Поскрёбыш

 
   Легла зима. Её воздушное белое покрывало укутало поле,  степь, берёзовые колки. Ранние вьюги по-зимнему студёные, по ночам выли в трубах протопленных деревенских изб, предсказывая лихие дни, которые пришли на Алтай вместе с ранней зимой. Солнце выглянуло из-за туч, прорвав серую пелену непрекращающегося снегопада. Его лучи едва-едва видны сквозь серый сумрак. Утро. Светает. Начинается новый день. Что-то он с собой принесёт людской реке: надежду или печаль, горе или радость. Кто ж его знает? Смута легла, всё смешалось в кровопролитной братоубийственной войне, где сын пошёл против отца, а брат – на брата. Не приведи, Господи!  Так думал свою думку Носков Назарий то ли наступившим утром, то ли ещё ночью. Бессонница одолевала старика.

  - Тятя, я решил жениться, - обратился Куприян, закончив утреннюю управу во дворе, войдя в избу и впустив вовнутрь дома струю тумана с наступивших зимних холодов.

- Сын, какая женитьба сейчас? – бросил суровый взгляд на своего «поскрёбыша» Назар Яковлевич, - не знаешь, что завтрева будет. О чём ты, Куприян. Может нас красные али белые к стенке поставят, а ты – жениться! Повремени, говорю!

- Я уже слышу от тебя это не впервой! Может «заварушка»  будет не один год продолжаться. Теперь помирать что ли? Пущай себе дерутся, а я тут причём! Хочь белые, хочь красные, всё – бандюки! Ты, тятя, не юли. Тебе что, невеста не по нраву?

- Дуська то? Шадрина Василия дочь? Да, нет. Девка пригожая, нашей веры и семья  еённая уважаемая. Время мутное, сынок. Боюсь я за всех вас. Сёдня не знаешь, в каку сторону глядеть! Ой, неспокойное времечко! Ведь по-хорошему свадебку надо отыграть. А как её отпразднуешь? Горит всё войной братоубийственной.

- Тятя, мы без свадьбы обойдёмся. Вот и Василий Матвеевич говорит, что не время свадьбы играть и согласие своё даёт на венчание без гульбы. К себе зовёт жить. Ведь Дуняха у них единственная дочь. А Прокопий пущай остаётся с тобой. Как жили, так и будете жить. Как ты на это посмотришь, тятя?

- Что говорить. Сам традиции знаешь. Ты у меня младшой, тебе и жить с нами. А ты и тут хочешь супротив отца идти. Вот моё последнее слово – повременить надо, чтобы всё по-человечески было, а не как у безродных людишек. Всё, сын, это мой окончательный сказ.

- Тятя, я всё едино по-своему сделаю. Я тебя упредил. Сказано, женюсь! Не хочешь по-хорошему, значит уйду жить к тестю без твоего благословления,- порывисто отрезал молодой юнец лет восемнадцати.

   Назар Яковлевич, купец, занимавшийся торговлей лесом, в коей помощниками были сыновья Прокопий  и Куприян, вовсе не был против невесты, да и породниться с семейством Шадриных отнюдь неплохо, но напуган, как и многие селяне, нахлынувшей в Алтай гражданской войной. Растерянность, непонимание и страх закрались к нему в душу. Он был против белых и против красных. Всеми внутренними силами души надеялся переждать это времечко, покуда вновь не установится прежний порядок, заведённый не им, порядок, при котором весь свой век жило алтайское крестьянство.

    Здоровье у Назара Яковлевича стало пошаливать, семьдесят пятый годок шёл. Прокопий, старший из сыновей, со всем семейством жил с отцом. Сам Назар просил об этом сына, чувствуя, как быстро уходят силы. Вроде и болезни особой не было, но силушка словно таяла. Супруга его, Василиса Никитична, уже давно видать ждала на том свете. Но домашние заботы держали старика в бренной жизни. И всё равно, чувствовал, что скоро его смёртонька придёт. Никому он об этом не говорил, сыновья и замужняя дочь, вроде и не замечали ничего такого за отцом. Старшие дети, уже давно остепенённые, семейные, не приносили беспокойства старику. Но вот младший, «поскрёбыш» - горяч больно, как необъезженный жеребец, за него болела душа.  Всё бы ничего, да революция случилась, а за ней и кровопролитная война нахлынула. Не заешь, как и день прожить.

