В то, теперь уже далёкое время, второй
половины шестидесятых годов, когда
зимы были длинными и холодными, но
сухими; вода для питья стояла в бачках
и оцинкованных вёдрах, но была очень
чистая и вкусная; а народ, окружавший
меня, был суровым, но справедливым,
мне выпало, в немыслимой, казалось бы,
обстановке, заниматься техническим
творчеством.
От автора: вместо эпиграфа
- 1 -
Изобрести что-то – это означает предложить новое относительно чего-то уже существующего, или существовавшего, вначале обычно в виде идеи.
К тому же, это новое должно давать какой-то положительный эффект, то есть что-то улучшать, по отношению к наиболее близкому прототипу.
Оно – это новое должно быть также реализуемо, по крайней мере, в схемах, чертежах и доказуемых расчётах.
Изобрести велосипед – это на инженерном языке означает изобрести нечто такое, что не удаётся классифицировать, как изобретение по какому-то признаку.
А, вот, внедрится ли изобретение, отвечающее всем указанным его критериям в жизнь или нет – в этом сам автор, порой, мало может помочь своему детищу.
Когда я, в возрасте девятнадцать лет, оказался в рядах Советской армии на далёком Дальнем востоке, то у меня за плечами уже было среднетехническое образование. Если бы тогда не майский внесрочный призыв на армейскую службу, то я бы ещё какое-то время продолжал ощущать себя узким молодым специалистом в области приборостроения и, набирающей темп, вычислительной техники.
Но как, полушутя, говорят в народе: «Если что-то в жизни происходит, то происходит к лучшему». Уж не знаю, права ли была тогда на мой счёт эта народная поговорка, но то, что армейская служба расширила мой кругозор – это точно.
ШМАС (школа младших авиационных специалистов) находилась на самом берегу Охотского моря, в очень живописном месте, окружённом с одной стороны морем, а с другой – лесистыми и безлюдными дальневосточными сопками.
Предназначение ШМАС было естественным и обыденным – чтобы только что призванные на службу солдатики получили навыки обращения с авиационной техникой и за шесть месяцев стали классными авиационными механиками, прибористами, специалистами по самолётному вооружению или радиосистемам.
Капитан Шкоков, высокий и сутуловатый человек, был уже в том возрасте, когда, как говорят военные: «Дембель не за горами». На свои занятия по радиотехнике он приносил в учебный класс кучу плакатов и, обычно, очень медленно развешивал эти плакаты по периметру стены в определённом, только ему известном, порядке.
После проведённого занятия он, также медленно, снимал плакаты с гвоздиков, затем любовно сворачивал их в круглую пачку и, проводив курсантов (именно так называли офицеры своих подопечных), грустным взглядом, тихо удалялся из класса. У меня складывалось ощущение, что капитан Шкоков живёт какими-то своими предчувствиями, а в ШМАС лишь отбывает надоевшую ему повинность.
Так оно было, или нет, точно неизвестно, но как-то он подозвал меня к себе, отечески похлопал по плечу и попросил провести вместо него следующее занятие во взводе по предмету «Радиотехника».
- Справлюсь ли? – неуверенно проговорил я.
- Не сомневаюсь, - ответил капитан. – Вот тебе учебник… А следующая тема занятий: «Модуляция». Всё понял?...
- Да я, ведь, никогда не преподавал.
- Так стань преподавателем!...
- Так точно, товарищ капитан! – ответил я без запинки.
А, что мне было запинаться-то? Когда тебя так дружески хлопают по плечу за восемь или девять тысяч километров от родительского дома, и оказывают полное доверие в настоящем и серьёзном деле, то даже, если плохо знаешь, и то расстараешься. Мне же этот предмет был хорошо знаком ещё до службы в армии.
- Ну, тогда вперёд! – пожелал мне на прощание капитан Шкоков, вложив при этом в мою руку видавший виды учебник «Радиотехника», выпущенный несколько лет назад «Воениздатом».
- 2 -
Готовиться к своему первому в жизни уроку пришлось мне урывками: где-то использовал личное время, а где-то время, украденное на самоподготовке по другим нашим предметам: «Стрелковое и ракетное оружие», «Уставы строевой и гарнизонной службы», «Основы химической и радиационной защиты».
Не знаю, очень или не очень удалась мне эта первая в моей жизни лекция, но я старался. Не оправдались и мои опасения, что однополчане начнут шуметь и отвлекать меня посторонними разговорами от темы занятий. И я сразу позволил себе свой подход изложения материала.
