когда я спросила у капитана, почему так, он посоветовал и мне запереться в каюте и не высовываться, пока не уйдем из Курейки.
-В лагере этом полный беспредел, уголовная банда. Могут на глазах у шкипера обидеть и жену, и детей. А самого привяжут к шлюпке, пустят по воде. Хорошо, если живого оставят. Когда пришли в Курейку, я так и сделала, как советовал капитан.
Но вдруг в мою каюту стали настойчиво стучать, пришлось открыть. Оказалось, что два заключенных хотели спрятать поклажу в моей каюте. Хотя мне очень не хотелось с ними общаться, но пришлось.
Особенно страшной была амнистия пятьдесят третьего...
Пароходы шли вниз по Енисею караванами, каждый двухтрубник тянул до восемнадцати барж. На обратном пути везли амнистированных заключенных. Их грузили в трюмы барж с номерами один, два, три...
Но они расползались по всему каравану. Прыгали в воду Енисея и плыли к берегу, стремясь раньше стать свободными. Тунгусы не позволяли им терять человеческий облик, и сами защищали своих жен и детей. Они стреляли без предупреждения, многие из заключенных вместо свободы находили в тайге свое вечное упокоение.
После службы на «Багратионе» меня перевели на пароход с названием « Пахарь». На нем возили древесину баржами на экспорт. Вся она была высшего качества. Пароход тянул огромные плоты и паузки, водоизмещением по пятьсот тонн. Древесина была отличная, доски не имели сучков. Шпала обработана, проолифлена, блестела, как лакированная.
На Енисее недалеко от поселка Подтесово, где горы близко подходят к берегам, есть пещеры. Расположены они в скалистых речных берегах. Причем их видно только с лодок, только с пароходов. Так, что входы в пещеры, нависающие над водой, видно только с воды.
И в этих пещерах скрывались разбойники. Ведь они прятали там свое оружие и сокровища. Судоходство по Енисею было частое, а зимой по льду обозы проходили.
Купцы везли на север всякие товары, а в Россию доставляли дары природы, золото и дорогие меха. А разбойники грабили их и скрывались в пещерах.
Видела я с нашего парохода вход в такую пещеру. На отвесной скале виднеется темный черный вход.
Подойти к пещере можно по узкой тропе с берега. Поднимешься понемногу в гору. С одной стороны река свежестью обдает, с другой стороны твердый серый и красноватый камень в трещинах. Там чаще всего находят много старинного оружия.
Часто, когда мы шли караваном мимо этих пещер, молодые матросы просили разрешение капитана побывать в пещерах. Если капитан разрешал, парни никогда не возвращались без добычи. Они приносили белогвардейские шашки, ордена, старинное оружие. Но времени на розыски не было.
Обычно пароход двигался по речному пути: Красноярск, Тура, Игарка, Дудинка и Усть-порт. Ширина Енисея в Усть-порту стала двенадцать километров, случалось в водный простор заходили киты.
Иногда мы попадали в шторма. Обычно получаем по радио сообщение, что идет шторм. Это штормовое предупреждение.
Я боялась шторма, старалась не выходить на палубу, если не имела вахты. Получит радист штормовое предупреждение, прочитает его для экипажа по громкоговорителю... Но пароход не останавливается, продолжает идти прежним курсом.
Особенно сильные шторма после Туруханска. Там уже берегов не видно, река разливается широко. Речное течение есть только до Туруханска, после этой пристани нет никакого течения и не понять, морем плывем, или рекой.
Киты и белухи не приближались к пароходу, уплывали своим курсом. Крупный морской зверь не единственная опасность в устье Енисея. Сюда, в устье плывут все затопленные плоты и бревна, создавая настоящую опасность для любого парохода. Это топляки.
В Енисее очень много затопленных бревен. Поэтому у нашего парохода имелась защита на такой случай.
Многие плоты во время шторма распадаются и бревна плывут сами по себе по реке в море. В таких странах как Норвегия, Англия есть особые службы по отлову нашей древесины, плывущей по течениям Ледовитого океана к ним. Этим странам прямая выгода от того, что русский Иван родства не помнит.
Крепление плотов ненадежно, нет хорошего крепления, все делается непрочно. Опыт стариков отвергли, а нового ничего не придумали, чтобы крепить плоты надежно и быстро. Вроде бы вопрос крепления бревен мелочный, а на проверку совсем не пустяк. Распавшийся плот большой убыток для Енисейского пароходства.
Правление платит убытки предприятиям-отправителям груза.
Покупают лучший сибирский лес Германия и Америка за золотую валюту. А если бревна сами приплыли, то о них ничего не сообщается в Россию. Кроме леса на енисейских баржах возили графит. Графит грузили в Ногинске. Там на берегу уже ожидали пароход огромные штабеля этого минерала.
Капитан набирал в Ногинске девчонок и женщин, человек двадцать. Выдавал им тачки для перевозки графита с берега на баржи. Женщины возили графит целый день, загружая несколько барж.
К концу работы становились молодицы черные, как шахтеры из забоя, одни зубки блестят да глазки. Тогда уважения ради, капитан приглашает их на палубу и выкатывает им бочку канифольного мыла. Это такое мыло, как немецкое « эрзац», то - есть заменитель мыла. Графит отмоет, но оставит трудно смываемую пленку.
