Идеи великих строек
Жизнь продолжалась. Я работал по-прежнему водителем больших и малых грузовиков. По вечерам изнурял себя посещением спортзалов. Никаких изменений в моей стабильной жизни не предвиделось. Иногда я желал перемен. В юном возрасте стабильность бытия в тягость. Но желания эти были неясными, аморфными.
Как-то я дремал в кабине своего грузовика. Наряд, выписанный диспетчером, предполагал ожидание заказчика. Мною использовались паузы в работе однозначно: я тут же, за рулем, спал. Сон мой был наглым явлением на фоне утренней суеты автомеханической конторы. Для меня этот сон был спасением. Нужно было восстанавливать силы, истраченные в спортзале. Разбудил меня диспетчер. Он бил кулаком по крылу ЗИЛа:
– Хорош спать. Денег не будет!
Я проснулся, открыл дверцу.
– Ну, тогда мне нечего терять.
Мне действительно было терять нечего. Я был совершенно равнодушен к казначейским билетам.
Диспетчера звали Иван Кузьмич. Обладатель почетного возраста и солидного внешнего вида, Кузьмич приехал на Север, чтобы купить машину. Личное авто.
Спрос на приобретение авто был выше предложений от государства, что создавало огромные очереди на покупку этого самого авто.
Деньги для приобретения добывались самыми разными способами. Вариант номер один – это экономия. Ограничивали себя в питании, одежду носили осторожно. Эпоха оплаты услуг литро-мерами закончилась. Появились намеки на рыночную экономику.
Счастливчик, выстрадавший сумму в шесть с половиной тысяч советских рублей, с ужасом понимал, что это еще не финал. Очередь на получение желанного авто выстраивалась не в метрах. В годах. Длинных, практически нереальных.
Существовали два варианта решения вопроса. Первый – это взятки, второй – работа в районах Крайнего Севера. Взятки были грабительскими, до тридцати процентов от стоимости авто. Поэтому выбирали второй вариант. Он гласил о том, что тот, кто работает три года на Северах, получает талон на получение авто в любом областном центре СССР. Из предложений марок авто были «жигули», «москвич» и «волга». Так партия коммунистов стимулировала народ на подвиг освоения Крайнего Севера. И ринулись тысячи горожан теплых районов Союза заключать контракты с этим самым Союзом..
Кузьмич был типичным представителем контрактников-автолюбителей. Он вел экономный образ жизни. Курил дешевую «Приму». С удовольствием брал «шабашки», т. е. подрабатывал.
Закурив свою «отраву», бросил спичку под ноги.
– Валерик, тебя парторг вызывает, – при этом он прищурился так, как будто говорил: доигрался!
Кузьмич был известен своей экономностью не только в словах. Он жил в «балке». Это такой сарай с окнами и печкой. И «балков» таких у нас в поселке было множество. Целый район.
Строительство их было запрещено законом. У поселкового участкового милиционера имелся бульдозер. Если он замечал начатое строительство, трактор шел в бой. Один удар бульдозерной лопатой и рушилось чье-то семейное счастье.
Поэтому выработалась система строительства. Накануне стройки хозяин покупал десять ящиков с водкой. Это была типичная оплата материалов и работ. На Северах в те времена не признавали расчеты деньгами.
Водка была самой популярной мерой оплаты. Предприниматель договаривался с водителем грузовика. На это уходил ящик. Потом они вместе ехали на базу под коротким именем - УПТК. Там загружали так называемый строй -комплект. Это стоило пять ящиков. Их получал начальник базы. Остальные четыре он «ставил» строителям.
В пятницу, после работы, бригада «кунаков» начинала работу. Участковый в субботу и воскресенье официально отдыхал. Его бульдозер тоже. Не то, чтобы он не видел строительства. Нет. Но он имел полное право его не увидеть. Выходной у старшины.
По закону, если жилище было заселено, т. е. имело трубу и занавески, его сносить было нельзя. И поэтому в понедельник он вместе с хозяином балка, усаживался за свежеструганный стол нового жилища и составлял акт. При этом участковый по кличке «Анискин» желал долгие лета этому «будынку». Кряхтел со звучным выдохом, громко ставя граненый стакан на свежеструганный стол.
