1 января 1970 г.
Встретив Новый год, под утро стали вспоминать, какое событие было самым ярким в ушедшем. Сошлись на том, что вовсе не хождение американцев по Луне, а жуткое выступление Аркадия Райкина на концерте после 3-го съезда колхозников, когда он – в гробовой тишине – рассказывал правительственной ложе и залу политические анекдоты, и шок был такой, что объявленный после него Муслим Магомаев не получил свою порцию обязательных рукоплесканий и концерт тут же прервали «по техническим причинам». Это был ПОСТУПОК!
7 января 1970 г.
В клубе МГУ – симпатичная немецкая комедийка «Можно ли поесть чёрной икры?» (в нашем прокате – «Агент поневоле») с очень популярным в ФРГ актёром Отто Фишером (снялся в сотне фильмов, из которых у нас идёт лишь один этот, и в СССР он неизвестен вообще). Немецкий юмор – это отдельная тема: когда за обедом у фашистского генерала в оккупированной России спецагент Фишера говорит, что русские едят оленину только с хреном, тупой сержант Цымбуш с ужасом лезет к себе в штаны. И нам тоже смешно.
10 января 1970 г.
Когда я во что-то (в кого-то) влюбляюсь, появляется потребность делиться этой любовью со всеми, и если человек моей любви не разделит – тотчас к нему охладеваю. Неделю назад затащил кандидатку в любимые девушки на Таганку (Танечку с 4-го этажа – упиралась всеми конечностями: она, видите ли, верная МХАТовка). Давали «Павшие и живые», и подругу проняло: когда у края сцены вдруг вспыхнул живой огонь – от неожиданности вскочила с места, вытянула шею (в эту минуту я её почти полюбил). Сегодня пошли на «Антимиры» – иззевалась, а когда на поклоны вышел автор, сказала:
– В Малом Островский, в МХТ Чехов, а здесь, значит, Вознесенский? Мельчает театр!
И так захотелось ей по шее треснуть!
31 января 1970 г.
«Любить иных тяжёлый крест»: вчера всё понял про их «извилины» на своей шкуре. К Танечке приехала подружка из Питера, и меня задействовали не только в качестве гида, но и шута опять же. Весь день таскал юниц по Москве, показывал памятники, предлагал зайти в каждый музей. Намёрзся, как собака. а им всё ничего – готовы шататься столько же. В итоге зашли греться в клуб МГУ, где как раз шёл «Июльский дождь» (почти уснули, а я с удовольствием ещё раз посмотрел до упора – до выглядывающего из-за спин мальчишки).
5 февраля 1970 г.
Нагадал мне попугай счастье по билетику! Под мостом на Белорусской меня зацепила неопределённого возраста цыганка с запутавшимися в волосах глазами, и через пять минут я узнал о себе всё – что было, что будет и что знать не хочу. За рубль получил уверение, что буду сказочно богат, удачлив, что прославлю свою фамилию (интересно, какую из двух?), и что всю жизнь буду попадать в дурные ситуации, но в последнюю минуту каким-то манёвром сумею из них выкручиваться. И на том спасибо.
14 февраля 1970 г.
Замечательная статья Цветаевой «Искусство при свете совести». С точным диагнозом трагедии Маяковского:
«Владимир Маяковский, двенадцать лет подряд верой и правдой служивший –
Всю свою звонкую силу поэта
Я тебе отдаю, атакующий класс!
Кончил сильнее, чем лирическим стихотворением – лирическим выстрелом. Двенадцать лет подряд человек Маяковский убивал в себе Маяковского-поэта, на тринадцатый поэт встал и человека убил.
Если есть в этой жизни самоубийство, оно не там, где его видят, и длилось оно не спуск курка, а двенадцать лет жизни. Никакой державный цензор так не расправлялся с Пушкиным, как Владимир Маяковский с самим собой… Прожил как человек и умер как поэт».
16 февраля 1970 г.
Посмотрели с Юрой Бабийчуком наш последний шик – фильм «Джинн и десять заповедей (после титра «секретно» – настоящее название: «Десять способов убийства человека без помощи оружия»). Всё – в разрезе – я оживил весьма убедительно: как рука ломает нос, кость ломает череп, входит в мозг.
Когда в зале зажёгся свет – увидели главного «живого» героя – инструктора по дзюдо и боевому самбо Борю Тихонова, снявшегося в десятке фильмов (в «Мёртвом сезоне» – когда нашего агента обменивают на ихнего шпиона – в машине рядом с Банионисом сидит). Он тоже посмотрел на меня – дал визитку и обещал за два года сделать из рохли крутого мужика.
20 февраля 1970 г.
В нашем мультцехе работает очаровательное создание осьмнадцати лет, с прелестными невинными глазами. Только-только к ней стали привыкать, как на две недели пропала. Телефона у неё дома нет, а поскольку за такое время живой человек откликнулся бы, коллектив поручил мне навестить пропавшую.
Еле-еле нашел нужный дом на Есенинском бульваре, вполз на пятый этаж. Ободранная дверь, казалось, выдержала не один яростный штурм, так она изуродована. Звонка не оказалось – только два проводка торчат из стены. Додумался их соединить, и мне сразу открыла дверь наша принцесса.
Квартира девицы вполне соответствовала двери: погром – это мягко сказано. В центре стола стояла огромная тарелка с серой пирамидой пепла, из которой торчали сигаретные фильтры.
