Самоубийца
Седьмая повесть
покойного
Ивана Петровича Белкина
ПРЕДИСЛОВИЕ ИЗДАТЕЛЯ
Предлагаемая ныне публике повесть покойного Ивана Петровича Белкина имеет судьбу настолько удивительную, что не сказать о ней предварительно хотя несколько слов никак невозможно.
Как известно, первые пять повестей достоуважаемого и плодовитого покойника («Выстрел», «Метель», «Гробовщик», «Станционный смотритель» и «Барышня-крестьянка») были опубликованы нашедшим их и тотчас проникшимся к ним горячей симпатией А. С. Пушкиным в 1831 году. Шестая повесть («Талисман»), авторство коей, по правде говоря, до сих пор вызывает у некоторых критиков и исследователей серьёзные сомнения, была издана в 1937 году неким М. М. Зощенко. Этот М. М. Зощенко не потрудился даже сообщить любопытствующему читателю, где и при каких обстоятельствах обнаружил он рукопись, каковой факт, согласитесь, уже сам по себе вынуждает усомниться в подлинности обнародованного им текста.
Подлинность же предлагаемого ныне читателю «Самоубийцы» может считаться доказанной уже хотя бы потому, что сам покойный Иван Петрович Белкин упоминает сию повесть в своих черновиках. На полях рукописи «Гробовщика» до сей поры сохранился, к счастию, собственной его рукой составленный список всех им написанных повестей (Смотри об этом, например, в примечаниях Б. В. Томашевского к «Повестям... Белкина». – Прим. Д. А.). Список этот таков: «Гробовщик. Барышня-крестьянка. Смотритель. Самоубийца. Записки молодого человека».
Не известные широкому читателю «Записки молодого человека» сохранились в черновиках автора в виде необработанного начала повести о молодом легкомысленном прапорщике, направляющемся в мае 1825 года в местечко Васильков, в Черниговский полк. Что ожидало в Василькове молодого легкомысленного прапорщика и какова была дальнейшая его судьба, остаётся неизвестным. Покойный Иван Петрович Белкин по ведомым ему одному причинам прервал работу над повестью и более её не возобновлял.
Что же касается до повести «Самоубийца», то никаких её следов и вовсе не обнаруживалось на протяжении более чем полутораста лет.
И вдруг в начале 2004 года некий Григорий Григорьевич Р**, потомок славного некогда помещичьего рода Р**, и, в частности, доброго представителя этого рода – Гаврилы Гавриловича Р**, имевшего в первой четверти XIX столетия роскошное поместье в Ненарадове (Смотри первые строки повести «Метель». – Прим. Д. А.), публично объявляет о том, что к нему в руки случайным образом попал полный и, несомненно, подлинный текст этой повести! Григорий Григорьевич утверждает, что далёкий его предок Гаврила Гаврилович Р** состоял в теснейшей дружбе с покойным Иваном Петровичем Белкиным. Как выяснилось, это именно он 16 ноября 1830 года написал А.С. Пушкину всем известное трогательное письмо, содержащее драгоценные сведения о жизни и творчестве Ивана Петровича Белкина, а также и о судьбе повестей его и некоторых иных произведений. В семейном архиве Григория Григорьевича сохранился черновик упомянутого послания, что служит прямым (вещественным) и неоспоримым доказательством правдивости всех сделанных Григорием Григорьевичем заявлений. В том же архиве случайно обнаружилась и рукопись «Самоубийцы». Как она туда попала, объясняет следующая запись в четырнадцатом томе дневников Гаврилы Гавриловича Р**: «1829 году, апреля 17. Наведывался в Горюхино возложить цветок и пролить слезу на могилу безвременно почившего друга моего Ивана Петровича Белкина. Нежные воспоминания задели чувствительнейшие струны моего сердца. Я рыдал так громко и неистово, что был услышан ключницей Ивана Петровича, по какой-то надобности находившейся близ горюхинской церкви. Ключница была тронута моим приездом и моими слезами, всплакнула и сама, а после пригласила меня в дом испить с дороги чаю с крендельком. Чаёвничали мы во флигеле, все окна которого заклеены были на зиму первою частию неоконченного романа Ивана Петровича (Сравните строки из письма к А. С. Пушкину от 16 ноября 1830 года: «Кроме повестей... Иван Петрович оставил множество рукописей, которые частию у меня находятся, частию употреблены его ключницею на разные домашние потребы. Таким образом прошлою зимою все окна её флигеля заклеены были первою частию романа, которого он не кончил» (из предисловия А. С. Пушкина к первому изданию повестей покойного Ивана Петровича Белкина). – Прим. Д. А.).
Я пожелал забрать себе для памяти сии листы, которые ключнице, по причине наступившей весны и тёплого времени года, уж более были не надобны. Ключница не отказала мне в этой просьбе и собственноручно наполнила измятыми и испорченными сыростью листами бювар Ивана Петровича, принесенный из его кабинета. В сём бюваре я с удивлением и радостию обнаружил ещё несколько листков бумаги, исписанных так хорошо знакомым мне, мелким и неразборчивым почерком. Возвратившись домой, я извлёк драгоценные сии листки из бювара и с жадностию погрузился в чтение. Рукопись была озаглавлена «Самоубийца»...»
В том же томе своих дневников Гаврила Гаврилович мельком упоминает и о нежелании своём опубликовать найденную им рукопись, и о причинах сего нежелания. По словам Гаврилы Гавриловича, никакая взятка, сколь бы велика она ни была, не убедила бы цензоров оставить текст повести без изменений. Издавать же повесть в изуродованном цензурой виде преданному другу покойного Ивана Петровича не позволяли боязнь Божьего гнева и безграничное уважение к светлой памяти автора.
