ГЛАВА 22
ПОБЕГ
В воздухе повисла напряжённая пауза, боярин вышел во двор, я поднялась в свою горницу. В узкое подслеповатое окошко заглядывал угрюмый блёклый свет, он пыльной дорожкой ложился на некрашеные, но отскобленные половицы, покрытые самоткаными полосатыми дорожками.
- Чем дальше, тем хуже, - обхватив руками голову, по-бабьи завыла я.
«Ничего не хуже, - высунулось с заверениями эго. – Разочаровавшись в женщине, мужчина не станет больше к ней приставать».
- Чтобы добраться до дуба, нужны огромные деньги, которых у меня нет, - не сдавалась я. – К тому же, опасно путешествовать одной. Да и где найти карету?
- Маша, - неожиданно постучал в дверь Оболенский. – С кем беседуешь, Машенька?
Я вытерла слёзы и приготовилась оппонировать обвинениям, но их не было. Григорий вошёл в светлицу, сел рядом и обнял меня.
- Не сказываешь, и не надобно, - миролюбиво произнёс он. – Завтрева отбываем во Францию, тебя поди ужо хватились. Путь длительный, надо отдохнуть.
- А если гвардейцы императрицы остановят нашу карету? – с ужасом предположила я.
- Я ведаю окружные дороги, - утешил меня боярин.
- Спасибо, - всхлипнула я и прижалась виском к надежной груди человека, жившего триста лет назад.
- Желаешь погулять по лесу? – улыбнулся этот человек. – В оных местах уйма грибов и ягод. Или желаешь поспать?
Я желала поспать, в прошлом, когда дети были маленькие, я мечтала выспаться впрок. Невероятная усталость сковала тело, рыдания застряли в горле, но я стоически скрывала панику от спасителя. В том, что только Оболенский может меня спасти, я уже не сомневалась.
«Какого чёрта ты прёшься с ним в Париж? – проворчал внутренний голос. – Не лучше ли уговорить красавчика вернуться в Москву или, ещё лучше, к дубу»?
«А погоня? – тяжело вздохнула я. – А товар? Не помнишь, что я поклялась прибыть в двадцать первый век здоровая и не с пустыми руками»?
- Отдыхай, - погладил меня по голове боярин и вышел, плотно закрыв за собою дверь.
Рано утром, когда еще только просыпались птицы, мы уже катили в наёмном экипаже по пыльной окружной дороге навстречу изменчивой и коварной судьбе.
***
Не буду описывать, как я провела время до поездки, скажу только, что Оболенский был предупредителен и скромен. Так же предупредителен он был и в дороге, а путешествовали мы немного - немало месяц. Просторная карета с обшитыми тканью лавками напротив друг друга не доставляла особых неудобств; если поджать ноги, можно было даже полежать на довольно мягком сидении. Мы мало беседовали, так как я боялась перевести разговор на родной век, большую часть пути мой спутник о чём-то размышлял. Сквозь опущенные ресницы я наблюдала за красавчиком, и волны плотской страсти начинали терзать тело. Приходилось брать себя в руки и крепко смыкать глаза, чтобы не выдать своих греховных чувств.
Время от времени я ловила ответные пылкие взгляды и делала вид, что не вижу их. Ночевали мы на постоялых дворах, в спальнях некоторых средневековых гостиниц клопов не было. Мотели резко отличались друг от друга не только архитектурой, главное отличие зависело от чистоплотности хозяев, какой бы национальности они не были. У аккуратных владельцев этих придорожных домиков насекомые отсутствовали, у грязнуль вольготно бегали по стенам и полу. И тогда шёл в ход «Раптор».
Я проникала в номера первой, вынимала из складок платья репеллент и тайком осторожно опрыскивала постели, затем настежь открывала двери и опрометью выбегала на свежий воздух, пока по чьи-то души улепётывали в соседние комнаты крохотные мерзкие твари. С масками недоумения и ужаса на лицах улепётывали из зданий и путники, но после того, как запах выветривался, некоторые из них успокаивались и возвращались.