  Куприян, поспорив с отцом, хлопнув дверью, ушёл.
- Видно, к Шадриным подался, - подумал Назар, - Ох горяч, горяч! Прямо весь в меня! Может, и впрямь, пущай живут. Может и прав Василий Шадрин? Времена-то сёдня лихие. Вертается домой, благословлю. Пущай  будет по-ихнему.
***

Куприян и в самом деле спешил в дом Шадриных. В мыслях он продолжал свой спор с отцом.

- Совсем постарел тятя, всего боится. Надо Прокопия просить уговорить его. Для тяти всегда сдержанный и рассудительный во всём Прокопий, был авторитетом. Не то, что я – «молодшенький», - рассуждал Куприяша, и досада бушевала в его головушке, безотчётная молодость звала, стучала в новый день.
Брат и сестра были лет на двадцать старше Куприяна, по возрасту в родители ему годились  и относились к нему, как к маленькому, одно слово - «поскрёбыш». Куприян выдался не по возрасту крепким и высоким. Довольно скуластое лицо украшали большие карие глаза и строгие, всегда серьёзные поджатые губы. Только пробивающийся пушок над верхней губой говорил о еще не окрепшей его юности. Вот и дом Шадриных.
***

     Вступив в большие сени и взявшись за ручку двери, чтобы войти во внутрь, Куприян услышал громкие бабьи причёты. Голосили обе женщины: Дуся и её матушка Настасья Михайловна. С волнением он открыл дверь.

- Куприяша. Куприяша! – бросилась к нему Евдокия,- Что у нас тятя надумал, Господи милостивый,  помоги, в армию колчаковскую сбирается! Куприяша, никак с матушкой отговорить его не можем! Да что же это делается!
Она обвила гибкими руками шею Куприяна, заливаясь слезами, уткнулась ему в грудь, будто ждала, что он, её суженый, поможет уговорить отца остаться дома.

- Василий Матвеевич, ты почто решение такое принял? – растерявшись, обратился Куприян к будущему тестю, которого чтил и мнением которого дорожил.
Василий Матвеевич Шадрин, человек ещё вовсе не старый, лет около сорока, коренастый, наделённый недюжей силой, молча увязывал узел и собирал походную котомку.

- Куприян, женись на Евдокии, будь за хозяина в доме. Ведь бабы, оно и есть бабы. Ничего окромя своего носа не видят. Я уж сказывал, что красные придут – хозяйству нашему конец! Надо бить их сейчас, потом поздно будет. Не люба мне белая армия, да другой нету. Да и по мобилизации всё равно заберут, да ещё и из дома всё выгребут, поэтому лучше добровольцем идти, вас не тронут. Ты, Куприяша, убеди своего отца, Назария, что придётся тебе нарушить отцову заповедь и к тестю уйти. Так уж всё складывается. Передай моё к нему большое уважение. Придёт время, и всё станет на свои места. Свадьбу не играйте, так венчайтесь. Народ наш всё правильно истолкует.

Говоря всё это, Василий Матвеевич закончил укладывать вещи. Его жена, когда-то удивлявшая всех своей красотой, уже не причитала, только тяжело всхлипывала.

- Ничего, ничего, Настасья, не навсегда ухожу. Восстановим порядок,  и домой возвертаюсь. Оставляю за хозяина зятя моего славного Куприяна Назаровича. Не пропадёте. Он хоть и молод ещё, но напорист, в обиду вас не даст да и хозяйство блюсти будет. Ну, прощевайте покедова. Поцеловав жену и дочь, Василий вышел в сенцы, плотно прикрыв за собою дверь.

 Женщины вновь разразились плачем.
- Дуняша, Настасья Михайловна, да будет уже реветь, будет! Давайте лучше о венчании поговорим,- обратился он к своей будущей тёще.

- Да что тут говорить, вот третьего дня и венчайтесь, батюшку упрежу завтрева. Твои-то как на это смотрят?

- Да нешто Вы моего тятю не знаете. Упёрся, мол, традиции не блюдёте. Да Вы не волнуйтесь. Он ещё ведь не знает, что Василий Матвеевич в армию колчаковскую ушёл.

