Дуркин дом. Глава 35

               

   
        На следующее утро Петр проснулся в прескверном настроении, и вовсе не Чубукка был виноват в том. К его громовому храпу соседи по палате кое-как смогли привыкнуть. И к ночному бдению знатока точных наук, зачастую сопровождающееся поиском аналогов числа «пи», как правило, оставалось незамеченным, если только математик намеренно не устраивал публичных  лекций. Но сегодняшней ночью он ограничился невнятным бормотанием. На вопросы отвлеченного характера, которые задавал ему Петр, математик не ответил, вернее, он их проигнорировал.
Если бы ему удалось найти друзей по несчастью, которых также, как и его собираются направить на строительно-ремонтные работы, думал Петр. Можно было бы попытаться уговорить их сбежать … Хотя, на подобную меру рассчитывать стоит лишь в крайнем случае. В таком деле требуется уверенность, решимость. А чего возьмешь с послушных исполнителей врачебной воли? В «дуркин дом» мало кто попадает случайно, у большинства пациентов серьезный диагноз. Большинство из них воспринимало пребывание в стенах психиатрической больницы, как отдых от домашней обстановки, и вовсе не причисляли себя к больными. Старожил психоневрологического отделения Павел Владимирович Дежкин следующим образом объяснял всем интересующимся: «Я – не такой, как все, поэтому и на работе меня первого и сократили. Естественно, кому охота держать в штате водопроводчика, который осведомлен в некоторых вопросах лучше инженера по технике безопасности лифтов. Ну да, я в каждой квартире, что обслуживал наш ДЕЗ, предлагал установить лифт персональный, что решило бы множество проблем, вызванной с повышенной эксплуатацией и загрузкой мусоропровода». Подобную бессмысленную болтовню Петру приходилось частенько выслушивать. После того, как он прознал, что со снабжением медикаментами в отделении будет все хуже и хуже, Дежкин возмутился. «Порой даже элементарного нозепама и фенобарбитала днем с огнем не сыскать», сетовала коллеге Амалия Потаповна. «Вот и приходится этих, с недержанием задействовать по полной. Трудотерапия – мощный рычаг в борьбе со словесным поносом». А его, стало быть, за компанию привлекают. Но почему, отчего? Он же некому жизнь не отравляет.
С приходом Дроздова медсестры забегали, выказывая исполнительность. Но руководство желало большего». Медперсонал обязан проявлять инициативу, вносить рационализаторские предложения, разумеется, не идущие вразрез с мнением начальства». Вот только почему, когда Доктор Аносов опробовал на пациентах новую, разработанную им же методику не медикаментозного лечения амнезии, руководство воспрепятствовало дальнейшему ее внедрению.  Как же, а вдруг подмеченный положительный результат окажется закономерным, и пальма первенства будет принадлежать малоприметному аспиранту? Начнут психи выздоравливать, с кем тогда останется Дроздов и его свита?
- Седельников, пойдем, поможешь.
Накинув на себя одеяло, Петр прикинулся спящим. Уловка не сработала. Через несколько мгновений чья-то дерзкая рука резким рывком лишила его покрывала. Под давлением пристального взгляда Петр открыл глаза.
- Живей поднимайся.
Медсестру Галину он желал видеть менее всех остальных. По опыту Петр знал, если не исполнить требуемое эта мегера не оставит его в покое. Нехотя он поднялся, и тут же почувствовал ощутимый толчок в спину, - Сказано, живее.
Было обидно и ужасно неприятно выступать в роли «подопытного» кролика. Что придет в голову Серебряковой, можно лишь догадываться. Дежкин неоднократно жаловался на ее свирепость и неугомонность. Уж и досталось ему, когда Серебрякова вынудила его утилизировать коробки с реланиумом, аминазином и еще бог знает, с какой медикаментозной гадостью. А потом ищут виновных в нехватке лекарств.
- Набойки мне на сапоги поставишь.
Галина привела его в «райский» уголок, где на табуретке его уже поджидали молоток, гвозди, кусок резины.
- Сделай аккуратнее, чтобы гвозди каблук насквозь не пробили. Скоро приду, проверю. Постарайся, - последний наказ Серебрякова произнесла с воодушевлением.