Томочка оказалась вполне здоровой и обещала скоро выйти на работу. Когда нагуляется. А скоро ли это произойдёт, она не знает. Я уже собирался уйти, как в дверь ввалился здоровенный парень лет двадцати пяти, сходу разделся и сел за стол напротив меня. Тут я увидел, что правую перчатку он не снял, а в неё набито что-то тяжёлое. Однако настроен парень был миролюбиво и, не обращая на меня внимания, засыпал Томочку вопросами, среди коих первым был, когда последний раз из дома выходила. Она не ответила. Спросила:
– Ты Валеру давно видел?
– Давно. Сел твой Валера. Дурью у «Высоты» торговал.
– Господи, он же такой осторожный был!
– И тут был осторожный. Только у него из-под тулупа штык немецкий торчал, ну его мент и загрёб. А в околотке у него гашиш нашли.
– Да, дела. А Стасика видел?
– Сел Стасик… Ленку из соседнего подъезда знаешь? Так он её изнасиловал.
– Иди ты! И она его за это заложила? Вот дура!
– Это точно!
– Слушай, а меня, кстати, кто трахнул? Я тогда банку водяры засосала, ничего не помню...
И дальше в таком же роде. Я начал прикидывать, как бы отсюда смотаться, но тут раздался звонок и ввалилась разухабистая девица в шубе нараспашку, под которой была только ночная рубашка. Принялась взасос целовать парня и расспрашивать его заново, так что я вынужден был ещё раз прослушать все истории про Валеру, Стасика, а так же Зюзю, который тоже сел. Новая гостья нервно докурила и, шмыгнув носом, заключила:
– Да, мало нас осталось! – Выматерилась, сказала: – Извините, школьная привычка.
Тут меня чёрт дёрнул за язык и я их успокоил:
– Ничего, вы скоро все там будете.
Наступила трагическая пауза – я подумал, что меня сейчас будут бить. Тут Томочка наконец представила меня, как посланца из Марьиной рощи. Сразу последовали вопросы про здоровье Буратино и Маэстро, и я довольно живо описал их подвиги (включая историю с отнятыми у меня часами), даже привет передал от них кузьминским пацанам...
Наконец сбежав от этих уродов, без пяти полночь сел в пустой автобус, тупо опустил в кассу рубль с Лениным и мстительно отмотал двадцать билетов.
28 февраля 1970 г.
Впервые столкнулся с тем, как у нас затирают «нежелательное» кино. Вчера в афише вычитал, что в ДК «Правда» сегодня будет «Чистое небо» с Евгением Урбанским. Звоню, отвечает вежливая тётенька:
– Вы что-то путаете. «Пятеро с неба» идёт, билеты есть. А вот «Чистое небо» завтра, только одним сеансом в 16.30.
Сегодня уже собрался поехать, но для верности позвонил – говорят:
– «Чистое небо»? Вчера шло одним сеансом на 17.30, а сегодня уже не идёт.
Ну не сволочи? Бабийчук говорит, что так же перекрывают кислород фильму «Вечер накануне Ивана Купала» Юрия Ильенко.
И какой в этом смысл?
4 марта 1970 г.
Очаровательный фильм Кошеверовой «Старая, старая сказка». Этуш и Олег Даль очень хороши. И умопомрачительная Марина Неёлова: с таким дебютом она сразу в первом ряду наших кинозвёзд.
13 марта 1970 г.
Чудовищная «юбилейная» выставка в Манеже: керамический горшок «По долинам и по взгорьям», панно из лепестков «Все цветы – Ленину!» – кисти старенького формалиста Чернышёва, явно решившего умереть спокойно.
В центре зала – инкрустация: на сломанной берёзе сидит Владимир Ильич, рядом прислонено ружьё, а у ног вождя лежит дохлая лисичка и... улыбается!
C «брежневианой» ещё хуже: поскольку генсек никому не позирует, мастера кисти и резца явно ваяют свои автопортреты, придавая им абы какое сходство с персонажем по открыткам и фото – все Брежневы не похожи друг на друга.
17 марта 1970 г.
Достал парижское издание «Реквиема» Анны Ахматовой – не только образец поэзии высшего класса, но и потрясающий человеческий документ. Отдал Серёже, чтобы растиражировал, столько сможет. Но на ротапринте у него установлен счётчик копий, цифири с которого регулярно списывает начальник 1-го отдела, так что раньше чем за неделю он не управится.
21 марта 1970 г.
Опять (по слабости своей) играю в «Анне». Одна радость – пока гримёр лепит из моего лица дедушку–кладовщика и подгоняет парик с лысиной, слушаю его рассказы про Комиссаржевскую, Шаляпина, Южина…
Единственный сын Алексея Михайловича в начале войны погиб под Бобруйском, и с тех пор у деда ничего нет, кроме театра.
Когда я уходил от гримёрского столика, старик сказал, просто и буднично:
– Умру я скоро...
24 марта 1970 г.
Наша Киностудия МО представляет собой довольно странное зрелище. С одной стороны – паноптикум, где собрались бездарности, исчерпавшие свои возможности и силы режиссёры и операторы, которые прошли все студии и театры, хронические алкоголики, коих уже нигде не держат. Дисциплины нет никакой, порядка тоже. Но это всё безбашенные москвичи. Ядром студии были ленинградцы, живущие в роскошном доме у самой проходной, которых по приказу маршала Минобороны привезли, прописали, а они почти сразу все уволились, и на их места пришла самая разношёрстная публика.
