Мне снова десять. Сидение авто жёсткое , как нары, воздух вскипячен и жарит, слова вылетают всполохами искр из слишком полной печи, обжигая лицо так, что сложно дышать. Мнимый союзник - Мама, плаксивый Пьеро, плавает где - то на переднем сидении в слезах и лишних аргументах, подтапливая корабль ссоры. Актёр, перед которым она всплескивает руками, мажет белила по щекам, качает колпаком головой - слеп. Как раненый медведь , он ревет, ещё претендуя на право голоса, а на него не обращают внимания, его никому не жаль.
Мне снова восемь. Я дома один, кричу им, но никто не слышит, все утонули в счастье, точнее, завязли, как в болоте. Срываю голос, сходя с ума от ужаса одиночества, не видя высоты балкона с высокими, широкими окнами, гулкости ободранных стен, свежести летнего утра. Тело в огонии извивается гортанным звуком, как змея в костре, все становится остро безразличным. В висках бьется барабаном панический страх. Я снова в детстве, где не имею права голоса, веса, эмоций, хлипкого, холёного тела, звука. Я пытаюсь сражаться, но тяжёлый валун непринятия тянет меня ко дну. Кузов машины - тюрьма. Ножи звуков их голосов режут. Я спутан, и не могу выбраться.