Непрожитая любовь. сокращенный вариант на конкурс
Валентина Майдурова 2
Глава 1 ЕЩЕ НИЧТО НЕ ПРЕДВЕЩАЛО ...
Еще ничто не предвещало
Исчезновенья тишины.
Еще предчувствие начала
Не проникало даже в сны.
Еще прикидывались вещи
Совсем такими как вчера,
Но было все иным и
вещим ...
Елизавета Стюарт, 1966
Какой-то звук разбудил меня. Я открыла глаза, глянула на светящийся циферблат. Четыре часа утра. За открытой дверью балкона тихонько переговаривалась листва кленов и вязов. Шуршал в их кронах спокойный летний дождик. Отдельные дождевые капли дробной капелью стучали по крышам и перилам балконов. Непроглядная тьма начала рассеиваться. Как-то сразу померкли звезды. Вот-вот начнет светлеть восток. Природа приготовилась встречать ежедневное чудо – рождение нового дня.
Что разбудило меня? О чем был предутренний сон? Говорят, эти сны вещие. Что хотел пробудить он в моей памяти? О чем напомнить - о встречах, расставаниях, потерях, о мечтах, которые так и не исполнились, или о той любви, что с первого взгляда и на всю жизнь, как говорила моя покойная мама? В одной из книг Александры Марининой я прочла мудрое высказывание: чтобы понять, насколько ты любИм и любишь, нужно прожить вместе хоть какое-то время; и тогда любовь отпустит тебя в свободное плавание: ты поймешь, нужен ли этот человек тебе, или он должен уйти из твоей жизни. Любовь, непрожитая с любимым, мукой сожаления будет медленно изводить, толкать на поступки, которых со временем будешь стыдиться. О чем же сожалею и чего стыжусь я в своих снах? Моя непрожитая любовь …
Май. 1973 год. Я робко постучала в дверь, на которой висела неприметная табличка: «Заведующая лабораторией агрохимии ...».
– Что ждет меня за этой дверью? – успела я подумать, прежде чем услышала негромкое приглашение. – Войдите.
– Я ищу работу. Меня направила к Вам Ольга Николаевна. Сказала, что Вам нужен старший лаборант.
– Что Вы окончили? Где работали? – обычный набор вопросов-ответов, и вот с заветной бумажкой я поднимаюсь на второй этаж сдавать сотруднику лаборатории технику безопасности.
За столом сидел молодой человек примерно моих лет. На взгляд, в меру уродливый. В очень чистой белой рубашке с закатанными рукавами. Он что-то сосредоточенно записывал в толстую общую тетрадь.
– Здравствуйте. Меня прислала Марина Ильинична ознакомиться с требованиями и сдать Вам технику безопасности при выполнении работ в химической лаборатории.
Он поднял на меня глаза. Черные слегка вьющиеся волосы. Черные небольшие глаза под низкими бровями, твердый подбородок, узкие губы и разбитый (боксерский) нос. Внимательный, но не теплый, а какой-то пронзительный взгляд заставил поежиться. Что-то непонятное мелькнуло в мыслях и исчезло на ближайшие два часа.
– Н-да, – подумала я, – не красавец, однако. И злой, однако. И предстоит тебе, Валентина, с ним работать долгие-долгие годы, однако.
– А где Вы работали раньше? У Вас есть опыт работы в химической лаборатории? – он продолжал внимательно смотреть на меня.
– Думаю, да. Я работала в школе учителем химии. Кстати, была на практике в этом институте, только в другой лаборатории. Последний год занимала должность инженера-химика в центральной заводской лаборатории завода «Молдавизолит». Уволилась по состоянию здоровья.
– Урод-то урод, а фигура спортивная, подтянутая. – Я припомнила наставление подруги (Ешь начальство глазами!) и, изобразив доброжелательность, преданно смотрела на его неприятное лицо, чем-то притягивающее меня. В его некрасивости было что-то сексапильное.
– Кто она? Откуда мне знакомы это лицо, манера говорить, эти яркие пшеничные волосы, роскошной гривой раскинутые по плечам? Черт возьми, а она ничего, оч-чень даже ничего. Надо увести Мишку Светина из кабинета. Ишь, как запал. Глаз не отводит. Красавчик хренов. Мало ему ... Та-ак, пауза затягивается…
Пауза действительно затягивалась. Мы знакомились. Пока глазами. Предчувствие начала еще не проникало в наши мысли, не формировалось в узнавание. Но все стало в кабинете другим, каким-то вещим. Стал плотным и тягучим воздух. Казалось, даже приборы притихли в кабинете.