Ритуал этот был священен. От того, как «обмоет» стройку «Анискин», зависела «карма» этого самого балка. Такое вот было суеверие.
Кузьмичу при строительстве своего терема удалось отделаться рекордно малой затратной суммой. Он затратил пять ящиков водки и один ящик пива. А пиво тогда ценилось выше денег и было ценнее водки. За пиво можно было достать практически все.
Пиво на Севера не завозилось. Но Кузьмич был замечен в тесных неофициальных связях с директором пище базы. Таковым являлась тетка громадных размеров с характером комиссара революционного боевого корабля. Звали ее Матвеевна. Все мужики ее сторонились. В бой не вступали. Предпочитали о ней вообще молчать. Мстительная была баба.
Кузьмич, чтобы заполучить так нужный ему эликсир, пошел на жертву. В жертву его величеству пиву он принес свое естество. Почти месяц ходил он по вечерам к Матвеевне в гости. По утрам жадно пил воду и старался ни с кем не говорить. Пиво было чешское. Мечта желудка!
Балок Кузьмич построил. С участковым выпили. И стал жить он себе поживать . Хорошо ему было, в доме стал появляться уют. Иногда к нему захаживала уборщица стройуправления тетя Клава. Как и Кузьмич, одинокая. С соседями он здоровался, но не приглашал их к себе. И сам не ходил к ним. Дорого и хлопотно.
Как-то однажды Кузьмич стал замечать, что запасы дров его, в «дровянике», уменьшаются независимо от его потребностей. Появился вор! Случай на Северах немыслимый.
Стал Кузьмич подозревать соседа. Тот не работал, был в запое. Случай нормальный, ничего особенного. Дров у соседа не было запасено, и логика Кузьмича показывала на соседа-вора. Но нужны были улики. Дрова пропадали в то время, когда их хозяин находился у себя в диспетчерской.
Что только ни предпринимал Кузьмич! Метил поленья краской. Ночью организовывал засаду… Не помогало. Он даже стал охотиться на вора, как на крысу. Возле дровяника оставлял бутылку водки. Через крышку шприцом впрыскивал отраву.
Готовил ее так. Брал упаковку пургена, мешал в растворе водой, добавлял в эту смесь белладонны. Приманка не работала. Прием был известный.
Тогда Кузьмич вспомнил старую байку о борьбе с ворами дров.
Он взял полено. Выковырял сердцевину . Вставил туда патрон двенадцатого калибра. Перед этим патрон усилил мощным зарядом пороха. Отверстие для маскировки закрыл деревянным чопом. На это произведение искусства у Кузьмича ушло два долгих вечера. На следующий вечер, после того как полено исчезло, у соседа прогремел взрыв.
Было поздно. Часов одиннадцать пополуночи. Балки стояли рядом. Между стенами можно было пройти только одному человеку. Поэтому взрыв Кузьмич слышал очень даже хорошо.
Из двери он выбежал с криком: «А, сука!!! Попался!» В руках его была швабра, которой он собирался проучить воришку. Но у соседа дверь была закрыта. Балок был пуст. Воришка пошел к корешам, у которых можно было «полечить организм».
Кузьмич стоял перед закрытой дверью. Швабра угрожающе застыла в ударной позиции. Тут он заметил через окно, что в балке соседа полыхает огонь. Это взрыв патрона, который Кузьмич положил в полено, разворотил печку.
Тушили всем миром. Жители балков, а их было сотни две, окружили горящий домик. Для балкового поселка пожар являлся большим и частым кошмаром. Бывало, загорался один, а сгорали десяток балков. Потушить пожар удалось. Но три балка сгорели. Среди них и домик Кузьмича. Он снова оказался на своей койке в общежитии. Больше попытки строительства не предпринимал.
Кузьмич курил свою «Приму» и ждал, когда я пойду в кабинет парторга. Исполнительным был человеком наш диспетчер. Кабинет идейного руководителя нашей конторы встретил меня яркими плакатами «Партия и народ едины!», «Партия прикажет, мы ответим – есть!»