Иногда мы разговаривали о политике. Откровением для меня стало то, что муж будущей императрицы герцог Фридрих Вильгельм Курляндский скоропостижно умер после свадебной попойки с дядей невесты Петром Первым: не выдержал организм нежного и прелестного юноши алкогольного возлияния по-русски. Так и не став женой, осталась безутешная семнадцатилетняя Анна одна. К тому же, пришлось ей отправиться на житьё в нищую столицу маленького Курляндского княжества Митаву, где и встретила красивого камер-юнкера Эрнста Иоганна Бирона, поступившего к ней на службу в канцелярию.
Влюбившись в красавчика, молодая вдова женила избранника на горбунье, а сама родила от него сына Карла Эрнста Бирона, за которым стала нежно, по-матерински, ухаживать. В строгом секрете держалось происхождение ребёнка, да шила в мешке не утаишь. Как-то попал в Митаву гонец из Москвы от любопытных Долгоруких и Голицыных, разведал тайну и ускакал с нею в далёкую Россию.
А после смерти от оспы внука Петра Великого юного Петра Второго выбрали бояре горемычную герцогиню Курляндскую на трон да просчитались. Несговорчивой оказалась царица, разорвала боярские «кондиции» и решила сама властвовать да еще и немецких друзей из Митавы за собой притащила.
- А как вы относитесь к Бирону? – озадаченная услышанным, несмело поинтересовалась я.
- Обер – камергер не столь плох, аки о нём глаголят, - немного подумав, отозвался Григорий. - Взяток не берёт, дела скоро исполняет, помощь императрице в правлении оказывает, политик справный, в кадрах смыслит.
- Слышала, ненавидят обер - камергера в народе, – вспомнив слова Прохора, перебила я.
- То боле Остермана и Левенвольде ненавидеть надо, особливо Остермана, - хмыкнул боярин. - Те еще гуси. – И замолчал, давая понять, что разговор окончен.
А как-то, уже на корабле, рассказал Оболенский о нашей стране начала восемнадцатого века. Оказывается, несмотря на дворцовую роскошь и политические репрессии, производства в государстве строились и увеличивались, а по выплавке чугуна Россия, перегнав даже Англию, вышла на первое место в мире. Также именно при Анне Иоанновне Великая Северная экспедиция во главе с Семёном Ивановичем Челюскиным, - а вот о Челюскине я уже помню из уроков истории, - направилась на исследование морей русской Арктики.
- Не так уж всё и плохо, - констатировала я и вспомнила вождей двух последних веков. После кончины каждого их ожидал всплеск народной ненависти.
- У всякого правителя имеется и доброе, и худое, - высокопарно изрек Оболенский. – А у кого из людей худого нет?
«Вот именно, историю делают люди, – подумала я и тяжело вздохнула, – личностные качества характера оказывают огромное влияние на политику в мире. Приди в девяностые к власти не Горбачёв с Ельциным, возможно, жили бы россияне сейчас припеваючи и не привелось бы мне путешествовать во времени, чтобы накормить досыта свою семью и поставить на ноги детей».
Если вкратце описать маршрут нашего странствия, то после суши мы сели на парусник, перенёсший пассажиров через Балтийское море в Данциг, там переместились в карету и доехали до Пруссии, а из неё двинулись в Париж.
Уютная каюта парусника с койкой и рундуком была слишком тесной, но я в ней плыла одна, мой спутник обосновался в соседней корабельной комнатке. Долгими часами, отвергнув общество Оболенского, я потерянно стояла на палубе и, облокотившись на перила, с тоской смотрела на холодную рябую водную гладь Балтийского моря, в котором температура даже летом не поднималась выше пятнадцати градусов.
- Море одно, - чуть не плакала я и глотала навернувшиеся слёзы, - а века разные. Если бы можно было в конце круиза высадиться в двадцать первом столетии!