Петр перевел насупленный взгляд с поношенных сапог на их ретивую владелицу. Попробовал бы он ослушаться, себе дороже. Однажды было дело, Чубукка отказался двигать стеллажи с покойниками в морге. Все равно мертвецы его в покое не оставили. Пришлось им на пятки бирочки привязывать. От страха, наполовину смешанного с брезгливостью, бедолага осуществлял указанное с зажмуренными глазами. В сапог гвозди закрытыми глазами не вобьешь, можно и по пальцам попасть. Натянув сапог на руку, Петр обнаружил, что внутри с ним не все благополучно: стелька совсем поизносилась, подметка отклеилась. А клей Серебрякова не оставила.
- Эй, кто там закрылся?
Голос прозвучал из-за двери. Петр молчал, но вопрошающая и не думала от него отставать. Настойчивые попытки проникнуть в бесхозный закуток повторялись снова и снова. Временно превращенный в обувщика, смекнул, как ему заявить о себе. Несколько метких ударов молотком по каблуку, вызвали совсем не ту реакцию, на которую рассчитывал Петр. Уловив обрывки разговора, происходящего по ту сторону двери, он смекнул, что вместо обещанной свободы, ему только добавят работы.
- У меня молния на стареньком кошельке расходится. Может, починит?
- Конечно, починит. Чем им тут еще заниматься? – не то спрашивал, не то утверждал первый голос.
Вот оно, что. Чуткий медперсонал заботится о том, как бы пациентам тут не заскучать. Постукивая молотком, мастер поневоле, предавался воспоминаниям. За прошедшее десятилетие ему столько пришлось пережить. Отчисление из института, и это после почти трех лет обучения. Ужаснее всего, что утрата студенческого статуса грозила ему призывом на военную службу, которая противоречила его жизненным принципам пацифиста. Он и насилие несовместимы. Именно это он и утверждал в военкомате, но члены призывной комиссии остались глухи к его мольбам. Зато Петру удалось разжалобить деканат. «Выкинуть два года из жизни, когда у меня почти готов материал для будущей дипломной работы. Это – прорыв, сенсация в области искусствоведения». Он еще что-то бормотал, убеждая членов ученого совета, изменить свое решение. Тогда судьба явно благоволила к студенту-недоучке. Потом были археологические экспедиции, длительные сидения по библиотекам, которые иногда заканчивались дискуссиями, а в споре, как известно, рождается истина. Ах, какое это было золотое время! К сожалению, его бесценность Петр осознал лишь спустя годы. Потери, потери, как тяжело вы даетесь и бесследно не проходите. Вот ему двадцать девять лет, через три месяца будет тридцать, а чего он добился в жизни?
Глубокая складка залегла между бровей и на мгновенно постаревшем лице, а потрескавшиеся губы приоткрылись, обнажая сточенные, как у старого коняги резцы. Хотя и говорят, что женщины любят ушами, все это верно только наполовину. Слабый пол стремиться к материальному благополучию, достатку, роскоши. Как раз того, чем он дам порадовать не в состоянии. Кто бы его порадовал …
Щелкнул замок в двери, и в проеме показалась физиономия Серебряковой, - Ну, как успехи?      
Петр протянул сапог. Придирчивым взглядом заказчица осмотрела работу. Гвозди вбиты ровно, а вот торчащие куски резины стоило подравнять. – Видишь, вот здесь? И с молнией для Нины Афанасьевны давай, не подведи.
- А что Седельников тут делает?
Дверь хозблока широко распахнулась, и над моментально съежившейся Галиной нависла внушительная фигура заведующего отделением. За Петра отвечать никто не пожелал, а медсестра Серебрякова, имеющая самое непосредственное отношение к его трудовой деятельности, исчезла.
- Чья это обувь?
Ему стоило взять пример с древнеримского раба Тримальхиона, который в угоду одному из четырех императоров серебряного века, прикинулся трупом. В сложившейся ситуации проще и правдоподобнее всего изобразить душевно больного, ведь, по сути он им и является… Нет, он согласен быть, кем угодно: обслуживающим персоналом, мелким воришкой, строительным рабочим, но только не безумным. На обращенном к вопрошающему лице читалось живейшее участие во всех больничных начинаниях. Петр отрапортовал, - Сапожки, медсестричка Галина принесла. А мне и нетрудно их в надлежащий вид привести.         