- Куприян, а что же ваш Прокопий не пошёл что ли воевать с красными,- перестав плакать, обратилась Настасья к дочериному жениху.

- Нет, не пошёл. Тятя сказывал, что воевать против своих грешно. Да оно и не знаешь, как и вправду поступить.

- Вот и я говорила Василию, что грех своих убивать. А он мне: какие свои, если на чужое добро руки зачесались!   Не нажили ничего, пьянь, а теперь поживиться хотят! Не выйдет! - слова Настасьи перемешивались с рыданиями.

- Мама, мама, давай и впрямь об нас с Куприяном подумаем, поглаживая по руке плачущую мать, потихоньку заговорила Евдокия. Дусе исполнилось совсем недавно семнадцать. От матери она взяла красивые глубокие карие глаза, мягкий овал лица и какой-то неуловимый внутренний свет, которым наделены некоторые русские женщины.

Немного успокоившись, обе женщины стали накрывать на стол вечерять.  Попив чаю с курниками и сметанными шаньгами, Куприян попрощался с ними и пошёл домой.
***

   Зайдя в избу, он застал всю свою семью за столом. Отводили вечернюю трапезу.
- Куприяша, садись скорее вечерять, а то уж стемнело вовсе, - обратилась к юноше золовка Елена, которая была единственной женщиной в большом мужском семействе, состоящем из трёх взрослых мужиков и двоих сыновей юношей-подростков.
 
- Нет, Елена, спасибо вечерял уже у Шадриных,- ответил Куприян. - Тятя, Прокопий, мне с вами поговорить надобно, - обратился он к отцу и старшему брату.

- Ну дак садись к столу, заодно и поговорим,- остужая горячий чай, налитый в большое блюдце, ответил Назар Яковлевич. - Лена, поставь ему чашку да мёд подай, - между делом обратился он к снохе.

Елена поставила на стол чайную пару и подвинула налитый в вазочку мёд. Куприян, сбросив тулупчик, сел за стол.

- Тятя, я в последний раз прошу тебя благословить нас с Евдокией. Василий Матвеевич сёдня ушёл в колчаковскую армию, а меня оставил за хозяина в доме. Просил передать тебе поклон, да просьбу - нарушить дедовские традиции и отпустить меня к ним в дом. Прокопий, ты то хоть вразуми тятю!

- Ну что же,- не спеша вошёл в разговор старший брат, - Шадрины - хорошие хозяева, Евдокия - девка покладистая и работящая. Тятя, пусть женятся,- поддержал Куприяна Прокопий.

-  Коли Василий на тебя хозяйство оставляет, дак ладно, с Богом, женитеся. Елена, ставь на стол штоф! Всё едино не по-людски всё это: без сватовства, без свадьбы!  Ох, времечко, времечко! Всё рушится!
Женщина быстро поставила на большой стол штоф со спиртным напитком, разложила на закуску по тарелкам: солёных груздочков, один к одному, сала и нарезала копчёного мяса. Назар Яковлевич наполнил гранёные стопки, выставленные снохой в центр стола, и провозгласил тост: «За семью Носкова Куприяна Назаровича!».
Взрослые дружно выпили. Куприян радостно стал благодарить отца и брата. Он объявил о венчании молодых.

   Долго Назар Яковлевич не мог уснуть. Его взволновала весть об уходе в армию беляков Василия. Не принял он такого решения свата. Разволновавшись, ворочался всю долгую ночь.

  На следующий день, закончив традиционную утреннюю управу, Куприян поспешил в дом Шадриных. Там его уже ждала Настасья Михайловна. Женщина сообщила, что вопрос с венчанием решён, молодые могут готовиться к церемонии.
***

   После венчания, Куприян, поблагодарив родителя и собрав свои вещи, ушёл к Шадриным. Назар Яковлевич долго настраивал себя на этот шаг. Но как только закрылась дверь за «поскрёбышем», непрошенная слеза побежала по его щеке. В доме сразу стало тихо и даже пусто. Ушёл «молодшенький» и забрал с собой часть отцовской души. Никому и никогда не говорил Назарий о своей большой любви к младшему сыну да и себе в том не признавался. Теперь, когда тот покинул отчий дом, душа его опустела. Не могли её заполнить даже внуки, близкие по возрасту к Куприяну.
***

