Усталость

               

   Когда автоматы, винтовки, ружья и пистолеты устали, пыхтя пороховыми дымами стрелять, я потяжелел ровно на кило двести девять грамм.
   Не скажу, что сей факт сильно меня опечалил, но горизонтальное положение и уцелевший правый глаз внушали некие неопределённые надежды на довольно туманные перспективы.
   Первая мысль, пробравшаяся с трудом через завалы дроби, картечи и бесформенных пуль оказалась довольно примитивной: а что же дальше?
   Действительно: что – дальше?
   Уцелевший правый глаз почти ослеп от ослепительной темноты ночного неба, по которому в неугомонном беге неслись планеты и звёзды, туманности и созвездия.
   Небесная карусель созвездий…
   Постороннему на неё не заскочить. Правила поведения расписаны, и роли давно распределены.
   Пронзаю обесцвеченную мглу прозрачно-размытым взглядом. Результат? Нулевой! Почему? То количество металла, нашпигованное в меня,  пронзительно контрастирующее с физиологической жизнью белкового тела, резко препятствует взаимообразному проникновению мысли-червя в противоположные стороны одновременно.
   Следом за первой мыслью на пороге угасающего пламени сознания возникла мысль за номером два: что делать?
   Не люблю повторяться, но продублирую вопрос с изменениями: действительно – что делать?
   Щедрые на проявление нежных чувств и эмоций оппоненты не торопятся ознакомиться с делом рук своих вблизи; предпочитают дистанционное обозрение. Хотя, чего им бояться? Мёртвых? Полноте – бояться нужно живых! Следовательно, бояться нечего. Или всё же меня? Довольно молчаливых дискуссий, господа хорошие, вас я знать не знал, шёл себе по вечерним улицам, расцвеченным уличными фонарями, пока не попал в область стремительного перехода из одной фазы существования в другую.
   Положа изуродованную свинцом холодеющую руку на место, дорогое каждому мужчине, признаюсь как на комсомольском собрании перед своими товарищами, что никогда не страдал в остро-запущенной форме субтильно дебильными идеями, что человек человеку друг и так далее…
   Лаялся с соседями по подъезду и лестничной площадке. Отправлял, особенно женщин в том же направлении, куда посылали меня. При этом добавлял, что он со мной всегда в атомно-квантовой близости, а вот им-то ещё – о-го-го! – идти и идти через заснеженные поля, увязая по шею в сугробах и заносах.
   С мужиками обстояло иначе.
   Одни сразу били, стараясь расставить все точки над «i». Часто неудачно. Если удары достигали цели, ответ был адекватным, без очередных житейских предупреждений. С теми же, кто не бежал впереди паровоза в красной майке без трусов, и предполагал к вдумчивому и конструктивному диалогу, сходились во взглядах на некоторые аспекты жизни. С ними бурный ручей дискуссий разливался в спокойную реку спора. Обходя отмели и подводные камни, мы находили много точек соприкосновения.
   С того давнего прекрасного времени немало воды утекло. Жизнь вошла в привычное русло и была прекрасно градуирована. По интересам. К каждому относился по-разному. С одними персонами был до отвращения любезен; с другими – подчеркнуто, холоден, как арктический ветер; с третьими – до безобразия вежлив, как в зоопарке пингвин. В эту сетку поведения прекрасно вписывалось моё выстроенное отношение с окружающими. С того самого времени в жизни моей не возникало никаких трений, за редким исключением попадавших в орбиту моих интересов залётных гастролёров. С этими мелочами разбирался на простейшем амёбно-молекулярном уровне.
   Но почему со мной произошло то, что случилось?
   Выверенная техника дала сбой? Или вмешались, не исключена ошибка или погрешность,  посторонние непредусмотренные факторы?
   Ну, скажите, зачем мне вся эта байда? К чему все вот эти сложности? Зачем, когда каждая капля пота, стекающая по бровям во время жесточайшего мороза, прекрасно гармонировала с картиной окружающего мира и не нарушала алгоритм существования?
   Теперь же, когда я, помимо своей воли перешагнул незримый барьер между краткостью бытия и бессмертием, мне придётся заново налаживать свою собственную жизнь. Но уже в новых условиях. Буду вынужден подстроиться под вновь возникающие обстоятельства. Ситуативное многообразие жизненных реалий сносит крышу не одному простому смертному с максимальным минимумом потребностей, возомнившему себя вторым перед богом. Но я постараюсь вписаться аккуратно в узкие рамки широко открывшихся перспектив нового мира.
