Часть 3
Кончилась война, праздничный салют из ракетниц, что было потом – не помню. Вероятно, был приказ – возвращаться училищу в Ленинград. Со всеми курсантами и офицерами с семьями. Родители запаковали наши вещи, всех погрузили на пароход и на баржи, и поплыли вниз по реке Белой, потом по Каме до Волги. Оттуда – железной дорогой в вагонах – теплушках, и в августе 1945 года привезли нас на станцию Павловск, возле Ленинграда, туда перевели училище. Помню маленькое деревянное здание вокзала с надписью Павловск - 2. Здание вокзала Павловск-1, стоявшее в парке возле Павловского дворца ещё с 1830 года – это была первая в России железная дорога - было разрушено.
В вагоне мы прожили, видимо,несколько дней, нам, детям не разрешали выходить из вагонов – к рельсам подступали кусты и болото с камышами, а там – мины, саперы их разминировали. Отец с мамой с утра и до вечера были на работе, перевозили и размещали всё имущество училища в выделенном для него в военном городке на окраине города Пушкина, в так называемой Софии - там был Вознесенский Софийский собор 18-го века (архитектор Ч. Камерон). Городок этот был построен в 1916 году для 3-его лейб-гвардейского стрелкового полка. Городок кремлевского типа, в стиле Ростовского кремля, зубчатая стена соединяет несколько жилых зданий и шесть шатровых башен , в них окна- бойницы. Дома были и внутри крепостных стен. В наружных зданиях поселили семьи офицеров и вольнонаёмных, во внутренних расположились казармы курсантов и учебные классы. В башнях были склады и конюшни для лошадей – грузовиков после войны не хватало, продукты и разные материалы возили на подводах. На одной из площадок городка устроили полигон, поставили военную технику. Техника была настолько секретная, что даже нам, детям потом родители не разрешали ходить по улице вдоль полигона. Не смотрите в ту сторону, говорила нам мама.
В ближайший ( или не ближайший) выходной день мы поехали на поезде в Ленинград . Электричек на этой линии тогда ещё не было , паровик шел от Павловска до Витебского вокзала часа полтора. Добрались до нашего дома на Чернышевом переулке, 20. Дом цел и невредим, но квартира наша занята чужими людьми. Ночь мы спали на полу в комнате наших старых знакомых - соседей. На следующий день дед Григорий и бабушка взяли нас с сестрёнкой Кирой и поехали к родственникам на проспект Майорова, там мы все вчетвером спали на одной большой кровати недели две. Потом меня отвезли к тёте Соне, и мы с двоюродным братом Борей 1 сентября пошли в первый раз в первый класс. Школа наша на Фонтанке 62 – одна из лучших в городе, бывшее Коммерческое училище, была построена в начале века для детей богатого купечества. Может быть, напишу о ней как-нибудь отдельно.
О доме тёти Сони тоже стоит рассказать – это известный всем ленинградцам – петербуржцам Толстовский дом , улица Рубинштейна (Троицкая) дом 15/17. Огромный дом в стиле северного модерна, построен в 1912 году по заказу генерала графа Толстого, в нём сразу при постройке были предусмотрены прачечная, водопровод, лифты. До войны был уже газ на кухнях и в ванных комнатах. Квартира тёти была коммунальная, в двенадцати, кажется, комнатах жило человек 30. Одних ребят нашего с братом возраста было человек 12. Две комнаты в этой квартире получил в 30-х годах муж тёти Сони, талантливый архитектор. Он внезапно умер от болезни перед самой войной, тётя осталась с двумя детьми, Аней и Борей. Анечка потом стала известным в Ленинграде закройщиком-модельером, она «обшивала» всю верхушку министерства лёгкой промышленности, шила даже первой космонавтке Валентине Терешковой. Но это было потом.
