Свадебное турне. Америка
По приезде в Лос-Анджелес, по словам Славы, заочно обожаемый им город, он рассказал, что здесь живет друг его юности, Феликс, журналист, хороший парень, большая умница. Накануне он с ним созванивался и договорился о встрече. Устроившись в недорогой гостинице, больше напоминавшей мотель с трехэтажными домиками и кучей автомобилей поблизости, арендовав далеко не новый «Понтиак», Алиса с Вячеславом несколько дней потратили на знакомство с городом, созерцая ослепительно блиставшие под безжалостным солнцем грани небоскребов, заставивших его центр, и малоэтажную периферию. Проголодавшись, они останавливались у мелких забегаловок, сидели в пиццериях и макдональдсах. Иногда, увлекшись поездкой, заезжали в отдаленные уголки города с домами архитектуры прошлых лет, и здесь, проезжая мимо обветшавших построек, Слава воображал, что так мог выглядеть Элэй времен Джима Моррисона, перед которым благоговел и песни которого, не переставая, лились из магнитолы. По вечерам, оставив машину, туристы заходили в закусочные с барами, пили там виски, водку и пиво, продолжая говорить, впрочем, о превратностях политической борьбы в России. Во время одной из таких посиделок к их столику подошел невысокий человек с длинными волосами и бородой. Каракозов, несколько растерявшись, некоторое время рассматривал мужчину, лет тридцати-тридцати пяти, в выцветшей футболке и джинсах, а потом, наконец, разглядев, бурно обрадовался, резко вскочил и бросился к нему с объятьями. Обнимаясь и хлопая друг друга по плечам, по спине, мужчины уселись за стол. Радостно возбужденный Каракозов представил жену. Алиса, улыбаясь, поздоровалась с Феликсом, глядя в его выпуклые карие с блеском глаза. Иммигрант, внимательно взглянул на неё и, несмотря на затрапезный вид, галантно поклонился, слегка приподнявшись над столом. Слава, извинившись за скоротечное отсутствие, удалился к бару и вернулся с большой бутылкой виски. Феликс с содроганием взглянул на алкоголь и резко возразил вопросом, зачем так много. С успокоительным жестом, мол, ничего, одолеем, Каракозов центрировал бутылкой пластиковую поверхность стола, отметив его периферию тремя бокалами. На вопрос о том, чем он тут занимается, Феликс рассказал, что работает в местной эмигрантской русскоязычной газетенке «Вечерний Лос-Анджелес», пописывает туда аналитические статьи на тему политической и экономической ситуации в России. Вячеслав в свою очередь поведал о том, что профессионально занимается политикой, работает депутатом государственного парламента, готовится к предстоящим выборам. После нескольких стаканов виски разговор сам собой завертелся вокруг России. Каракозов возбудился, стал критиковать установившиеся в стране порядки, жаловаться на полное отсутствие демократии и доминирование государства в экономике, восхищенно ставя в образец Америку. Феликс со странной сдержанностью реагировал на эти восклицания Вячеслава, сначала уклончиво соглашался, а потом, не выдержав такого славословия, стал грубо протестовать:
-…Дурак ты, Славик, ерунду всякую говоришь. Вся твоя хваленая Америка, которую, ты, кстати, совсем не знаешь, это одна поверхность, а в России есть хоть какая-то глубина, пусть злая, дикая или, наоборот, душевная, сердечная, но глубина, которой совсем нет здесь. Я, вообще, не понимаю, зачем сюда приезжать?! Вот всё, что вы видите в голливудской эстетике - это всё, что есть. За эти голливудским фасадом, пойми ты, ничего больше нет и бессмысленно за ним что-нибудь искать. И люди здесь такие же, все, как действительные или потенциальные работники Голливуда, короче, шоумены. Такое ощущение, что все эти американцы однажды взглянули в зеркало и навсегда слились со своими отражениями, поверив в то, что это они полностью в них присутствуют…
- Ну, подожди, Феликс, - возражал осоловевший от встречи и виски Каракозов, - у вас же на эту тему есть и самокритика… Вот я недавно что-то такое смотрел…А!.. «Шоу Трумэна»!