Со стены на меня внимательно с восточным прищуром в глазах смотрел вождь мирового пролетариата. Хозяйка кабинета – женщина средних лет, строгая, официальная, весьма респектабельного внешнего вида.
Такие женщины были мечтой поэта семидесятых годов. Руководители высшего звена часто добивались расположения и благосклонности дам этого типажа. Холодный ум и манеры сдержанности ее поведенческих реакций приводил мужские инстинкты в состояние сжатой пружины. Комиссарова Зинаида Петровна, так звали парторга. В простонародье – комиссарша или Зинаида.
Я стоял перед ней юным мальчиком, неловко и скромно переминаясь с ноги на ногу.
Зинаида держала паузу. Это она умела! Чего только о себе ни думали ее посетители за время этой паузы! Она же пристально, с неуловимой улыбкой Джоконды, внимательно наблюдала за посетителем.
– Да ты присаживайся, Валерий! – мне было указано глазами на стул.
Я поблагодарил и сел на уголок стула.
– Ты у нас спортсмен, – я утвердительно молчал. Впрочем, она не спрашивала, она утвердительно перечисляла: – Ты в комсомольско-молодежном экипаже!
Я работал на топливозаправщике. Напарником у меня был Федор. Парень моих лет, невысокий, щуплый алкоголик. Матерщинник и дебошир. В общем типичный дембель, т. е. из армии по призыву комсомола. Как-то приходит Федот ко мне домой грязный и пьяный. Я посчитал, после очередной пьянки. Но нет.
«Я движок запорол нах…» – выпалил с порога. Оказалось, ехал Федя, поддавши, на «точку». Налетел на какую-то железку, спьяну не обратил внимания. Масло, конечно же, вытекло. Двигатель приказал долго жить.
В мехколонне заправщик наш один. Простоя никто не простит. Федьке грозил товарищеский суд и увольнение по статье… Это в лучшем случае. Мы сидели на кухне, напарник пил чай и приходил в себя. Я обдумывал план наших действий.
В мехколонне, как и в любом другом подразделении БАМа, был «калашный ряд». Техника, поставленная на консервацию. А проще говоря – брошенная за неимением запчастей и наличии бесхозяйственности. Сторожа в колонне не было, за неимением причин и мотивов воровства. У меня возникла идея снять двигатель с одной из машин и воткнуть в свой заправщик. Впереди была ночь.
Двигатель на машине-«доноре» был почти отсоединен от всех узлов. Вернее, его не прикрутили. Впихнули под капот и бросили. Мотор был после ремонта. То, что нам нужно. Крановщика долго будили. Пообещали литр спирта. Подействовало.
В общем, к восьми часам утра мы были на старте. Правду, как говорится в бутылке не утаишь. Крановщик разболтал. Начальник колонны долго не мог поверить, что мы за ночь заменили движок. Ничего, все обошлось. Он даже поблагодарил нас и сказал, чтобы мы помалкивали. Если узнает Зинаида…
Партия в то время объявила охоту на бесхозяйственность и воровство. Нам подходило и одно, и второе обвинение.
Комисарша не узнала (или промолчала) о нашем «подвиге».
Знала она обо всем и обо всех. Агентура у нее была подобрана по всем правилам конспиративной работы.
– Да, молодежный, – подтвердил я.
– Как тебе работается у нас? с ее хозяйским тоном обращения я был уже знаком.
– Нормально, – что можно было сказать?
– Ты не очень-то дружишь с коллективом, Валера. Это у тебя гордыня?
– Нет, – отвечаю. – Это у меня трезвый образ жизни.
- Ты дискотеки, я слышала, в общежитии организуешь?
Я пытался вести порученный мне советом общежития культмассовый сектор. Но после того, как очередная битва гормонально-неустойчивых самцов разрушила нашу аудиосистему, я к этому поручению охладел.
– Да, – говорю, – было дело. Организовывал.
