Путники вышли на берег небольшой речушки. Было их двое, оба в запылённой, кое-где порванной одёжке, стоптанных сапогах. Один из них был богатырского телосложения, со странным четырёхугольным щитом за плечом, не характерным для здешних краёв, на его боку висел меч, а на груди поблёскивала броня. Наряд богатыря дополняла сулица* за спиной и котомка за плечами. А ещё он был достаточно молод, вряд ли ему исполнилось больше двадцати лет, скорее же – и того не исполнилось. Второй был не в пример ниже и уже в плечах, весь подвижный, словно капля ртути, правда сейчас он едва тащился, но и то изредка подскакивал при ходьбе. Вид он имел весьма примечательный – взлохмаченные тёмные, почти чёрные, волосы, нос "пуговкой", быстрый, цепкий взгляд, куцая бородёнка и пара выбитых зубов. Возрасту второй был такого же, как и его спутник. Он тоже нёс котомку, в которой позвякивала кольчужка, за поясом имел боевой топор и два ножа, ещё один прятался за голенищем сапога, однако же на воина никак не походил – скорее на разбойника. Выйдя на бережок, этот сразу же повалился, слабо постанывая:
- Совсем ты меня заморил, я же не конь, чтобы по четыре великих поприща* в день покрывать. И что ты бежишь так, словно за тобой сотня разъярённых степчаков гонится? – отрывая голову от земли, спросил он.
- А ты их видел, степчаков-то? – усмехнулся первый.
- Нет, и не горю таковым желанием.
- Вот то-то, и я не встречал.
- Ага, - второй уставился в вечернее небо, на котором догорал ярко-зелёный закат. Какой-нибудь научный муж мог вывести из этого факта заключение, что здешняя атмосфера поглощает и излучает больше данную длину волны, а не голубую, либо красную, но смотрящий ввысь не был учёным мужем, как и его друг. – Вот ты и решил исправить сие недоразумение, коли попёрся в эту сторону, да ещё так прытко – не угнаться.
Устало сев, богатырь снял запылённую одежду – надобно простирнуть, снимая сапоги, с сожалением взглянул на прохудившуюся подошву. Меч со щитом легли рядом. На спич друга он так и не ответил. Да и что ответишь? Что направление он не выбирал, так уж само случилось? И от кого он бежит? Не от степчаков, это уж точно, и не от сатуров, либо цхортов – от тех он бегать бы не стал, негоже ратнику показывать врагу спину - уж коли суждено принять смерть от вражьего меча, так в честном бою. Бежал воин от того, от кого не сбежишь и не спрячешься – от самого себя. Искупавшись, он развёл костёр, еды не было, желания охотиться – тоже, ноги и без того гудели, словно улей с пчёлами. Соорудив немудрящий шалашик, богатырь забрался внутрь, устраиваясь поудобнее, друг тоже вполз, повернувшись на бок и тут же захрапев. А вот ратнику не спалось… Перед тем, как сон смежил его веки, как всегда нахлынули воспоминания. Нет… не как всегда. На сей раз они были ярче, всплывая в мельчайших деталях, словно перед воином в ночной полудрёме неспешно несла свои воды не крошечная речушка, а настоящий рубеж, перед которым следовало со всей тщательностью проинспектировать былое…
На переднем дворе княжьих хором слышался звон мечей и глухие удары копий о брёвна – то спозаранку тренировалась молодая дружина, старая выйдет чуть попозже, когда закончат молодые. Большая дружина у князя Претича, да и хоромы не маленькие. Закончив тренировку, некоторые кмети и гриди* пошли в город – кто по лавкам, кого зазнобы поджидали, а кто и родителей навестить. Среди кметей шагали два друга – Агнияр и Страба. Агнияр – высокий, широкоплечий, с тёмно-русыми кудрями и первым пушком над верхней губой. Страба – пониже да поуже в плечах, но более ухватистый , уже с мужской гордостью – бородкой, хоть пока и мягкой да малой, а всё-таки. Страба был на полтора года старше товарища, он первый пришёл в дружину, первый и в кмети попал. Сдружились товарищи после того, как Агнияр, едва придя к князю, встрял за Страбу, потому, как ему показалось, что кмет того незаслуженно оскорбил. Ох и намяли же в тот раз бока обоим подросткам! Но с тех пор Агнияр со Страбой стали не разлей вода. Агнияр, хоть и был крепче да сильнее, и увальнем вроде не слыл, однако же звёзд с неба, как ратник, не хватал. Пришёл к князю Агнияр в тринадцать, прослужив отроком три года, надраившись полов да наприслуживавшись старшим до одури, он был произведён в кмети. Случилось это событие год назад, в том же году Агнияр познакомился с Заглядой, которой на ту пору едва исполнилось четырнадцать. Приглянулись они друг другу, стали гулять вместе, в гости захаживать, их родители считали, что дело уже слажено, остаётся годик подождать, да можно будет и сватов засылать. Агнияр с Заглядой с нетерпением ждали этого момента, после же – пир, затем невесту в покрывале проведут в горницу, там её новые отец с матерью нарекут девушку другим именем, под которым она и станет жить с Агнияром мужней женой. Ну и, само собой, брачная постель в сеннике. Осенью в сеннике уже холодно, ну да молодые не замёрзнут – не для того первая брачная ночь дана, чтобы мёрзнуть порознь.