– Нет, нет! Этого не может быть! – метались мысли в голове. Появилась какая-то торопливость в воспоминаниях. Казалось, от напряжения я сейчас потеряю сознание. Начала кружиться голова. – Что со мной, что со мной, что со мной?!
Облегчающим ливнем прозвучало в тиши кабинета:
– Мы с Михаилом уедем на поле и вернемся через два часа. Вот Вам инструкции, знакомьтесь, по - возвращении я приму у Вас экзамен.
Хлопнула дверь. Я осталась одна в кабинете.
Что это было? Я чуть не потеряла сознание от его взгляда. Почему? Что напомнил мне этот пронзительный взгляд? Что заставило сердце заколотиться? Ладно, все это потом. Сейчас главное - сдать экзамен и получить работу. Если б этот «некрасивый» знал, как мне нужна работа! Он не пытал бы меня, а просто подписал бы бумажку о допуске к работе в химической лаборатории.
Побывав замужем в Сибири, я вернулась домой. Чемодан в левой руке, Лорочка на правой. Весь нажитый капитал. Нет, не весь. Еще со мной осталась моя память, память о предательстве мужа. Дочь – моя любовь, моя ежеминутная боль. Болезненная девочка требовала полной отдачи физических сил, внимания, заботы, своевременного лечения. На постоянное лечение нужны были деньги, а значит, нужна была работа.
Я начала знакомиться с инструкцией. Все мне было знакомо. И опять я вспомнила следующее наставление своей подруги.
– Никогда не говори: не знаю. Сразу спрашивай: а методические указания есть? Это нас на курсах повышения квалификации наш руководитель просвещал. Если нет методики, предлагай составить пошаговую для выполнения задания.
Мысли опять переметнулись к дочери. Она сейчас в больнице. Как она там? Ждет маму? Или лежит равнодушная ко всем на свете? Маленький комочек боли. Много пальцев на руке, и каждый болит, если его отрезать. А если на руке один палец, как можно его потерять? Как можно жить без него? От жалости к себе и к своим мыслям я готова была расплакаться. Нет! Я должна получить это место. Я объясню этому неприятному человеку, почему мне так необходима работа! А может, лучше пока ничего не говорить. Сама по состоянию здоровья уволилась, дома больная дочь. Не слишком ли много боли?
Скрипнула дверь. От неожиданности я подскочила на стуле и резко повернулась к двери. Опять лохматые мысли, отрывки каких-то слов и звуков заметались в голове. Он стоял и пристально смотрел на меня.
– Ты Валентина? Ты училась в Курках и Бендерах? – он улыбнулся. –Ты так и не узнала меня?
В притихших мыслях яркой молнией сверкнул тот вечер и слова: "Волосы твои как лен ... И я всю жизнь буду любить тебя."
Ливень, грянул ливень воспоминаний. Он обрушился на меня звуками, запахами, заполонил все мое существо.
Я вспомнила. Я нашла. Я всю жизнь после того злосчастного вечера искала тебя, а встретила... Сердце мне подсказывало, а я не поняла его предупреждений. Никогда, никогда мы больше не расстанемся, ликовала каждая клеточка моего тела. Глухо, как сквозь вату, донеслись слова:
– Пойдем, я познакомлю тебя с женой.
Медленно, очень медленно, легким перышком кружась, опускалась я на грешную землю: – ... пойдем, я познакомлю тебя с женой ... волосы твои, как лен ... и я всю жизнь буду любить тебя ... я нашла ...
Глава 3. Как упоительны на юге вечера
Пускай всё сон, пускай любовь игра,
Ну что тебе мои порывы и объятия
На том и этом свете буду вспоминать я.
Виктор Пеленягре, 1998
Волшебные майские вечера. Медленно уходит дневная жара. Ленивый ветерок осторожно трогает верхушки деревьев. На придорожных столбах зажигаются редкие подслеповатые ночные фонари. Мягкий полурасплавленный асфальт продолжает издавать удушающий запах. Редкие прохожие спешат мимо нас, занятые своими делами и мыслями.
Каждый вечер Николай провожает меня домой. Мы не замечаем прохожих, со смехом ловим редкие капли коротких летних дождиков, смеемся своим нехитрым шуткам. Мы знакомимся заново.
