Глава 4
Башка болела нестерпимо. Хуже, чем накануне - с бодуна. Жутко болело и тело. Судя по всему, прищемило меня изрядно, но несмертельно - все-таки я успел развернуться к грузовику тем боком, который защищал подстреленный. Руки-ноги-ребра мне пожамкало, но центральную нервную систему, похоже, не задело. И башка осталась на месте. Это, конечно, радовало, но боль продолжала досаждать, заставляя терзаться в корчах жуткого неудобства. Я с трудом, стиснув зубы до крошек во рту, сдерживался, чтобы не заворочаться и не застонать. Что-то подсказывало, что делать это не обязательно.
Вокруг царила прямо-таки непристойная тишина. Но открывать глаза я тоже не торопился. Просто не возникало такого желания. Мне, как ни странно, - никакой, понимаете ли, связи, – было даже лучше, когда глаза закрыты. Казалось, что я вот-вот помру к чертовой матери, и кто-то невидимый, но очень нехороший прекратит наконец терзать и выворачивать мои суставы. Однако я не умирал. Зато и надежда на смерть продолжала жить.
Хотя я, вообще-то, жизнелюб. У меня нет тяги к суицидальному решению всех проблем. Я уж лучше напьюсь лишний раз до потери пульса и совести. Переболею с похмелья, и все пройдет. Снова захочется жить, творить безобразия и любить какую-нибудь женщину. Просто порой случаются моменты, когда ждешь смерти, просто как логического завершения - другого исхода не просматривается. Это не жажда избавления от страданий - можно вот так же стиснуть зубы и перетерпеть и боль, и ярость, и страдания. Только когда не видно продолжения жизни, ее естественным продолжением является смерть. Такова селява, и тут уж ничего не поделаешь, хоть голову в кипяток суй.
Но я все жил и жил. Не было ни рая, ни ада. Ни черти, ни ангелы за мной не торопились, так что волей-неволей приходилось продолжать лежать, зажмурив глаза и стиснув зубы, и терпеть боль, мечтая, чтобы она хоть немного стихла.
Мои в какой-то степени мазохистские муки прервал нестерпимо яркий свет, вспыхнувший внезапно, как эпидемия дизентерии в тифозном бараке. Его самого, как такового, я не видел, но световая волна с силой обрушилась на веки с той стороны, и это получилось неожиданно больно. Я дернулся и потерял сознание.
Повторный выход из небытия сопровождался негромкой речью. Кто говорил и зачем, сперва разобрать было невозможно. Но, прислушавшись, я узнал много нового и интересного. Про себя и не только.
Говорили, судя по всему, две медсестры. То ли одна из них сдавала смену другой, сообщая при этом все, что сумела узнать о вновь поступивших больных, то ли они просто другого места не нашли, чтобы потрепаться друг с дружкой, только их гундеж, раздражающе монотонный, зато в плане информативном до жути интересный, все время старался влезть мне в самое ухо. Настырный, как таракан. Но, в отличие от таракана, мешать ему я не стал - информация мне была нужна.
- В самосвал, Люда, врезались. Или самосвал в них. Я в этом не разбираюсь. То ли ГАЗ, то ли КамАЗ, я в этом тоже не разбираюсь.
Интересно, подумал я, а в чем-нибудь ты разбираешься? Знаешь, чем сосисочная кожура от презерватива отличается? Но встревать в разговор не стал, решив отложить это на потом.
- ...Двое пассажиров - насмерть. Самосвал как раз с их стороны врезался. Одного прямо по всему салону размазало - и в гроб класть нечего будет. Не наскребешь. Второго тоже хорошо порвало. Ну, я же говорю - оба насмерть. А этот - ничего. Повернул машину пассажирской стороной под удар - и выжил. Даже кости не поломаны. Головой ушибся сильно да суставы с мышцами помял. Недели полторы в постели проваляется - весь в синяках и шишках будет. От боли дышать через раз будет.
- Кошмар! - проникновенно, как ежовая иголка - в задницу, сказала вторая. - А что с машиной?
- При чем здесь машина?! - удивилась первая. - Люди погибли. А машина - вдрызг. Ее смяло, как консервную банку. Замучались вскрывать. И этого тоже вытаскивать замучались - ноги зажало. Эти, как их, Чип и Дейл... Спасатели, когда привезли его сюда, прямо изматерились все. Вот так. Ну, да таксисты, что с них возьмешь. Они все такие.