Глупейшая улыбка, застывшая на лице Петра, служила лучшей демонстрацией готовности пациента исполнить все, что от него потребуется. Подобная реакция на его вопросы и запросы вполне удовлетворяла Николая Григорьевича, требующего от окружающего безропотного подчинения. Дроздов не замечал за собой диктаторских замашек, а проявляемую по отношению к подчиненным строгость считал своим явным достоинством. «Людей надо держать в черном теле, не давать им спуску, причем, некому не делая поблажек, лишь таким путем можно добиться положительных результатов», любил повторять прирожденный начальник. Должности заведующего отделением он добился с большим трудом и не без потерь. Из-за того, что рядовой, но перспективный психиатр с раннего утра и до глубокой ночи проводил на работе, от него ушла жена. Привыкший командовать, Дроздов замучил домочадцев многочисленными придирками. Просто удивительно, как ему хватало времени и сил, подмечать чужие оплошности: там обувь на полку не поставили, по забывчивости не убрали кастрюлю с супом в холодильник, и щи прокисли. Но более всего Николая Григорьевича раздражали окурки, которые его рассеянная супруга оставляла, где попало. Когда же он забывал убрать развешенные по стулья галстуки, рубашки и прочее, себе он делал послабление. Он – человек занятой, и не обязан забивать собственную голову хозяйственными заботами, на то есть супруга, и тот факт, что она работает наравне с ним и следит за детьми, вовсе не достижение, а обычное дело. Женщина, помимо того, что должна поддерживать в доме уют и порядок, обязана быть всегда веселой и привлекательной. А что совсем недопустимо, так это жалобы на свою нелегкую семейную долю, а иначе …
Скользящий взгляд Дроздова сконцентрировался на паре стоптанных женских сапог, которые Петр все еще держал перед собой.
- У меня в кабинете краска со стен сходит. На днях достану все необходимое, займешься ремонтом, - Дроздов сделал пару шагов назад и поманил за собой Седельникова пальцем.
Словно загипнотизированный Петр последовал за заведующим отделением. По дороге растерянность сыграла с Петром злую шутку. Засмотревшись на Дроздова, его последователь споткнулся о полное ведро воды, с плавающей там половой тряпкой, и едва не упал.
- Ах, ты, черт поганый! – в сердцах прикрикнула Нина Афанасьевна и ткнула своего невольного обидчика шваброй в спину.
Потирая ушибленное место, Петр боялся вздохнуть. Куда его ведут, какая экзекуция ему сейчас грозит?
- Николай Григорьевич, вас Александр Яковлевич по телефону спрашивает.
Дверь в кабинет заведующего захлопнулась прямо перед его носом. Может, это и к лучшему? Медленно бредя по коридору, Петр направился к палате, но добраться до места следования ему не удалось. Приятели помешали. Дежкин, Чубукка, «математик», кто-то из новеньких окружили его со всех сторон. Взгляды их сосредоточенных физиономий были нацелены на детальное изучение его торса. Шевелящиеся словно щупальца медузы Горгоны чужие пальцы перебирали его волосы, ворот его джемпера, опускаясь все ниже и ниже. При этом вся честная компания хранила молчание. Повышенный интерес к его персоне вызвал ответное раздражение и законное возмущение объекта изучения, причем, реакция на подобное нахальство также была беззвучной. Отстраняясь руками, Петр медленно пятился, пока не наступил на чьи-то ноги. В результате несильный, но чувствительный тычок в спину дал знать ему, что на любое действие он встретит противодействие. Злобный огонек мелькнул в прищуренных глазах осаждаемого. Он резко оттолкнул от себя первого подвернувшегося ему обладателя назойливых рук, и тут же кто-то из прилипал толкнул его в ответ. Началась потасовка, рассчитывать на успех в которой, все равно, что мечтать о розовом коне. Мифическое животное, как несбыточная мечта, существовало лишь в воображении романтика. Удары наносились беспорядочно. Вскоре группа из шести человек напоминала снежный ком, постоянно меняющий свои очертания и местоположение.
- Прекратить сейчас же!
В качестве дополнительного стимула к окончанию потасовки на дерущихся выплеснули ведро холодной воды, а последовавшие затем удары мокрой тряпкой окончательно охладили пыл забияк.
- Видите, Амалия Потаповна, а вы говорили, что среди подопечных все флегматики и ни на что не способны. Вот, вам, пожалуйста, демонстрация силы и упорства. Всех их ко мне в кабинет для инструктажа.