Зинаида готовила меня к какому-то разговору, и я насторожился. Просто, чтобы поболтать, она никого не вызывает.
– Есть такое мнение, – вкрадчиво, бархатным голосом заговорила парторг. – Не знаю, справишься ли? – она внимательно посмотрела мне в глаза. – Избрать тебя комсоргом Управления! – она утвердительно хлопнула ладошкой по столу. – Наш Женя Соломахин сошел с дистанции. Не выдержал напряженной работы.
Женя по кличке Солома был освобожденным от работы комсоргом. Солома был хорошо сложен и лицом напоминал Алена Делона. Все бы ничего, пьянку можно было бы простить. Явление привычное. Но Женя стал «залетать» по женской части. Презервативы у нас не продавались. И Солома лечился от триппера. Ему не везло. За пол года – три раза. В поселке все тайное бывает тайным до первой получки. А потом, по пьянке, пошла тайна гулять по языкам.
Комисарша не могла простить Женьке такой роскоши. Она долго терпела, но последняя выходка нашего комсорга привела ее в состояние, близкое к бешенству. А произошло вот, что.
К нам приехала бригада артистов. Из Москвы. Явление довольно обыденное. Гастролировать по БАМу было делом чести всех более-менее известных мастеров сцены.
В гостинице, где обычно жили актеры, каждый вечер стоял туман, извергаемый хорошими сигаретами, звучал женский смех. Организатором был Женя Солома.
Среди гастролеров был женский дуэт. Женя и Саша. Женя пела первым голосом, Саша вторым. Иногда они пели в унисон. Обе были хохотушками и предпочитали все экстремальное и нестандартное. Своеобразный протест обществу стабильности и порядка. После банкета, который девушки провели мужественно и тихо, они пригласили Женю к себе в номер. С порога предложили: – Жека! Сделай нам вылазку в поселок аборигенов. – Хотим к чукчам в гости!
– К эвенкам. – Поправил Солома. Голос его был неуверенным. Завтра был концерт.
– Исполним любое твое желание! – Саша чувствовала сомнение в голосе Соломы.
– Что, обе исполните? – Солома, мечтая о групповом интиме, хитро улыбался.
– Ну, ясное небо! Женя, мы же тебе нравимся?! – девчонки хихикали, но в голосе Саши Солома почувствовал реальность предложения. В голове его уже созрел план. Поселок был недалеко. Там жили оленеводы. Эвенки. Дорогу недавно расчистили от снежных заносов.
Женя завел машину. Выбрал ту которая ему показалась приличной для такого приключения. ГАЗ-66. По пути заехали в магазин. Водку давали по талонам, но завмаг была личным другом Соломы. Впрочем, как и все остальные женщины нашего маленького поселка.
Взяли ящик. Хотели два, но Женька знал, эвенков поить зеленым змием опасно. В поселок прибыли к полночи. Водку пили по дороге в кабине вездехода. Из горлышка. Закусывали куском колбасы. Саша с Женей пели громко пьяно и очень весело: «Мы поедем, мы помчимся на оленях утром ранним…»
На берегу замерзшей реки, по льду которой была проложена дорога, открылся вид на поселок оленеводов. Над дощатыми бараками поднимались струйки дыма. Домов-бараков было с десяток. На окраине стояли пять чумов. Как и положено, чумы были укрыты шкурами оленей. На острие чума виднелись лаги из рубленной лиственницы. Недалеко от чумов был загон с оленями. Голов двести.
В общем экзотика. Женька подъехал к чумам, нажал на клаксон. Его здесь все знали.
Вождь пил с ним водку, смеялся, в шутку предлагал жену… Шаман лечил его от порчи. Сказал: «Бойся женщин, однако, вождь – женщина тебя погубит!
Как в воду смотрел.
Из чумов стали выходить мужчины. Женщины осторожно выглядывали, приподняв полог чума. Вышел вождь. Звали его Егор. Имена у эвенков наши. Потому как своих у них не было. Он увидел Солому:
– Женя, однако, к нам приехала! – грамматика для эвенков была сложна и необязательна. У них все было одного рода и одного падежа.