Пожилые люди говорят, чтобы ребенок тянулся к тебе, чтобы он тебя любил, уважал, слушался – нужно с ним говорить. Через разговоры идет познание незнакомого малышу мира, его приобщение к родным, приобретение друзей, совершение поступков и, как следствие, формируется характер. Замкнутые, неразговорчивые дети – это сироты при живых родителях, им недодали внимания, любви и заботы в детстве. Кредо таких родителей – пусть займется, чем хочет, только чтобы не мешал.
«Не мешай, не путайся под ногами, отстань» – чаще всего слышит ребенок в ответ на свои просьбы–вопросы и постепенно отдаляется от родителей. Первые признаки семейного сиротства – капризы. Ребенок хочет обратить на себя внимание и, не зная как, – кричит, плачет, швыряет и ломает игрушки и тут же кидается к маме, обнимает ее за коленки и прижимается всем тельцем к своей самой родной с немым криком–просьбой:
– Ну, посмотри на меня, ну, поговори со мной, – а в ответ – Придем домой я с тобой поговорю, ты у меня получишь!
Мы не путались под ногами и не мешали никому. Мы говорили друг с другом и не могли наговориться: вспоминали годы учебы в училищах – он в строительном, я в сельскохозяйственном, он в университете, я в педагогическом институте. Он искал меня, а я пыталась построить свою жизнь без него. В его семье нет детей, а у меня не стало семьи, но есть восьмилетняя дочь. Судьба сделала нам подарок: мы снова вместе. Теперь навсегда. Так думал каждый из нас.
Близилась осень, а мы ничего не замечали. Однажды в воскресенье, гуляя по лесу, мы услышали курлыканье журавлей. Остановились. Пораженные красотой, одевшей лес во все цвета радуги, оглянулись и ... проснулись от наших разговоров. Он тихонько прижался ко мне и коснулся губами щеки, как бы ставя точку на прошлом.
Это была наша осень. Нарядная, яркая, пьяная от любви и молодости. Осень надежд. Мы удирали с работы и бродили без устали по осеннему лесу. Свои побеги с работы мы называли «сходить пошуршать листвой». Тополя и осины украсили лесные дорожки и лужайки серебристыми, желтыми, золотыми в крапинку, багряными, фиолетовыми листьями. Стройные ясени и буки в окружении поросли молодых кленов протягивали нам навстречу темно-зеленые, оранжевые, нежно-розовые листья, доверчиво заглядывали в счастливые глаза и приглашали поваляться в кружеве осенней листвы. Мы принимали приглашение. Словно дети, прятались друг от друга за стволами могучих дубов, играли в догонялки, устав, падали навзничь в мягкую листву и смотрели на кипенно-синее небо в редких облачках. Уже затемно возвращались домой. Шуршала листва под ногами, прощалась с нами. Приглашала приходить еще. Мы набирали огромные букеты осенних листьев, унося домой кусочек лесного счастья.
В один из осенних вечеров, поеживаясь под непрерывно моросящим дождиком, он, грубовато обнимая меня, сказал:
– Все, Валюша! Погуляли и хватит. Завтра сажусь за диссертацию. Материал подготовлен. Да и Лиля вот-вот родит. Надо быть побольше дома.
– Поматросил и бросил? Это так сегодня называется «любовь до гробовой доски»?
– Ты не так поняла. Валя, вернись!
Но мои каблучки уже стучали на четвертом этаже. Слезы давили меня. Как же я могла забыть …Забыть…Забыть. Теперь забыть. Сделать невозможное возможным.
Глава 4. И был вечер, и было утро
Ты Мысль, непревзойдённый Гений!
Всё можешь - и поднять, и уронить!
И, вновь, от смерти к жизни воскресить,
осознавая принцип крутизны ступеней! ...
И горькой прелестью миндаль цветущий
наполнит Душу ароматом странным.
Иллюзией, заведомо, обманной.
Прикосновением запретной страсти всемогущей.
О, Разум! Разбуди нас для Любви!
Откроем окна в сад небесный!
Там бархат неба сказочно- чудесный! ...
И золотые, длинные огни!
Вера Маркова, 04.11.2012
Много дней я решала свою главную задачу на ближайший период жизни: искать новую работу, делать вид на работе, что личность Николая меня абсолютно не интересует, гордо проходить мимо или, ... Вечная дилемма. Как разрешить ее? У нас была наша юность, прошедшее лето и осень. Кроме разговоров, у нас ничего не было, и ТА любовь за гранью дозволенного не будоражила мысли и желания. Николай даже не смел меня поцеловать, чтобы не спугнуть. Я все еще оставалась полудикой со своим вечным «Умри, но не давай поцелуя без любви». А теперь по ночам, мучаясь бессонницей, понимала, что я должна прожить нашу любовь вместе с ним, попробовать ее на вкус. Иначе будут бессонные ночи, странные будоражащие кровь сны.