Наше начальство без затей называют «хунта полковников» – все они люди служивые, подполковники и полковники авиации, не имеющие к кино никакого отношения. Правда, их всех сразу же поступили во ВГИК и скоро вручили им дипломы операторов. Собственно, все их обязанности – сурово руководить нами, т.н. «творческими работниками». Среди которых есть настоящие профи, и это третья – самая интересная категория студийцев. К которым относятся и великолепный режиссёр Слава Орехов (ученик Ролана Быкова), и Саша Берлин – режиссёр-оператор, и художник-мультипликатор Юра Бабийчук.
Сегодня посмотрели два фильма Саши Берлина.
«Двадцать минут о хоккее» – полурекламный лирический репортаж о клубе ЦСКА, тренере Тарасове и восходящей звезде – голкипере Вадике Третьяке (моём ровеснике, кстати). «Один день в марте – получасовой фильм-некролог о недавно погибшем лётчике-испытателе Хмельницком, потомке того самого Богдана. Достойное кино.
На показе был режиссёр Михаил Богин – автор шедевров «Двое» с Викой Фёдоровой и «Зося» с полькой Полой Раксой. Он очень суеверен: ещё во ВГИКе уверовал, что если шрифтовик учебной киностудии Нина Борисовна перед экзаменом возложит ему руки на голову – точно сдаст на «пятёрку». Сегодня приехал к Бучинской за благословением (запускается с третьей картиной – снова с Фёдоровой-мл.), а Нина Борисовна взяла больничный.
1 апреля 1970 г.
Подготовка к празднованию 100-летия со дня рождения Ильича идёт полным ходом прямиком к идиотии. Уже и «Комсомолка» пишет про перегибы на местах: о предложении «народа» назвать тольяттинский автомобиль «ВИЛ-100», а всем ЖЭКам раздать красный кирпич и по трафарету на фасадах всех домов выложить профили вождя.
Армянское радио тоже оттянулось, предложив выпустить одеколон «Запах Ильича», мыло «По Ленинским местам», сделать трёхспальную кровать «Ленин с нами» и продавать алкоголь «Ленин в рОзлив».
7 апреля 1970 г.
К нам пришёл новый художник – Слава Кокорев, очень талантливый и весьма предприимчивый. Первый же вопрос был: как вы на такую зарплату живёте? Он москвич, женился на журналистке из Сыктывкара и уехал к ней на десять лет. Был главным художником на местном телевидении, оформлял чуть ли не все городские газеты, но вдруг надумал вернуться в столицу. Приехал один, живёт у матери, работу смог найти только здесь. Пользуясь старыми связями, тут же набрал халтуру на ЦТ – рисовать картинки для передачи «Спокойной ночи, малыши», так что и меня с Бабийчуком задействовал: 120 рэ за cказку.
15 апреля 1970 г.
«Белое солнце пустыни»: вышел из клуба МГУ и купил билет на следующий сеанс.
Контролёрша сказала: «Десять раз уже смотрела и ещё пойду».
После этой картины Мотылю можно «Тёркина» экранизировать – как былину, чем он – героический эпос – по сути является.
23 апреля 1970 г.
Наконец похоронили Павла Луспекаева, сказавшего, что ему за Державу обидно, и так спевшего про Госпожу Удачу и девять граммов сердца, что лучше не споёт никто и никогда. Умер актёр 17-го, но из-за юбилея ни родной БДТ не дал свой зал для прощания, ни ленинградские бонзы не разрешили омрачать похоронами 100-летие Ленина.
Павлу Борисовичу было всего 42. Из которых 17 последних он тяжко страдал болезнью артерий: мог ходить лишь с остановками через каждые 20-30 шагов, терял один за другим пальцы на ногах. На вершине народной любви ушёл.
24 апреля 1970 г.
Играем «Анну» на выезде в Подмосковье. День, зрителя в клубе нет – всё трудоспособное население в поле, в зале старики, дети и великовозрастные лоботрясы. Играем под щёлк семечек. Реакция – либо могильная тишина, либо утробное ржание.
Заменившая Нину Чуб Люсьена сильно волнуется – за кулисами дышу на её ледяные руки.
На поляне под Дубной устроили капустник – день уже совсем весенний, на солнце даже жарко. Помянули гримёра Алексея Михайловича – неделю не дожил до 85. Славный был дед. Уверял, что знал день гибели сына заранее: сквозняк вырвал несколько листков из настенного календаря, оставив ТОТ, роковой, и пришедшая через месяц похоронка это подтвердила.
Подумал, что вот сейчас и нужно проститься с ЦДКЖ навсегда. Что и сделал.
25 мая 1970 г.
Сергея Юткевича в Студенческом театре МГУ на Моховой давно нет – одно имя осталось. Группу Марка Розовского, вероятно, разгонят – скандальная их постановка кирсановского «Сказа про царя Макса-Емельяна» тоже под запретом. Появились молодые режиссёры, делающие здесь свои дипломные спектакли, объявили новый набор (конкурс как в Щукинское – пол-Москвы набежало прослушаться).
Пошёл за компанию со своей девушкой (одна робела). Прочитал отрывок из «После бала», станцевал фламенко. Люсьену не взяли, а я попал в группу к какому-то Васильеву, про которого все шепчут: гений! гений! Но тут же ко мне подошёл кудрявый напористый человек, сказал, что он Иосиф Райхельгауз и берёт меня к себе.