К счастию, времена переменились, цензура за ненадобностью отмерла, и ныне мы имеем возможность предложить вниманию читателя полный, нисколько не измененный текст повести «Самоубийца». Следует, правда, заметить, что повесть сия, по мнению большинства исследователей, была написана гораздо ранее прочих сочинений Ивана Петровича и, вероятнее всего, является первым его литературным опытом. Даже добросердечный критик, а не то что язвительный и злобный зоил, не раз поморщится, читая незрелое сие сочинение. Также и всякий другой читатель наверняка обнаружит в нём немалое число недостатков. Но, несмотря на это, нам кажется, что сердцу каждого истинного любителя изящной словесности повесть эта будет дорога хотя бы потому, что написана она собственной рукой прославленного, снискавшего всеобщие любовь и уважение писателя – незабвенного Ивана Петровича Белкина.
Надеемся, что милостивая публика закроет глаза на некоторые погрешности стиля, объясняющиеся незрелостию молодого таланта, и в целом отнесётся к повести благосклонно, ценя в ней прежде всего искренность и добродушие сочинителя, а также очевидную и документально подтверждённую подлинность его авторства.
Д. А.
САМОУБИЙЦА
Слышано мною от заезжего путешественника Д. А.
И. П. Белкин
_____________________________
Отъемлет каждый день у нас
Или мечту, иль наслажденье.
И каждый разрушает час
Драгое сердцу заблужденье.
В. А. Жуковский
Se amor none e, che dunque?
Петрарка
Всю ночь читает небылицы,
И вот плоды от этих книг!
А. С. Грибоедов
...он заране
Писать ко прадедам готов
О скорой встрече...
<…>
...знать, сердечное страданье
Уже пришло ему невмочь.
.........................
То ли прошлой весною, то ли прошлой осенью, но никак не зимою и не летом случилось мне быть проездом в местечке ***. Местечко это весьма примечательно, во-первых, неопределимостью архитектурного стиля большинства построек, затем всегдашней кривизной и ухабистостью дорог, добрым нравом и неиссякаемой весёлостию жителей, но более всего примечательно оно своим кратким и остроумным названием. Не раз встречая упоминания о местечке *** в сочинениях различных наших авторов, я всегда недоумевал: как может какое бы то ни было местечко носить такое странное, непроизносимое никаким языком название. Признаюсь, я подозревал за тремя этими кабалистическими значками иное, более свойственное российским местечкам название, которое авторы по каким-то неведомым причинам почитали нужным скрывать от читателя. И не ошибся! Местечко и вправду носит совсем иное, легко произносимое и всем знакомое название, но те три буквы, из коих оно состоит, в литературных сочинениях друг подле друга помещать не дозволяется цензурой. Посему, следуя примеру скромных и осторожных наших сочинителей, буду и я в своём рассказе именовать сие местечко не истинным именем его, но исключительно местечком ***.
Жизнь в местечке *** показалась мне хотя и не лишенной некоторой приятности, но однообразной и скучной. Я сошелся было с одним помещиком, отставным майором гвардии, большим шутником и балагуром, но отправившись с ним как-то на охоту и ненароком подстрелив вместо зайца одну из его любимых гончих, тотчас утратил его расположение и более в гости к нему не наведывался. Других открытых домов в *** не было, хозяин жидовского трактира потчевал одною лишь отравою, завсегдатаи оного заведения казались мне людьми невежественными и неинтересными, и я заскучал. Дни напролет приходилось мне бродить по окрестностям, внимать пению соловья да размышлять о судьбах человечества и тщете всего земного.
В одну из таких прогулок случилось мне проходить мимо ***ской церквушки. Меня приметил и пригласил отобедать с ним добросердечный дьячок Никифор Х., также в тот день скучавший и искавший случая скоротать время за приятной дружеской беседою. Я с охотою принял его приглашение, тем более что и голод, вызванный продолжительной пешей прогулкой, уже напоминал о себе громким чревовещанием.
Сей-то дьячок Никифор Х. и поведал мне ту трогательную и в высшей степени поучительную историю, которую я теперь намереваюсь предложить вашему вниманию.
Жил некогда в своём имении, неподалёку от местечка ***, молодой и видный собою помещик Жан-Поль Романович Вальтерскоттский. Покойный его родитель, Роман Владимирович, слыл за человека мудрого и достойного, имением своим управлял на зависть умело и, как следствие того, оставил сыну вполне приличное состояние. Но молодой Жан-Поль, вступив в управление имением, обнаружил полную свою неспособность следовать разумным батюшкиным наказам, предоставил хозяйство распоряжению Всевышнего, а сам всецело отдался излюбленной своей страсти – чтению французских и англицких романов. Читал он с утра и до ночи, и от ночи до утра, читал и Ричардсона, и Голдсмита, и Стерна, и мадам Коттен, но более всего романы тех авторов, чьи имена до сих пор вынуждают морщиться всякого разумного и здравомыслящего человека. Так продолжалось года два или три. Потом Вальтерскоттский сделал краткий перерыв в чтении, отвлёкся нехотя от излюбленных своих романов на три недели, чтобы съездить в Москву и жениться, а по возвращении вновь засел за романы, но уже в приятном обществе молодой и прелестной супруги своей, дочери столичного дворянина, статского советника Многогубова. Наталья Карловна (так звали молодую супругу Вальтерскоттского) к чтению также была неравнодушна, но, не в пример Жан-Полю Романовичу, почитала нужным изредка заглядывать и в иные книги, хозяйственные, благодаря чему имение Вальтерскоттских, уже готовое было прийти в окончательный упадок, мало-помалу начало процветать и года два или три спустя уж приносило молодым супругам вполне приличный доход...
...............................
А далее – будет далее (милостию Божией и моей)