– Он должен быть моим! И тогда мы поймем, кто мы друг для друга, – просто друзья или это действительно любовь на всю оставшуюся жизнь.
Когда любишь, молчание не может длиться бесконечно. Однажды в пустом коридоре института Николай догнал меня, схватил за руку и буквально поволок в рекреацию с зимним садом. Укрывшись за какой-то пыльной пальмой, он больно стиснул мои пальцы, притянул к себе и, буквально задыхаясь от волнения, заглядывая в глаза, свистящим шепотом спросил:
– Ну что ты хочешь? Почему мучаешь меня? Что за игру в молчанку ты затеяла? Я люблю, понимаешь, люблю только тебя! Но я не могу бросить ребенка. – И закончил свою горячечную больную речь просительно-униженным тоном – Давай подождем, а? Пусть подрастет дочурка. Ты не представляешь, как я об этом мечтаю! Я все продумал. Я защищусь, смогу больше помогать им, и мы будем вместе.
Николай и не подозревал, что я уже давно строю планы его соблазнения для разрешения своих больных вопросов.
– Хорошо. Я согласна. Приходи ко мне вечером, попьем чаю и обо всем поговорим.
С нетерпением ждала окончания работы. Примчалась домой. В каком-то угаре принялась за уборку квартиры и приготовление ужина.
– Я должна эту ночь быть с ним! Я не отпущу его! Я получу его на любых условиях: любовника, чужого мужа, приходящего партнера для сексуальных игр. Только на эту одну ночь. Я пойму, кто он для меня! Я пойму, я пойму, - твердила я весь вечер, ожидая звонка в дверь.
Мы оба не были детьми. Жизненный опыт имелся у обоих. И мы оба понимали, к чему может привести этот ужин ...
Хрустальный звон соприкоснувшихся бокалов – для нас, колокола судьбы – для меня...
У Николая было спортивное тренированное тело без единого волоска. Не было чрезмерно выпуклых мышц, татуировок. Тонкая талия, умеренно развитые бедра. Правда, красиво вылепленные руки неожиданно заканчивались короткопалой кистью, с квадратными обрубленными пальцами. В хирологии пишут, что такая рука характерна для человека грубой физической силы, имеющего животные наклонности и чувствительность, иногда связанные с детской наивностью и суеверием. Нет, такое определение Николаю не подходило. Физически он не походил на громилу, да и в его отношении ко мне ни разу не проскальзывали животные наклонности.
Я рассматривала любимого с первобытным женским любопытством. Меня все приводило в восторг, и я считала, что этот восторг и после того запретного, что сейчас будет между нами, останется навсегда. Я не представляла, как я жила до сих пор без него, как дышала, как смеялась и кокетничала с другими. То был сон, а сейчас я проснулась для любви. Каждая клеточка моего тела тянулась к любимому. Нежность и истома наполняли меня. Я откинулась на подушку и прикрыла глаза.
– Николай – подарок судьбы, сейчас рядом со мной. Он рядом, и мне больше ничего в жизни не надо.
И вдруг в эту чувственность, в этот полет счастья вклинились глаза: голубые, полные боли и безмолвной мольбы, кроткие глаза раненой лани. Лиля! Лиля, жена Николая, ворвалась в мои мысли, мечты, прервала мой полет, о чем-то умоляла меня, прижав к груди дочурку. Я резко оттолкнула Николая и, ничего не объясняя ему, накинула халат и села в кресло.
– Ничего не будет! Мы будем просто говорить с тобой, ясно?!
Все животные наклонности оскорбленного охотника вспыхнули в глазах моего избранника. Он подхватил меня на руки и буквально бросил на кровать. В той неразумной борьбе не было побежденных и победителей. Я поскользнулась и упала, больно ударившись головой об угол прикроватной тумбочки...
Из туманного сумрака, сквозь дикую головную боль пыталась пробиться какая-то мысль, о чем-то очень важном для меня. С трудом приоткрыла глаза. Комната. Рядом на двух соседних кроватях две весьма упитанные женщины, смешно чавкая, уплетают с аппетитом, наверное, вкусную еду. Напротив молоденькая девочка уговаривает зеленых человечков уйти с одеяла. Она смешно прицеливается и щелчками сгоняет их с одного места на другое.