27 мая 1970 г.
В фильме «Бонни и Клайд» Артур Пэнн первым нашёл замечательный ход, когда кинокамера скользит по стене с семейными фотографиями, и зритель легко читает всю жизнь персонажа. Не хочу обвинять оператора «Белого солнца пустыни» Розовского в плагиате, но уверен, что именно он предложил Мотылю повторить такой же ход в доме таможенника Верещагина.
28 мая 1970 г.
Если я в восемь утра оказываюсь на станции «Площадь Ногина», значит еду вовремя – до студии ещё ровно полчаса: вся дорога рассчитана по минутам.
От метро «Рязанский проспект» до проходной – десять минут бодрым шагом. Сейчас, когда дойду до угла длинного кирпичного дома, навстречу выйдет ОНА. Мы почти сталкиваемся – чуть косолапя девчоночьими ногами и плавно покачивая портфелем, она приближается, улыбается, говорит:
– Здравствуйте!
– Здравствуйте! – отвечаю ей, и мы расходимся. И так каждое утро.
Я думал, что с этой школьницей в красном берете здороваюсь только я, а оказалось, её приветствуют и Бабийчук со Славкой. Мы так и не выяснили, кто из нас поздоровался с ней первым – утром каждый врозь, а вечером – вместе, втроём идя к метро. Не зная даже её имени, мы придумали про неё всё – как она живёт, чем увлекается. И нет дня, чтобы не говорили о ней, иногда долго, иногда обходясь парой фраз. И весь день у нас хорошее настроение.
30 мая 1970 г.
Десять лет как ушёл Пастернак. В Переделкине всюду звучат его стихи – на могиле под тремя соснами, в ближнем лесу… Приходят люди к дому Поэта, кладут цветы вдоль забора, точно зная: через 10, 20, 30 лет, вопреки всем и всему – распахнёт свои двери Дом-музей Бориса Леонидовича…
4 июня 1970 г.
У Танечки замечательный день рождения – 18 годков стукнуло. По такому случаю сводил её на спектакль Студенческого театра МГУ «Карьера Артуро Уи» (на самом деле, его уже невозможно смотреть из-за многочисленных вводов). Ей не понравилось. А мне ещё хуже – я Губенко и Лебедева видел.
6 июня 1970 г.
МГУ: два варианта «Снежной» (под «Чёрно-белую сюиту» Шварца). В зале Эфрос – все смотрят на его непроницаемое лицо. Вроде бы понравилось.
12 июня 1970 г.
Ансамбль «Вёрстка и правка» в Домжуре. Пользуясь тем, что это как бы журналистская самодеятельность, артист Алексей Полевой (спасённый Голубкиной генерал в «Гусарской балладе» Рязанова) в обход цензуры показывает на закрытой сцене такую фантасмагорию, что мама не горюй! Тексты пишут, в основном, Курляндский и Хайт, все абсолютно непечатные: пародии на Театр на Таганке, скульптора Вучетича, советскую эстраду (от Эдуарда Шпиля до «ярославских робят»), лотерею и рекламу, патриотическое кино, экстрасенсов вроде видящей руками Розы… Замечательные частушки:
К нам Марсель Марсо недавно / На гастроли приезжал:
Два часа стоял на сцене – / Так ни слова не сказал.
Нам на фестивале в Каннах / Приз не дали не один.
Пусть попробуют приехать – / Мы им тоже не дадим!
После ухода из Молодёжного театра самое время пойти сюда дурака валять. Но у меня теперь другие заботы – где достать хорошее кимоно для дзюдо.
13 июня 1970 г.
Вот же удивительная судьба у Керенского! – на 46 лет пережил картавого земляка, даже его столетие отметил. И каково ему было видеть всё это?
Вроде бы Александр Фёдорович хотел приехать в СССР, но ему отказали. Свинство, конечно, но что нашей стране до чьих-то человеческих чувств.
16 июня 1970 г.
Два молодых автора читают у Иосифа Райхельгауза свои пьесы. Я на слух тексты воспринимаю с трудом, о качестве судить не берусь, а навскидку – абсолютный непроходняк. Спрашиваю Иосифа:
– Они залитованы?
– Нет, конечно. Среди залитованных ничего интересного нет!
20 июня 1970 г.
Вроде знакомы с Танечкой три года, а ничего у нас ещё не было: ни гулянья по ночной Москве, ни хождения босиком по лужам. Единственное, что есть, – «Общая тетрадь» в красной обложке, которая хранится в Танином книжном шкафу и я туда раз-два в неделю вписываю новые стихи. Это – личное, и оно не обсуждается: уже не Джоконда, но Беатриче (до Вареньки Лопухиной ещё дорасти нужно, а уж до Анны Керн...).
27 июня 1970 г.
В замечательном «Дилижансе» Форда с Джоном Уэйном (1939-й год!) уже заложены все штампы тысяч будущих вестернов. Все характеры: герой и злодеи, которым он едет мстить, целомудренная Бэкки и прозревающая под её влиянием падшая Эмми (очистится и погибнет), чудак вроде Паганеля (ловит бабочек и будет трепыхаться, как они, приколотый к стене индейской стрелой), пара комедийных братьев–идиотов и два десятка колоритных обитателей салуна, против которых – живописная массовка в виде племени оскорблённых бледнолицыми индейцев. Тут – дилижанс едет, едет, едет… и вдруг – ничего, и вдруг – опять ничего, а потом сразу – бах, бах, бах, пока не кончатся патроны, но всё закончится хорошо, и наш герой уже целует свою девушку возле коновязи…
А что в 1935-м показали Сталину, который сразу потребовал сделать такое же, заменив индейцев басмачами, после чего Ромм снял «Тринадцать»?