   В отношении меня мне ничего не жаль. Что есть – моё; что было чужим, гармонично приняло формы окружающих предметов моего маленького мира, хоть и без моего согласия.
   Возникает резонный вопрос: кого же жаль?
   Отвечу, приближенно к оригиналу стараясь говорить правду, только правду и ничего кроме правды.
   Жаль бездомного пса. Он увязался за мной от гастронома. От того самого, носящего гордо имя народного любимца. В гастрономе я приобрёл народные сосиски с рекордным содержанием мяса в соевом субстрате изделия на килограмм готового к употреблению продукта.
   Пёс был, видимо, очень голоден, так как быстро заглотал все сосиски вместе с целлулоидной оболочкой, завилял хвостом и поплёлся за мной, в надежде скромной пребывая дождаться от меня ещё какой-нибудь пищевой подачки. Он шёл, тяжело передвигая ноги от нахлынувшей на него эйфории от внезапной сытости, вяло и лениво побрехивая.
   Шёл бы он вровень со мной и его бы щедрые филистимляне от души накормили горячими свинцовыми финиками. Но хвала его собачьему богу, тот сжалился над ним, решительно пренебрегая мной, дал знать, и четвероногая благодарная в своей неблагодарности скотина явилась неслучайным безбилетным зрителем в уличном театре, и смотрел на разворачивающуюся жизненную трагедию из-за ближайшего укрытия. Кажется, им был разросшийся, со сломанной вершиной когда-то давно бушевавшей летней грозы старый клён с молодым подлеском у комля.
   Жалел ли пёс меня, дурашливо корчащегося под впивающимися в моё тело пулями, или индифферентно наблюдал очередную божественную комедию, разыгрываемую мной и посторонними отрицательными персонажами с вескими аргументами в руках с плохо продуманным драматизмом в сочинённой пьесе-экспромте.   
   Пёс дождался апогея – моего величественного падения в объятья летней ночи накануне сентябрьских холодов. Посмотрел и решил не испытывать судьбу дальше, и потому, поджав между ног облезлый хвост с прилипшим репейником, уткнувшись носом в землю, кишевшую после проливного дождя дождевыми червями, он потрусил в направлении утра, стараясь встретить его в более спокойном месте. 
   На его обычную, не располагающую к нестандартным ситуациям бродяжью жизнь увиденного времени назад хватило с избытком, чтобы месяц-другой делиться леденящими подробностями о происшествии с такими же, как и он, избранниками Олимпа, каждый раз добавляя в рассказ пикантную деталь.
   Вокруг меня суетилось множество народа.
   Уцелевший глаз слепила вспышка фотоаппарата в руках криминалиста. Без моего на то разрешения в карманах моего довольно нового, муха пару крылом махнула, льняного костюма, вернее того, что сохранилось, копались бесцеремонно, выгребая всё подряд и вынося на светлый суд тёмной ночи их содержимое.
   Кто-то из собравшихся вокруг праздных зрителей, не пожалевших время, отведённое на сон, удивляется, громко комментируя происходящее, мол, это из скольких же стволов в этого жмурика (вновь присоединившимся поясняю – это обо мне) нужно было шмалять, чтобы так красиво расписать краской свинцовых тонов.
   После осмотра следователя в моё нафаршированное свинцом, как булочка изюмом тело вонзился пристально усталый взгляд дежурного прокурора. И когда он ответил на вопрос студента-стажёра, отчего наступила смерть данного тела, что вскрытие в морге покажет, кроме стажёра никто слезу не пустил. Тайком. Остальные сотрудники МВД незлобно рассмеялись. Открыто. За время работы их сердца ожесточились. Профессиональные издержки.
   А что же я?
   Не буду оригинальным, - ни-че-го. Лежал себе и думал, как же я устал от всего этого, окружающего меня. От всего, незатейливо вползавшего в жизнь. Ненавязчиво предлагавшего некие тайные услуги. Лежал и думал об отдыхе. А усталость накатывала тяжёлыми свинцовыми волнами на берег сознания и не думала никуда уходить.
                Якутск. 13 декабря 2016г.