Отель, офис, квартира… - от жизни в домах понемногу косею. В офисе от подмышек собравшихся несло потом вчерашних вечерних бдений. И соседи – алкоголики, пьют и ничего другого не делают. Интересно, есть еще в жизни места и ситуации, в которых бы мне открылось невероятное количество новой информации? Хотя я же не был на войне… и прочее – даже не испытал взаимной любви. Все люди превратились в айсберги с непосильно большой подводной частью и разбрелись по планете реальной и виртуальной как большие корабли. «Сделать карьеру вот здесь, чтобы не томиться в плоской пустыне океана» - но это не гора, а девятый вал, который вас завтра накроет, послезавтра сам рассыплется в прах…
Она не стала упрекать меня в неискренности и все-таки принесла ложку. «О ваших любовных похождениях слагают легенды», сказала она. «Односельчане в ваше возвращение уже и не верили» – «Образовываться же здесь всё равно никто не желал» - отвечаю. «Обычный человек – система нулевая». – «Но и в городе кто же ваши поделки купит?» - спрашивает. – «Ну что такое, скажем, мода? Это пассивность, это там, где матрица имеет тебя» - отвечаю. Вроде, бессмысленный это был разговор, но одинокий лебедь всё же на воде сидел…
Он не смог справиться с напором ерунды. Хотя теперь без алкоголя живет, одна слабость осталась – женщины. Достаточно… Надо было всего лишь заполнить жизнью пространство между ними. Тем более, что одинокий лебедь всё же на воде сидел… Но его новые идеи не прошли обкатку в широком общественном восприятии. Поделки тоже не пошли. Безденежье. Правда, он всё раскрашивает акварелькой, так что выходит очень мило. Т.е. он не умер, просто потерял свою универсальность… - «О ваших любовных похождениях слагают легенды…» - с этими словами причаливает новая бабенка…
«Наш долг – абстрагироваться от собственных мнений и прислушаться к мнению потребителей, которые увидят в супермаркетах наши «гондолы»». Тут же послышались протесты: «наши разбитые жизни и так оформлены красивее некуда», «не бриллианты же они, что как роса на лопухах и травах», «немножко надо попугать, чтоб жизнь малиной не казалась». Шеф был, однако, непреклонен: «Не забывайтесь, некоторые, чтобы заработать бабки, даже в возрасте меняют себе пол. Никогда не позволю, чтобы ваша водка мной руководила! Вы бесполезней даже Натальи Федоровны, которая хотя бы умеет подражать голосам всех домашних животных и птиц! Не нужно обнажать оружие! Начали заниматься литературой, детопроизводством, петь стали, но не гневите бога, кормит вас ваше ремесло…»
«Не нужно обнажать оружие, наследие старого режима. Не бриллианты же оно, что как роса на лопухах и травах. Я понимаю, что Надежда Моришева не перестает утверждать, что неоднократно была изнасилована известным психотерапевтом, но ведь у неё муж наркодилер. И на похороны ходить мне не хочется, у меня на них аллергия» - пока мы это выясняли, они на нас не смотрели, своего ожидая конца. И невеста моя маячила где-то в отдалении, не решаясь ко мне приблизиться…
Море всего вокруг меня летает и плавает. На мочке уха капля – явно ж не слеза? На берегу стояли и бросали сирень – вся их палуба была сиреневая. Мы, хотя и далекая провинция, но нас интересует мировая литература. Ведь иначе можно вырасти оголтелым зверенышем. И с грамотной речью можно на профкоме в случае чего оправдаться. Найдешь уступы, чтобы зацепиться и сирени всякой накидать…
На куски пытаются растащить, как дохлого мамонта, пока я снова не воскрес…
Такое море всего вокруг меня летает и плавает, что, может, я чего не понимаю. Но воскресаю быстро…
На похоронах мне всё-таки придется появиться. На переломе можно крупно поживиться…
Мушкетер, муза – они-то здесь зачем?
Напишу этот текст, но сразу уберу бумаги…
«Тот же Голливуд теперь – сплошная мебель» - только написал, как тут же прибежали пожарные, сломали дверь, обдали из брандспойтов мои бумаги – все они промокли и пропали к чертям. Трэш. У каждого из нас свой срок годности…
Чувствую себя ужасно, как будто уже начинаю содействовать всеобщему оболваниванию. А все только пьют кофе, курят и рассуждают. Толстые журналы все еще выписывают, хотя уже и не хранят годами. Тут же тетка, бесконечно брутальная и культурная одновременно, остервенело покупающая, кажется, распашонки для своей внучки. Типаж откуда-то с 18-го века в балете 22-го, сик. Только муж не боярин, а еврей…