А тогда вернулась тётя Соня из эвакуации в 1944 году– комнаты заняты, жить негде, поселились, как многие тогда, у родственников. И тут какой-то аферист-адвокат предложил ей, через постедника, за определенную сумму вернуть одну комнату. Заняла денег, заплатила, получила ордер на свою комнату, въехали в неё. И тут – арестовали того адвоката с целой группой подельников, а заодно и мою тётю. Больше полугода просидела в тюрьме, пока шло следствие. Потом посадили адвоката и его сообщников, а тёте Соне приговор – полгода заключения с формулировкой «за покупку комнаты, в которой проживала с 1934 года». Нонсенс, хорошо ещё, что зачли ей те полгода, что в камере ждала суда.
Но – продолжу о моих родителях. Отец служил в военном училище, оно теперь называлось ЛУИР – Ленинградское училище инструментальной разведки, потом – Пушкинское Радио - техническое училище. Мама там же работала вольнонаёмным техником. Уезжали утром, затемно, возвращались поздно вечером. За нами присматривали дед Григорий с бабушкой. Дед получил маленькую комнату в нашей, когда-то полностью своей квартире, потом приехал в Ленинград из Бирска его сын дядя Саша с молодой женой тётей Тамарой, им вернули ещё одну комнату. Квартира стала почти отдельной, только в комнате рядом с кухней жила одна женщина, «жиличка», как тогда говорили. Сосуществовали, насколько я помню, не без скандалов - соседка была «девушка с характером», бывшая фронтовичка, и моему отцу, инженер-капитану, частенько приходилось по вечерам её утихомиривать.
Много всего тогда, как и всегда, навалилось на плечи папы –преподавание новых для него предметов в училище, устройство нашего быта, ремонт нашей дачи во Всеволожской – она ведь простояла всю войну. Мы не могли летом жить на даче - родители должны были ездить на работу в Павловск, а это с другого вокзала. Так что сдавали детскому саду, а для своей семьи отец отделал комнатку в одном из домов военного городка, туда мы и перебирались на лето .
Я учился в школе, сестрёнка Кира ходила в детский сад на Щербаковом переулке, недалеко от нас и от Толстовского дома. Детей из сада водили гулять в скверик во дворе этого дома, и как-то раз Кира рассказывает маме – там, где мы гуляем, я видела в одном окне всё очень красивое – люстры, вазы, картины на стенах, красивые занавески. Мама в выходной пошла с ней погулять в тот двор, посмотрела в окно, а там – вещи и мебель из нашей, дедушкиной квартиры. Что-то дед обменял на хлеб в блокаду, что – то растащили во время эвакуации. Что поделаешь? Хотя и был тогда закон в Ленинграде, что можно вернуть себе пропавшие, и даже обмененные вещи, но у кого тогда было время этим заниматься, находить и приводить в суд свидетелей, ведь родители работали - не до этого было.
Потом мама ушла с работы – отца повысили в звании и прибавили оклад, а ей надо было заниматься нами, детьми. В школах мы учили английский, мамина специальность была французский язык, и она стала учиться на заочных курсах английского, чтобы помогать нам с сестрой. Язык пошёл у нас хорошо, до сих пор мы можем и читать, и говорить на английском. И маме пригодились оба языка, её приняли учителем французского и английского в школе при детском костно - туберкулёзном санатории учить детей, по многу лет лежавших в гипсе, прикованных к постелям. Санаторий был в Павловске, недалеко от папиного училища, они ехали утром вместе , а возвращалась мама пораньше.
О чём ещё рассказать? Я писал здесь уже, что отца демобилизовали из армии при хрущевском сокращении вооруженных сил. К тому же училище стало высшим учебным заведением, а у отца лишь незаконченное высшее образование. До войны он несколько лет проучился на заочном в Инженерно- Экономическом институте, но диплом получить не успел. После войны дали ему на службе отпуск , чтобы сделать дипломный проект. Написал он проект и отдал на проверку доценту - руководителю диплома, тот сказал - проект никуда не годится, и вообще «затерял» его. Затерял – всё тут. Отпуск окончился, так отец без диплома и остался. Потом он узнал, что его проект вошел в виде отдельной главы в докторскую диссертацию того горе-руководителя. Папа продолжал некоторое время работать вольнонаёмным преподавателем в училище, параллельно был учителем труда в школе в Пушкине, до выхода на пенсию. И уже пенсионером преподавал обработку материалов в техникуме.