Из воспоминаний
По какой причине автор присвоил этому холму статус острова не стоит ломать голову: на топографической карте стотысячного масштаба он обозначен как Ош-Ды-Мыльк, что в переводе с местного означает Медвежья гора, а островом его сделало авторское воображение. Оно и понятно: это слово само напрашивается на язык, как только контур возвышенности начинает вырисовываться на горизонте: ни дать ни взять – островок леса, прилепившегося к вершине симпатичного холма посреди бескрайней безлесной тундры. В ясную погоду он виден бог знает с какого расстояния, и ноги сами, без команды поворачивают в его сторону. Откуда взялись три медведя, автор позволит себе сохранить в тайне до конца повествования. Давно замечено, что натуре свойственна легкомысленная черта: интриги ради до поры утаивать не самое важное в повествовании, хотя по существу оно особого внимания и не заслуживает. Очерк, который кому-то, набравшись терпения, возможно, предстоит прочесть — очень простая история, о которой автору почему-то давно хотелось поведать.
Случилась она давненько, в середине минувшего века, осенней порой, когда тундра на короткое время расцвечивается всеми цветами радуги, а воздушные потоки перед тем как сорваться с цепи, как по общему уговору, застывают в благостном умиротворении. Воздух над тундрой ощутимо стекленеет, и всё, что было недоступно глазу со своими пятнышками и черточками, мелкими, но важными деталями, будто попадая под увеличительное стекло, становится видимым. И дышится легко и шагается бодро. И мы шагали, постепенно удаляясь от базового лагеря. А было нас трое, если не считать лошади, несущей на своей многострадальной спине наш немудрёный скарб. Начальник отряда, пожилой, но далеко не старый дядечка в мощных очках на толстом носу, не по возрасту легкомысленный, с расстоянием не считался. «Что значит десятка три километров туда и обратно? - говаривал он. - Фактор? Ни в коем случае. Для геолога – это из разряда пустяков». Я по молодости с ним полностью соглашался. Шестьдесят километров — это на карте стотысячного масштаба шесть сантиметров, которые ладонь с растопыренными циркулем пальцами измеряет в один шаг, а муравей преодолевает за какую-то минуту. Говорить о каком-то расстоянии просто неудобно. Ворчал, да и то под нос, только проводник, местный житель из затерянной в лесотундре деревушки, то ли старик, то ли еще не достигший старости, но приобретший старческое обличье, который нам с нашими картами и компасами был без нужды, и который не очень успешно выполнял функции подсобного рабочего. Базовый лагерь с жестяной печкой в командирской палатке и регулярной гречневой кашей с говяжьей тушенкой были милы его сердцу, и всякое удаление от него он считал непростительной глупостью.
Кому довелось бродить по тундре тот знает, что по ней, родимой, не разбежишься. То моховые кочки размером с противотанковые надолбы, увенчанные кустами карликовой березки, где нога проваливается в мох по колено, и ходьба – это уже перемещение, связанное с преодолением, то торфяные болота, где не утонешь, ибо подкладка у них — вечная мерзлота, но торфяной жижи в сапоги наберешь вдосталь. Но случаются, к сожалению не часто, участки плотного грунта – песочек, только местами прикрытый тонким слоем мха и лишайника. Цепочка следов тянется за пешеходом, а он, знай себе, подставляя лицо солнцу и ветру, прибавляет шагу. В голове у пешехода мысли, на душе радость.
По такому грунту, ускоряя шаг, мы и шагали, мой начальник и я, а за нами, постоянно отставая, брела лошадь с дремлющим, взгромоздившимся поверх полевого скарба проводником. Нам с начальником не терпелось увидеть черные скалы, образующие, если верить заметкам предшественников, небольшой каньон, где у реки, вдоль которой пролегал наш маршрут, реки немалой, имелся водопад. Устремленный за мечтой окружающего не замечает – поросшая лесом гора возникла внезапно, как бы сотворившись из воздуха. Мы сделали остановку, сверились с картой – на карте на возвышенности Ош-Ды-Мыльк лес не был обозначен. Такое с картами случается. Не всё их составителям удается учесть. Но поскольку строевой еловый лес, – не лесотундровое криволесье, – а настоящие великаны, толщиной у комля в обхват, а вершинами норовящие царапнуть зазевавшееся облако в центре тундры — явление из ряда вон выходящее, миновать это место мы, естественно не могли. Кстати, над холмом висело причудливой формы кучевое облако, создавая в сочетании с формой возвышенности иллюзию действующего миниатюрного вулкана, и придавая местности колорит некоторой загадочности. Поднимаясь по склону, мы как по команде, замолчали, прислушиваясь к мерному шуму еловых ветвей, который так свойственен хвойному лесу, и как утверждают люди меланхоличные, нередко наводящий на размышления о вечности. Своеобразную лесную тишину время от времени нарушало цоканье копыт нашей лошади: местами из под мягкого грунта выступала скальная порода. Природа на холме позаботилась о соблюдении геометрии: деревья на склоне были, как бы расставлены в шахматном порядке, но близ вершины они расступились, образовав небольшую, поросшую белым мхом поляну. И выйдя на нее, мы остановились, как вкопанные. Сидящий на одной из вершин ворон противно закаркал, снимаясь с ветки, шумно захлопал крыльями и, сделав над поляной круг, полетел прочь. На поляне лежал отлично сохранившийся скелет медведя. Это был огромный зверь, широко раскинувший когтистые лапы, как бы желающий кого-то заключить в объятия, уткнувшийся мордой-черепом в землю. В тундре часто попадаются в той или иной мере сохранившиеся от зубов крупных хищников костные остатки, например оленьи рога (всё, что под силу разгрызть, рано или поздно попадает к хищникам в желудки), – но ни мой, уже поживший на белом свете начальник, ни проводник, а позже и я, заинтересовавшийся этим вопросом и опросивший немало местных охотников, свидетельствовали, что ни им, или ещё кому-нибудь, не доводилось встретить крепчайшие кости медведя, покинувшего этот мир естественным путем. Состарившиеся или заболевшие медведи покидали свой медвежий мир как бы растворяясь в пространстве, не оставляя на земле следов.
