Сегодня, когда оглядываешься во времени назад, на прожитые годы, ловя себя при этом на мысли, что делаешь это всё чаще и чаще, вдруг отчётливо понимаешь, как сильно изменилась окружающая тебя жизнь. А от этого невольно становится грустно, потому что понимаешь, что «рюкзак опыта и проблем» за твоими плечами уже достаточно большой и тяжёлый. Понимаешь, что уже не молод, хотя в душе ощущение, что тебе всего лишь только тридцать.
Но это не так, ты уже перешагнул рубеж среднего возраста и с каждым днём всё быстрее шагаешь во времени. Как же долго тогда, в детстве, тянулись минуты школьных уроков, и как быстро сегодня пролетают целые дни – не успел проснуться, а вот уже и вечер.
А всё же многое из того, что меня окружало и происходило со мною в мои детские годы, вспоминается сегодня так, как будто это было только вчера.
Начало 60-х прошлого века, я – школьник и мне от роду всего 8 лет. Родители живы, молоды, полны энергии, стремятся жить активной жизнью. В нашей с ними Сибири они – приезжие, один – с Волги, другая – с Украины. Судьба свела их вместе здесь, на заводе без названия. Все называли его «почтовый ящик», хотя это всего лишь одна часть его засекреченного адреса. А вторая часть – это просто номер.
Родители оказались здесь в конце 40-х годов, в первые послевоенные годы. После того, как незадолго до окончания войны американцы в Японии пригрозили всему миру, и в первую очередь нам, русским, «ядерной дубиной», пришлось создавать свой ядерный щит. И мои молодые родители были одними из тех, кто первыми непосредственно делал это.
И к таким людям, работавшим на «почтовом ящике», было совершенно другое отношение со стороны государства. Им и платили больше, и запросто решали все их жилищные вопросы, возводя специально для них, работников завода, отдельные жилые микрорайоны в непосредственной близости от предприятия, предоставляли возможность практически свободно приобретать в личное пользование легковые автомобили.
Была у них и ещё одна «привилегия», – работая на заводе ежедневно получать никому не известную тогда дозу радиации, а потом рано расплачиваться за это своими жизнями.
А пока у каждого из заводчан ещё было достаточно здоровья, они по уровню жизни значительно превосходили других жителей города. И мои родители, относившиеся благодаря полученному в своих родных краях образованию к заводской «элите», пользовались всеми перечисленными выше привилегиями.
На рубеже «хрущёвского» обмена денег в нашем доме появился личный автомобиль «Москвич-407». Родители сетовали тогда, что уплатили за его покупку аж целых 25 тысяч рублей, а приобрели машину на заводской торговой базе по цене всего лишь в две с половиной тысячи. Вот такая была арифметика с деньгами в конце 1960-го и начале 1961 года.
Машины машинами, но ездить-то приходилось по дорогам. И если город всё больше и больше покрывался асфальтом улиц и переулков, то за его пределами дорог, можно сказать, не было, были только направления.
Какие уж там легковушки, грузовики в дождливую погоду таскали друг дружку на буксирах по пригородным грунтовкам.
Но мои родители в связке с семьями двух отцовских друзей-земляков, вместе приехавших трудиться на завод после окончания техникума, на новеньких «Москвичах», часто обзывая их «вездеходами» были настоящими «искателями приключений». Хотя обзывать «вездеходами» нужно было не машины, а самого отца вместе с его друзьями, с их жёнами и нами, детьми.
Рыбалка, отдых на «море» (так именуют и сейчас сооружённое недалеко от города водохранилище гидроэлектростанции на великой сибирской реке), лесные путешествия за грибами и ягодами. И всё это в выходные дни и в отпусках – в любую погоду и в любое время года (кроме суровой сибирской зимы, конечно). Собственные сады-огороды, а тем более дачи, были тогда для моих родителей и их друзей ещё лишь далёкой перспективой.
А потому, когда дождь превращал дорогу в грязное месиво, таскали «Москвичи» друг друга на тросах-«верёвках», «обувались» для увеличения проходимости в так называемые «цепи» – специальные цепные приспособления, собственноручно изготавливаемые отцами трёх семейств, выталкивались из скользкой грязной жижи дорожных ям руками всей честнОй компании, и возвращались домой огромными грязными «чудищами» – не только автомобили, но и сами путешественники.