Переведя дух, Петр смекнул, о чем сейчас будет говорить Дроздов. Самое лучшее, что мог бы себе позволить пойманный на месте «преступления» -  затеряться где-нибудь среди больничных просторов. Но тайным помыслам обреченного, к каковым причислял себя Петр, не дано было осуществиться. В спину ему дышала нянечка Зубова, попеременно тряся то мокрой тряпкой, то небольшим куском кожзаменителя. Ее маленькие пронырливые глазки буравили его, лишая Петра малейшего шанса сбежать.
- Как ты думаешь, зачем нас заведующий позвал?
Вопрос прозвучал от новенького, еще минуты две-три рьяно размахивающего кулаками. Петр присмотрелся к идущему рядом. Вполне адекватное поведение, проблески мыслей в глазах, если бы парень встретился ему в иной обстановке, Петр и не предположил бы, что вопрошающий – душевнобольной. Случай распорядился так, что отвечать Седельникову не пришлось.
За него это сделал хозяин кабинета. – Попрошу всех представиться.
Поскольку старожилы отделения не спешили исполнить распоряжение свыше, инициативу взяли в свои руки двое новеньких.
- Меня зовут Виктор Шумейкин.
- Георгий Савин, - назвал себя другой.
- Молодцы, - похвалил их Дроздов, - Остальные почему молчат? Думаете, я не помню, как вас зовут? Нет. Вы ничего не думаете, - ответил на свой же вопрос Николай Григорьевич. – Зачем вам размышлять? Это за вас сделают врачи. Ну, так вот, чтобы, вы поразмялись хорошенько, существование ваше приобрело конкретный смысл, в ближайшие дни вы отправитесь на субботник. 
Никто из тех, к кому обращался Дроздов, никак не отреагировал на известие. Лишь покинув кабинет заведующего, Шумейкин попытался призвать к обсуждению услышанного товарищей по несчастью. – Субботники обычно устраивают в апреле, а сейчас холод собачий…
- Всякая там уборка- дело добровольное,- добавил Савин. Сейчас, когда строгое око психиатра не контролировало его действия, молодой человек осмелел.
- Лично я против субботников.
Прорезался голос и у поклонника числа «пи». – Сейчас не то время. Коммунизм уже отжил свое, а капитализм пока не сформировался. Да здравствуют великие открытия, которые ждут нас впереди! Вы все можете принять участие в подготовке к математическому форуму …
- Отстаньте, уважаемый. Точные науки – прерогатива педантов, вроде нашей половой феи. Обратите внимание на то, как она моет коридор. После уборки пыль ложиться ровным, тонким слоем, так, что разглядеть ее можно только при классическом невезении, когда …- Небольшая заминка в продолжительном монологе Чубукки пробудила ото сна его слушателей.
- Опять эксплуатировать нас удумали. Мы будем вкалывать, а денежки за нас другие получат. Надо жаловаться.
Павла Владимировича выслушали с пониманием и молчаливым одобрением. Каждый, вероятно, представлял предложенное по-своему. Нерешительные уклонисты Шумейкин и Савин собрались отговаривать заведующего отделением от его затеи и сделать это в корректной форме, так, чтобы не накликать гнев на собственные головы.
- А ты что молчишь?   
Теперь уже Дежкин побеспокоил Петра, пребывающего в полусонном состоянии. Даже реальная угроза строительного порабощения не заставила его сердце учащенно биться. Но вопрос одного из активных участников потасовки, неоднократно повторенный ему прямо в самое ухо, пробудил его к жизни. Настойчивость, с которой вопрошаемый добивался его ответа, постепенно рождало в душе Петра желание заткнуть Дежкину рот.
- Ты согласен строить и ремонтировать? – не унимался Павел Владимирович.