Проводник стоял, как остолбеневший, делая руками непонятные знаки, повторяя: «Здесь нельзя быть, нельзя смотреть, отсюда нужно уходить». Ночевка по соседству со скелетом не вызывала желания ни у начальника, ни у меня. У шефа, как я успел заметить по выражению лица, возникло минутное поползновение прихватить с собой медвежий череп, но ужас, исказивший лицо проводника, заставил его тот час отменить свое намерение. Мы поспешили покинуть место, оставив скелет в покое, спустившись ниже по склону, где набрели на вторую поляну, поросшую травой, и с выбивавшимся из под камней источником. Всё кстати: и корм для лошади, и вода для чая. Дело шло к вечеру, а сумерки в сентябре сгущаются быстро. Сучья в костре весело потрескивали, пламя сплетаясь из отдельных кусков в общий багровый извивающийся язык, бросая красные отсветы на стволы окружающих елей, устремлялось вверх, — всё располагало к мирной беседе. Мы с начальником обсуждали пройденный за день маршрут, предвкушая встречу с каньоном из черных скал, до которого было уже рукой подать, проводник, обычно словоохотливый, помалкивал, сидел с лицом насупившимся, как бы окаменевшим. Скелет медведя в беседе мы обойти не смогли, а когда заговорили о нем, проводник нас решительно прервал.
- Старики рассказывают, а кто скажет, что они пустые слова говорят. Медведь, который долго жил и околевать собрался, идет к заветному месту и там дух испускает. Он там околевший лежит, и никто его мясо не кушает, пока оно само не сгниет, потому как дух медвежий рядом таится и охраняет. Его нельзя сердить: беду накличешь. Я так думаю: он на нас сейчас из темного угла смотрит и слушает.
Проводник замолчал, а по моей спине пробежал холодок. Ночь уже накрыла тундру, костёр погас, лишь куча тлеющих, но все еще издающих тепло углей, напоминала недавнее веселое буйство пламени. Луна не замедлила появиться на небосводе, мертвенно бледный лунный свет сочился меж раскидистых еловых лап, превращая окружающее в эфемерное серебряное царство; а тени время от времени набегавших на Луну облаков создавали в этом серебристом мире ощущение какого-то общего крадущееся движения. Когда облако задерживалось, и мир серебра погружался во мрак, мне начинало казаться, что из чащи за мной пристально наблюдают чьи-то внимательные глаза и мне становилось не по себе. Внезапно откуда-то снизу от реки раздался звук, похожий на громкий хриплый стон и, замирая вдали, покатился по окружающей местности. Вздрогнув, проснулся начальник, зашевелился, просыпаясь, проводник.
- Что такое? Что это?
- Это дух. Дух осерчал, – пробормотал, присаживаясь и тут же ложась обратно и тотчас засыпая, проводник.
- Неспокойное место, нужно поскорее его сменить, – проворчал, засыпая, начальник.
Не берусь даже предположить, кто издал этот звук. Может быть, рявкнул от скуки какой-то зверь, или заголосила чем-то внезапно ночной порой напуганная и всполошившаяся птица. А может быть, в самом деле, подал голос раздосадованный нашим присутствием медвежий дух. Впрочем, в тундре случается, что звуки рождаются сами по себе, неведомо отчего и почему. Такое тоже бывает.
Легенду о медвежьих кладбищах, куда стремятся попасть состарившиеся медведи, я больше никогда и ни от кого не слышал, и комментировать степень её правдоподобности, естественно, не собираюсь. Могу заметить только одно: холм получил своё название как Медвежья гора не случайно, ибо местные жители всегда обращались со словами, обозначающими местность, бережно. Назвав же свой очерк «Островом трех медведей», автор поступил несколько опрометчиво: ведь если принять хорошо сохранившийся скелет, что откровенно говоря, само по себе заслуживает удивления, за одного медведя, то появление еще двух, иначе как прихотью автора назвать нельзя. Так оно и есть на самом деле. Но главное – не в названии. Есть в тундре удивительное место – холм поросший могучим хвойным лесом, где можно нечаянно наступить на череп медведя и услышать ночной порой вопль, который не всегда толком и объяснишь. Место, будоражащее воображение...