И когда наступали новые выходные дни, всё повторялось опять, снова и снова. И это было великим счастьем.
Особенно запоминающимися были поездки на поля подшефного колхоза, «на картошку», более чем за 100 километров от города. Колонны заводских грузовиков с мешками картофеля и не обладавшими личным транспортом заводчанами в кузовах в мае и сентябре тряслись по грунтовым дорогам, следуя, соответственно, на посадку или на сбор выросшего урожая. А вслед за грузовиками, часто из-за бездорожья значительно отставая от них, тянулась колонна машин счастливых обладателей личных легковушек. И если была дождливая погода, то это были приключения с «незабываемыми ощущениями». Особенно если там, в районе выделенного заводу под картошку колхозного поля, не было хотя бы какого-нибудь водоёма, чтобы вдоволь набуксовавшиеся и натолкавшиеся своих «железных коней» заводские аграрии могли смыть с себя заработанный в пути грязевой панцирь.
Панцири грязи по возвращению в город приходилось смывать и с самих «железных коней». Это сейчас сплошь и рядом можно увидеть специализированные мойки для автомобилей. Тут тебе и тёплая вода с шампунем, и автокосметика «на закуску» и услужливые мойщики. А тогда?! Какая там шампунь и косметика. В лучшем случае пожарный брандспойт тебе в руки на заводской мойке грузовиков и то по особому блату, когда твою легковушку, благодаря знакомству с руководством заводского гаража, могли пропустить для помывки на его территорию.
А так, либо в собственном гараже с водою, привезённой из дома в канистрах, либо на каком-нибудь водоёме города – реке или озере.
Ехать на берег реки-матушки Оби было конечно далековато, поэтому чаще всего «водные процедуры» для «железных коней» заводчане устраивали поблизости от завода, благо несколько небольших озер находились совсем рядом.
Одним из таких озёр было озеро, где неподалёку от него располагалась оснащённая целым «лесом» антенн, разбросанным на местности, тоже, как и завод, в те времена засекреченная радиостанция. Обслуживали её, к большому удивлению для всех горожан, воины-моряки, хотя до ближайшего моря от наших краёв было, по меньшей мере, пара тысяч километров «с хвостиком». А потому моряков в их белых бескозырках и фуражках всегда с улыбкой называли «сухопутными морскими волками».
Сейчас все прежние секреты уже давно перестали ими быть, и на подробных картах, опубликованных в Интернете, можно свободно прочесть, что же это за антенное хозяйство. А тогда это было под запретом.
Так что проехать к озеру, хотя и можно было, но было это несколько затруднительно – всё зависело от того, нёс ли кто-либо из этих самых «сухопутных волков» в тот момент, когда захотелось проехать к озеру, патрульную службу на въезде в зону расположения антенного хозяйства. Потому что дорога к озеру и имевшемуся там небольшому в несколько домов посёлку шла транзитом через пропускной пункт моряков – никаких объездов не существовало. И если моряки были на посту, значит чего-то они там, у антенн, в тот момент «творили», а потому никого через контрольный пункт не пропускали.
Но пост на контрольном пункте не был круглосуточным, поэтому, когда будка у шлагбаума пустовала, то и шлагбаум, и дорога к озеру были открыты – проходи-проезжай и даже, если хочешь, грибы собирай у подножья этих самых антенн на огромных полянах с аккуратно скошенной травой. Чего мы с отцом, к слову сказать, не раз и делали, когда следовали на озеро мыть нашего «железного коня», собирая мимоходом на полянах у антенн растущие там в большом количестве грибы – шампиньоны, волнушки и даже подберёзовики с маслятами.
И вот однажды случилась у нас с отцом такая поездка на озеро – нужно было помыть нашего «Москвича». Надумав ехать на озеро, он всегда меня брал с собой, потому что там предстояло несколько раз лезть в воду, чтобы набирать в ведро чистой воды. Для помыва машины отец где-то приобрёл прямоугольное резиновое ведро, специально приспособив его для этого – ведро всегда находилось в багажнике. Вот для того, чтобы набирать в ведро чистую воду, отец и брал меня с собой.