« Хорошо хоть погода всячески способствует путешествию: светит солнце, короткие дожди докучают редко», - вставило своё весомое слово эго.
Ещё в Петербурге, перед самой поездкой, мой щедрый опекун подарил мне несколько платьев и смен нижнего белья, так что я имела возможность по мере необходимости переодеваться в свежую одежду. Кстати, в каждой гостинице, на корабле тоже, несмотря на явное неудовольствие хозяев, Гриша требовал полную лохань воды, и я кое-как смывала с себя дорожную пыль.
Казалось, конца путешествию не будет, но однажды глазам нашим предстал внезапно возникший город.
- Вот и Париж, - облегченно вздохнул Оболенский. – Полюбуйся, Машенька.
Я высунулась в окошко и закрутила по сторонам головой. Маленькие, большей частью, одноэтажные дома имели садики, обнесённые невысокими изгородями. Множество цветов свешивалось из окон, выглядывало из дворов, даже цвело на обочине дороги.
- Какая красота – восхитилась я.
- То предместье, Сен-Дени, здесь жительствуют подлые, - на полном серьёзе выдал боярин.
- Простой народ, - уточнила я. – Слово «подлые» очень уж некрасивое.
Григорий согласно кивнул и улыбнулся.
- Мы едем на улицу Вожерар, - спустя полчаса объявил он, - там проживают дворяне и богатые буржуа.
«Скорее бы», - мелькнула мысль. Отчаянно чесалось тело, хотелось попариться в баньке или на худой конец принять ванну.
Карета весело катила к цели, под колёсами лежала великолепная брусчатка.
«Очень даже неплохие дороги не только в столице, - подытожило увиденное эго, - а и во всей Франции и они в лучшую сторону резко отличаются от российских».
- Король Людовик Пятнадцатый установил для податного населения повинность, по оной каждый мужчина шесть дней в году должён отработать на дорожном строительстве, в Париже создана Школа Дорог и Мостов, – будто считывая мои мысли, поведал боярин.
- Надо же! – восхитилась я.- И правительство не помешало ему это сделать? Неужели среди чиновников Франции нет аферистов?
- Был один, - уклончиво произнёс мой всезнающий спутник, – министр финансов шотландец Джон Ло, коий разбогател на финансовых афёрах.
- На каких именно? – оживилась я.
- Он принялся выпускать уйму бумаг, прозываемых акциями, акции принимались в банках наряду с золотыми луидорами, и их пребывало больше, аки денег в казне.
- Понятно! – хмыкнула я. – Ситуация знакомая. А кто сейчас главный в правительстве?
- Кардинал Флери, - нехорошо усмехнулся Оболенский.
- Он вам не нравится! – констатировала я.
- Нравится, - сверкнул зубами боярин. – В стране порядок, но….
- Но?
Оболенский не ответил, а мягко повернул мою любопытную голову к окошку. Респектабельные каменные особняки, окружённые пышными кронами деревьев за металлическими, в завитушках, заборами и такими же воротами, пение птиц, тёплыё климат, яркое солнце настраивали на благодушие.
По узким тротуарам сновали редкие простолюдины, в основном, в коричневых одеждах, причём женщины, скрывая головы за красивыми белыми чепчиками, с гордостью демонстрировали полуоткрытые полушария грудей, а мужчины являли дамам нижние конечности в чулках, через которые просматривались накаченные голени и тонкие лодыжки.
- У Оболенского очень красивые ноги, - мелькнула греховная мысль, и я покрылась стыдливым румянцем.
Внезапно лошади остановились.
- Приехали! - воскликнул Григорий.
Он легко спрыгнул на тротуарную плитку, распорядился разгрузить карету и занести багаж в просматривающийся через большие деревья большой двухэтажный дом. А затем, словно пушинку, рывком поднял меня ввысь и осторожно поставил возле себя. Наши взгляды встретились. Я поняла, что пропала.
Продолжение: http://www.proza.ru/2016/12/16/273