1 июля 1970 г.
Замполит то и дело радует своими «мудризмами», которые записывать надо:
– Политическое положение сейчас трудное, но… и… мы не позволим этим проклятым империалистам запугать наших детишек!
– Сегодня комсомольца застают за слушаньем западного радио, завтра – за фарцеванием, потом он одевает американские дерюжные штаны, а там глядишь, и понесли его мутные волны богемы…
3 июля 1970 г.
Тётя Женя подарила роскошный чехословацкий костюм-тройку. В жилетном кармашке обнаружил фабричную визитку с замечательным текстом:
«Дорогой советский друг! Трудящиеся словацкого города Тренчин
изготовили этот костюм навстречу юбилею В.И. Ленина. Не стирайте
костюм в проруби, не сушите на печке и открытом огне»
P.S. Жалко, не написали, можно ли чистить его танковой соляркой.
10 июля 1970 г.
Родители Танечки остались на даче и можно было не уходить домой до 23-х. Пока девушка готовила ужин, вписал в её альбомчик очередные стиШи (так происходит падение: начинаешь бренчать на лире в надежде, что тебе что-нибудь выгорит).
До утра просидели на кухне. Уйдя, написал под окном на асфальте мелом «Ich liebe dich» со смешной рожицей.
У своей двери меня ждала неожиданность – сосед, вернувшись в полночь, закрыл её на цепочку. Безрезультатно подёргав, сел на ступеньки, покурил, и тут – ура! – в семь утра сосед пошел на работу. Влетел в свою комнату – едва успел снять рубашку, как в дверь постучала мама: «Просыпайся!», – и когда она вошла, я уже лежал под одеялом в джинсах и ботинках. Вроде бы ничего не заметила.
13 июля 1970 г.
Отловил меня в киностудийном коридоре витиеватый человек – сказал, что он режиссер Матвеев, а я – вылитый идиот, точно такой, какого он ищет. Он снимает фильм про салагу-первогодка, который в армии служить не хочет и всё делает шиворот-навыворот. Точно разглядел во мне белобилетника! Ответил, что всегда готов, и Матвеев убежал к начальству – отпрашивать меня у Бабийчука и оформлять командировку.
17 июля 1970 г.
Поближе познакомясь с творчеством Матвеева, который афиширует себя как любимый ученик Эйзенштейна, я за голову схватился: во всех его фильмах (сценарии сам пишет) действует солдат-идиот, на примере которого М. показывает, как нельзя себя вести. Теперь такого идиота должен воплотить я (прочитал режиссёрскую разработку – абсолютная чума!) Хотел отказаться, но уже поздно – Матвеев и командировку оформил, и актёрскую ставку пробил – как студенту театрального вуза. А, ладно, – где наша не пропадала!
21–29 июля 1970 г. / Наро–Фоминск
Неделю прожил в Кантемировской дивизии, снимаясь в дуэте с мастером эпизода Женей Дубасовым (в «Неуловимых мстителях» из-за бочки стреляет в Васю Васильева, и его тут же кончают кинутым ножом, а в «Большой руде» Урбанскому гаечный ключ подаёт). Неугомонный человек: окончил актёрский факультет ВГИКа и опять там учится – теперь на операторском.
На съёмках я чудом уворачивался от падающих предметов, наступал на мной же выброшенные в кусты взрывпакеты, а когда заглядывал в пятилитровую бутыль – оттуда в морду мне вылетала струя вонючей жижи (дно отрезали и сидящий под столом солдат из клизмы стрелял в меня через горловину). Законченный идиот!
Матвеев мучил меня ужасно – мало того, что поджигал и обливал водой, так ещё и требовал, чтобы я был Бастером Китоном – гасил на лице все эмоции. На пятом дубле, суша на софите мокрый китель, я проникся такой ненавистью к своему тупому сержанту Птице, что попросил ученика Эйзенштейна сразу вырезать его / меня из своего дурного фильма.
После грязного вонючего городка, воинская часть – чистота и порядок: кругом опрятных казарм аллеи, все дорожки жёлтенькие, кустики аккуратные, клумбы обихоженные. Чего про наше жильё не скажешь – холодная трёхкомнатная квартира вконец загажена заезжими творческими сотрудниками. Потому день начинал с того, что брал веник и подметал комнату.
У меня почти каникулы – съёмки утром, пока солнце не начинало прогревать макушку, а потом делай что хочешь. После обеда читал в тенёчке, ходил в лес или шастал по части, обживаясь в одежде. К которой (форме) привыкнуть не смог – сидела она на мне мешком, а сапоги сползали гармошкой (раз меня остановил какой-то военный – устыдил: «Посмотрите на свой внешний вид, сержант!»)
Группа у Матвеева оказалась ещё та: все с утра не просыхали. Свои суточные пропивали тотчас же, а обедать ходили в солдатскую едаловку, где кормили просто, но сытно. Матвеев обедал в офицерской столовой, а мы с Дубасовым брали ГАЗик и ехали в маленькое стеклянное кафе на берегу речки Нары. Да и глаз уставал от армейского быта.