Берега у озера были илистые, и чтобы зайти в озеро и набрать в ведро чистую воду, надо было сначала подойти к воде по берегу, всегда напоминавшему мне знаменитую сказку о молочных реках и кисельных берегах. Только вместо киселя берег озера представлял собой илистую жижу, в которую я проваливался голыми ногами выше колена, пока с огромным трудом не добирался до чистой воды. А набрав воды в ведро, мне ещё долго приходилось «буксовать» по этому берегу с большой вероятностью грохнуться в преодолеваемую топкую жижу вместе со злополучным ведром. Наполненное водой ведро для восьмилетнего пацана было всё-таки несколько тяжеловатым.
А кроме этого, озеро ещё служило местом водопоя для большого коровьего стада. Поэтому не раз, когда мы с отцом приезжали сюда мыть машину, мы наблюдали, как эти животные, казавшиеся для меня тогда огромными, проваливаясь по грудь в топкий береговой ил, добирались всё-таки до воды, окунали в неё свои морды и жадно пили воду, надолго оккупируя весь берег озера.
Поэтому «буксовать» на побережье мне приходилось не только из-за жидкого берегового ила и тяжелого ведра с водой, но ещё и из-за маневрирования между завязшими в береговом иле коровами. А что делать? Честно сказать побаивался я этих рогатых «соседей».
Но в тот раз коров у озера не оказалось, и мне значительно быстрее удавалось набирать ведро водой, когда отец давал мне это задание. И вот я, в ожидании очередного захода в озеро, сидел на травке, разглядывая постепенно засыхающую грязь на моих голых ногах.
Тут вдруг к озеру подъехал небольшой фургон УАЗ-450 военного цвета. Сначала я подумал, что это «морские волки» подкатили к нам, чтобы спровадить нас с отцом с озера. Но фургон остановился неподалёку от нас на небольшом уклончике «мордой» к озеру, причём встал так, что его левый передний угол кузова, там, где сидел водитель, оказался ниже остальных. Внутри микроавтобуса оказались вовсе не военные, а гражданские люди – три мужчины возрастом чуть постарше отца, лет так под 40.
Как вскоре выяснилось, приехали они к озеру на рыбалку, поскольку достали из салона микроавтобуса намотанный на высокие палки-волокуши бредень, моментально разделись до сатиновых чёрных трусов и разноцветных растянутых в разные стороны маек.
Размотав на ходу бредень, который был длиной метров так в 30, они тут же полезли в озеро. Один из них с палкой-волокушей полез в глубину, второй с другой палкой залез в воду по пояс, а третий, взяв в руки небольшое грузило так называемой «мотни» бредня, разместился в воде между первыми двумя, как раз посередине бредня. Его задачей, как нам тогда с отцом показалось, было подтапливать грузило «мотни» вручную, видимо штатное грузило было слишком лёгким. А ещё из-за трудности передвижения по илистому дну нужно было несколько оттягивать «мотню» на себя, чтобы при медленном броде рыбаков не дать возможности «мотне» под водой сложиться, и тем самым не стать бесполезной. Впрочем, почему рыбаки таким образом двигались в воде, скорее всего никто, кроме них самих, никогда и не расскажет. Именно в таком порядке рыбаки, зайдя в воду, начали первый, так называемый заброд – ведь слово «бредень» берёт своё начало от слов «брод» и «бродить».
Всё бы было ничего, если бы не оказалось, что мужики были не просто выпившими, они были вусмерть пьяными. К трудностям передвижения по илистому дну у каждого горе-рыбака добавилось вполне естественное для такого их состояния отсутствие правильной координации движений. И если двоих, что держались за палки-волокуши, в момент, когда они теряли равновесие и начинали падать в воду, тут же спасали сами палки, глубоко втыкаемые ими в илистое дно и становившиеся для них дополнительными точками опоры, то тот, третий, у которого в руке было грузило «мотни», очень крепко держался только за него, а потому постоянно падал в воду за ним вслед. Затем он долго поднимался, одновременно громко смеясь над собою и витиевато матерясь в адрес друзей, дёргая при этом бредень за «мотню» на себя и норовя уронить в воду обоих компаньонов. Те же, особенно тот, который почти захлёбывался в глубине, пытались его утихомирить:
– Заткнёшься ты, наконец, или нет? Своим матами и хохотом всю рыбу распугаешь, олух! Орёшь так, что вся рыба от бредня шарахается. Хрен, что поймаем...