В отличие от капитана Шкокова, я рисовал графики на доске мелом, а все детали своего рисунка подробно объяснял. Когда же объяснял, то иногда мне в голову приходили собственные мысли и трактовки отличные от тех, что были сформулированы в армейском учебнике «Воениздата».
И делал я это осознанно, потому что мне казалось, что для многих ребят окончивших сельские школы, сугубо технический язык пока непонятен и требует определённых пояснений на предельно простых и каждому знакомых образах.
- Вот, - стоял я у обычной школьной доски и водил в воздухе рукой с кусочком мела, - это график несущего радиосигнала.
- Сигнал периодический. И частота у него постоянная для данной длины волны. Например, для радиосигналов диапазона метровых волн, а также телевизионного диапазона, частота может быть от нескольких единиц мегагерц до нескольких десятков.
- А, вот – это график изменения модулирующего сигнала. Он более низкой частоты, а его форма может быть отлична от синусоидальной формы.
- Если эти сигналы друг на друга наложить, или по-другому сложить, то получится амплитудно-модулированный сигнал той же частоты, что и несущая гармоника.
Мне казалось, что я говорю так убедительно – ещё убедительнее, чем капитан Шкоков. Казалось, что меня невозможно не понять даже тем моим сослуживцам, кто ещё недавно телят пасли на выгоне за околицей.
- Ну, нет никакой возможности это не понять, - успокаивал меня мой внутренний голос.
Положив кусочек мела на подставку, укреплённую к школьной доске, я вытер влажной тряпкой свои руки, как это делал капитан Шкоков, и обратился к сослуживцам:
- Ну, что? … Понятно я объяснил принцип модуляции радиосигналов?
В классе ШМАС стояла удивительная тишина.
Я ещё раз обвёл глазами своих однополчан. Взвод глядел на меня в несколько десятков глаз с каким-то новым любопытством, а мои уши по-прежнему окутывала какая-то неприятная для меня тишина.
Я обречённо посмотрел в окно, рядом с которым стоял преподавательский стол. На какое-то мгновение мой взгляд скользнул по преподавательскому журналу на этом столе.
Я подошёл к столу, взял журнал в руки и прочитал попавшую на глаза фамилию сослуживца:
- Перегудов …
- Есть! … - неожиданно для меня, рядового, произнёс громко и отрывисто Николай, вскочив при этом, как ужаленный, с места.
- Вольно, вольно, - засмущался я.
А голос, которым я произнёс команду послабления, уже показался мне совсем не похожим на мой прежний голос.
- Так объясни мне Коля, - как можно мягче продолжал я, - что же такое - эта модуляция?
Коля, несмотря на мою команду «вольно», ещё больше вытянулся, а его острый кадык на длинной тощей шее как-то неестественно задёргался. По классу покатилось шушуканье, сопровождаемое ехидными смешками.
Коля упорно молчал.
- Ты, Коля, не стесняйся, - попытался я успокоить своего испытуемого товарища, - если что-то непонятно, то я ещё раз прочитаю дословно по учебнику. А ты садись и слушай.
Следующие несколько минут я дословно читал по учебнику абзац, посвящённый амплитудной модуляции. А когда закончил читать, снова произнёс:
- Перегудов …
- Есть! … - опять резво вскочил Коля со своего места.
- Теперь сможешь объяснить? – спросил я его снова.
Но Коля продолжал молча поглощать меня своим виноватым взглядом, как бы при этом спрашивая: «И, чего ко мне привязался?»
- Давай, я скажу, - услышал я голос Вити Краснобаева, тоже уроженца Воронежа.
Виктор был призван на годичную службу после окончания Воронежского сельхозинститута. На его предложение поведать взводу о физической сути модуляции я, было, кивнул головой, но потом подумал, что этот Краснобаев в нашем взводе один такой с высшим образованием, а ведь моя задача в том и состоит, чтобы остальные этот предмет поняли.
- Нет, - сказал я, - попробую ещё объяснить на примере.
Когда я это произнёс, то мне показалось, что у меня в голове заскрипели шестерёнки, и запустился лихорадочный поиск подходящего наглядного примера. Мой язык ушёл на трёхминутную паузу. Выдержав эту паузу, я обратился к аудитории, искоса поглядывая при этом на Перегудова Колю:
- Несущая гармоника – это, как бы, лошадь. Это понятно?
