В сквере темном, при виде всей четкости теней, того, как вянут орхидеи, и лист согнулся пополам, томление мое достигло наважденья, паутины. Я видел там мятые постели - для прерванности снов - а возле нимбы светленьких голов. Я слышал шепот... Над сизой гарью от костров кто-то летел, повинуясь тяге, исходящей от вдали меркнущих огней, и сей полет, с затемненной пилотской кабиной, был жутко зыбок посреди круговерти и тенет и снисхождения бомонда - сонма розовых орлов. Потом началось море, шквал яростных тиснений...
(Сквер оказался лабиринтом, я не мог проснуться и перейти в явь, а не в следующий сон!)
Глаза океан, дом жемчуга морского: летают птицы, самолеты над тобою и едут корабли. А во дворе-то пальмы - плачущие ветви - а за двором трамвай, что весело окрашен и звенит, все бездны, что тобой отрыты, снова заполняя по пути...
Живые лики каменных людей, бровей излом песчаный. И лбы вздымаются как тучи, воды к северу тесня. На парапетах птицы, и брызги мраморных взвихрений летят до прибрежной полосы и к солнцу юному, что расколотит камень...
(В 88-91-ом годах я чуть ли не всё время убил на смотрение ТВ и чтение газет-журналов. Теперь насмехаюсь: «Меня позвала революция»…)
По ветру парусником плыть и чтобы ни в ветре, ни в паруснике не было изъяна и, главное, чтобы на море не было ни айсбергов, ни гор, ни городов - а также камней, бревен и морских огромных тараканов, ведь сейчас ломают в море и города и горы, чтобы ветрам не мешали дуть, а парусникам и без команды плыть, желая, чтобы с виду было всё как раньше...
К чужой слезе есть стимул сначала тропинку прочертить, а после и дорогу проложить, а где пустыня, сухость или затопило всё, там нет резона тратить средства: слеза-цивилизация, ты ангелом по миру бродишь...
(А в океанах битком набитый сумасшедший дом, все скачут и кувыркаются. И в пустынях дурдом, только другое отделение, не психопатическое, а шизофреническое)
После белого, нормального утра началось: день был синим, вечер желтым, а ночь красной, так всё накалилось. Следующее утро, разумеется, было бурым, чуть ли не с проседью и я с тоской ожидал подъема дня...
С утренней доверчивостью обратился к людям, за долгий день наполучал от них щелчков, блевотин, и к вечеру снова обратился к Богу. Всю долгую ночь мы с Ним обнявшись неподвижно простояли и, в общем, у меня-то не было надежды, но Он снова сделал Свое дело, Свое чудо - откуда-то медленно стали прибывать тепло и свет и получилось утро...
Шли между плескавшихся садов в очень приятное утро. Потом выбрались на шумную дорогу. Шумел на ней, в основном, камыш, но были и музыкальные орудия, и даже один старый диктор с соловьем и детский вездеход. В одном месте навстречу нам поднялся ветер - блуждая, кого-то он отлавливал в засаде. Потом начались четкие световые удары ламп - вечер на долгой дороге. А вот и наши остро-синие шпили, стекла в сумерках, родные места...
Смеется бликами небесная волна, и в аду нашего стройбата прозвучала шутка. А ведь так давно крылья мотылька здесь не взлетали. И осколки хрусталя мы долго приминали. Завидев нас, всегда тревогой светится луна - ночей бессонных тьма, всё дела, дела и как бы не до шуток...
Марс, Юпитер и прочие планеты явились на дешевую нашу распродажу. Юпитеру, в частности, понравились наши памятники, а Плутону - техника. Марс забрал города, мол, недвижимость всегда в цене, но жадность подвела: перегрузился и закачался, стал на помощь Венеру звать, но та - ****ь спаленная, только на колготки и позарилась...