- Да какая эта самокритика?! – продолжал яростно не соглашаться Феликс, - это самооправдание в том смысле, что ничего лучшего-то нет и быть не может! Ой, Слава, лучше не спорь со мной, я тебе точно говорю… Они тут все, ****ь, как тени, - окончательно разозлился журналист, - у меня тут один приятель есть, эмигрант из Германии. Он оттуда уехал, когда еще ГДР было. Так вот, он ведет себя, как Грегори Пэк. Он этого Грегори Пэка когда-то в каком-нибудь фильме увидел, тот ему понравился, он стал ему подражать, еще кому-то, какой-нибудь девушке понравилось, как он себя ведет похоже на Грегори Пэка. И вот он уже себя совершенно не отличает от этого актера. И ужас в том, что он не понимает, что с ним происходит. Я ему говорю, что он имеет дело с фальсифицированной идентичностью, что тот, с кем он себя так страстно идентифицирует не существует, что это только некий режиссерский фантазм. А он только равнодушно махает рукой, мол, ну и что, людям нравится – и ладно. Понятно?! А я ему: у тебя должна своя идентичность, собственная, а он, ну, абсолютно не понимает, о чем я говорю. И я постоянно с этим сталкиваюсь, особенно это у мужчин развито, один на Марлона Брандо похож, другой - на Гэри Гранта. Да, на самом деле, женщины тоже, то Вивьен Ли, то еще кто-нибудь!!!
Голос Феликса, задохнувшись возмущением, прервался. Хлебнув, виски он продолжил:
- Я, когда приехал, всё смотрел да приглядывался, и думал, что это мне все напоминает?! А потом понял, да это же Россия, елки-палки, только какая-то опрокинутая, вывернутая наизнанку, словом, отраженная! Америка отразилась в зеркалах своих океанов, вцепилась нарциссически в свое отражение взглядом и отсекла от себя всю глубину! – Феликс укладывал свои слова в ровные тезисы, как будто отточенные задолго до их произнесения. – И потому, что она отраженная, она - какая-то искусственная, но, конечно, холенная, лощенная, лоснящаяся! Вся такая гладкая и плоская, что и зацепиться не за что!
- Да ну, что ты с этими отражениями?! Это не отражение, а идеализация путем концентрации всего лучшего, что есть в европейском человечестве, - убежденно заявлял Вячеслав, - это такая экстракция, выжимка из мира сути, соли…
- Конечно, конечно, - иронично соглашался с Каракозовым журналист и тут же оборачивал тезис политика в его противоположность, дополняя тем самым до полного умозаключения, - …не оставляя от него ничего, высасывая из него все соки и упраздняя тем самым необходимость существования всего остального мира.
- Ну, и нормально… Это ли не цель всей истории человечества – увенчать её путь столь блистательным результатом?! – пафосно восклицал Каракозов, артистично взмахивая рукой, привлекая внимание, уже любопытно посматривавших на странную троицу посетителей дешевого бара.
- Таким, как Америка?! Если это и результат, то самый худший, пагубный и смертельный… В том все и дело, что они живут и ведут себя, так как если бы история закончилась. Такой конец истории как Америка подается как центрирующая всё остальное человечество цель, к которой оно должно стремиться. Однако это ложный центр, это явно еще не всё, поскольку они выдают желаемое за действительное, и история еще далека до завершения. И вообще какой-нибудь завершающий историю результат может утвердить только Бог…
- Нет, Феликс, ну, ты, посмотри, - перебивая журналиста, быстро заговорил Вячеслав, - история только и продолжается, потому что весь остальной мир еще не вовлекся в орбиту американского гегемонизма. Разве не так?!
- Не так! История потому и продолжается, потому что Америка – это ложный результат. Это иллюзия. Фикция. Фантазм, который вдалбливается голливудскими символами в коллективное сознание всего мира…
Всё это время внимательно вслушивавшаяся в слова полемистов Алиса молчала. Почувствовав, что градус спора понизился, она решилась обратиться к Феликсу:
- А что разве какая-нибудь ценность исторического процесса сохраняется? И в чем вообще ценность истории? То есть, в моем понимании – это просто что-то… что-то навроде музея, куда можно зайти… посмотреть, там, купить сувенир и… и… в любом случае снова выйти? То есть… вот… есть история, а есть современность и между ними… по сути, пропасть. А?
