ТОЧКА
Я ставлю три точки, а они одну – и они проигрывают, потому что видят точек меньше половины…
Редкая точка, мутная…
Эта точка поставлена глазом…
Это не точка, а дочка. Это не душа, а дыша. Это Даша и Глаша. Это гаша. Т.е. гася – всё погасил, но точка осталась… Точка на память круче узелка. Предел мудрости и внимания к деталям…
Точка, щелчок, блик… - я думал, что поставить в конце…
Точка как маленькая собачка…
Я поставил бы триста точек, но никто их не станет считать. Читать станут, а считать – нет. Не уважают. Если даже я скажу, что это мои точки. Если даже попрошу. А ведь уже 28-я точка – это подарок: нажимаешь на неё взглядом, и она взрывается, как мина, и получается рассказ. Рассказ про взрыв и про подарок. Трагедия, короче. Но стоит почитать. И точки, точки посчитать. На рассказ только одним глазом отвлекаясь…
33 буквы выжили, а остальные развалились, распались, превратились в пыль и точки. Но в природе по-прежнему всё в дело идет. Даже буквы «ы», «ц» и вся их гнусная шипящая компания. Моё мнение: только из-за азиатов и живут. Тут непременно замешаны кыргызы, например…
Точка мигнула, но пропала, и мне пришлось продолжить…
Точка объявила себя островом, колесом и солнцем. Элементарной частицей она объявила себя сразу, еще при чтении самой первой статьи на эту тему…
Дырой себя не объявляла, но всё же следует опасаться, что текст обстрелян из маленького пистолетика.
«Я сказал и точка» - раз точка, значит, скипетром по полу стукнул…
Слова неподъемны, а вот точки можно собрать и получить черный порошок…
Точка – это просто очень маленькая буква. Таракашки, например, только точки пишут – и, значит, только точки и читают. Там все мудрые писатели с очень мелким почерком…
ПЕНИЕ
«Если бизнес на этой штуке не пойдет, придется на стройку наниматься?»
Приятный музон продолжает играть, но и ради «бизнес-раскрутки» ездить приходится. Меланхолично в автобусе дребезжит один пластинкой расчески, а другой шлепает нижней губой…
Присутствие дружбы и отсутствие комплексов…
Музыка увеличивает прыгучесть в два раза, делает легче в два раза, смелее в два раза, ловчее в два раза, алкоголь делает пофигистичнее в два раза – поэтому это совсем другие танцы, почти под потолком, почти как на луне космонавты…
Пятеро, обнявшись, с песней продвигаются в одном направлении. Шире самосвала и напора не меньше. А без объятий и в меньшем количестве их бы шатало, и они б разбрелись. Восхищаясь, сбежались даже фотографы, может, мол, группа какая, лучше «на цифру» заранее снять…
Лидер так поет, что свита его, хоть и пьяная в срань, ему подпевает, вопит, восторженно что-то орет. Их не понять, эту кодлу и лидер своим отчетливым, очищенным пением, по сути, ногами их попирает, будто эта куча живой холм, помост и эстрада…
Потом утонул в них – башка только торчит над поверхностью – но петь не прекратил и не дрогнул – уже не звезда, а герой…
Распятый, как на катамаране, лидер плывет на кресте деревянном и песня ему помогает представить, что он продолжает лететь. Пьяная кодла, завидуя, ладошками гонит волну на него, чтобы он захлебнулся, запел как они, перешел на мычание, ведь заслонить рот он не может руками…
Сначала-то пели, но к пятому часу утра это уже механическая ебля какая-то. Все как, как заведенные, в сотый раз бегают из комнаты в комнату – дорожки уже протоптали. Кто-то воет, кто-то бормочет, кто-то орет. Самый главный осип, но всё еще пытается выдавать указания, служить запевалой. Растрепанным бабам тоже не в кайф…
Петь надо разрешать только на цветочных лугах…
Жалоба на музыкантов: после их концерта все предметы, как клеенки, покрылись цветочным однотипным узором…
При пении со сцены музыканты пытаются компенсировать потерянную энергию за счет отдачи зала. Многие даже говорят, что зал действительно что-то им отдает, хотя, в основном, и сидит истуканом. Изо всех сил сосут деревяшку, пытаясь добыть хоть какой-нибудь сок. Впились все друг в друга, пытаясь взять больше, поменьше отдать, подсунуть фанеру, то бишь фонограмму, совсем уж лениво похлопать в ладоши…
Нашвыряли кучу камней и только потом осмелели и стали орать, мол, ну что, получил? Потом в пение их крик перешел, в празднование победы, в желание забыть о суровой реальности, где придется ж платить за свинство свое. Скрежет зубовный завис над певцами…
Всё было, и крики, и пение – и теперь вот благость пошла. Успокоены все, меланхоличны, хотя слова такого не знают. Всё же, поют по слогам… - а один и вовсе с открытым ртом призадумался…
Четкий ритм держит парняга, но только затем, чтобы помочь другану своему поругаться. Тот тягуче ругается крепким словом отдельным, строит затем предложения, где обвинения смутные и утверждения. Утверждения самому же больше понравились, поэтому потихоньку он успокоился, музыка его увлекла, и покамест он забыл обо всем. Быстрее всё забывай и себя энергичнее взнуздывай, потому что скоро нового куча навалится…
Мы отлучались, мне кажется, на целую вечность, приходим, а он всё так же поет! Вроде нормально поет, но я прислушиваться даже не стал, твердо решил, что он ебнулся...
