тем же вечером
Улле
Во все время визита я страдала от чувства острейшей неловкости. Я и не пошла бы, но дяде очень уж хотелось поближе «притереться» к столь влиятельному семейству, и пришлось уступить.
Мы мигом затерялись в шумной толпе гостей. Дядя наверняка устремился поближе к напиткам – хотя за стол еще не садились, да и пост закончится только после полуночи.
Я потрясенно озиралась кругом.
Дом Ируунов ошеломлял. Он столь перенасыщен яркими красками, позолотой, дорогой посудой, тканями и украшениями, что в этом есть даже своеобразная прелесть – вроде той, что имеет цветистая праздничная мишура. И сегодня этот дом-праздник сверкал, как никогда: убранство еще роскошнее обычного, ломящиеся от яств столы; в углу пиликают, настраиваясь, музыканты; множество гостей – одетых богато, вычурно.
И – сам глава дома.
Тоже выдающийся образчик: вожак, доминантный самец в своей стае-семье, показывающий себя перед другими «вожаками» – своими гостями, в основном из купеческих же. Привыкший властвовать, он совершенно задавил флегматичного младшего брата и сына-подростка, а всем женщинам в доме, включая взрослую уже дочь и жену, отводил сугубо подчиненное положение.
Эру, хозяйскую дочь, я немного знала – встречала мельком в сиротском приюте, куда обе мы ходили помогать – но повода для более короткого знакомства не представилось.
Мачеху ее, хозяйку дома и Молодую Мать, я видела впервые.
Она выглядела изможденной. Платье желто-розового шелка и драгоценный убор из красного золота с рубинами совсем не шли к ней и лишь подчеркивали бледность лица. О, конечно же ей нездоровится: ребенок всего два дня как родился!
И к чему, бога ради, такая спешка? Почему нельзя было Представить дитя на девятый день, как и положено?.. Все празднество это казалось противоестественным, вывернутым. Отец ребенка – в центре внимания, это он принимает поздравления, ликует, хохочет. Мать же – та, кому и должно бы посвящаться торжество – словно и ни при чем.
Ребенка показали гостям лишь издали, с галереи – Анно настояла; я слышала, как она гневно спорит с хозяином. Скоро Анно забрала малыша и унесла, а Молодая Мать спустилась в залу.
Тут хозяин зычным голосом провозгласил:
- Тэ-эк, а не пора ли нам и откушать?
Музыканты, по знаку его, заиграли громче. Я успела лишь бегло поклониться – хозяин едва кивнул мне, а сам уже вел к столу, обнявши за плечи и весело балагуря, двоих пожилых господ – видимо, особо почетных гостей.
Я поспешила к хозяйке.
- Госпожа Ируун, примите мои поздравления… – произносить всю приветственную формулу казалось неуместным; я протянула ритуальный подарок: – Вот. Примите, пожалуйста.
От хозяйки еще пахло кровью, но и – восхитительно! – молоком и тем особым, вкусным, чуть кисловатым ароматом кормящей женщины.
Она повертела подарок в руках (деревянная фигурка Праматери-собаки, выточенная кое-как: я, увы, не мастерица резать по дереву). Хмыкнула:
- Ворожишь помаленьку, э?..
- Нет, что вы! Это просто символ. Благой посул Обретшей Материнство… – я смешалась.
- Отчего ж? Помогает ведь, – и она вытащила из-за пазухи такую же фигурку кормящей суки, только сплетенную из ниток; видимо, Анно ей подарила. – На ночь вот на грудя положила, так сразу молоко и пошло. Спасибо.
Она убрала обратно обе фигурки и спросила:
- Ты ведь Мароа. Псарева дочка, верно?
- Племянница… О… да, простите, я ведь не предста…
- А правду говорят, будто вы своих собак особым словом заклинаете? Чтоб служили верно?
О это извечное мучительное недоразумение…
- Нет-нет, это вовсе не ворожба! – торопливо объяснила я. – При передаче хозяину собака проходит… особое знакомство. Я объясняю, что это теперь – ее новый вожак, а его семья и близкие – ее стая…
- «Объясняешь», значит. Ну-ну, – и госпожа Ируун хитро сощурилась.