   Ранним зимним утром в деревню вошли части колчаковской армиии. Василия Шадрина среди них не оказалось. Всех селян к обеду согнали в центр села к церкви. Старший офицер, похлопывая замерзающими руками и переминаясь с ноги на ногу от студёного мороза, громко объявил о том, что будет проведена мобилизация мужиков и что каждый двор должен поставить в армию по лошади, птицу и другие продукты для пропитания солдат и корма для лошадей. Неисполнение распоряжения грозило наказанием. Разошедшиеся по домам селяне обсуждали навалившуюся на них обязанность. Каждый из них хорошо понимал, чем грозит неповиновение. Уже были случаи в соседних деревнях, когда белые вершили жестокую расправу над крестьянами, не исполнившими распоряжение о мобилизации и снабжении армии продовольствием и фуражом.

- Что делать будем, тятя? – обратился к отцу Прокопий, - боюсь, что немало из нас вытрясут господа офицеры.

- А мы, сынок, попрячем всё. Лошадей угони на дальнюю заимку, туда же свези зерно, муку. Оставь пару мешков для сдачи да овощей, яиц, птицы добавим. Авось этого достаточно будет. А лошадей не дадим, нет.

- Хорошо, тятя, сделаем сёдня же. На том и порешили.
Прокопий снарядил сыновей на заимку, загрузив подводы мешками, обоз двинулся в вечерних сумерках в лес.

    Ранним утром во двор ввалились солдаты. Всё тот же офицер велел вывести из избы домочадцев.

- Вы не исполняете распоряжение о поставках лошадей, продовольствия и фуража! - громким нервным голосом обратился он к Назару Яковлевичу и Прокопию.

- Да нет у нас ничего, Ваше благородие! Провиант и фураж мы поставили вчерась, - отвечал Прокопий.

- Вчерась! А где лошади? Пшено где? Что врёшь, скотина? – играя плёткой, продолжал кричать офицер, - нет, говоришь, у вас лошадей? А на дворе чьи стойла? Сволочь? А сена почему так много заготовлено, если ни лошадей, ни скотины нет? Ты что, дурака из меня сделать хочешь?

- Прапорщик! – обратился он к рядом стоящему служилому,- Кто значится главой семьи?

- Старик, Ваше благородье, Носков Назар Яковлевич, - отрапортовал прапорщик.

- Арестовать старика и сына!

Тут же подбежали солдаты с оружием, заломив руки за спину Назарию и Прокопию, штыками погнали за ограду. Елена едва успела набросить полушубки на свёкра и мужа. Она заголосила. Юнцы, испугавшись произошедшего, потянули мать в избу.
 
      Многих крестьян арестовали беляки, закрыв их в церковном амбаре. К вечеру по селу пошёл слух о том, что завтра они все будут наказаны поркой. Эта новость дошла и до Куприяна. Схватив полушубок, он бегом побежал в свой дом. Об аресте свёкра и мужа рассказала ему плачущая Елена. Наутро всех жителей села вновь согнали к церкви. Там уже стояли в ряд сбитые, плохо обстроганные лавки. Офицер находился возле них, а связанных арестованных крестьян выстроили рядом с лавками. Мужиков восемьдесят вывели из амбара без верхней одежды в одних рубахах. Среди них были Назар и Прокопий Носковы. Женщины заголосили. Мужики сняли шапки, чувствуя жестокую и страшную расправу над своими селянами.

- За неисполнение приказа Верховного правителя России Колчака о мобилизации в освободительную армию и допущенный саботаж поставок продовольствия и фуража приговорить крестьян села Плотниково к  порке в тридцать плетей  каждому, - громко зачитал бумагу прапорщик.

Какой плач тут поднялся! Куприян, стоявший среди селян, рвался в центр. На обе руки повисли жена и тёща, не давая ему сделать вперёд и шагу. Не утерпев, прямо со своего места он закричал, обращаясь к офицеру:

- Ваше благородье, не трожь старика! Оставь его в покое! Он стар, я вместо него пойду!