Но эти ругательства ни к чему не приводили. Новый шаг рыбаков вперёд приводил к падению их главного матерщинника, и над озером опять раздавался смех вынырнувшего из воды держателя «мотни» вперемежку с матами.
Смотреть за этим зрелищем было весьма забавно – отец даже прекратил мыть машину и, посмеиваясь, смотрел на рыбаков. Я тоже смотрел на это необычное для меня действо, от удивления широко раскрыв глаза, поскольку ранее в своей жизни таких отборных матов ни от кого никогда и не слыхивал.
С горем пополам рыбаки наконец-то закончили заброд, вытащив бредень на «кисельный» берег. Уловом этого первого заброда явился один небольшой карасик и огромная куча озёрного ила вперемежку с водорослями. Когда рыбаки освободили сетное полотно бредня от этого улова, на берегу осталась лежать огромная куча мокрого и скользкого ила, которая выглядела так, как будто обычный самосвал выгрузил кузов этого «свежего раствора» на берег.
Вдоволь поматерившись, освобождая орудие лова, горе-рыбаки решились всё-таки на второй заброд. Опять шумно пробарахтавшись в озере, полностью измокнув и превратившись по виду в настоящих поросят, извалявшихся в грязной луже, мужики вытащили на берег второй «самосвал жидкого раствора» и ни единой рыбки. И, уже не занимаясь тщательной очисткой бредня от ила и водорослей, свернули его вокруг палок-волокуш и забросили этот грязный комок в салон УАЗика.
Один из вывалявшихся по уши в грязи рыбаков последовал в салон следом за бреднем, а двое других уселись на передние сидения автомобиля. Салонный пассажир откуда-то достал непочатую бутылку портвейна, и все они по очереди стали прикладываться губами к её горлышку, лишь на короткое время ставя бутылку на капот двигателя.
Когда бутылка почти наполовину была опустошена, случилось небольшое ЧП с рыбаком, как потом оказалось водителем, восседавшим в мокрых грязных трусах на водительском кресле. Водительская дверь УАЗика, пока горе-рыбаки продолжали пьянствовать, была открыта, а вернее сказать откинута. Поскольку открывалась она у этой модели УАЗика также, как и передние двери у знаменитой военной легковушки «Эмки» – замок на передней двери находился спереди по ходу движения, а не сзади. Это уже позже у последующих моделей этого ульяновского микроавтобуса шарниры передних дверей стали располагать на передней стойке. На этом же УАЗике шарниры передней двери были на средней стойке.
И вот грязные мокрые трусы водителя сыграли с ним злую шутку. Когда он в очередной раз опрокинул бутылку горлышком себе в рот и откинулся назад, заняв для удобства протекания хмельной жидкости в желудок почти горизонтальное положение, его трусы вдруг заскользили по коже сидения. А так как машина стояла с небольшим уклоном влево, горе-рыбак, он же горе-шофёр, плавно выскользнул из-за руля и выпал из машины на траву прямо у переднего колеса УАЗика. Следом за ним выпала из салона и бутылка, которую он выпустил из рук ещё в машине, и сильно ударила его по голове, правда не разбившись, но выплеснув ему на грудь и на землю бОльшую часть содержимого.
Этот горе-водитель был тот самый держатель «мотни» у бредня. Упав на траву, он, словно волк, громко взвыл, потирая рукой то ушибленную голову, то ушибленную при падении на землю задницу.
Весьма долго он пытался встать на колени, но всё время падал, одновременно матерясь и смеясь:
– Б<***>ь, кто-нибудь поможет мне встать или нет? Друзья ё<*>аны, е<*>ать вас в ср<**>у! У других, б<**>, враги лучше, чем у меня друзья. В озере, ё<*>ана в рот, чуть не утопили, тут, мать её ё<*>, из машины, можно сказать, выкинули. Поранился вот, а им всё по <**>й. С<**>а, высажу щас на <**>й всех из машины, пойдёте, ган<**>ны, пешком домой босиком, б<***>ь, и в трусах своих драных. Ха-ха-ха. Баба там дома разбираться долго не будет, на <**>й. Сразу скажет, что на б<**>дках был, раз без штанов вернулся, е<*>и её мать. Вышвырнет из дома, на <**>й, гы-гы, как ср<**>ого кота, б<**>. Ха-ха-ха.