Взгляд его, устремленный вдаль, посуровел. Многотысячная толпа, столпившаяся на площади, шумела, требуя возмездия. Ярость, звучавшая в криках собравшихся, не воспринималась обреченным на свой счет. Подданных ввели в заблуждение. Воровали, вымогали, мошенничали все, кто был у власти, но расплата подстерегла его одного. Угроза четвертования приводила его в ужас, хотя на его по-детски обиженном лице, застыла немая надежда. А вдруг … на съедение толпе будет отдан другой? «Умирать не страшно», сказано тем, кто никогда не сталкивался со смертью. Очень может быть, когда на твоей шее затягивается петля или блеск металлического лезвия слепит глаза, с мольбой устремленные на руки палача – все это он когда-то пережил, как и лишающую рассудка боль, когда рвутся мышцы, сухожилия, кости, и хочется смерти …
Очнувшись от тяжких раздумий, Петр медленно приходил в себя, после пугающих видений.  Убогость больничной обстановки сейчас, как никогда, бросалась в глаза. Прогрызаннный крысами линолеум, обнажающий пыльный цемент, облупившееся стены, оконные щели, из которых дуло в ветреную погоду, убогая тумбочка, одна на всех, грязное постельное белье, меняют которое не чаще двух раз в месяц – ко всему этому можно было привыкнуть. Но терпеть незаслуженное грубое к себе отношение могли единицы. Обращение «Эй, вы, скоты безмозглые» или «внимание, граждане дегенераты!» большинство из медперсонала взяло за правило. Петр высказывал молчаливое сопротивление, а пару раз бывший коммерсант, потерявший не только вложенный в дело капитал, но и семью, попробовал возмутиться, пригрозив жалобой в «соответствующие органы», за что и был подвергнут жестокому испытанию голодом. Возмутителя спокойствия лишили больничной баланды, в итоге, он, терзаемый муками недоедания, был согласен на все, только бы выжить.
Аналогичное желание испытывал, вероятно, всякий, кто имел несчастье быть заключенным в больничных покоях. Несмотря на то, что его пребывание здесь сопровождалось массой лишений и неприятностей, Петр не спешил покинуть психоневрологическое отделение, ибо здесь все-таки приемлемее, чем на вокзале, в грязных продуваемых подъездах или отделении милиции, за решеткой. Скорее всего, подобных соображений придерживалась молодежь, всеми правдами и неправдами, что более соответствовало истине, отбрыкивались от военного призыва.
- А посему, молодые люди, советую вам не отказываться от участия в строительстве, ибо, провести пару деньков в обществе лаков, едких красок, олифы, кистей разного калибра, стамесок и, еще бог знает чего, все-таки лучше, чем пару лет трястись под прицелом автомата Калашникова.
Рекомендацию местного старожила приняли к сведению,  но никто не удосужился поинтересоваться у предположительных новобранцев, а как они решили действовать?
За окном дождь со снегом, и это в середине января. Впереди, согласно народным приметам, ожидаются трескучие морозы. В такую неприветливую погоду лучше сидеть дома. Как хочется иметь собственную крышу над головой. Деньги - все упирается в зелененькие бумажки. С ними можно жениться и прописаться и обосноваться в Москве основательно. Вынужденное бездействие более всего огорчало Петра, привыкшего ни в чем себе не отказывать. За прожитые двадцать девять лет он столько всего повидал, что хватило бы на две жизни. А в настоящее время он может себе позволить только сидеть у окна, уставившись на унылую обстановку больничного двора. Как неистовствует ветер, точно такая же штормовая буря у него в душе. Только ласковые бабушкины нашептывания и нежные женские объятия, о которых пока он мог лишь мечтать, вернули бы ему умиротворение.
- Ты поедешь?
Честный наивный взгляд вопрошаемого подкупал. Но Петру сейчас было не до откровений. Ответный взгляд вскользь коснулся побелевших от напряжения пальцев рук. Волнуется. Мой ответ его, вряд ли, успокоит, - Поеду.
Похоже, совсем не то ожидал услышать Савин. Ветер усилился. Его порывы заставили гнуться податливые осины и березы, а хлопья мокрого снега буквально на глазах облепили беседку, в которой в хорошую погоду, особенно в летние месяцы, любили сиживать во время прогулок пациенты отделения пограничного состояния. Чудное было время, неподалеку чирикали воробышки, в траве стрекотали кузнечики, и ничего не мешало полету его фантазий. Ощутив назойливо-проникновенный взгляд, Петр отвлекся от созерцания разгула стихии. – Желаете что-то еще спросить, молодой человек? 
- Скажите, а вы когда-нибудь строили?
Язвительная усмешка исказила рот отвечающего, тогда, как глаза его оставались безразличными ко всему, что не затрагивало его интересов. – Строил, египетские пирамиды. Устраивает? Те, кто ими пользуется и по сей день, довольны. Хотите, и вас обучу строительству?
- Шутить изволите. А я к вам серьезно.
- Серьезно такие дела не делаются. Надо рассчитывать на вдохновенье. Обычно оно нисходит по ночам, когда ничто не отвлекает от творчества. Звездочки, луна, всякие там кометы Галлея и еще неоткрытые планеты – все это находится одновременно близко и вне зоны доступа первооткрывателей. Главное, абстрагироваться и считать, что желаемое у вас в кармане.