Мне понравился ее оптимизм, хотя я и не мог в полной мере разделить с ней это чувство. За свою долгую карьеру я знавал многих таксистов, для которых правила дорожного движения значили больше, чем Слово Божие. Пара-тройка из них так и умерли, ни разу не испытав наслаждения пересечения улицы на красный свет.
Но возражать не стал. Просто открыл глаза и поинтересовался сиплым и неожиданно неразборчивым голосом:
- Дамочки, где я?
Те с изумлением уставились на меня, как будто я спросил у них не эту самую простую вещь, а, к примеру, где тут можно записаться в космонавты. Наконец одна из них, а именно - черноволосая, потертая жизнью красавица лет сорока, если не больше, интересовавшаяся до того (идентификация по голосу), что стало с машиной, констатировала:
- Очнулся, болезный.
- Долго же ты без сознания лежал, - заметила другая, с виду вообще бабушка, многажды перекрашивавшая перья на своей голове и в силу этого почти лишившаяся их.
- Да вы что тут, с хронометром сидели? - раздраженно прохрипел я. – Я совсем не это хотел узнать!
- Пойду, доктора позову, - черноволосая встала и, подрагивая ягодицами, которые у нее все еще имели место быть, вышла из палаты.
Мне, натурально, захотелось плакать. Ну почему люди такие черствые? Отчего бы им просто не сказать: "Так и так, Михаил Семенович, вы находитесь, к примеру, в раю (или в аду, или в детском психоневрологическом диспансере)"? Зачем они с завидным упорством игнорируют мой вопрос?
- Где я?! - я все-таки нашел в себе мужество в третий раз попытаться прояснить ситуацию.
- В больнице, милок, - бабка с полуоблезшим скальпом наконец снизошла до моей особы и решила удовлетворить прущее из меня любопытство. - В травматологическом отделении. Ты в автоаварию попал.
- Это я помню, - не очень уверенно сказал я. Но тут же понял, что действительно помню. Потому что перед глазами, как наяву, вспыхнул ослепляюще прекрасный свет фар встречного грузовика, потом мои резкие, но суетливые, а потому бесполезные движения, удар - и летящее на меня безголовое тело уже не раненного, а совсем убитого.
- Тебя помяло сильно, - сказала старуха.
- Это я чувствую, - на этот раз уверенности в моем голосе было на порядок больше.
- Больно лежать-то? - жадно поинтересовалась она.
- А ты попробуй, - предложил я. - Колобком по лестнице этажа с десятого скатись, и узнаешь.
- Ну-ну, не нервничай, - она сделал умный вид и прижала палец к губам. - Тебе вредно нервничать.
- Всем вредно нервничать, - усмехнулся я, но замолчал.
Разговор был, судя по тому, что темы для него иссякли, кончен. Мы с престарелой медсестрой таращились кто куда. Она, из положения "сидя" - куда-то поверх моей головы и слегка вправо. Там, исходя из того, что на противоположной стене вырисовывался квадратик двери, располагалось окно. Я же, из лежачего положения, пялился как раз в этот дверной прямоугольник. Хотя, между прочим, тоже не прочь был рассмотреть окно. Но мое тело этого не позволяло.
Впрочем, в некотором смысле мое положение было выгоднее, чем у медсестры. По крайней мере, я первым заметил, как открылась дверь, впуская высокого и плоского, как камбала, доктора, в сопровождении той самой черноволосой потасканной медсестры, очевидно, любопытной до невозможности.
Лысая бабушка медленно и ревматично обернулась, потому что была не индеец и не умела по звуку шагов определить, кто там. Но могла бы с чистой совестью и не делать этого - доктор все равно уже подкрался совсем близко к моей кровати. Он грозно посмотрел на бабушку, очевидно, ставя ей в вину то, что я раньше времени начал бодрствовать, потом, сделав взгляд ласковым и соболезнующим, перевел его на меня.
- Ну, как мы себя чувствуем?
- Хрен вас знает, - честно ответил я, - как вы себя чувствуете.
- Да не мы, - смутился доктор. - А вы.