У Страбы тоже есть невеста, вон они, обе встречают у ворот своих суженых. В это время на улице показался конный кош*, во главе которого ехал статный красавец-витязь. Страба толкнул друга локтем в бок:
- Глянь, сам сотник Цветимир к нам пожаловал. Знатный воин, в ратном деле с ним никто не сравнится. Говорят, что ездил отбивать у степчаков наших девушек.
- Каким это образом степчаки досюда добрались?
- Ну, может не степчаки, может кашты.
- А за какой надобностью каштам наши девушки?
- Да кто их знает. Слыхал я, что к ним из-за Срединного Водораздела большие лодьи приходят с гостями чужеземными из краёв заморских, в коих зимы вовсе не бывает. Так у тех наши ортовские девушки ой как ценятся.
- Велико же творение богов, если и за Срединным Водоразделом земли имеются.
Сам князь вышел на гульбище* встречать дорогого гостя.
- Здрав будь, княже Претич, - слегка поклонился Цветимир.
- И ты здрав будь, Цветимир. Какие вести принёс?
- Хорошие вести, княже. Прогнали каштов обрат, ушли они не солоно хлебавши, потеряв своих до двух десятков.
- Молодец сотник! Ну, заходи, гостем будешь.
Спешиваясь, Цветимир обратил внимание на двух подруг, поджидающих у ворот своих суженых. Окинув взглядом будущую невесту Страбы, витязь задержал взор на Загляде.
- Ты чья такая будешь?
- Белика дочь я, Заглядой звать.
- Ишь ты, уж не у шорника ли Белика такой цветок вырос?
- Нет, мой отец оратай. А ты почто интересуешься?
- А может я сватов хочу заслать? – улыбнулся Цветимир. Подружки прыснули. – Что такого смешного? – подивился сотник. – Неужто столь молода, что о замужестве не задумывалась ещё?
- Опоздал ты, витязь, - всё так же хихикая, раскраснелась Загляда, - суженый у меня уже есть.
- Вона как. Ну что ж поделать, знать не повезло мне. Поторопилась ты, однако, Заглядушка, - бросая подоспевшему отроку поводья и направляясь к хоромам, попенял девушке сотник.
Агнияр пододвинулся поближе к своей суженой, слегка её приобняв – пусть видит Цветимир, что девушка занята. А то ишь ты какой прыткий выискался – позаигрывать надумал. Ну и что с того, что он лучший из воев княжеской дружины, охраняющий дальние рубежи княжества? Он – Агнияр – таким же станет, дайте только срок. Но вначале надо выполнить задуманное, после жениться на зазнобе – а там уж можно и на дальний рубеж перевестись, на дальних рубежах больше платят, а они с Заглядой не из зажиточных семей. Агнияр чмокнул Загляду в румяную щёчку, девушка крепче прижалась к избраннику:
- Ты всё же уходишь?
- Да, зазноба моя, решено – надобно попытаться. Но ты не переживай, года не пройдёт как я ворочусь.
- Когда пойдёшь?
- Ну, у воеводы я отпросился, князь тоже не против, так что завтра поутру и пойду. Чего откладывать-то?
- Одну одинёшеньку меня оставляешь?
- Разве ж одну? Подружек у тебя вон сколько, батюшка с матушкой имеются, да и Страба здесь, ежели чего – обращайся к нему, подсобит.
- У Страбы своих забот хватает. Ну да ладно, раз надумал – иди, отговаривать не стану. Сейчас домой?
- Да, Заглядушка, провожу тебя – и к себе, собираться надобно.
Простившись с другом и проводив девушку домой, что оказалось не столь быстрым делом, хоть и жили молодые люди по соседству, Агнияр направился к себе.
Отец подправлял амбар, мать в горнице пекла пироги, сестра, как всегда, лежала на лавке. Хоть и небогато убранство жилища, однако же пол в горнице чисто выметен, стол отскоблен добела. Стол – территория богов, на него ставится снедь, что они в своей милости посылают людям. Потому и надлежит содержать его в идеальной чистоте, и садиться за него полагается только со светлыми мыслями да словами благодарности богам. Парень подошёл к сестрёнке, Айка радостно ему улыбнулась, потянувшись всем тельцем к старшему брату. Мать горестно вздохнула:
- Уходишь таки.
- Матушка, не начинай сызнова.
- Не дело это, сынок, ох не дело ты надумал.
- Не дело то, что Айка лежит на лавке, словно неживая вовсе. Смышлёная ведь, грамоте выучилась, говорит справно, а пошевелиться не может. Старики и те такой немощью не страдают.