Петра понесло. Разглагольствуя о вдохновении, он не почувствовал, как Муза разверзла над ним свое небесное опахало, поглазеть на которое собралась немногочисленная публика, среди которой Петр узрел Дежкина. – Вот, кто вам поможет, юные отроки, - искривленный перст Седельников уткнулся во впалую грудь Павла Владимировича.
- А чем я могу помочь, интересно? Я никогда не был в Египте, и если строил пирамиды, то в детстве, когда играл в песочнице.
- Я не умею ни строить, ни ремонтировать.
Признание Шумейкина вызвало негодование слушателей. Чубукка потряс кулаком. Обводя собравшихся строгим взглядом. – Не желаю отдуваться за кого-то. Я в своей жизни немало вкалывал.
- В конце концов, мы люди или … нет?
Петру и не только ему показалось, что говоривший из-за этических соображений заменил последнее слово. Повисшая пауза слишком затягивалась. Собеседники искоса посматривали друг на друга, и только Шумейкин вдруг не выдержал, - Конечно, люди, тут и думать нечего. Я согласился лечь в больницу …
- Для того, чтобы откосить от армии.
Взгляды собравшихся переметнулись с Шумейкина на медсестру Серебрякову. А той только этого и надо было. Презрение читалось в ответном взгляде. Была бы ее воля, она заставила всех этих ублюдков вкалывать на износ. Но высказывать все это им в глаза, открывая истинное свое к ним отношение, слишком опрометчиво. Дроздову подобное не понравится. – Что тут за разговоры идут? Вы чем-то не довольны?
Вносить ясность никто не стал. Больные, словно сговорившись, разошлись по своим койкам. Люди они или скоты? Можно сколько угодно искать ответ на этот вопрос, и всякий раз он будет разным. С точки зрения обывателя, они ни те, и ни другие. Люди способны контролировать собственные поступки, скотина – приносить пользу. Они, пациенты психиатрической больницы не в состоянии ни того, ни другого. Но это обстоятельство не дает право оскорблять их. Здесь, в стенах «дуркиного дома», больные пребывают в зависимости, в подчиненном положении и, стало быть, протестовать бесполезно.
Лежать, уткнувшись равнодушным взглядом в потолок, быстро наскучило. Где же все-таки раздобыть деньги? Лишь только Петр прикрывал глаза, ему виделись заветные бумажки, шелест которых он почти ощущал, стоило ему отрешиться от бесперспективной действительности. Кто-то легонько тронул его за плечо.
- Давай спрячемся.
Не отрывая глаз от сладостных видений, Петр знал, от кого поступило предложение. Что с него взять, с этого юнца необстрелянного? Остается только уповать, что Шумейкину скоро наскучит играть в шпионов. Петр претворился спящим, а для убедительности тихонько посапывал.
Однако не прошло и десяти секунд, как обращение повторилось в более настойчивой форме. Виктор уже без всякого стеснения тряс его за плечо, продолжая вопрошать, - Ты ведь тоже не любишь заниматься строительством. Я тут недавно, а ты все знаешь. Подскажи, где лучше схорониться?
Господи, как ему надоел этот прилипала, а нагрубить нельзя, а то еще пожалуется. Глубоко вздохнув, тем самым, придавая собственным словам большую значимость, Петр изрек, - Схорониться вернее всего в могиле, но ты туда не торопишься. А теперь отстань от меня.
Просьба не возымела действия. Шумейкин на этот раз обошелся без паузы, перейдя почти на крик, - Помоги мне! Людям надо помогать, так нам внушали в детстве. Ты будешь … 
О чем еще хотел просить уклонист, Петр не узнал. В их диалог вмешалось третье, заинтересованное лицо, - Спрячемся вместе.
Сказано это было с такой убедительностью, что в Петре проснулся интерес. Что именно предлагал заговорщик?
Для того, чтобы не вызывать подозрений у медперсонала трое прогуливающихся по коридору свернули в туалет. Здесь по очереди в кабинах зазвучала музыка смыва. Стоя за перегородками, сообщники шептались. Вернувшись в палату, они моментально растворились среди остальных, ничего неподозревающих пациентов.