Я видела, что девчат очень много, а парней мало. Понимала, что мое поколение попало на военные годы, женихов уничтожила война. Поэтому, когда на наш пароход пришел молодой мужчина, помощник шкипера, то невест у него было несколько.
Мне не хотелось быть одной из многих и, заметив к себе с его стороны знаки внимания, отказала ему. Но он ухаживал за мной настойчиво и с любовью. Это был Алексей Марков, ставший моим супругом в пятьдесят четвертом году. Енисейское пароходство выделило нам сухогруз, чтобы мы жили на нем и работали.
Но на сухогрузе стояли остатки продуктов, перевозимых ранее этим сухогрузом. Для семейного человека просто искушение видеть ящики с маслом и сгущенкой, тушенкой и крупой. Я испугалась. Что если мой муж соблазнится этим богатством?
Поэтому пошла к начальнику пристани и заявила: Паузок, который вы нам доверили, водотечный. Он не пригоден для работы и жизни. Хорошо, поменяем вам его! Дадим баржу, груженую брусовыми домиками. Выбирайте любой и живите. Только работайте семьей!
Эти баржи стояли в поселке Пискуновка. Поселок находился сразу за Казачинским порогом. Сейчас его уже ликвидировали, нет теперь Пискуновки. А в то время начальник пристани дал нам катер, на катере отвезли нас в ту Пискуновку.
Как увидели мы красивую баржу, обрадовались несказанно. Баржа новенькая, все новенькое на ней! Только беда: мой муженек, Алексей Маркин не умел рулить и совсем не знал лоции Енисея. Оказалось, что я по опыту плаваний знаю больше, чем он. Алексей своим самомнением сильно напрягал нам первые годы жизни. Муж доказывал, что окончил речное училище и знает свою профессию. А я видела, что он на практике в плавании ничего делать не умеет. Ему было обидно, что жена больше его понимает в управлении судном.
Тем не менее, мы сработались с ним. Взяли семейный подряд. Начали зарабатывать деньги. Наши портреты появились на доске почета Енисейского речного порта.
Однажды нас поздравил сам министр речного флота. Мы по шесть лет плавали на барже без капитального ремонта. Награждали нас ежегодно похвальными грамотами и денежными премиями. Когда стали поступать новые баржи, из Финляндии, нам дали другую баржу, улучшенную. Она уже называлась "сухогруз под номером 15096" или лихтер.
Тогда поручили нам другой путь и другое задание. Теперь мы возили из Минусинска в Красноярск сибирские арбузы, дыни, помидоры, сливу и яблоки. Потом, когда стала строиться гидростанция в Дивногорске, возили мы и туда продукты и одежду. Дети мои: сын Юра и дочь Галя родились на барже. Мы даже поросеночка держали на барже, чтобы кормить семью.
Поросеночек понимал, что за бортом вода и никогда не приближался к борту. Если начиналась непогода, сам прятался в свой дощатый домик. Но плавать с малышами опасно, поэтому нужно было выбрать пристань.
Я выбрала поселок Галанино ниже Казачьего порога. Это очень красивое место на Енисее. Там купили мы большой дом, стали жить. То есть я жила с детьми, а муж работал на катере обстановочнике. Сначала ходил на катере «Ангара», потом на «Чибисе».
Здесь в Галанино жили и эвенки, и тунгусы и русские. Эвенки проживают всюду по всей Сибири между Енисеем и Леной. Мне интересны был их образ жизни и я записывала обычаи и их кушанья. Эвенк, встречая в тайге эвенка, не говорит «здравствуй», а спрашивает: Что ел? Кого убил?
Встретившийся эвенк не говорит «мясо», а называет часть туши: Окорок, грудинка, шея...
Оленье мясо варят в небольшом количестве воды с малым количеством соли без приправ. При варке только что убитого зверя в бульон добавляют свежую кровь, взбалтывая варево раздвоенной веточкой. Такой суп называют «нимин».
При забое оленей делают большое количество колбас, начиняя мясом кишки. Колбасы с жиром и мясом называются кучи, а кровяные колбасы буюксэ. Сырые колбасы прожаривают в кострах. Из копыт, очищенных от роговицы, готовят студень, называемый хрящем.
Мороженую рыбу нарезают тонкими пластинами вдоль спины и едят с горячим чаем, называя тала.
Летом рыбу сушат, размалывают вместе с травой зверобой и делают лепешки. Их берут зимой на охоту как сухой паек. Заваривают на привале кипятком и получается рыбный супчик. Много чудесных рецептов переняли мы у северян. В те времена жили с северным народом дружно и счастливо. Выросли мои дети, а я постарела, ушла на пенсию.
Полвека проработали мы с Алешей на Енисее, а в браке прожили сорок семь лет. Потом купили дом в Орловке, большой и красивый. На стенах этого дома висят наши похвальные грамоты от Енисейского речного пароходства. Покажу и фотокарточки нашей молодости и трудовой зрелости, нашего родного Енисея-батюшки, великой реки.
Послушала я рассказы бабушки-матроса и задумалась. Низкий поклон ей за такую редкую и странную жизнь, повторить которую трудно.