Не знаю, пригодится ли когда-нибудь мне киношный опыт, но полезен он был наверняка. Сегодня посмотрел проявленную плёнку – вполне симпатичный. Но в актёры не пойду, поскольку кроме ролей Швейка и рогатого Бонасье мне с такой физией вряд ли что светит. И «мастером эпизода» быть не хочется.
2 августа 1970 г.
«Странные люди» Шукшина. Очевидно, что фильм сильно резали и в итоге едва не испортили совсем. То бишь, если не читал рассказ «Чудик», то просто не поймёшь, о чём там речь. Получилось: приехал герой Никоненко в город, прокатился на карусели и уехал. А ведь этот персонаж у Шукшина не только неслучаен – он в литературе и кино портретную галерею «чудиков» открыл.
Кстати, Бронька Пупков из последней новеллы в исполнении Лебедева – не чудик, но герой, которому только время и жизненная ситуация не позволили раскрыться. Возможно, тут я не прав, но Лебедев играет именно это.
7 августа 1970 г.
После тренировки у Бориса, Гена Перепеличенко попросил меня зайти с ним в ГИТИС. Ожидая, пока его вызовут, поднялись на верхнюю площадку. Рядом на подоконнике сидела темноволосая девчушка, уткнувшая нос в учебник, и я решил, что подожду, пока она поднимет глаза. Всё время, пока мы с Генкой разговаривали, я смотрел на неё. Было что-то нежное и опрятное в том, как она сидела, как машинально поправляла синее в белый горошек платье, как спадали на страницы пряди её волос. И очень захотелось увидеть её глаза – бывает же такая блажь. Наконец она посмотрела в мою сторону – сперва мельком, а через минуту ещё раз, уже внимательнее. Взгляд её был глубокий и спокойный, и я решил с ней познакомиться. Пока думал, как бы это лучше сделать, Генку позвали, и я тоже пошёл следом, считая про себя ступеньки и загадав, что если на седьмой... Тут девушка окликнула меня – протягивая учебник спросила, не мой ли он... Её зовут «просто И.»
13 августа 1970 г.
Сообщение о смерти Николая Эрдмана.
Одно время я думал, что он – весёлый автор киносценариев для комедий и многочисленных мультиков. В каждом из которых была какая-нибудь фраза, надолго прилипавшая к языку:
– Ну вот, поели – теперь можно и поспать... Не хочу учиться, хочу жениться... (жабец из «Дюймовочки»);
– Неужели ты не знаешь, что принцессы сами не раздеваются? (принцесса из «Каина XVIII-го»).
«Весёлые ребята», «Смелые люди» с детства были самыми смотрибельными фильмами. Из всей Ленинианы я особенно любил «Подвиг солдата Мухина» в «Рассказах о Ленине» Юткевича (сюжет насквозь придуманный и такой явной придуманностью абсолютно реальный).
Пьесу «Мандат» мне дали прочесть в машинописи. Про «Самоубийцу» я лишь слышал. После возвращения у Эрдмана пьес не было. А разбросанные там и сям его искромётные фразы и строчки выглядели как вынесенные приливом на берег обломки корабля. По которым можно только вообразить, сколь великолепен был корабль. В «Каине XVIII-м» таких «обломков» множество:
– Кормящая мать – не женщина, а военный объект: она вынашивает будущего солдата.
– Мы сделаем богатыми всех. Кроме бедных.
– Где моя Каинова печать? Я имею ввиду свою прессу.
Историю про то, как Эрдман сел, поведал Саша Берлин. На домашней пьянке у Качалова в присутствии Берия хозяин прочитал эпиграмму:
Однажды ГПУ пришло к Эзопу.
И – хвать его за жопу.
Смысл басни ясен –
Не надо басен!
И когда Берия, как бы между прочим, полюбопытствовал: а кто автор этой милой шутки? – подвыпивший Качалов бросил, не думая о последствиях: да Колька Эрдман. На другой же день Эрдмана взяли прямо на съемках фильма «Весёлые ребята».
Я видел его один раз – осенью 66-го года в театре на Таганке, на спектакле «Пугачев». Принял его за... Ива Монтана, а мне сказали, что это Эрдман.
15 августа 1970 г.
«Девушка с пистолетом»: когда крупным планом скальпель распарывает человеческую плоть, в обморок падает не только Моника Витти: моя соседка выпала в проход. Говорите, «волшебная сила искусства?
4 сентября 1970 г.
Девочка, идущая нам навстречу, за лето похорошела и сильно изменилась –не сразу и узнал её, пока понял: им же разрешили не носить школьную форму.
– Ты бы пригляделся повнимательнее к нашему Беретику, – сказал Бабийчук.
– Мы лучше ей, как прежде, издали любоваться будем.
17 сентября 1970 г.
Жил тихо и спокойно, любил прелестную женщину, занимался своими причудами, как месяц назад на меня свалилось нечто сумбурное и феерическое. Просто И. (Из Ростова-на-Дону казачка, в чьих жилах не кровь, а коктейль Молотова.) Собирается быть актрисой музкомедии, от которой меня наизнанку выворачивает. Требует, чтобы я поступал в ГИТИС – на что угодно, хоть на театроведческий, лишь бы вместе. Слава Богу, в этом году уже поздно, а там посмотрим.
Но вдруг объявили допнабор – Сергей Образцов открыл новый факультет: режиссура театра кукол.