Феликс, не ожидая такого сложного суждения от незнакомого человека, да еще от женщины, невольно ухмыльнулся, но тут же собрался и заговорил:
- Ну, прежде всего, история - это основная сфера производства национальных смыслов, стимулов, в основе которых лежит понимание того, а что, собственно, такого особенного может предложить та или иная страна на рынок общечеловеческих ценностей, чем она может заинтересовать весь остальной мир в себе…
- А разве Америка больше не способна заинтересовать в себе весь мир? – удивилась Алиса.
- На самом деле уже не может, - уверено проговорил Феликс, - она полностью выработала весь свой ресурс, полностью растекшись по поверхности все возможных культурных проявлений. У неё за душой больше ничего нет. Она пуста, причем и была-то пуста с самого начала …
Тут снова заговорил Каракозов:
- Ну, Феличка, ты меня удивляешь! И это говорит гражданин Соединенных Штатов Америки, страны – лидера во всех отраслях человеческой деятельности, вождя всех экономических и политических процессов…, - изумлено вопрошал Вячеслав, разливая виски в бокалы.
- Да какого лидера, какого, к чертовой матери, вождя. Эта страна на корню сушит все здравое, что еще может произрасти на почве человечества…
- Но пока-то мы видим, что действительно, как сказал Слава, весь мир интегрируется в орбиту Америки? – неуверенно возразила Алиса. – Причем во всех областях: мода, музыка, кино…
- Ну и что? Эти тенденции легко переигрываются. Вот назовите хоть одно великого американского кинорежиссера?
Алиса взялась, было, вспоминать, но тут же перестала, потому что Феликс продолжал:
- Да, бесполезно. Нет их тут, и никогда не было! Америка, действительно, как сказал Слава, концентрирует все самое лучшее, что есть в мире, соблазняя его своими ****скими прелестями. Но конденсирует она это так, что переламывает всему самом лучшему хребет и кости, как мясорубка, не оставляя от ничего, что в нем было хорошего, и в любом случае заставляет работать на себя. И такая выжимка – это просто уничтожение. И, вообще, Америка – это черная дыра, которая вбирает энергию всего мира, и ничего уже обратно ему не дает. Это же с ума сойти, что на Америку приходится 40 процентов мирового потребления, притом, что здесь живет всего 5 процента населения мира! Получается, что здесь один за восьмерых ест! Это же надо столько жрать!!! – поражался Феликс. – Я часто вижу Америку в виде такого огромного хлебальника, куда, как в воронку, стекает добро всего мира - нефть, сырье, а на их потоках раскачиваются китайские игрушки, тайваньские магнитофоны… Или вот такие простые расчеты. Сейчас много говорят о китайском чуде. Но этого чуда бы не было, если бы не было «чуда» американского потребления, которое давно утратило всякую меру. Если бы американцы не потребляли, то китайцы бы не производили. Ведь, как известно, спрос, то есть потребление, рождает предложение, то есть производство, а не наоборот. Так вот…
Феликс перевел дух, хлебнул виски и продолжил:
- На Китай сейчас приходится 30 процентов мирового производства, а на Америку - 40 процентов мирового потребления. Очевидно, что эти цифры замкнуты друг на друга. К тому же: китайцев – полтора миллиарда, а американцев – около трехсот миллионов, примерно один к пяти. То есть получается, что пять китайцев работают на одного американца, или один китаец кормит себя и четырех соплеменников, пока те вчистую пашут на одного америкоса. Вот тебе, бляха-муха, и Маркс! Труд и капитал в геополитическом, итио мать, масштабе! Вот кому бы революцию надо устраивать, а главное – против кого! Не мытьем, так катанием, Америка снова вернулась к рабовладению, выступающим архетипом её государственности. Вот и получается, что Америка – нация-паразит! И это ведь всё из природы высасывается. И при таком потреблении они еще другим пеняют то, что они губят природу! Да это одна Америка всю природу и губит, на самом деле!.. Взять тот же Голливуд. Вот, собственно, что Америка реально производит! Причем она сама себя этим Голливудом пиарит, и за этот самопиар еще бешеные деньги со всего мира собирает, а те-то, вот дураки! бегут в кинотеатры и оставляют там свои копейки. И как всё ловко у этой империи самопиара получается!