- Что поделать, сын. Ты же знаешь, что мы к знахарю обращались – не помогло, к соседке-ведунье ходили, наговоры шептала, бесов изгоняла – не помогло. Имя вот ей сменили – и тоже без толку. Волхвы мимо шли, так они сказали, что мол если смена имени не поможет, то знать судьба у неё такая. Как же судьбу-то изменишь? Видать Недоля нить её судьбы выпряла.
- Может и так, а может и нет. Те же самые волхвы мне подсказали, что в сторону закатного солнца, где-то возле границ с сатурами и цхортами, живут могучие ведуны. Вот, разыщу их – Авось* подсобит и помогут они, али подскажут чего. Ну а нет – так ворочусь назад ни с чем.
- Авосевы города не горожены, авоськины детки не рожены.
- Хуже всё едино не будет.
- Так ведь далёко до туда, - всплеснула руками мать.
- Ничего, ноги у меня молодые, резвые. Шестьдесят днищ* за сорок дён одолею, там немного задержусь, да столько же обратно.
- Хоть бы не один ты шёл, путь-то опасный поди-ка.
- Ну, у Страбы батя занедужил, а так бы с ним пошёл. Да ты не переживай, кругом же все свои – орты, к чужакам не полезу. Что со мной станется?
- Свои-то свои, да и свои разными бывают. Лихие люди попадаются, душегубы в лесах хоронятся. Как бы тебе с ними не повстречаться.
- Оставь худые мысли, матушка. Для правого дела иду, светлые боги на моей стороне.
- Ты крест-то обережный надел ли?
- Надел, матушка, теперь сама Макошь меня оберегать станет, да и Семаргл* силой огненной наделяет, не зря мне такое имя дали, после того, как вернулся из лесу, куда меня погнали с одной лишь сулицей, наказав без волчьей шкуры назад не ворочаться. Уходил отроком – вернулся воином.
Мать лишь всплеснула руками – какой там мужчина, ей-ей дитё малое, неразумное. Вскоре пришёл и отец, сели вечерять. Агнияр сам покормил сестрёнку, она всё так же ласково улыбалась, а глаза-то грустные-грустные. И то сказать – легко ли девчушке недвижной лежать, когда её сверстницы в лес по грибы да ягоды ходят, забавы разные устраивают? Отец молча начал собирать котомку – к чему слова, коли всё уже оговорено? В котомку легли соль, хлеб, вяленое мясо, кусок сыра, баклажка кваса, пара сапог нырнула туда же. Три гривны* серебряных отец отдельно завернул – их за поясом нести надо, да медяков несколько – сгодится в других городах, не всё же по лесам путь сына проляжет. Наутро Агнияр опоясался мечом, щит вместе с котомкой за спину закинул – нелегка ноша получилась, да ничего, он мешки по лубу* таскал, когда телеги разгружали. Обняв сестру, воин шутливо провёл пальцем по кончику её носа:
- Не кручинься, Айка, всё у тебя будет в порядке.
- Я знаю, братик, - тихо прошептала девчушка.
Родители проводили Агнияра до околицы. Город большой, но жила семья на окраине, в посаде за городской стеной, так что далеко идти не пришлось. Загляда тоже прибежала. Упав милому другу на грудь, она вымолвила: "Ворочайся скорее, Агниярушка, я буду ждать тебя, денёчки считая", и, не выдержав, расплакалась. "Ну вот ещё что удумала, - утирая слёзы подруге, проворчал Агнияр, - чего сырость-то разводить? Сказано же – вскоре буду. Чай не на брань провожаешь, а всего лишь к ведунам сходить". В последний раз перед дорогой взглянув на родные лица, перевёл взгляд на лежащий в предутренней дымке город, поправил котомку и бодро зашагал по дороге.
*Сулица – короткое метательное копьё.
*Поприще – крупная путевая мера, а так же место для скачек, ристалищ, борьбы. Как путевая мера имела множество значений – от соответствующей длине греческого(птолемеевского) или римского стадия, то есть около 185 метров, до расстояния проходимого оратаем (пахарем) во время вспашки от одного края поля до другого, учитывая длину стандартного надела — примерно 750 метров. Мы станем пользоваться двумя значениями – поприще, равное греко-римской миле, то есть около 1480 метров, и большое (великое) поприще - примерно 7 395,5 метров.
*Кмети, гриди – воинские чины по старшинству, далее идёт старая дружина – витязи. Просьба не искать в данном произведении точных соответствий со славянским укладом, хоть они и близки.
*Кош – это и временная стоянка, и обоз с казной, и небольшой отряд.
*Гульбище – крытый балкон или терраса на тереме.
*Авось – бог удачи и везения.
*Днище – один день пути.
* Макошь, Семаргл – славянские беги.
*Гривна – денежная и весовая единица, в том числе золота и серебра, равная 410 граммам или 96 золотникам.
*Луб – мера веса, равная пяти пудам. Пуд – 16,38 килограмм. То есть луб равен восьмидесяти двум килограммам – не малый вес.