Неловкую ситуацию спасли хозяйские девочки. Подбежали с криками: «Вон она, вон она!» и самая младшая, прелестная синеглазая попрыгунья, потянула за рукав:
- Тетя псарша, а ты взяла щеночков? А можно нам?
- О, ну конечно! – я поклонилась хозяйке: – Да пребудет чрево ваше в здравии и да принесет еще много здорового приплода вам на радость.
Та прыснула. Ох уж этот мой ужасный герский!.. Вечно не так скажу…
Мы спустились во двор, где я оставила Травку и Челку-младшую. Завидев скачущих от восторга детей, они принялись повизгивать, но с места не сошли – держали команду.
- Вольно! – велела я. – Служить! Бережное сопровождение!
И умилилась, слыша, как дети позади шепчутся:
- Это она им велит, чтоб не кусались…
- Ой, он меня нюхает…
- Вот бы на них покататься…
- Верхом! Медленно! – скомандовала я и обернулась к девочкам: – Залезайте, можно. Только держитесь покрепче за шерсть.
- Ага! Ура! Чур я первая, чур я!
***
Я еще немного прошлась, любуясь великолепным садом и слушая смех детей. Возвращаться ужасно не хотелось…
Когда вошла, за столом как раз грянули хором «встречальную песню»:
Боже, глянь-ка на меня!
Вона вся моя родня,
Да друзья-товарищи,
Да прочи встречающи!
Станут пить да гулять,
Нова родича встречать!
Улыбнися с небушка,
Насыпь в амбары хлебушка,
Да в мошну золотишка,
Да в головку умишка,
Чтоб рука тверда,
Да вся стать не худа,
Чтоб до стара не хворать,
Да нужды-горя не знать.
Видишь: радость нам в дом!
Порадуйся с нами!
Зазвенели кубки, посыпались наперебой выкрики-здравицы. Геры верят, что бурные восторги родственников способны снискать новорожденному счастливую судьбу, и потому отмечают всегда нарочито шумно.
Я высматривала меж пирующих своего ученика, но так и не увидела. Зато с досадой отметила, что дядя уже вовсю пьет вино с хозяйским братом… Сочтя, что хозяева вряд ли заметят и обидятся, я тихонько шмыгнула мимо, на кухню.
Анно уже воротилась и отдавала служанкам последние распоряжения: почти все уже было подано и они теперь могли чуть передохнуть.
- Здравствуй, Анноле, с новорожденным вас! А как там твоя… – но тут я и сама заметила меж прочих девушек Ёттаре.
- А, госпожа Псарь! – она подошла ближе, и я в ужасе ахнула: на скуле девочки темнел безобразный кровоподтек.
- Боже мой, кто?.. Это… это мастер Тау тебя ударил?
- Э! – отмахнулась Ёттаре с деланной бравадой. – Я его тоже хорошо цапнула. У, скот!.. Да ничего, отбилася, – заверила она, угадав невысказанный вопрос. – Выкусил!
Мы с Анно переглянулись, и та лишь поморщилась.
Нет, немыслимо… Но ведь он так прекрасно говорил, так тонко чувствовал поэзию! Разве может одна и та же рука держать перо и плетку?..
Меня охватило чувство, будто рот, горло, грудь наполнились вдруг какой-то мерзкой отравой – ни проглотить, ни выплюнуть…
- Да лан... – буркнула Ёттаре, видя мое замешательство.
О, как же она напугана, бедняжка! Загнана в угол. От страха и огрызается, даже нападает сама – а того не понимает, что провоцирует тем лишь еще большую ответную агрессию…
Я взяла Ёттаре за руку, усадила рядом.
- Послушай, я… расскажу тебе один случай. Как мы едва не потеряли одну из лучших наших сук, Кусаку…
Ёттаре хмыкнула, а я вздохнула поглубже. До чего же трудно подобрать нужные слова... Но пусть уж так, на простом примере.
- Так вот, – начала я. – Мы, как ты знаешь, разводим собак – это охранная порода и они довольно свирепы. Кусака же была особо норовистой. Но от нее всегда получались на редкость умные щенки, что делало ее весьма ценной для породы.