- А разве у мира может быть другое будущее!? – маскируя скепсисом надежду, быстро спросила Алиса.
- Конечно, может! – воодушевлено ответил Феликс. – Надо только перестать пялиться в черную дыру этого американского зеркала. Необходимо отвернуться от него, увидеть себя, не отразившись в нём, а самому пропустить через себя свет. Надо пропускать свет, а не отражать его! Быть не Луной, а Солнцем! И я, например, вижу будущее у вас, в России, где история, живая человеческая история, еще длится. Там она явно продолжается. И в России открыты перспективы порождения новых смыслов для всего мира…
- И какие же смыслы может предложить Россия миру? – с сильным любопытством спросила Алиса, вся подавшись навстречу журналисту.
Феликс, опустив голову, стал смущено бегать глазами по столу, как будто ища ответ на его поверхности. Практически выпавший из разговора Вячеслав, не обратив внимания на то, что Алиса ждет ответа, стал с пьяной неловкостью подзуживать американского друга:
- Феликс, скажи мне тогда, а на хрена, ты, сюда приехал тогда и живешь… столько, блин, лет?! А?
Переняв интонацию и тоже забыв про ожидание Алисы, журналист заговорил, лукаво улыбаясь:
- А я намеренно себя здесь держу, чтобы регистрировать все изменения этого ада. И потом - я хочу видеть великое на расстоянии…
- Ада?!
- Конечно. Ты, Данте читал?
- А при чем здесь Данте?
Алиса, устав от ожидания, выискивала паузу, чтобы снова задать вопрос. И только, было, она открыла рот, чтобы задать вопрос, как Вячеслав как-то очень грубо и нетерпеливо остановил её жестом руки, давая возможность ответить Феликсу на свой вопрос. Алиса мгновенно воспламенилась. Она резко встала, то ли случайно, то ли сознательно опрокинула ополовиненную бутылку виски, и, роняя стул, выскочила из-за стола, выдавливая из-под зубов в адрес Вячеслава:
- Иди, ты, к черту!
Пока выпившие друзья собирали осколки, поднимали стулья и расплачивались с официантом - афроамериканцем, Алиса нервно выбежала из бара, быстро дошла до стоянки такси, села в первую попавшуюся машину и машинально приказала растерянному чиканос двигаться. Когда муж и его друг вышли вслед за Алисой, её нигде не было.
Оказавшись в центре Элэй, она остановила такси и вышла на каком-то перекрестке. Высившиеся кругом небоскребы, сдвигаясь друг к другу в выворачивающей шею высоте, почти полностью скрывали от случайных взглядов небо, как будто пряча его и скудно цедя сквозь себя сизую муть сумерек. Алиса наугад зашла в одно из зданий. На цокольном этаже располагался супермаркет одежды. Пространство размером с маленький футбольный стадион было заставлено полками и вешалками с джинсами, футболками, рубашками, обувью. Равнодушно пробредя мимо американского ширпотреба китайского производства показавшего навскидку унылым и безвкусным, Алиса оказалась перед стеной с несколькими дверями лифтов. Она нажала на стеклянную кнопку одного из них. Створки разомкнулись, и Алиса вошла внутрь. Обширная кабина лифта освещалась матово-белым плафоном. На одной из стен выступала панель с номерами уровней. Алиса произвольно выбрала этаж повыше. Им оказался этаж под цифрой «106». Лифт задрожал, заскрежетал и покатился. Предполагая, что подъем будет быстрым, Алиса была наготове скоро выйти, однако машина, будучи несовременной, ехала долго и не спеша. Устав стоять и присев, Алиса уже стала испытывать легкое беспокойство, задаваясь вопросом, а нет ли у неё клаустрофобии? Наконец, вечность черепашьего подъема завершилась. Лифт, зашуршав, остановился. Алиса вышла на небольшую площадку, переходившую в узкий коридор, выход из которого терялся в темноте. Она прошла между дверями с номерами и названиями фирм и вышла в помещение, напоминавшее террасу. Расположенные полукругом стеклянные стены открывали обширную панораму, в которой ощерившийся разновысотными небоскребами город стеной упирался в океан. Его ультрамариновый горизонт с порванными