- Понятно, - неуверенно кивнул головой Коля.
- А модулирующий сигнал – это всадник. А это понятно?
- И это понятно, - уже увереннее сказал Коля.
- Ну, вот, наконец-то … Да ты садись, - удовлетворённо закончил я в тот день своё преподавание.
Про себя же тогда подумал: «Уф, тяжко … Но слава Богу – здорово сработало это моё изобретение».
На следующей неделе занятия по радиотехнике проводил капитан Шкоков.
Он, как обычно, не спеша развесил по периметру класса плакаты, по-отечески посмотрел в мою сторону, а потом сел за преподавательский стол, раскрыл журнал и, как будто что-то вспомнив, обратился к аудитории: «На прошлом занятии вы осваивали тему: «Модуляция радиотехнических сигналов» … Правильно?»
- Правильно, - послышалось с мест.
- Ну и кто мне сможет объяснить, что такое «модуляция»?
Капитан обвёл класс глазами.
Над стрижеными головами курсантов висела гробовая тишина.
Я высоко поднял руку, но капитан Шкоков сделал вид, что не видит моей руки.
- Ну, ну … Смелее, - подбадривал он негромким голосом.
Я обернулся на шорох. Недалеко от меня в это время Витя Краснобаев что-то нашёптывал своему соседу и земляку Коле Перегудову.
- Я скажу, - послышался Колин голос, а его правая рука взмыла вверх.
- Да, да … Пожалуйста, - обрадованно ответил капитан Шкоков.
- Модуляция – это всадник на лошади, - громко произнёс Перегудов.
У капитана округлились глаза. Он, было, также приоткрыл рот, но какое-то время не мог проговорить ни слова, будто прикусил свой язык, и лишь после длительной паузы промычал: «Ну, ну … Это как-то Вы необычно трактуете данное понятие».
Во второй половине декабря прошла аттестация всех курсантов ШМАС.
Мы получили на руки удостоверения, подтверждающие наши военные специальности и, окрашенные голубой глазурью металлические значки, в центре которых, как правило, красовалась цифра три. Что означало – специалист третьего класса. До первого класса ещё надо было дослужиться.
- 3 -
На следующий день командованию части предстояло распределить выпуск ШМАС по всем авиационным частям Дальневосточного военного округа. Немногим из нас хотелось попасть на Чукотку, в Магадан или на Курилы, о которых шла молва, что в метель бойцам приходится ходить в туалет по верёвке.
А меня всё то последнее время не покидала вина перед Перегудовым Колей.
- Товарищ капитан, - обратился я к капитану Шкокову, - меня в Приморье распределили.
- Ну, и хорошо, - ответил он, - это, пожалуй, лучшее у нас место. Да и полк там показательный.
- Да я не о себе … Понимаете, Перегудов добрый, незлопамятный парень … Помните, я тогда, ведь, его подвёл?
Лицо капитана расплылось в улыбке, а в глазах заиграли весёлые огоньки, и он понимающе кивнул головой.
- Хочешь, чтобы он попал с тобой в одну команду?
Я утвердительно качнул головой.
А то, первое свое изобретение: «Модуляция – всадник на лошади», полученное в результате мозгового штурма, осталось на всё оставшееся время в моей голове, как полезная модель. И, ведь, есть теперь в современном патентном законодательстве авторский документ с формулировкой: «Полезная модель».
В показательном авиационном полку тоже служба мёдом не казалась.
Поэтому, весна ещё была за маньчжурскими сопками, а мои одногодки уже кричали, просыпаясь по утрам в казарме: «Дембель в мае! … Дембель в мае! …», радуясь новому приказу министра обороны СССР.
В это время моя армейская служба совершила очередную загогулину, и я, неожиданно для себя, оказался штатным механиком самолётного тренажёра СУ-9.
Здесь, кроме меня, как штатного механика тренажёрного класса подготовки лётчиков, штатную должность занимал ещё всего один человек. Этим человеком был мой непосредственный начальник, капитан Урюпин.
- Знаешь, ефрейтор, - спросил меня как-то капитан Урюпин, - не совершить ли нам с тобой подвиг?
- Вы, товарищ Капитан, совершайте, а у меня скоро дембель, - попытался я отшутиться.
- А что? Я вижу – ты мужик башковитый … Мне, видишь ли, до дембеля ещё далеко, но я хотел бы побыстрее получить звание майора.
Я удивлённо уставился на капитана Урюпина.
- При чём здесь я? – пронеслось в моей голове.