В период Течки я, по понятной причине, не могу присутствовать на псарне лично. Схему вязок я составляю загодя и Кусаку всегда записываю с одним из тех двух кобелей, с которыми она худо-бедно дружит. Но однажды мой дядя решил повязать ее с Ворчуном – а это вожак, самый крупный из стаи, и Кусака с ним очень плохо ладила. У них уже случались стычки из-за ее непокорности, и их приходилось всегда держать порознь…
На лице Ёттаре блуждала презрительная усмешка, но было и другое: тревога, намек на понимание.
- В таких случаях обычно используют станок: закрепляют на суке особую сбрую… – Я смотрела, как Ёттаре кривится, но оправдываться не стала. Хотя подобного принуждения не приемлю тоже: это мама не церемонилась, спаривала собак, как ей было нужно... – Однако дядя с работниками об этом не подумали, – сказала я. – Просто пустили Ворчуна к ней в загон. А после оправдывались, что Кусака-де напала первой…
- Ее что… загрызли? – Ёттаре отпрянула.
- Почти, – я вздохнула. – Их удалось растащить, и мы кое-как выходили ее потом… Ты понимаешь, к чему я клоню?.. Кусака была одиночка по натуре. Вздорная, своенравная. Но она не вольна была покинуть стаю, убежать, жить как ей вздумается… Знаешь, она ведь теперь очень смирная. Послушна вожаку, ни с кем не грызется, – я сделала паузу и добавила жестко: – Только вот она осталась после того случая хромой. Изувеченной. Так вот скажи мне, пожалуйста: зачем это было нужно?
Ёттаре открыла рот и молча таращилась. Стоявшая рядом Анно удовлетворенно закивала.
Я поднялась, одернула юбку. Внутри рвалось, жгло и клокотало, но я сказала лишь:
- Подумай об этом, моя хорошая.
Анно вышла за мною следом.
- Эка славно ты ее вразумила-то, госпожа моя!
- Мне… нужно поговорить с мастером Тау, – сказала я
- Не получится. Он наверху у себя. С утра запёрся, никому не отворяет. Поди, с отцом опять повздорил…
***
Вернувшись в залу, я подсела за один из столов. Но к еде притронуться не могла. Мне было дурно. Этот яркий громыхающий дом оглушал, давил невыносимо…
Я потерянно озирала пирующих.
К хозяину обращаться бесполезно. Он и слушать не станет: я для него – ничто. Недоразумение, странное исключение: терейка и вдруг – вольная, даже не чья-то жена или прислуга. Вспомнилось, как при первом знакомстве он едва удержался, чтобы не шлепнуть меня по заду – и то потому лишь, что рядом был папа: он тогда привел представить меня, как свою заместительницу…
Для занятий. С Ирууновым «мальчиком»…
Как же они похожи: отец и сын! То же широкое, обманчиво простецкое лицо, улыбка, повадки…
От одобрительного жеста, которым хозяин приобнял и трепанул свою молодую супругу – походя, словно кобылу, которая удачно ожеребилась, – меня покоробило. О, он был явно в ударе: весь багровый от веселья и выпитого вина. А каков-то бывает в гневе? В угаре похоти?..
И Тауо-Рийя, когда заматереет, будет такой же. Даже хуже. Лицемерный. Гораздый на красивые слова. Куртуазный – пока ему это выгодно…
Может, все же сходить? Попытаться пристыдить, достучаться?..
Куда – наверх, к нему в спальню? На миг представилась омерзительная сцена… Почему нет: за шумом ничего и не услышат… и ничего потом не докажешь – сама ведь пришла… Я едва подавила нервный смешок, перешедший в позыв на рвоту.
Благодарение богу, у меня есть мой Артеле, мой защитник. Скоро мы поженимся и я перестану так мозолить всем глаза… Но как же эта бедная девочка – кто защитит ее?..
Вот молодая хозяйка… Такая же вчерашняя девочка, которую продали замуж за старика; которая, по словам Анно, за нее же, старую рабыню, и прячется, когда муж бывает не в духе.
Вот брат хозяина. Добрый, мягкий человек. Но он ничего здесь не решает.
Вот хозяйская дочь.