- Как асфальт после укладки, - опять честно ответил я.
- Болит?
- Что? - я на всякий случай решил уточнить, хотя с полным основанием мог и не делать этого, просто сказать "да". Болело. Причем, все, что могло болеть.
- Мышцы болят?
- Да.
- Тогда все в порядке, - доктор почему-то аж засветился от радости, став ослепительней, чем лампочка на потолке. Садист, наверное. Я удивился и слегка обиделся - какой же это, к чертовой матери, порядок, когда я действительно не могу пошевелить ни одной запчастью, поскольку боюсь, что заору от боли? Но доктор развеял мое удивление одной фразой: - Значит, как мы и предполагали. Кости у вас целые, внутренности тоже. Голова крепкая, так что даже без большого сотрясения обошлось. Так, мелочевка всякая.
- Хорошенькая мелочевка! - хрюкнул я. - У меня же действительно каждая мышца болит.
- Это тоже нормально, - радостно сообщил доктор. - Гематомы. Тебе фонарь под глаз хоть раз ставили?
- Да бывало, - я не стал заниматься высшей математикой, вычисляя, сколько раз такое бывало. Решил, что с доктора и такого ответа хватит. И не ошибся.
- Та же система. Кровь приливает к ушибленному месту, ткани разбухают и так далее. Не переживай, через пару недель все пройдет. Так что ты пока потерпи, а через часок мы тебе обезболивающее дадим, полегче будет.
Веселый доктор развернулся и пошел прочь из палаты. За ним потрусила чернявая. Даже лысая бабушка покряхтев и скрипнув суставами, поднялась и направилась следом. На выходе из палаты она щелкнула выключателем, и меня поглотила тьма.
В этой тьме я остался совсем один. Нет, очень даже возможно, что в палате кроме меня были еще пациенты, но, поскольку мое тело вовремя не выразило желания повертеться ужом, я так и остался в неведении относительно этого. Тем более, что в данный момент, сколько бы ни было у меня соседей, я все равно был один. Совсем один - против всех моих мыслей. А их было много, и бой был неравный.
"Вот тебе и охотник! - как-то даже не по-детски растерянно подумал я, пялясь в черную темноту, за которой замаскировался белый при любом другом освещении потолок. - Язви меня, натурально, в качель и даже дальше. Прости, Господи, мою душу грешную. Не хочешь? Как хочешь. Совсем несерьезно получается - охотился на охотника, и сам стал жертвой охотника. Нехило. Причем, самое интересное, охотничек-то из той самой коллекции, которая мне нужна. Положеньице...".
Меня можно понять. Достаточно поставить - или положить - себя на мое место. Горько и обидно все получилось. Разрабатывал, понимаешь, план, - в первый раз в жизни, клянусь лысым скальпом только что ушедшей бабушки-медсестры! - и все в пустую. Согласно своему же плану, стал совершенной сволочью в глазах Яна, а через него и всех собратьев-таксеров - и все, как оказалось, зря. Я с таким же успехом мог наобещать им, что вооружусь ядерными боеголовками и полечу бомбить Берлин, а вместо этого с такой же легкостью оказаться на больничной койке. Главное - фиг придерешься. Сбили-то на самом взлете. Ну, не успел ничего, не стрелять же меня за это, в самом деле. И ни к чему были все мои жертвы. Блин. Жаль.
Впрочем, кое-что я все-таки успел. Успел услышать, как один из типов признался за всех, что работают они на Камену. Бедный тип, по правде говоря. Я ему не завидовал. Если бы он сказал все то же самое, но один на один со мной, ему было бы проще в смысле продолжения жизни. Потом он мог бы, к примеру, наивно вытаращить глаза и сказать: да вы что, в самом деле? Ничего подобного не только не говорил, но даже и не слышал. Другой вариант - о нашей милой беседе вообще никто бы не узнал, поскольку я трепаться не собирался, а он - тем более.
Но вся хохма была в том, что он раскололся при свидетеле. И нарушил кодекс мафии. А у него, у кодекса, когда его нарушают, появляются тошнота в желудке и непреодолимое желание убить нарушителя. И ему, кодексу, глубоко плевать, что на нарушителя какой-то нехороший человек, посредством давления на коленку, стучания по носу и наведением пистолета произвел неизгладимое впечатление, под воздействием которого и состоялось нарушение.
