— Вон они, звезды, яркие, влекущие к себе. Такие холодные, посреди этого пространства бесконечного. Звезды как гавани, как морские порты, среди великого темного океана. Которые встретят тебя радушно, накормят и напоят, поразят своим гостеприимством, а где-то ты будешь изгнан, планета окажется холодной и мрачной, с такими же обитателями, чем-то на землян похожих, вечно подозрительных и выискивающих подвох, а если нет подвоха, так сами гадость сделают.
Кот внимательно слушал тоской объятого человека. Человек сидел на скамейке, близь обшарпанной «хрущевки» и не отрываясь смотрел на звездное полотно, раскинутое перед ним. Августовский вечер овевал прохладой, легкий ветерок перебирал поддернутые сединой волосы мужчины и забирался под байковую рубашку. Желтый свет окна на третьем этаже манил теплом и уютом, но человек все никак не мог сдвинуться с места, не мог перестать смотреть на мерцающие звезды, бесконечно загадывать одни и те же желания, провожая падающие звезды.
— И как редко мы смотрим вверх, все бежим, несемся, за чем-то мелким по существу, да и противным. Вот они звезды, как напоминание нам, что иногда надо остановиться и отдаться чему-то большему.
Человек тосковал и в горле стоял ком, который никак нельзя было проглотить. Ему жутко было смотреть на свои руки, старые руки, с почерневшими ногтями. Руки иссохшие, так внезапно, кажется, эти руки стали чужими, все еще сильные, но не имеющие жизни. Этими руками уже нельзя было обнять некогда молодую жену, растолстевшую, раздражительную, у которой руки были еще ужаснее, с толстыми пальцами, на ногтях которых зачем-то покоился ядовитый красный лак. Этими руками не хотелось больше творить, они стали механическим сопровождением каждодневности.
— А ведь когда-то целые манифесты любви писал. Манифесты Любви. Я их так и называл. Каждый поцелуй в мире должен быть запечатлен небесами! кричал я и целовался жадно, как в последний раз, как будто завтра на войну или умирать. А любить, так любить, не видя ничего вокруг, не останавливаясь не перед чем, потому что остановишься и все. Предал себя и жизнь превратил в пыль. Так и надо ведь?
Уличный кот, ставший случайным слушателем, ничего не ответил, но терпеливо слушал, в надежде, что человек как всегда угостит его колбаской, как это часто бывало. Но в голове кота уже забрались сомнения. Раньше человек говорил куда меньше.
— Каждый новый день с голубым небом. Эфир, покрывающий весь мир, гоняющий ветра и облака, в каждом их которых видел некий символ и послание. Каждое слово уходило в вечность, было весомым и верилось, что не умрешь ты никогда. Если же умирать, то умирать во имя великой цели. Если умирать, тогда стать легендой, стать героем саги, песни, сказаний и чтобы именем твоим нарекали в будущем сынов, таких же, с огненным сердцем и мечтательным блеском в глазах. Ведь понимал, что жизнь лишь мгновение. Так страшно было прожить блеклую жизнь и пустым умирать.
Коту стало невмоготу, он зажмурился, поняв, что колбасы ему нынче не дождаться.
— Куда это все делось то? Стал смотреть под ноги, на землю, на окурки и плевки, улыбаться, когда надо ударить, молчать, когда нужно сказать, пакости говорить и перестать любить. Есенина подложить под стол, и Лондона извести на курево. И не воды Стикса сомкнутся надо мной, а крышка из прессованных опилок, дешевым бархатом обитая.
— Саныч, ты чего бормочешь? – перед грустным человеком встал толстый мужижок, с залысиной на голове, и тонкогубой улыбкой. Он загородил звезды, и часто моргал, смотря на человека с усмешкой.
— Да так, со своей вот поругался.
— Все пилит? Да ладно тебе, Саныч. Бабы дуры. Завтра твоя смена? Говорят, премиальные в этом месяце не выдадут. Зинка бухгалтерша говорила. Не зря с начальником спит, все паскуда знает, - толстяк захихикал.
Мужчина по привычке улыбнулся в ответ. На душе стало окончательно скверно и тошно. Захотелось ударить в лицо толстяка, ударить не раз, чтобы никогда больше не слышать противный смешок. Но как всегда он сдержался, встал, и сгорбившись пошел к подъездной двери. Толстяк поспешил за ним, рассказывая о Зинке бухгалтерше интимные подробности, хихикая и качая головой.
Кот проводил их недовольным взглядом и посмотрел на звезды. Холодные и тусклые, холодные и мертвые, одинокие, недосягаемые, и совсем не нужные. Бесполезные они, подумал кот, и закрыл глаза, пытаясь сохранить тепло.
Еще одна звезда упала вниз, сжигая чьи-то погасшие мечты.