****ато соединили тогда их скрипку и кофе с пирожным с нашей гитарой. Хули стесняться – и нам нужен новый саунд, мы в поиске. Один мудак, вроде, напрягся, ну а теткам, по-моему, даже понравилось, давно их вот так никто не ****…
Орал по полной, казалось бы, но в конце так затих, закруглился, что стало ясно: он с самого начала видел всю безнадегу. Старался лично невиновным остаться и, может быть, напоследок уже всем показать, в чем проблема, спеть последнюю песню. Короче, дрогнуло у меня сердце в самом конце, и я прошептал «останься». Да и ползала, наверное, сделали тоже – но шепота мало…
Как часы должны тикать, мы должны петь. Т.е. это долг механический – поэтому лирика для нас очень важна. Что тоже грустно, по-своему. Поэтому мы играем долгий финал, бурный, настойчивый, но без возмущения, просто чтобы не тикало, и чтобы всё же случился оргазм, и нам можно было хотя бы по этой причине на время закончить…
Речей пуста добавка на таком пироге. Они тоже для звука, не смысла. Весь смысл в меланхолии, все уныло открывают и закрывают рты, хотя и понимают, что вкусный пирог. Выстаивать трудно при таких настроениях, но нам-то нужно всего лишь высиживать…
Простенько тоже хорошо попеть – как утром побегать. Забежать по дороге пиво попить, после чего еще похрипеть. Спокойный, будний денек, серое утро, не героя же строить после всего, что было на прошлой неделе. Когда израсходован жемчуг, привычно уже, что простой камешек остается основой – а красотами и геройством мы еще вновь обрастем…
Праведное пение созидает паузы. Понял он, что праведность во многом в умении не торопиться – хотя бы кто и смотрел на тебя, даже ждал всяких разных движений и слов, что, впрочем же, вряд ли. И в этой паузе, как в окошке, ты открываешь себя, ты молча всех о себе вопрошаешь. Пусть даже музыка ждет, пусть дрогнет даже она, ангел и повелительница, в эти доли секунды слепого и чуткого взгляда…
Есть пение жителей равнин – гладкое, протяжное, есть пение горцев – вертикальное… - хотя, на самом деле, я еще мало слышал горного пения, их трудно увидеть на родине, этих горных козлов, трудно отличить от обычных здесь, на равнине – и есть пение жителей, которые, живя на равнине, видят горы вдали – они поют плавно, но взбираются вверх, потом опадают. Бьют там-тамы, пе-е-ение длится часами, танцевать начинают даже слоны… (Есть еще пение городских жителей - болтовню напоминающее)
По земле усиленно топая, в небо кричали усиленно. Задрав голову шли, от усиленных притопов припадая почти на колено. Легендарное время – ныне они б флагов ни одного не нашли. Уже тогда выживали – отсюда такие усилия. Даже машину одну подожгли. Матом ругались не в песнях. Подключали знакомых и музыкальные инструменты, полные страсти и варварства даже – теперь-то оставлена нам одна мандолина…
Музыка, переходящая в прыжки по кочкам – «жизнь берет свое». Чтобы вернуться к музыке, в дело вступает труба для слонов, громогласная. Для вразумлений зарвавшихся есть инструмент и есть - для приведения в чувство упавших... Раз землю под ногами не выровнять, значит, ее надо обыгрывать…
Музыка, где смелые гудки машин, типа, едут они в ряд и чего-то требуют, что-то возвещают, перестали скрываться, молчать, перестали надеяться, что за счет езды только можно все проблемы решить, обо всем сообщить. Хотя трудно гудеть музыкально…
Музыка, где нежные девушки до бесцеремонности смело научат вас благородству, достоинству. Тоже громко поют, тоже их несколько. Их поведение как откровение, ведь, быть может, и ангелы себя так вели во времена, когда еще были только крылья в наличии - и ни машин, ни инструментов, ни музыки…
Шепчет что-то – и успел намузыкалить? Иные и бормочут музыкально, иные – и рыгают. Иные просто желают сообщить, а уже вылезает музыка. Всюду проникает. Только редко бывает…
(Милый, но успел стать пидарасом? Нет, чтобы одной только музыкой жить…)
Поет, отдыхая и не скрывая своего отдыха. Главное же, не скучать на отдыхе, не коснеть и тупеть в меланхолии, тогда поневоле обнаружится какая-то музыка…
Восемь человек бьет одновременно, стараясь разбить мне сердце. Их синхронность, конечно, пугает. Быть может, их и не восемь, а трое всего, но у страха глаза велики - они прячутся друг за другом. А вот теперь уже точно восемь одновременно бьют из разных мест, как будто сговорились. Наверное, они музыканты, раз соблюдают ритм и металисты, раз так жестоки…
Попытка запеть вызывает море последствий на каждом шагу, поэтому я постоянно останавливаюсь и переживаю обвалы. Погибнуть ли миру или мне песню не петь (чаю не пить)? Не очень-то этот мир силен и хорош, если от песни так валится. Слишком много всего накопилось и уже невозможно не только молчать, но и говорить спокойно. Добавь огня, иначе будешь сожжен за наплевательское к костру отношение…