В общем, по разговорчивому хуцпану можно было шить деревянную рубашку. Оглядываясь назад, я видел, что было в его облике что-то от скорого покойника. Ну, не жилец он был, понимаете, что я хочу этим сказать? Я просто не видел причин, по которым он смог бы остаться в рядах живущих. Все равно его заложит напарник, у которого бас гуще, чем у парохода во время случки с пароходицей. Заложит хотя бы потому, что ему своя задница на порядок дороже товарищеской. И я его, говоря на чистоту, понимал.
Но мне от этого легче не становилось. Понимать все, вплоть до того, как ежики ежат делают - это одно. А вот догадаться, чем мне может помочь смерть невоздержанного на язык истребителя таксистов – это совсем другое. И я благополучно продолжал не понимать, все так же таращась в темноту комнатного неба.
Было глупо, досадно и обидно просто так лежать и ничего не делать. Даже не так. Лежать и не иметь возможности ничего сделать - вот как. И Четыре Глаза останется неотмщенным. По крайней мере, еще две недели. Потому что так сказали медики. А я медикам привык с детства верить. С тех самых пор, как у меня вырвали первый зуб. Да и как не поверить, когда я валялся в койке, не похожий ни на рыбу, ни, тем более, на мясо, и мститель из меня, получается, был никакой. Очень подозреваю, что я даже в туалет в ближайшие дни буду стараться ходить через два раза на третий, потому что - больно. Не писать, не пугайтесь. Шевелиться больно.
Впрочем, медики тоже люди, тоже ошибаются иногда. И мне очень хотелось думать, что мой случай из тех, которые называются "врачебной ошибкой".
За стеной затопало, и звук шагов больно и неприятно отозвался в мозгу. Я поначалу не понял этой хохмы и собрался было обидеться на свое привередливое серое вещество. Но потом сообразил, что оно не виновато, а виноват грузовик, изнасиловавший мою старушку-"волгу" в самой извращенной форме, так, что после этого акта она уже никому на хрен стала не нужна. И ей теперь был один путь – на свалку. А мне, соответственно, в больницу. С диагнозом, скорее всего, "сотрясение головного мозга и множественные ушибы мышечных тканей". Впрочем, формулировка вполне могла звучать по-другому, я не в обиде, я не медик, диагнозов почти не ставил. Если не считать единственного случая, когда решил, что у моей - была такая - собаки запор и прописал ей слабительное. Хорошего из этого опыта получилось мало. Такса трижды за ночь загадила половик в прихожей, а потом при первом удобном случае сделала ноги от такого заботливого хозяина. Я погоревал, выпил бутылочку "Русской" и после этого зарекся выносить диагнозы - пусть этим занимаются доктора, у них лучше получается. После шести-то лет университетских тренировок.
В общем, я лежал и страдал головой, похожий на Соловья-разбойника, который по глупости решил распить бутылочку-другую с Ильей Муромцем. Мне было так же хреново и так же беспросветно. Я не только свистеть не мог, я сейчас даже матом не рискнул бы заругаться, боясь, что это меня напрочь доконает.
А шаги в коридоре вдруг прекратились. Самое интересное - именно у двери той палаты, что имела честь принимать меня, болезного. Потом стало еще интереснее, потому что, скрипнув, дверь отворилась и в нее кто-то протиснулся. Решив, что этого маловато будет, этот кто-то пошуршал ладонью по стене и, нащупав выключатель, нажал его.
Яркий свет еще раз залил комнату. Я, человек хитрый и во многих местах, как калач, тертый, предусмотрительно зажмурился за миг до вспышки и тем избегнул временного ослепления. А когда снова открыл глаза, то увидел самое в своей жизни - богатую, знаете ли, на разного рода ублюдков, придурков и просто маньяков всех разновидностей - идиотское существо.
Круглая, как арбуз, и в таких же пятнышках, голова, по верху которой еще кое-где торчали наиболее выносливые из волос. На носу, которого вообще почти не было - две ноздри на все, про все, так что прямо удивительно, как они там вообще держались - сидели квадратные, сцепленные посередине дужкой, окуляры очков. Губастый, как у пони, рот, непрерывно пережевывал жвачку. Да фиг с ней, с жвачкой – главное было все-таки в окулярах. Потому что направлены они были на меня.