– Где я! Почему? Что случилось? – я попыталась подняться. Вдруг жующие женщины противными высокими голосами завопили:
– Санитары, скорее, она проснулась! Она меня убьет, она меня убьет! Вон та, она на меня насылает своих зеленых человечков, пьяница, дрянь!!
Вбежали две женщины в таких белых халатах, что заломило в глазах. Я обессилено откинулась на подушку, повернулась лицом к окну. Настойчивый стук по стеклу вывел меня из дремоты. За окном стоял Николай, прижавшись лицом к стеклу, пытался разглядеть, где я лежу в палате. Я смотрела на Николая, пыталась припомнить, почему попала в больницу, да еще в такое отделение. Никак не могла вспомнить, что послужило причиной.
И вдруг... беззвучными картинками высветился тот вечер. Я вспомнила все. Мелодичный звон бокалов чешского стекла. Свою истерику. Борьбу, вероятно, перешедшую в драку. Иначе, почему я оказалась в больнице? Острая жалость кольнула сердце. Как же я могла так поступить? Из-за своего неуправляемого характера я чуть не испортила жизнь своему любимому. Времена СССР. За подобное деяние ему грозило исключение из партии за аморалку, увольнение с работы, провал защиты диссертации, разрыв с семьей... Как я так могла поступить? Как загладить перед ним и Лилей свою вину, как исправить ошибку? Начало ломить виски, я опять провалилась в небытие...
На работу я вышла только через две недели. Ничто не напоминало о прошлом. Ровные доброжелательные взаимоотношения с коллегами, в том числе и с Лилей, теплые, заботливые с Николаем. Наша борьба, перешедшая в драку в тот вечер, определили мое будущее. Я заледенела, и оттаять так и не смогла. Возможно, на психику повлияло мое детство, неудачные замужества. Вероятно, я искала не плотской любви, а семью, защитника, отца. Грубость и какая-то животная жестокость Николая, зрительные галлюцинации ослепили меня. Он не пожелал меня понять в ту минуту, а я не смогла переступить через себя, через свои идеалы, воспитанные, в основном, чтением классической литературы.
Начались трудовые будни. По целым дням одним пальцем отстукивал Николай диссертацию, крутился Феликс, подсчитывая результаты полевых опытов, в соседней комнате лаборанты выполняли анализы для годового отчета.
Я была хорошей, грамотной машинисткой и предложила Николаю отпечатать его диссертационный материал. Мы задерживались вместе после работы иногда до двенадцати часов ночи. Как и прежде, Николай провожал меня домой, иногда заходил выпить перед обратной дорогой чаю. Очень медленно восстанавливалось между нами былое доверие. Однажды мы, выполняя поручение заведующей лабораторией, попали в Бендеры, где когда-то учились, получая рабочие профессии. Зашли в строительное, а затем в мое училище. Оно было по-прежнему ремесленным, но называлось уже не сельскохозяйственным, а швейным, и выпускало швей и специалистов других рабочих профессий швейного производства.
– Ты помнишь последний Новый Год? – вдруг спросил Николай. – Ты была в костюме весны, а подружка твоя в костюме одного из трех мушкетеров. Мы с Костей не могли пробиться к вам на танцах. Костя всю ночь проплакал. Считал, что потерял свою Зиночку. А я, неразумный, обиделся и ушел. Какой же я был неумный. Не сердись на меня, ладно? – И он улыбнулся мне своей застенчивой улыбкой, которая в годы нашей юности сводила с ума моих подружек.
И я поняла, что прощена за свою выходку, что он по-прежнему меня любит. Но не той взбаламошенной любовью младенческих лет. Нет, он любил меня самозабвенно, настоящей мужской, немного скуповатой (по его характеру) любовью зрелого мужчины. Он понимал, что никогда не сможет обездолить детей и бросить семью, и понимал, что не сможет и не будет жить, если не будет видеть меня, говорить со мной, спорить и ссориться. Я поняла это намного позже.
