Однажды на сцене театра города N шла постановка.
Занавес открывался, и зритель видел на сцене мима...
Он тонко сложен и худощав, на шее небрежно висит длинный драный красный шарф, волосы взъерошены.
Звучит красивая тихая музыка.
Мим ходит по сцене, как бы в раздумье, то приглаживает, то вновь ерошит прическу, периодически подходит к воображаемому столу, берет иллюзорный карандаш, или перо и начинает что-то быстро писать. Потом снова ходит в раздумье из стороны в сторону. Внезапно он перевоплощается в бабочку, порхает по сцене с преувеличенной легкостью, затем бросается к столу, пишет, вновь обращается к раздумьям, потом начинает играть с воображаемой пушинкой, снова кидается к бумаге и опять погружается в раздумья.
Становится понятно, что он ищет словесное воплощение чего-то легкого, воздушного, но никак не может найти. Образы, один за другим, сменяют друг друга все быстрее и быстрее, все чаще мим мечется от письменного стола к раздумьям и обратно.
Музыка тоже убыстряет темп с каждой минутой, становясь уже не просто быстрой, а лихорадочной, больной.
Наконец мим падает на колени и ложится пол в изнеможении, грудь его тяжело вздымается.
Дыхание понемногу успокаивается, начинает звучать печальная, очень тихая мелодия. Мим поднимается, встает, ссутулив плечи, берет с вешалки иллюзорное пальто и выходит в воображаемую дверь. Круг сцены поворачивается, унося с собой одного мима и вынося на всеобщее обозрение другого.
Этот мим более крепкого телосложения, он занят тем, что воображаемой лопатой "копает землю", "молотом" вбивает что-то тяжелое. Периодически он делает вид, что слышит чьи-то указания, кивает, переходит на другое место, где продолжает свой нелегкий труд.
Музыка, сопровождающая эту сцену, размеренно-ритмичная, под нее хочется двигаться, но постепенно в ней появляется все больше тяжелых нот, ритм становится более резким.
Мим устает, с течением времени он все чаще останавливается, вытирает со лба пот, отдыхает, опираясь на "лопату". В конце-концов он садится на сцену, видно, что он очень устал. Он разглядывает "мозоли" на ладонях, трет шею, плечи.
Музыка становится совсем неприятной, тяжелой, резкой, неблагозвучной.
Мим тяжело встает, вскидывает на плечо "лопату" и усталой походкой идет по начавшему поворачиваться сценическому кругу, который вновь выносит на сцену, навстречу ему, идущего так же устало первого мима.
Мимы проходят друг мимо друга, взгляды их перекрещиваются, они замирают в неподвижности. Несколько секунд проходит в молчании действий, затем внезапно мимы меняются ролями.
Землекоп выпрямляет спину, словно бы любуясь собой, встряхивает головой и легкой походкой выходит на середину сцены, встает в эффектную позу, вытягивает руку, начинает "декламировать стихи".
Перед зрителями уже не землекоп - вдохновенный поэт. Он счастлив, он любим, ему внимает воображаемая публика.
Худощавый мим тоже преобразился. Он скидывает "пальто" , расправляет плечи, берет в руки "лопату" , бодро и весело начинает "копать". Видно, насколько ему хорошо, он не обременен размышлениями, чувствует себя свободно и спокойно.
Музыка этой сцены бодрая, легкая, но постепенно она замедляет темп.
Движения мимов тоже становятся замедленными, они задумчиво возвращаются на свои места, бросают друг на друга внимательные взгляды. Мим-поэт берет в свои руки натруженные ладони работяги, словно бы взвешивает их, затем проводит рукой по его, вновь устало согнутой спине. Землекоп же проводит рукой по драному красному шарфу, поднимает за подбородок лицо поэта, вглядывается в полукружья теней под глазами, отмечает их жестом. Мимы отворачиваются друг от друга и усталые расходятся каждый в свою жизнь.
На этом занавес опускался.
Постановка не имела успеха у зрителей и вскоре была исключена из репертуара театра.