Я ответно вытаращился в квадратные блестящие стеклышки, рассчитывая если не напугать, - в моем положении глупо было надеяться на такой блистательный, тотальный успех, - то хотя бы смутить пятнистого очкарика.
Фигушки. Гуманоид, хоть и перестал на мгновение мотылять челюстями, но отнюдь не оттого, что засмущался моего пристального взгляда, а чтобы задать мне следующий глупый вопрос:
- Не скажешь, где тут человек после аварии?
Впрочем, вопрос был глупый, только если рассматривать его с моей точки зрения. Я не имею в виду лежачесть положения. Я имею в виду себя, как такового, как человека после аварии. И спрашивать у меня, где я - это то же самое, что спрашивать меня - я это или все-таки слегка нет? Не очень умно, в общем.
Но человек с квадратными очками - жуть, натурально. Ничего глупее в жизни не видел; еще бы треугольные для полного счастья нацепил, - мог и не знать, что я - это я. Я знал, а он - нет. Ну, бывает. Поэтому я решил ответить. Разлепил губы и прохрипел:
- Скажу. Здесь я. А в чем проблема?
- Да ни в чем, - странный, как заноза в заднице, мужик шмыгнул носом, провел рукой по голове и вышел за дверь. Согласно лозунгу - не забыв выключить за собой свет.
Я удивился. На первый взгляд визит был совершенной чушью. Ну, посудите сами - приходит товарищ, которого я раньше даже во сне не видел, интересуется у меня, где тут я, и тут же уходит. Ни кто он такой, ни зачем приходил, не сообщает. Смысл такого похода ловко ускользнул от меня и после того, как я бросил на него второй взгляд.
Все встало на свои места после третьей попытки штурмовать своим больным мозгом этот вопрос. Я его разгадал. Как семечку. И выплюнул шелуху. Но, разгадав, не порадовался. Выходило, что гуманоид с квадратными линзами был совсем не такой идиот, как с виду, а идиотом, получается, был я. Как мне от этого ни становилось грустно и обидно, факт приходилось признать. Он был неоспорим, как мозоль на среднем пальце правой ноги.
А почему? Да просто. Мужик, как я сильно подозревал, был кусочком той самой рэкетирской мафии, которая ухайдокала Четыре Глаза и, не шибко напрягаясь мозгом, отправила на больничную койку меня. И приперся он в больницу совсем не ради того, чтобы пожелать мне скорейшего выздоровления. И даже не для того, чтобы принести извинения за своих друганов, которые поступили грубовато, запаковав меня в собственное такси, как кильку, так, что извлекать пришлось, натурально, консервным ножом. Гуманоид пришел с куда более прозаической целью - разведать, где я нахожусь. Чтобы потом, прихватив с собой пару-тройку штангистов, вынести за пределы клиники, где можно будет без помех разобрать меня, Мишу Мешковского, на запчасти.
Для какой цели им нужен был этот акт вандализма, догадаться было проще, чем сходить в туалет. Я, по собственной глупости, - а заодно воплощая в реальность то, что было написано в моей Книге Жизни, - попал примерно так же, как и кожаный хуцпан, давеча сдавший в моей машине Камену легче, чем какой-нибудь бомж - стеклотару. Разница была только в одном - он говорил, а я слушал. Но услышанное для моих ушей не предназначалось, а потому я, как и информатор, подлежал уничтожению. Неприятно. Особенно если учесть, что у меня на короткое время появилась цель в жизни - отомстить за Четыре Глаза.
Но я купился на внешне безобидный визит незнакомого дядьки. Впрочем, оправдание у меня было. Гуманоид, хоть и выглядел дурак-дураком, не стал сообщать мне о цели визита. А мне, в моем-то хилом состоянии, трудно с полной отдачей работать мозгом. КПД низковат. Поэтому я и не допер, что к чему.
А задним умом до всего доходить - к хорошему не приведет. Лежа под больничным одеялом, я в этом вполне убедился.