Друзья, вначале недовольно зашумевшие, когда бутылка выскочила из салона и пролилась на траву, тут же поутихли, а выслушав в свой адрес упрёки из-под машины, стали заглаживать конфликтную ситуацию, делая вид, что ничего из тирады пострадавшего не расслышали, лишь примиренчески интересуясь тем, не сильно ли ушибся их приятель, выпав из машины.
А приятель, наконец-таки, смог встать на четвереньки и ухватиться правой рукой за верхнюю часть колеса. Затем этой рукой он подтянулся, смог приподняться и ухватиться левой рукой за педаль сцепления. Сделав на коленках несколько мелких «шагов» к машине, и, продолжая держаться левой рукой за педаль, он освободил правую руку и прихватил ею валявшуюся на траве полупустую бутылку с портвейном. Наконец, продолжая держаться за педаль сцепления и поставив грязную босую ступню правой ноги на траву, горе-шофёр сумел приподняться, встать на обе ноги, и несмотря на сильную «качку», перехватить захват левой руки с педали сцепления на баранку. После чего, сунув бутылку в салон сидевшему на другом переднем сидении приятелю и, отдав её ему, правой освободившейся рукой тоже ухватил баранку и привычным для шофёра движением рук, ног и туловища, держась обеими руками за баранку, запрыгнул на сидение. Во избежание повторения выпадения из салона дверь тут же была им захлопнута, следом затарахтел стартер, и двигатель микроавтобуса завёлся. Проработав минуту на холостых оборотах, двигатель взревел, и фургон, несколько раз, словно бодливый козёл, дёрнувшись при трогании с места, наконец, описал небольшой полукруг вокруг нашего «Москвича» и стал быстро удаляться по просёлочной дороге в сторону пропускного пункта «сухопутных морских волков», поднимая вслед за собой густые клубы пыли.
– М-да, пьяному море по колено, – бросил отец вслед удалявшемуся фургону. – ОРУДовцев на них нет, убьются ведь где-нибудь.
И, недовольно покачав головой, стал домывать нашего «Москвича».
А когда я, набрав в очередной раз ведро чистой воды и выбравшись на топкий берег, проходил мимо одной из куч ила и водорослей, вытащенной из озера бреднем, мне вдруг бросилось в глаза необычное явление: в некоторых местах этой кучи ил шевелился, как будто кто-то пытался выбраться из кучи наружу.
Унеся ведро отцу к машине, я тут же вернулся к «улову» горе-рыбаков. К моему большому удивлению и огромной радости теми, кто шевелил ил и водоросли и пытался вылезти из этих куч наружу, оказались вполне приличные по размеру карасики. Они, также как и те, кто их вытащил на берег, были измазаны с головы до хвоста озёрным илом, а потому пьяные рыбаки их попросту не смогли заметить.
Показав находку отцу, я, в прямом и переносном смысле, окунулся в исследование обоих «уловов», оставленных на берегу рыбаками-пьяницами.
Результатом моих исследований тогда стало полное резиновое ведро золотистых карасиков, выкопанных мною руками из ила.
А когда я, уже собираясь в обратный путь домой, отмывал от грязи руки и ноги, а также добытых мною карасей, отец, глядя на то, как я спешу, а потому не замечаю неотмытых мест на своём теле, сказал мне:
– Не спеши, сын. Любую работу нужно делать не спеша, но тщательно.
А потом вдруг спросил у меня:
– Ты видел, как эти рыбаки спешили? – и сам же ответил. – Спешили порыбачить, и тут же спешили выпить. Спешили выпить, и тут же спешили уехать. И всё делали так, что окружающие, в данном случае мы с тобой, глядя на это, могли только смеяться и потешаться над ними. Так что правильно говорят люди: «Поспешишь – людей насмешишь!»
декабрь 2016 г.
====================
(Иллюстрация – из Интернета)
====================
—— из Википедии ——
Отдел по регулированию уличного движения (ОРУД) — структурное подразделение советской милиции, занимавшееся регулированием дорожного движения.
В 1961 году ОРУД и ГАИ объединили в единую структуру. Но и после объединения сохранялось название РУД-ГАИ.