Она так непохожа на этих вертлявых кокеток – своих двоюродных сестер; вообще на местных девушек… Красавица: высокая, сильная, с твердым взором – точь-в-точь как женщины моей родины. У нее отцовский, чуть тяжеловатый подбородок и такой же властный нрав, но и – достоинство, безупречная нравственность. Брата она убедить могла бы. Но не отца, нет…
Вот священники: трое старых и молодой; незнакомые.
Они, конечно, не горланят, как все, избегают вина и скоромного, но все же – пришли. И смотрят на это почти языческое буйство спокойно и сдержанно. Церковь не одобряет подобного, но и запретить не может. Как не может запретить рабства, пьянства, разврата…
Помню, я все допытывалась у отца Энаа-Иньи, своего духовника: как же так, как возможно? Торговать людьми – твореньями Божьими! Позволять беднякам-родителям продавать детей, женщинам – торговать своим телом. Открыто!.. На моей родине такого нет и никогда не было!
И он отвечал лишь, что – да, сие греховно, скверно. Но запретить нельзя: таковы здесь мирские законы…
Дурнота накатила вновь, и я не выдержала. Подошла к дяде, шепнула на ухо:
- Не вынуждай меня ронять твой авторитет и тащить тебя из-за стола. Прощайся и идем сейчас же домой.
Дядя что-то пробурчал, но все же подчинился. Долго раскланивался с хозяевами, с гостями, а с хозяйским братом напоследок даже расцеловался – уже и сдружиться успели за чарочкой…
На обратном пути дядя явственно пошатывался, и я чуть со стыда не сгорела: всякому видно, что он пьян, а ведь пост еще не окончен. Потом заявил, что у него якобы еще дела на псарне.
- Ну уж нет! – взвилась я. – Мало ты набрался? Еще и там, с работниками, решил продолжить?
- Угу, женишка своего поди поучи… Где вот он? Небось, тоже давно разговляется…
- Домой! – рявкнула я и поняла, что близка к истерике.
Не знала, что от отчаяния могут подкашиваться ноги. И что разочароваться в человеке – это физически больно…
На псарню я пошла одна. По дороге достала и порвала в клочки приглашение на свадьбу, что принесла для своего бывшего ученика.
Я старалась взять себя в руки. И – не сомневаться, не гадать, отчего Артеле не пришел меня проводить, как обещал.
Не пришел, значит не смог. Был занят. У него много заказов.
(пару часов спустя)
- …Каков говнюк! Грязный сучий выкидыш! Да как посмел! Как мог даже вообразить такое!..
Я застыла на пороге. Никогда в жизни не слыхала я от папы подобных слов…
- Ладно, ладно, – ворчливо отвечал ему дядя. – А я тебе так скажу: и слава Богу. Я прям вот пойду свечку за того парня поставлю, что он так удачно подвернулся. Да Ульке, считай, повезло…
- Негодяй! Мерзавец! – неистовствовал папа. – Жаль, у меня не достало сил отходить его хорошенько палкой!..
Исполненная ужаса, я ворвалась в комнату. Остро пахло лекарством, и папа, конечно же, теребил ворот, морщась, тер грудь: вот-вот начнется очередной приступ…
Потом я увидела на столе кошель – тот самый, что отдала жениху свадебным даром.
- Здравствуй, Уллере, – сказал папа мягко, силясь скрыть неловкость. – А тут, видишь, вернули… Передумал он…
Но дядя коротко рыкнул и припечатал, не щадя:
- Твой чокнутый ревнивец застукал тебя с каким-то парнем. Как вы возвращались. На рассвете. Из безлюдного места.
- Ч-что? – кажется, я рассмеялась. – Какая чушь! Я все объясню! То был просто бродяга. Случайный человек, совершенно отчаявшийся… Да пусти же!
Почему-то дядя уже стоял, подперев спиною дверь, держал меня за руки и орал:
- Черта с два!
От него так ужасно, так отвратительно несло перегаром… А я все билась об него, словно гору пыталась сдвинуть с места:
- Да пусти же меня! Это ошибка! Я немедля объяснюсь с Артеле и он все поймет…
продолжение: http://www.proza.ru/2017/03/21/129