Принесли ужин. С тех давнишних пор, как с питанием стало плохо, в столовую, располагающуюся на третьем этаже, их более не созывали. Петр был голоден, но насытится тем, что им принесли, было невозможно. Постные котлеты оказались малосъедобными. Нелегко было отгадать, из чего их сотворили. По вкусу нечто среднее между картофелем и капустой, по внешнему виду напоминали слепленные на скорую руку лепешки. К вегетарианскому угощению на гарнир подавалась тертая свекла. Сейчас Петр был настолько захвачен идеей, пришедшей ему в голову, что не обращал внимания на приторный, подгоревший ужин. Задуманное казалось не только слишком смелым, но и вероломным. Если быть более честным, это – предательство, по отношению к его сообщникам.
Но разве в жизни любого человека, где бы он не проживал, и чем бы не занимался, отсутствовали подлые поступки? Если он не приведет в действие свой план, его не ждет ничего хорошего. Оправданием ему послужит его же собственное благополучие, по крайней мере. Он надеется на это.
«Ты плохо знаешь людей», нашептывал ему внутренний голос. Нельзя верить их обещаниям, они лгут с честными глазами. Твое вероломство аукнется изменой того, кому ты почти поверил. Но … что мне делать?
Разве то, что задумали сообщники, неистинное зло? Так, чем он хуже двух остальных, задавался вопросом Петр. С облупившегося потолка на него явственно взирали слезящиеся глаза осужденного на смерть. Ощутив ее ледяное дыхание, несчастная жертва что-то безмолвно шептала ему. Петр напрягал слух, вглядывался говорившему прямо в губы, но все было напрасно.
Меня обманывали. Я поступлю нечестно, такова жизнь, и нечего ее приукрашивать. И тебя, бедолага, мысленно проговаривал Петр, обращаясь к Вителлию, нелюди не пожалели. Так, что не я первый, не я – последний.
Назначенный для субботника день наступил. С утра суетились медсестры, разнося по палатам очередные порции психотропных препаратов. Сегодня им повезло, решил Петр за всех своих товарищей по несчастью. Людмилу Федоровну, медсестру с более, чем двадцатилетним стажем, любили все, даже те, кто отвык что-либо чувствовать. Это обстоятельство подвигло Чубукку сделать предложение сообщникам. Первым он поделился своим соображением с Петром. – А что, если привлечь Людмилу Федоровну? Она может нам посодействовать.
- Чем?
Чубукка растерялся, - Ну, я не знаю. Думал, что ты … поймешь.
Далее Александр Петрович пролепетал нечто невразумительное, понять смысл которого смог разве, что какой-нибудь святой провидец. Петр слушал его с каменным выражением лица, что еще больше смущало Чубукку. – Разве ты со мной не согласен?
- В данном случае стоит поинтересоваться мнением…, - Петр намеренно сделал паузу, с тем расчетом, чтобы сообщника лишний раз одолели сомнения. Они могли породить неуверенность в собственных силах, что надолго отвадило бы беспокойного сообщника от корректировки планов. Но не таков был Чубукка. После безрезультатного разговора с Петром, Александр Петрович исчез из поля зрения Седельникова. 
Пожалуй, время настало. Пора. Наскоро проглотив малопитательный завтрак, Петр направился к кабинету заведующего отделением. Там уже топтались его бывшие сообщники. Сие обстоятельство привело Седельникова во временное замешательство. Нужно во что бы то ни стало попасть к Дроздову вперед двоих шантажистов. Но как осуществить это?
Кроме Людмилы Федоровны из медсестер сегодня в смене работала Наталья Зубова, племянница той самой нянечки Нины Афанасьевны, которая любила при всяком удобном случае наподдать «психопатам» по самым уязвимым местам.
Открытие сильно огорчило Петра. Придирчивая Зубова могла заставить его вернуться в палату. Ради того, чтобы обмануть ее бдительность, Петр поочередно заходил во все встреченные на его пути палаты. Их обитатели безразлично относились к незваному визитеру, пока в одной из палат Седельников случайно не наткнулся на Савина.
Георгий, обеспокоенный длительным отсутствием Шумейкина, в самом деле, ведь не застревают же в туалете на целых тридцать минут, тут же атаковал с вопросами Петра, - Ты не видел Виктора? Пропал совсем человек. Как его спасти?!
С трудом оторвав от себя цепкие чужие пальцы, Петр первым делом попытался успокоить порядком взвинченного юнца. – Чудак-человек, зачем так психовать? Никого спасать не нужно, все целы.
- Но где же Шумейкин?
Петр не знал, стоит ли ему говорить правду. Возможно, Савина намеренно не посвятили в свои планы остальные заговорщики. – Пациентов иногда забирают на обследования, не ставя заранее в известность.