Вождь поднял руки и пошел навстречу. В анораке из шкуры оленей он был похож на медведя.
– Знакомься, Егорыч, с гостями! Это артисты из Москвы, – Солома представил девушек.
Те сложили ладошки на груди и театрально поклонились вождю. Нужно сказать, что эвенки с женщинами не очень вежливо общаются. Но то, что прозвучало слово Москва, Егора-вождя, впечатлило. Было ему лет сорок, а может и пятьдесят, трудно по лицу что-либо сказать. Он повернулся к чумам и произнес короткую гортанную речь. На подворье началась суета. Разожгли костер, стало светло и тепло. Закусывали строганиной.
К трем ночи вождь подарил девчонкам торбаса. Они тут же одели их на ноги и стали похожи на местных женщин. После того как они запели в очередной раз –«Мы поедем, мы помчимся», вождь отошел от костра и начал изображать в пляске оленей. Девочки от восторга шалели.
– Егорыч! Ты же артист! Тебе надо с нами выступать!
Егорыч молча повернулся и ушел в чум. Все испугались обиды вождя. Но через минуту он вернулся. В руках его была волосянка. Эвенский музыкальный инструмент.
К пяти утра зажарили второго оленя. Водка заканчивалась. Егорыч в десятый раз предлагал девушкам стать женами его сыновей. Их у него было пятеро. Двое по возрасту подходили в женихи.
Один из них был на дальнем выпасе. Второй молча, с покорным согласием сидел тут же. Договорились так. Если Егор-вождь завтра выступит на сцене вместе с Женей и Сашей, то они, так уж и быть, согласны. При этом вождь пообещал им лучшие пастбища и два стада оленей. Девушки шалели от водки, строганины и плясок и были еле живые. Спали в чуме. Рядом с Сашей лежал огромный окорок, который ей подарил вождь.
Наутро машина, конечно же, не завелась. Болела голова, пересохло во рту. Все тело чесалось от прикосновения оленьих шкур. Их девушки одевали на голое тело, конечно же, как и положено по эвенским законам термодинамики.
Вождь вывел нарты. Впрягли пару оленей. Вторые нарты вывел сын вождя Алеша.
Ехали молча. Через два часа въехали в поселок под названием «Золотинка». Водка не продавалась. Но этот вопрос Солома решил с легкостью. Пить девушки не хотели. После того, как знакомый вождя эвенк по имени Саня вынес балык красной рыбы, Женя с Сашей не удержались. Сразу по глотку, потом за тесок. Было два Жени и Два Сани. Оригинально тем, что двое мальчиков, двое девочек. Потом пили за Север, за тайгу, за дружбу народов…
Концерт был назначен на семь вечера. В поселок въехали в шесть. Оставался час.
Все были веселыми и хмельными. У девушек был номер из двух песен. Пели под фонограмму. Саша спросила у вождя:
– Вождь, волосянку-то свою взял?
Вождь поднял глаза.
– Однако в нартах всегда ездит. Песня длинный, дорога длинный. Моя – хорошо!
– Будем вместе песни петь, вождь, – Женя возбужденно говорила о предстоящем выступлении.
– Тем более, что переодеться мы уже не успеем! – Подтвердила идею Саша.
В Дом культуры вошли, когда концерт уже начался. Ответственного руководителя концертом, в здании не было. Он срочно отъехал по финансовым вопросам в стройуправление. Подошло время выступления нашего дуэта. Выпускающий разрешить выход на сцену ни за что не хотел. Девчонки были, мягко говоря, не очень трезвые. C ними пьяный туземец. Конферансье этого нежелания выпускающего не знал и по регламенту зачитал выступление.
В зале свободных мест не было. Начальство инженерное и партийное заняло первые ряды. Я сидел в пятом ряду. Все было хорошо видно. Из-за кулис раздался звук волосянки.
Саша с Женей во всем своем даренном вождем наряде выбежали на сцену. Они изображали оленью упряжку. За ними пританцовывал Солома. В руках его был бубен. Подарок шамана. Он изображал наездника. Все трое пели «Мы поедем, мы помчимся…»
Получалось даже хорошо. Естественно. Солома вел себя как прирожденный артист.