А капитан, не расслышав мой внутренний голос, продолжал вести со мной задушевную беседу.
- Я скоро заканчиваю заочное отделение Владивостокского политехнического института. Но этого вряд ли достаточно, чтобы у нас в полку получить сразу звание майора.
Я опять таращил на капитана глаза, не понимая, к чему он клонит.
- Так, вот, пока у меня есть такой толковый помощник …, - капитан сделал паузу и многозначительно посмотрел на меня.
- Так, вот, надо бы в нашем тренажёрном классе придумать и реализовать что-то дополнительно полезное в подготовке лётчиков.
Я пожал плечами.
Здесь надо описать вкратце, что представлял, из себя, тот авиационный тренажёр.
А представлял он сложную блочную систему, размещённую на площади не менее ста квадратных метров. В систему входили передняя половина корпуса самолёта СУ-9, имитатор полосы взлёта и посадки, определитель маршрута с большим плоским экраном, диспетчерский командный пульт, и шесть металлических шкафов с электроникой, высотой не менее двух метров каждый, выполненных по форме узлов вычислительных машин первого поколения.
- А ты плечами не жми, - продолжал капитан, - а думай. Думай солдат!...
- Так я не изобретатель, товарищ капитан, а только солдат.
- Так ты стань им! …
- Слышал крылатую фразу, - не отступал мой начальник, - плох тот солдат, который не желает стать генералом?
- Так это генералом, - не сдавался и я.
- Ну, вот, - согласился Урюпин. – Так ты вначале стань кем-то попроще …
Но мои мысли уже блуждали в совершенно ином пространстве. И это пространство каждый день с утра задавала гудящая казарма.
- Дембель в мае! – слышались крики из одного угла казармы.
- Дембель в мае! – эхом, отражающимся от двуярусных металлических кроватей, вторило из противоположного угла.
- Дембель в мае! – это уже звонко кричал мой сослуживец, Перегудов Коля.
Через несколько дней капитан Урюпин повторил на меня атаку.
- Слушай, ефрейтор, мыслишка у меня появилась. Давай обсудим!
Я снова неохотно и недоверчиво стал слушать своего командира.
- Что может сейчас наш тренажёр? Думай!... – почти в приказном виде произнёс он.
- Ну, можно на нём отрабатывать взлёт, посадку, сам полёт, - отвечал я.
- А ещё что?
- Различные режимы полёта, например, «режим форсажа».
- А не добавить ли нам к этим стандартным режимам ещё и катапультирование.
- Не понял … - я удивлённо посмотрел на капитана. – Он, лётчик, что же – в потолок будет катапультироваться?
- У нас, в тренажёрном классе, потолок на какой высоте от пола? – спросил меня капитан, как будто полагаясь только на мой глазомер.
- Ну, по высоте двухэтажного дома будет, - неопределённо процедил я.
- Вот! – воскликнул капитан Урюпин. – Можно сделать так, что кресло с лётчиком будет до потолка взлетать, а потом на место опускаться.
- Это как?
- Как, как !… Думай активно своей толковой головой-то.
Через неделю в тренажёрном классе появилась металлическая двутавровая балка. А капитан Урюпин почти торжественно мне объявил:
- Я заказываю конструкцию ремонтникам из самолётного ангара, а ты разрабатывай схему управления катапультой.
- 4 -
На сооружение всей этой, вначале вроде бы невообразимой, конструкции ушло около месяца.
По нашему плану, в большей степени, скорее Урюпинскому: при поступлении команды лётчику на катапультирование, под креслом лётчика должен был сработать стандартный для самолётных катапульт пиропатрон и выбросить кресло с лётчиком из кабины к потолку. Движение же к потолку и обратно – за счёт скольжения подшипников по рельсу.
Не знаю, как рассчитывал эту механику инженер-капитан Урюпин, и рассчитывал ли он её математически – моя задача состояла в другом.
Мне предстояло разработать схему управления нашей катапультой, то есть такую электрическую схему, чтобы система катапультирования сработала только тогда, когда лётчик на команду по рации «приготовиться к катапультированию», примет единственно правильное положение своего тела в кабине. А для такого экстренного случая нами было определено: это единственно правильные положения спины, головы, рук и ног, при которых лётчик гарантированно не заденет приборную панель, рычаг управления и боковые выступы стенок кабины.