волнами краями напополам разрезал диск заходившего солнца. Закат, растекаясь по темно-синей мятой простыне неба багровым пятном, бликами вытекал в океан, который гнал волны крови до самого берега, пытаясь оживить трупный лоск его камней. Ночь нависала над землей тяжелой громадой, от которой город отстреливался мириадами огоньков, которые вдруг расплылись в глазах Алисы в сплошную полоску. Пыль под её ногами взрыхлило несколько капель соленой влаги. Она постояла несколько минут перед вызвавшим тоску пейзажем и пошла назад к лифту. Во время долгого стояния в лифте Алисе показалось, что она не спускается, а поднимается со дна какой-то мистической пропасти. Выйдя из здания, она пошла, куда глядели глаза, не обращая внимания на случайно толкавших её и недовольно оглядывающихся на Алису людей. Скоро она вышла на пустынную улицу, над которой висела луна, выглянувшая ярко-желтым оком из-за черного занавеса непроницаемого неба. Алиса ощутила острое желание выпить.
Пройдя внутри тесно сдавленного между двумя домами прохода, Алиса поднялась на бетонное крыльцо, воткнувшееся в бок какого-то необъятного здания. Толкнув тяжелую железную дверь, она оказалась на узкой лестнице, уходившей круто вниз. Характерный «бум-бум-бум» молодежной музыки становился все ближе и ближе. Еще одна открытая дверь вывела Алису в широкий коридор, где стоял огромный упакованный в мерцающий серым отливом костюм чернокожий охранник. Он несколько раз провел по телу девушки металлоискателем и с ледяной учтивостью показал ей направление к танцевальному залу. В разноцветной и подвижной полутьме угадывалось помещение размером с небольшой концертный зал. Оглушающий ритм танцевальной музыки, усиливаясь мерным топотом ног сотни девушек и молодых людей, сотрясал стены. Алиса пробралась к барной стойке и заплатила за джин с тоником. Она уселась на высокий стул с бокалом с соломинкой и стала наблюдать за танцующими. Их извивающиеся тела неистово отдавались чудному духу, мощно исходившему из каких-то хтонических недр. Первобытная энергия танца указывала на его ритуальный исток, благодаря которому языческий ритм вплетал извивающиеся тела в ткань всей природы. Весь танцпол превращался в заросли, в которых ползущие змеи путались в быстро вьющихся лианах. Выбравшись из этих джунглей, к Алисе подсела неряшливо одетая девица. Покрытая капельками пота над слоем грима, она стала что-то выспрашивать у Алисы, представившись как «Джульетт». Алиса, используя свой скудный запас английских слов, объяснила, кто она и откуда. Джульетт без умолка болтая и поглядывая на Алису с широкой улыбкой, достала тонкую самокрутку и закурила. Выпустив несколько клубов пахнущего прелой травой дыма, она предложила ярко тлеющий огарок «рашн гёл». Возбужденная алкоголем и музыкой Алиса, взяла папироску и втянула в себя горячий дым, остро резанувший её по легким. Под хриплый смех Джульетт она закашлялась. Скоро Алису потянуло танцевать. Она вверглась в поток танца. Волна первозданной энергии подхватила её, закрутив и одновременно разбросав конечности, потащила куда-то вниз, на дно, где безвольными водорослями колыхалась человеческая масса. Войдя в ритм танца, Алису потеряла счет времени. Ей казалось, что она постепенно становится частью огромной смеси, чьи отдельные элементы перемешивались посредством равномерного встряхивания тел, превращаясь в одно существо, неразличимое и солидарное. Очнувшись, Алиса обнаружила себя за барной стойкой. Джульетт, уже совершенно пьяная, сидела рядом и продолжала что-то рассказывать про какого-то своего «бойфренда», который совсем её не любит. Алиса подняла голову, отчуждено посмотрела на случайную знакомую и, пробормотав то, что ей пора домой, потащилась к выходу. На улице Алисе ненамного стало легче. Свежий воздух только оттенил выморочность её состояния. Она добрела до какой-то широкой улицы и села в такси, назвав адрес гостиницы.