Музыки не было, но голоса у девушек были профессиональными. Народ в зале начал рукоплескать. Я тоже. Егор-вождь, ободренный таким ходом выступления, выбежал из-за кулис. Он пустился в пляс, поднимал руки и дико кричал, издавая гортанные звуки.
Зал замолчал, с ужасом глядя на вождя. Многие его знали. И эта выходка могла быть прощена народом. Но тут, под конец выступления у вождя из-под его оленьей шкуры выпала бутылка. В ней было на половину водки. После секундного замешательства зал взорвался смехом. Смеялись все. Кроме Зинаиды. Когда начал смех стихать, она поднялась и громко сказала:
– Это что за клоун?! Кто позволил?!
Девушки пошли за кулисы. Они глупо и пьяно улыбались. А вождь поднял бутылку, повернулся к комиссарше и с нескрываемой обидой сказал:
– Плохой ты, однако, баба! Я тебе песня петь, ты ругаться… – Потом он плюнул под ноги и пошел прочь. Солома стоял рядом с вождем.
Авторитет Соломы среди работяг вырос еще больше. Все его зазывали на огонек. Женя ходил гордый и солидный. Но работы освобожденного секретаря он лишился.
Вот на это место Зинаида меня и планировала назначить. Она пристально смотрела мне в глаза и ждала ответа. Я был не готов к такому предложению. Никогда идейным не был, на собрания ходил только тогда, когда нельзя было не ходить.
– Зинаида Матвеевна, так это если выберут, – я наивно надеялся, что за меня голосовать не будут.
– Выберут! Не сомневайся! – Зинаида улыбнулась.
Собрание проходило в помещении ленинской комнаты. Это что-то среднее между партийной комнатой и красным уголком. Кворум собирался долго. Я волновался. В душе надеялся, что не выберут. Не любил я собрания, нужные знакомства и пьянки. Этими качествами должен был обладать комсорг. Еще было неудобно перед Соломой. Он сидел рядом со мной. О своей судьбе он уже знал.
Васька Зуб, механик-ремонтник из третьей бригады, поднял руку:
– Я предлагаю Валеру. Он спортсмен, водку не пьет, не курит.
Из зала женский голос с ехидцей добавил:
– И с женщинами ни-ни!.
Раздался смех. Я покраснел ушами. – На зарядку по утрам бегает, – продолжал Зуб. – В общем, я считаю, достоин!
Кто-то хотел еще что-то добавить, но из зала его зашикали. Все спешили домой. Так стал я комсоргом. Назавтра наметили заседание актива.
Утром я сдал свое авто механику. Расписался в книге приказов. Вечером было назначено заседание комсомольского актива.
Заседание бюро проходило в кабинете парторга. Я выступил. Поблагодарил за доверие. Начали обговаривать проблематику и специфику работы. Зинаида подняла вопрос членских взносов. Спросила прямо, что, мол, будем делать с неплательщиками. Я предложил отчислять из организации. Зинаида меня осудила. Сказала, что так шестьдесят семь процентов комсомольцев перейдут в сектор несознательных беспартийцев. Я возразил, сказав, что они и сейчас являются несознательными. Зинаида предложила более радикальные меры.
– Кто не платит, того будем лишать целевых вкладов! – заключила она утвердительно.
Целевые вклады – это вычеты за автомобиль. Это то желанное авто, за которым приехали сюда восемьдесят процентов «строителей коммунизма». Я вспомнил про Кузьмича. Он по возрасту не наш.
– Нет, – не утихало во мне возмущение, – нельзя так. Что же мы насильно! Организация-то идейная. Все голосовали за. Я один против. После собрания Зинаида сказала:
– Мы в тебе ошиблись, Валерий! Жаль. Очень жаль.
Наутро я пошел в контору. Расписался в приказе. Принял у механика мой же грузовик. Сел за руль. Сам собой у меня вырвался облегченный вздох. На собрания я больше никогда не ходил.