Савин нервно перебирал полы своей клетчатой рубашки. Видимо, объяснение его не успокоило. Петр видел, что собеседника терзают сомнения, но добавить что-либо к сказанному ему было нечего.
- Ты куда?
Избегать преследования возбужденного собрата не устраивало Петра. Но он и так слишком задержался. – В туалет.
Лаконичный ответ подсказал Савину направление поиска. Петр чувствовал преследование, но его беспокойство по этому поводу отступило, стоило ему увидеть опустевшее место перед дверью заведующего отделением. Секундное замешательство, и Петр бросился к двери, укрывающей тайну заговорщиков.
Крепость была взята ранее того срока, на который рассчитывал он. Вход оказался недоступен. Бесполезно было биться в затворенную на ключ дверь. Приложившись ухом к ней, Петр замер, пытаясь хоть что-нибудь узнать о Дроздове. Его судьба волновала его постольку – поскольку, зависимость диктовала Седельникову свои условия. Тихо, вот это и показалось Петру подозрительным.
- Чего ты здесь прослушиваешь?
Людмила Федоровна появилась очень некстати, но лучше она, чем кто-либо иной.    Петр обернулся, но не проронил в ответ, ни слова, лишь приложил палец к губам. Сработало. Медсестра ушла. Не только любопытство двигало им, но и желание получить еще кое-что, о чем он не решился некому распространяться.
Внезапно дверь распахнулась, и Петр не успел вовремя среагировать.
Приложенное к его груди ухо обескуражило Дроздова. – Что все это значит?
Открытый доверительный взгляд вопрошаемого снизил напряженность, а прозвучавший ответ убедил Николая Григорьевича согласиться с Седельниковым. – Я вас прошу, пожалуйста, уделите мне несколько минут.
В кабинете, к удивлению Петра, никого не было. Он быстро взял себя в руки, и скрыл свои чувства от хозяина положения. – Николай Григорьевич… к вам в течение получаса никто не входил?
Указательным пальцем Дроздов поправил соскользнувшие на кончик носа очки, - Вы явились для того, чтобы учинить мне допрос?
- Нет. Понимаете, мне нелегко об этом говорить, но … вам недавно угрожала опасность, о которой вы и не подозревали.
Петр умолк в ожидании дальнейших расспросов, но их не последовало.
Подхватив толстый журнал и несколько рентгеновских снимков, Дроздов направился к двери. – Давайте скоренько, потом поговорим.
- Но, Николай Григорьевич, вас хотели шантажировать с угрозой для жизни.
-  Про угрозу ты в милиции будешь докладывать, а сейчас попрошу освободить помещение. Между прочим, готовься, в час дня за тобой приедет машина. За твою исполнительность назначаю тебя бригадиром.
Такого финала не ожидал никто, Петру же оказанное доверие было не к чему. На бывших сообщников ему было наплевать, и до положенного срока ждать он не собирался. Бежать, и как можно скорее!
Проследив за Дроздовым, и выяснив, что тот покинул отделение, Петр обратился к дежурному врачу. – Марина Геннадьевна, Николай Григорьевич очень спешил. Его главный врач вызвал, а мне Дроздов велел ехать в Орликов переулок, там назначена встреча с подручным.
- А я что должна делать? Господи, почему о всяких там изменениях мне сообщают в последний момент? Это – элементарное неуважение к квалифицированному специалисту. Я …
Петр перебил, - Дроздов распорядился выдать мне вещи и деньги на дорогу.
Седельников говорил так уверенно, что почти убедил Норкину, лишь упоминание о деньгах вызвало ее резкое несогласие, - Деньги! Какие деньги?! Нет у меня денег. Я зарплату не получаю третий месяц. Изредка швыряют подачки в виде аванса …
- Марина Геннадьевна, мне нужно спешить, иначе достанется нам обоим.
Помогло. Через десять минут, набросив на плечи старую куртку, и напялив чужие джинсы, о том, что они не его, Петр благоразумно умолчал, он покинул больницу. На руках у него был пропуск, а на ногах – старые, рваные кеды – и в таком, затрапезном виде он надумал жениться?!
Нет, сначала ему стоит привести себя в порядок. Решение его одобрил лишь мелкий, пушистый снежок и нерезкий ветер в спину, подгонявший одинокую, сгорбленную фигуру в определенном направлении. Ему помогут, обязательно помогут. Ведь не может же человек быть некому не нужным.