Отныне мы везде были вместе. Если он не мог проводить меня домой, то звонил каждые пол-часа. Не с целью проверки, нет, - просто возникали мысли, которые надо было разрешить именно сейчас, сию минуту. И только со мной. …
Николай не умел красиво говорить. «Держать речь» было для него мукой. Но каким умным, разносторонне развитым был этот человек: музыка, техника, космонавтика, литература. Казалось, не было предмета обсуждения, в котором бы он не разбирался, о котором ничего не знал или знал чуть-чуть и понаслышке. Говорить с ним, слушать ответы на мои бесконечные вопросы – не было для меня большего счастья. Тихий голос, замедленная, в поисках нужного слова, речь, неожиданные выводы в обсуждаемых вопросах. Бесконечные лабиринты познания нового. Мой первый отчет о проделанной за год научной работе Николай сумел превратить в праздник. Мы поехали тогда в Бендеры, танцевали на открытой танцплощадке в парке наших первых свиданий той далекой юности и пошли в ресторан.
Маленький ресторанчик «Каса маре» в стиле молдавской гостиной. Молдавские блюда, молдавские вина, молдавская музыка. Приглушенный свет, загадочные тени на стенах и скрипка, которая уводила в прошлое, ликовала от счастья, смеялась от любви и горько плакала от потерь. Скрипач-цыган подошел к нам:
– Жена сказала, сегодня увижу голубков, и им я должен буду напев цыганский о любви сыграть. Они поймут.
Он отошел, и грустная мелодия «цыганской дойны» заполнила зал. Она рассказывала нам и залу о нас, о нашем трудном детстве, о нашей встрече, о любви, что дается один раз на всю жизнь... Зал заворожено молчал. Тихим вздохом закончилась музыкальная повесть, повесть о нашем прошлом и будущем. Низко склонилась кудрявая голова цыгана в ожидании аплодисментов. Потрясенные, мы тихо вышли из зала. Потом мы много раз возвращались в этот ресторанчик. Но не было больше цыгана, его скрипки и ее мелодий. Другая музыка играла, другие были блюда и вино...
Глава 5. Недопетая песня
Недопетая песня…
Как больно ранишь ты меня.
Беньковский Дима, 2012 г.
Заканчивался очередной вещий сон. Память не успела перекинуть меня в новый. Я внезапно проснулась. За темным окном начинался рассвет. Медленно проступали на черном фоне контуры деревьев. Отдельными мазками проявлялись ветви деревьев. Невидимой кистью природа рисовала наступление дня. Все четче проступали контуры каштана за окном. Вот тренькнула в кроне синичка, ей отозвалась другая. Чирикнул испуганно спросонья воробей. Фьють-фьють включилась синичка, нежной свирелью надо-попить-надо-попить, подхватила мелодию неизвестная певунья. Наступал новый день.
Я подошла к окошку. Сегодня пять лет как не стало Николая. А я помню тот черный день так, как будто это произошло вчера.
Я уезжала в санаторий с Фаридой. Николая положили в больницу, и надо было до отъезда его проведать.
Николай ждал меня в больничном коридоре. Непривычно полный, с пожелтевшей кожей и каким-то потерянным взглядом, он вызывал такую пронзительную жалость, что слезы невольно наворачивались на глаза.
– Он уходит, – мелькнула мысль и в страхе спряталась в глубоких извилинах. – Он должен жить. Что же он делает? Как же я останусь без него?
– Видишь, каким я стал – полуутвердительно, полувопросительно – спросил он меня?
Каким, каким ты стал? Ну, располнел, так тебе шестьдесят пять. Я сегодня уезжаю с Фаридой в Каменку. Надо ее подлечить, а саму отпускать нельзя. Это крошечное семидесятилетнее дитя затеряется в лабиринтах коридоров санатория и не выберется до конца лечения. Я уезжаю ненадолго. Всего восемнадцать дней и я опять буду с тобой. Я заберу тебя к себе. Мы прошли все этапы. Нам пора быть вместе. Мы будем опять ходить на рыбалку. Удирать с работы в лес слушать осень. А в отпуск съездим куда–нибудь далеко, где будет только природа и мы. Боже, что я несу, – думала я и не могла остановиться, чтобы не закричать от боли, что разливалась в груди, давила на легкие и не давала вдохнуть воздух. Я смотрела на Николая и мысленно кричала,
– Ну, помоги мне, помоги переступить через боль, проглотить комок в горле и петь тебе дальше ложь, уводя от страшного настоящего. – Он, казалось, поверил мне, ничего не заметил. Щеки загорелись легким румянцем, надеждой заблестели усталые от боли глаза.
– Я дождусь тебя. Я тебя обязательно дождусь.
… Он дождался меня. Он умер в день моего возвращения из санатория. И все опустело, вдруг!