...И. не отходила от меня ни на шаг, собственноручно втолкнула в комнату, где сидел Образцов. Подкупил его рисунками (он сам замечательный художник), прочитал «Раскас» Василия Шукшина («Надо же, этот киношник еще и рассказы пишет!»), отказался читать стихи (сказал, что пишу их сам, потому дико подвываю), спел «иду-шагаю по Москве» (Сергей Владимирович лично подыграл на фо-но, подлаживаясь под моё соло, и я с ужасом услышал, как безбожно вру), и заработал… «пятёрку» (думал, выгонят не дослушав).
21 сентября 1970 г.
Утром приехал в ГИТИС (сегодня финал), но девушку И. не нашел. В дверях столкнулся с Образцовым: «Куда же вы, мы решили с вас начать!..» – буркнул что-то невнятное и побежал к телефонной будке. И., конечно, спала: «А зачем волноваться, ты с тремя пятерками вне конкурса!» Посидел на завалинке, покурил и вдруг понял: ни учиться здесь не хочу, пася свою пассию, ни в куколки играть… Когда поднялся наверх, секретарь сказала, что Образцов меня наказал – пойду последним, тринадцатым. Через два часа вошёл в комнату, честно посмотрел в глаза Мастеру и выпалил всё, что думаю. Сергей Владимирович даже в лице переменился – он-то сам всю жизнь «в куколки» играет...
Вечером позвонил Образцову домой – извинился за своё пацанство.
24 сентября 1970 г.
Подустав от ежедневного общения (ночевать у меня И. не может – уезжает в полночь, а утром снова тут), договорились сегодня отдохнуть друг от друга: я соврал, что поеду к тёте Жене, позвонил школьной подруге Тане Кащенко и позвал её в ВТО на «Всё на продажу» Анджея Вайды.
Стоя в очереди к буфету, ощутил на себе чей-то взгляд. Обернулся – прямо напротив за столиком сидит И. и глядит на меня пантерой. Правда, она тоже была не одна, но это дела не меняло. Пришлось знакомиться – представил Татьяну кузиной.
Я надеялся, что после фильма мы в толпе не найдёмся, но и тут оплошал – место И. было в следующем ряду аккурат за моей спиной, и едва голова соседки чуть склонялась к моей – сразу слышал сзади знакомое «рррыыы!.. », что означало: сначала мы проводим твою кузину до её дома, а потом ты ещё и меня отвезёшь...
Нигде в Москве не спрятаться!
7 октября 1970 г.
И. привела ко мне домой потрясающего парня – Стаса Садальского: долговязый, худой, неуклюжий, с виноватым нервным лицом. А талант распирает изнутри так, что он по швам трещит. Но судьба парня – сплошная драма: не выпускают из Щукинского с таким жутким – на карандаш – прикусом.
Год Садальский бегал-прятался от речевика и Захавы, пока встретил Конского, и тот перетащил его к себе в ГИТИС. Потерял год, зато хоть какой-то шанс появился. На худой конец, остаются ВГИК и кино, где Садальский уже успел отличиться: крошечный, почти без слов эпизодик в никаком фильме «Город первой любви» на фестивале в Болгарии принёс ему приз за лучшее исполнение мужской роли.
Стасу явно нравится И. – в неловкой нашей ситуации он принялся хохмить и балаганить, но сразу становился серьёзным, когда говорили о сцене и ремесле.
Всё же харизЬма – великая штука: за вечер Стас так очаровал мою маму, что она тотчас записала его в клан своих симпатий, следом за Вячеславом Тихоновым, Марчелло Мастроянни и Муслимом Магомаевым.
9 октября 1970 г.
Шли с И. к стоянке такси у Марьинского мосторга, как тут меня с такой силой что-то толкнуло в спину, что я пролетел на пять шагов вперёд. Оказалось – Беатриче с 4-го этажа. Спросила, куда пропал и появлюсь ли еще.
– Тоже кузина? – насмешливо спросила И.
– До тебя – муза, а теперь уже и не знаю.
15 октября 1970 г.
Вооружённый угон самолёта (сухумский рейс). Убита 20-летняя стюардесса Надя Курченко, лётчики ранены, но самолёт всё же посадили – в Турции. То есть прецедент сделан – кто следующий?
1 ноября 1970 г.
«Всё на продажу» Вайды – этакая польская версия «8 1/2» Феллини. То есть их обоих – Федерико и Анджея – берёт за горло проблема творческого тупика, но если у Феллини отправная точка и главный сюжетный мотор – это гротескная кавалькада всех женщин, бывших в его жизни, то у Вайды – гибель Актёра (его имя в фильме не названо), с которым они вместе начинали и разделили первую кинематографическую удачу и славу.
«Всё на продажу» – фильм очень лобовой и плакатный: с одной руки актрисы стирают кровь, а в другую вкладывают деньги; кровь течёт по лицу режиссёра и становится кадрами будущего кино; каскадёрский бег по перрону обернётся реальной смертью под колёсами поезда. Ничего подобного Феллини себе не позволит никогда – он ювелир. Вайда грубее, но в этом его энергетика и ключ к пониманию всего творческого пути.