Когда у нас было уже всё готово, капитан Урюпин обошёл центральную часть тренажёра, представляющую собой половину корпуса настоящего боевого СУ-9, только без крыльев. Придирчиво оглядел прибамбасы нашей конструкции, высовывающиеся из-за кресла лётчика в виде двутавровой балки, почти упирающейся в потолок тренажёрного класса, и довольным голосом произнёс:
- Ну как, впечатляет?
- Да, - ответил я. – Особенно эта рогатина, торчащая из кабины.
- Скажешь тоже …, - поморщился укоризненно капитан, видимо обидевшись, что так обзывают его детище.
- Теперь это больше похоже на неизвестный межпланетный корабль пришельцев из космоса, - поправился я.
- Во!... Это уже лучше, - похвалил меня капитан. – А теперь полезай испытывать наше изобретение.
- Что-то мне это делать не очень хочется, - замялся было я.
- Не дрейфить, ефрейтор, - подбадривал меня Урюпин, - всё сделано с запасом прочности.
- Свят-свят-свят! …, - пронеслось в моей голове, воспитанной в духе советской атеистической пропаганды.
Я занял место в кабине самолётного тренажёра и приготовился через наушники слушать радиокоманды с диспетчерско-командного пункта.
- Отсчёт пошёл, - расслышал я голос капитана.
- Десять …, девять …, - медленно произносил он.
Я подобрал свои ноги вплотную к креслу, положил руки на подлокотники, прижал свой позвоночник к спинке кресла, откинул назад голову до упора.
Только в таком положении, как было задумано, катапульта могла сработать.
Руки мои вцепились в гашетки, расположенные на краях подлокотников кресла.
- Четыре …, три …, - считал я вслед за капитаном.
- Два …, один …
Тут я нажал на гашетки.
И в то же мгновение кресло со страшной силой долбануло меня в задницу и, несмотря на наушники, прикрывающие мои уши, я расслышал сильный грохот. А ещё через какой-то миг меня вместе с креслом ударило, как мне показалось, в потолок, а потом отбросило с грохотом снова в кабину.
- Ай …, ай …, ай!…, - подлетел ко мне капитан.
- Ты что-то побелел!? Всё на месте? – участливо допытывался он.
- Видишь, на ощупь жив, даже не покалечен.
При этом он водил рукой по моим плечам и спине, как бы убеждаясь, что всё на месте, и у меня ничего не оторвалось.
- Побелеешь тут, - проворчал я, топчась через пару минут на месте и разминая свою побаливающую задницу.
Бумаги на изобретение взялся оформлять сам капитан Урюпин.
Но приехала комиссия в составе трёх офицеров полка и, посовещавшись, решила, что наша конструкция может не потянуть на изобретение. Да и слишком долго и хлопотно доказывать, что она соответствует статусу изобретения.
- А, вот, рацпредложение мы с удовольствием вам подпишем, - сказал один из офицеров в чине майора.
- Это, что же получается?... Мы, по-вашему, «Велосипед изобрели»?
- Не переживай капитан. Рацпредложение тебе принесёт не меньшую пользу, - успокоил моего командира член комиссии.
После того памятного испытания, мы с капитаном досконально осмотрели всю нашу конструкцию. Оказалось, что металлическая планка, служащая упором и препятствующая движению кресла в самом верхнем его положении, треснула в области сварного шва.
- Да, - сказал я, грустно поглядывая на своего командира, - ещё бы немного мощнее оказался пиропатрон, и я вместе с креслом проломил бы бетонный потолок этого класса.
- Ладно тебе, - виновато посмотрел на меня капитан, - ведь, выдержала.
Он ещё помолчал, в каком-то раздумье, а потом добавил, будто бы ни к кому уже не обращаясь:
- Надо будет эту поперечную планку дополнительно усилить.
Сколько времени после того памятного случая эксплуатировался тот, модернизированный нами, тренажёр – этого я уже не знаю и не узнаю никогда.
А знаю только то, что к моему «дембелю» капитан Урюпин получил очередную, на этот раз большую, звёздочку на свои погоны. Я же получил пятьдесят рублей из кассы полка за рационализаторское предложение, которое чуть ли не оказалось настоящим изобретением. Эти деньги мне были очень кстати. Половину тех «рационализаторских» денег я сразу потратил, купив в гарнизонном магазине голубой дембельский чемодан. Он был в аккурат под цвет моих погон. А для «дембеля в мае» он, этот чемодан, выглядел настоящим букетом весенних голубых цветов – подснежников.
10 декабря 2016 года.