Все время, пока такси везло Алису в гостиницу, в ее голове звучала какофония из различных звуков и шумов. То треск кассового аппарата, то визг тормозов, то резкий шум подземки, который переходил в вой турбин, из которых вдруг раздавался дикий хохот, а потом сразу детский плач. А тот в свою очередь превратился в чеканный голос диктора телевидения, который разрывался в дикий рев, пересыпавшегося звоном монет, обретая впоследствии стройность звучания саксофона. Саксофон аккомпанировал Мадонне, певшей со страшным акцентом «Очи черные», причем у самой певицы очи были красные, как тряпки, которыми размахивали тореадоры, только вместо быков были российские танки, а из их стволов вылетало радужное конфетти. Приглядевшись, Алиса увидела, что конфетти обратилось в фантики зеленых долларов, усыпавших поверхность колыхавшейся черной жижи, а из этой жижи выплывали белые улыбки счастливых российских нефтяников, но оказалось, что это не нефтяники, а джазовый ансамбль с черными музыкантами, громко дудевший и гремевший Поиграв немного, дирижер с улыбкой повернулся в зал и бросил туда тело. Когда выяснилось, что тело – мертво, в зале началась паника, перешедшая в массовое шествие, демонстрацию с антиамериканскими транспарантами. В толпе демонстрантов почему-то шёл Вячеслав. Он повернулся к Алисе, а потом обнажил в глубине какой-то комнаты провал. Она шагнула туда. В провале стояла кровать с перевешенным через спинку махровым халатом. Алиса рухнула в кровать и мигом заснула. Утро началось с головной боли. Открыв глаза, Алиса увидела перед собой Вячеслава со стаканом воды. Глядя с подобострастьем, он стал со дна груди выдыхать извинения. Алиса прижала его голову к груди. Тихо и упрямо она произнесла:
- Давай, уедем побыстрей отсюда… Не нравиться мне здесь.
Каракозов моментально согласился, только предложил один разок съездить в пустыню, увидеть которую столько мечтал. Назавтра их «Понтиак» ехал по бескрайне желтевшей пустоши. Огромное пространство, придавливаясь монолитом блестящего глянцем голубого неба, выглаживалось в плоскость, претворявшуюся воображением в идею всей земли. Идеальный круг безжизненного горизонта центрировало равнодушно сиявшее в высоком зените солнце. Его острые лучи, прорезая в подвижном мареве полосы, выстраивали в глазах Алисы странный рисунок, которые был похож на крест. Далекие горы внушали мысль о крае земли, за которым открывалась страшная непостижимая бездна. Проколесив полдня по пустой, лишенной всякого человеческого присутствия местности, Алиса и Вячеслав поехали назад. Всю обратную дорогу Каракозов выражал разочарование от отрицательной разницы между ожидавшимся и произведенным впечатлением от пустыни. Ранним утром следующего дня летящий рейсом «Лос-Анджелес – Шанхай» «Боинг», набрав высоту и развернувшись, обнажил через иллюминаторы плоский край американской земли, который совпадал в таком необычайном отдалении с линией самого горизонта, быстро скрывавшегося за облаками. Глядя, как за бортом самолета сжимается в точку пространство Америки, Алиса в противоречивой смеси чувств почему-то вспомнила об Ирине. Остановившись на один день в китайском мегаполисе, супруги вылетели во Владивосток, а оттуда направились в Красноярск, где повидались с родителями Вячеслава. Через несколько дней рейс «Красноярск – Москва» замкнул траекторию кругосветного и довольно выматывавшего их путешествия.
2008 год