Вайда обожает самоцитаты, и здесь их предостаточно, а ключевая – взгляд артиста сквозь пламя свечи («спирт у Рыжего», зажигаемый Мачеком в баре в «Пепле и алмазе»). То есть наш зритель не прочтёт и половины того, что тут читают поляки – это их национальное кино. И финальный бег Ольбрыхского с лошадьми – тот камертон, по которому настроен весь фильм. Который тоже мистика: друг Актёра – Богумил Кобела – после съёмок погиб в автоаварии.
20 ноября 1970 г.
Два месяца компота и сумбура: трижды – «Всё на продажу» Вайды, концерт Клаудио Вилла в Зале Чайковского (прикормив шоколадками контролёршу, заимел блат: в её смену мне обещан свободный проход в любое время), «Граф Люксембург» со Шмыгой (и еще три оперетты, на которых уснул), творческий вечер Сергея Образцова, «Восемь с половиной» Феллини, две книжки вологодского поэта Николая Рубцова, полный «Гамлет» в чтецком исполнении Вл. Рецептера, учебник академика живописи П. П. Чистякова, «Земляничная поляна» Бергмана, «Декабрь» Ярослава Смелякова, два вечера Сергея Юрского – «Граф Нулин», главы «Онегина» и Мопассана, премьера «Эдит Пиаф» в холле Театра имени Моссовета (с потрясающей Ниной Дробышевой, никаким боком на певицу не похожей, но убедительной неимоверно), славная выставка покойной Нади Рушевой в Пушкинском музее, концерт Ираклия Андроникова...
...И постыдное бегство от И., которая выжала меня, как лимон. Сколько буду приходить в себя – не представляю.
1 декабря 1970 г.
Коллективный поход с Борей на «Гения дзюдо». Где катарсис – он и лучший кадр фильма – цветок лотоса, как символ жизни, цену которой важно узнать уже в юности.
Смотрим, как технично работает Тосиро Мифуне – ясно, не перед съёмками поднатаскали, а имеет профессиональный пояс по единоборствам.
Насколько хорош в этом фильме каратист, мне трудно судить, ибо других не видел, и одно из самых больших желаний – наблюдать в движении короля кунг-фу Брюса Ли, которого знаю лишь по фото, абсолютно невероятным.
5 декабря 1970 г.
И. зазвала в кафе «Морозко» – уже утешилась: познакомила с Валерием Усковым (режиссёр, снял в паре с Краснопольским дивную короткометражку «Стюардесса» – киношный дебют Аллы Демидовой). Всё-таки кинорежиссёры особая каста: тирания заложена в основу их профессию изначально. О своём творчестве Валерий Иванович говорит с большим самомнением: уверен, после того, как экранизируют сибирскую эпопею «Тени исчезают в полдень», всенародная любовь им гарантирована (и гос.коврижки – само собой).
Кстати, про «Стюардессу». Усков рассказал: Нагибин подарил Ахмадулиной (в бытность Беллы Ахатовны женой) крошечную новеллу. Ничтоже сумняшеся, БА сделала из неё сценарий и тут же продала, под своим именем (в титрах картины так и значится: сценарий Б.Ахмадулиной). Тут Нагибин взорвался – его авторские права ущемили. От судебного иска писателя всё же отговорили: подарил так подарил...
Когда прощались, Усков пригласил на съёмочную площадку. А И. сказала:
– Пожалуйста, не смотри на меня так. Я же не бл..ь – я влюбляюсь.
15 декабря 1970 г.
Сошлись на татами с Генкой Перепеличенко (вместе с Борисом снимался в картине «Конец Сатурна»), и он меня сломал. То есть я понимал, что из удушающего захвата не вывернусь, и надо было просто похлопать ладонью по полу, но ретивое взыграло: решил не сдаваться. И не сдался, пока не потерял сознание. Теперь у меня ещё и шейные позвонки смещены, а нистагм уже есть: мама всегда говорит, что когда я вру – у меня зрачки бегают.
Боря близок к своей цели – ещё чуть-чуть, и я смогу его дублировать. Про крутого мужика не скажу, но в зеркало смотреть уже совсем не хочется.
17 декабря 1970 г.
На фильме «Рукопись, найденная в Сарагосе» в «Повторном» встретил Нину Чуб с Женей Герасимовым. Сперва жутко обрадовался, а потом сразу стало грустно: какая-то совсем другая жизнь началась, а прежняя канула в Лету.
28 декабря 1970 г.
Какой всё-таки великолепный поэт Ярослав Смеляков, а книжечка «Декабрь» просто лучший поэтический сборник этого года. Жёстко ответил на своё же классическое «Если я заболею, к врачам обращаться не стану» – «Неужели я соврал или это снится? – как же я сюда попал, в белую больницу?», заключив:
Укради мне, что за труд,
Ржавый ключ острожный.
Ежели поэты врут –
Больше жить не можно!
И такого класса стихов, держащих всю книжку на едином нерве, здесь полтора десятка. Которые столь неотвязчивы, что все уже в памяти: хожу и бормочу – и про себя, и вслух:
Пусть я тронутый на треть / И в уме нетвёрдый,
Но желаю лицезреть / Две собачьих морды.
Пуще женщин и юнцов, / Ближних исключая,
Я своих собачьих псов / Повидать желаю…
Собачьи псы – точно!
ФОТО: Мне 19. С Люсьеной на выездном спектакле / 1970 г.
© Georgi Yelin
ФОТОАЛЬБОМ к дневнику этого года – все 22 снимка привязаны к датам:
https://yadi.sk/a/8uQ0SxX-Wz9abA
–––––