Хотя... Даже заподозри я неладное и, как топором, со всей жесткостью революционного времени, потребуй от пришельца представиться, он мог с легкостью загадить мне уши любой ерундистикой. К примеру, сказать, что является доктором, который перед заступлением на смену обходит тех своих пациентов, которым завтра будет ставить клизму. Или - что он гробовщик, а я ему нужен, чтобы снять мерку для гроба. Можно и еще чего похлеще придумать. Скажем, заявить мне, больному в том числе и на голову, что эта больница борется за высокое звание учреждения не менее высокой культуры обслуживания, а посему он, сантехник Сидоров, пришел ко мне, дабы установить в туалете унитаз, который совпадал бы по размерам с моей задницей.
Но это все было из области умозаключений. В реале же мне предстояло лежать и гадать, когда они соизволят явиться за моей беззащитной тушкой.
Самое обидное, что помощи ждать было неоткуда. Яна, Генаху и прочих я отшил, понадеявшись на собственные гениальность, силу и удачу. Однако гениальный план провалился, сила не помогла, а удача ушла с другим, конкретнее - с водилой грузовика, раскатавшего по асфальту и меня, и своих дружков, и даже машину. Генаха с Яном на меня были теперь злые и колючие, и вряд ли придут даже навестить, а сам я не мог сбегать к ним, чтобы объяснить ситуацию, в силу своей неходибельности. В силу нее же, сердешной, я не мог и сбежать, куда глаза глядят, не дожидаясь, когда за мной придут люди Камены.
Я был уверен в одном - они придут ночью. Это их стиль. Имидж. Работать по ночам, потому что работа творческая. И на меня, и на Яна, и на Четыре Глаза нападали только ночью, поэтому дневного визита я мог не опасаться. Но до утра нужно было еще дожить. А это было не то, чтобы трудно, но - неприятно, потому что в мозгу постоянно стучало: сегодня? завтра? послезавтра?
Но, пока там стучало, я вдруг с удивлением заметил, что сегодня, по сути, можно успокоиться - в окно мутным, как в голове запойного алкаша, светом, смотрелся едва-едва проклюнувшийся день. Ура! Живем, натурально.
Я поздравил себя. Можно было, ничего не опасаясь, сходить в туалет, в столовую, потрогать за ягодицу симпатичную медсестру, - если таковая здесь отыщется, - стрельнуть сигарету. А может, и бутылочку выпить в темном закутке. Если повезет, конечно.
Я совсем собрался было начать день с похода в туалет, но, как оказалось, от ночных переживаний здоровье стало совсем никуда, и прежде, чем сумел сесть на кровати и приготовиться к марш-броску, отрубился.
Совершенно для самого себя неожиданно, надо сказать. Впрочем, очнулся тоже неожиданно. Не так, как в прошлый раз, а резко - чик, и все. Открыл глаза и увидел, что на дворе уже совсем день, палата залита ярким светом, у противоположной стенки сосед по палате рубает то ли макароны, то ли какую другую лапшу. В общем, завтракает. Хотя нет, скорее, обедает.
Чтобы прояснить туманность этого интересного момента, я сказал голосом, которым приличнее было бы с унитаза кричать страждущим "Занято!":
- А какое нынче время?
- Хреновое, - прочавкавшись, объявил едок. Я удивился, а он добавил: - Эпоха перемен, что ты хочешь.
Философ, наверное. Но я решил, что фиг он угадал, я не отступлюсь. И не отступился.
- Я про часы и минуты говорю. Сколько их?
На этот раз пожиратель лапши конкретно оторвался от своего дела и уставился на меня так, словно я спросил, кто папа его младшего сына.
- А тебе зачем?
После этого вопроса глаза мои выкатились неприлично далеко из отведенных природой впадин - я пытался понять, для чего он это спросил.
- Ради интереса, - подсказал-таки я.
- Разве это интересно? - снова принялся философствовать сосед. - Вот откуда у меня третьего дня губная помада на плавках появилась - это интересно. Если бы узнать... Я через ту помаду в больницу попал, - и его лицо приняло страдальческое выражение.
- Как это? - заинтриговано спросил я.
- А как... Жена увидела. Взяла сковородку и треснула меня по башке. Может, еще куда-то треснула. Я уже не помню.
Подивившись выкрутасу жизни, в который угодил пожиратель макарон, я собрался добить-таки интересующий меня вопрос относительно времени, но не успел. В палату, блестя белыми и острыми, как у тигра-людоеда, зубами, ворвалась медсестра. Симпатичная и довольно молодая. Оказалось, что здесь такие все-таки водятся. Не одни перезрелые потаскушки и престарелые бабушки-ревматички, которых я видел ночью.
- Уже поел? Еще нет? - глухим и довольно загадочным голосом, от которого по идее, пачками должны стреляться мужики, спросила она у соседа. Но увидев, что я очнулся, полностью перенесла свое внимание на меня. - Пришел в себя? Обедать будешь?
Разговаривала сестра, как старая еврейка - одни вопросы. Но, не смотря на это, мучавшая меня проблема - сколько времени? - отпала сама собой, как грязь от лацкана поручика Ржевского. Время было не хреновое, как сказал философ-лапшеед, а обеденное.
- Обедать? - задумчиво переспросил я. - Наверное, да. Если вы меня с ложечки покормите. А то я после вчерашнего ложкой в рот не попаду.
- Перебрал? - хихикнула она.
- Можно и так сказать, - согласился я.
День, в общем, прошел неплохо. Я покушал, потом, держась обеими руками за стену, сходил-таки туалет, а выбравшись оттуда, стрельнул у какого-то хмыря с обкусанными ногтями сигарету и с наслаждением высмоктал ее.
Приезжали менты и немножко побеседовали со мной на тему аварии. Судя по разговорам, козлом отпущения они меня делать не собирались. И вообще, отнеслись по-человечески - после получаса пыток пожалели мою больную голову и свалили. Пообещав, правда, наведываться. Я сделал им ручкой и показал язык, но они этого, слава Богу, уже не видели.
Примерно часов в пять ко мне подошел сосед-философ и, мудро прищурившись, намекнул, что нехило было бы поддержать усилия медиков принятием внутрь горячительного. Я согласился, что это было бы действительно нехило, но сказал, что безденежье заело. Тогда мудрый пожиратель лапши многозначительно мотнул головой и, развернувшись, побрел к палате. Сообразив, что в данном случае отсутствие денег - не помеха, я пополз следом.
Бутылка вполне приличного бренди была заныкана философом в очень неожиданном месте - под подушкой. Наверное, чтобы навевала приятные сны.
Не знаю, как там на счет снов, но явь оказалась вполне занимательной. Закрывшись в прачечной, мы уговорили бутылочку, после чего сосед сбегал за следующей. Я в это время охранял место, так что остался в неведении, где он хранил вторую. Да это и не важно. Важно то, что до своих постелей мы добрались совершенно никакие. Говоря откровенно, я даже не помню, как это произошло.
Но то, что я добрался до кровати - факт. Потому что, когда проснулся, то лежал на матрасе, имея сверху одеяло, а под головой - подушку. Однако, не смотря на эти атрибуты безмятежного времяпровождения, пробуждение безмятежным не было.
Из темноты на меня таращилось лицо с квадратными окулярами на носу. С тылу лица смутно белели еще две морды. Внезапно, как аппендицит, вспыхнул фонарик, напрочь ослепив меня. Инстинкт не сработал, да и не мог сработать, потому что о фонарике меня никто заранее не предупреждал. В общем, я ослеп.
Взамен этого я открыл было рот, намереваясь заорать и не дать лунатикам выкрасть меня из теплой и покойной постели, но тот был безжалостно закрыт чьей-то мозолистой, вонючей и ужасно невкусной ладонью. Попытка выплюнуть ее закончилась ничем. Крик умер, так и не родившись. Зато чей-то гнусный голос сверху произнес:
- Ну что, мститель, поехали?
Вопрос опять был бессмысленный. Возразить я не мог, хоть и имел большое желание. Подчиняясь грубой силе, а именно - паре-тройке на удивление сильных рук (не считая еще одной, по-прежнему зажимавшей мне рот), схвативших меня за разные конечности, я свалился с постели и, теряя сознание, подумал: не стоило вчера пить. К боли ушибов прибавилась боль похмелья в голове. И это меня доконало.
Полностью прочитать книгу можно по ссылке http://www.litres.ru/dmitriy-krasko/. Всегда рад.