- Ты кто таков чтобы перечить мне?

- Я сын его, а рядом брат мой, Прокопий! Сделай милость, оставь старого отца моего!

- Почему не мобилизован в армию сей молодец? - Обратился офицер к прапорщику?

- Ваше благородие, это семейство Шадрина Василия Матвеевича, а это зять его – Куприян. Добровольцем у нас служит Василий! Не велено на таких повинность накладывать, - быстро доложил рядом стоящий прапорщик.

- Ну что же, благодари своего тестя, - вновь обратился он к Куприяну, - иначе с тобой бы поступили.
 
Он махнул рукой. Крестьян по одному валили на сбитые лавки и засвистели плети…. Ребятня бросилась в разные стороны, женщины запричитали, мужики, крестясь, опустили низко головы. Куприян бился, сбрасывая со своих рук насевших на них женщин. Евдокия и её мать изо всех сил тянули его от места расправы. Избитых в кровь крестьян, многие из которых были без сознания, после порки бросали тут же на снег. Домочадцы их укладывали на сани и увозили. Не все выжили. Не выжил и Назар Яковлевич. Его мёртвое, безжизненное тело вместе с избитым Прокопием, уложив в сани, Елена с сыновьями повезла в дом.
 
- Тятя, тятя! Как же так! За что!

Куприян в ярости вбежал в дом и сорвал со стены висевшую двустволку. Подоспевшая Евдокия с рёвом повисла на шее мужа.

- Куприяша, дорогой, не делай этого! Не накликай большей беды на нас! Куприяша!
 – билась в слезах молодая женщина. Бледный с горящими от нахлынувшей ярости глазами, оттолкнув жену, он бросился из дверей дома. Дуся упала на пол без сознания. Вбежавшая в дом мать умыла и положила на лавку дочь. Дуня открыла глаза.

- Мама, мамочка, останови его! Прошу тебя! – обратилась она к матери.
Настасья, повязав крепче шаль, побежала догонять обезумевшего Куприяна.
***

Куприян, достигнув церкви, возле которой уже никого не было, побежал в отцовский дом.  Елена, уложив Прокопия на кровать, обмывала тело свёкра. Приготовив чистую одежду, она осторожно смывала кровь с его спины. По лицу женщины текли слёзы, которые она даже не замечала. В дом вошёл Куприян.

- Эх, тятя! Что же это за освободительная армия? Отомщу, тятя, не прощу такого. Не получится видно отсидеться по домам! Не получится! – говорил он больше себе, не обращая внимания на окружающих.

- Брат, чего удумал? – тихо обратился к Куприяну Прокопий, приподняв голову при виде младшего брата.

- Слыхал я, что в лесах партизанский отряд воюет с беляками. Пойду к ним! Решено.

- А как же хозяйство твоё и наказ Василия Матвеевича?

- А сам-то он не стал сторожить его! Вот и я, значит, не стану!

В дом зашла запыхавшаяся Настасья Михайловна. Увидев похоронные приготовления по умершему Назару Яковлевичу, она перекрестилась, отвесила поклон и тихонько подошла к Куприяну.

- Куприян, может помочь чем? – обратилась она к нему.

- Сами справимся, ступайте к себе домой. Я к ночи буду,- не поворачивая головы, ответил он Настасье.

Женщина ещё раз перекрестилась и вышла из дому. Она слышала слова зятя о партизанах. Сердце щемила боль. Что же будет с Дуняшей? С нами? С хозяйством? Без мужчины в доме трудно, - размышляла она, прикрываясь шалью от сильного порывистого ветра, пронизывавшего женщину. Как сказать об этом дочери? Надо её подготовить. Ведь только поженились! Господи! Да разве это жизнь?

   Подойдя к дому, она перекрестилась и вошла вовнутрь. Дуняша, пришедшая в себя, сидела в горнице, положив голову на руки, безжизненно опустив их на столешницу большого стола, стоявшего в центре комнаты.

- Дуня, Куприян в родительском доме. Они готовятся к похоронам. Назар Яковлевич помер. Он сказывал, что к ночи будет дома. Дуняша, тебе полегчало? – обратилась она к дочери.

- Мама, мамочка, как жить то теперь будем? Всё запуталось! Тятя воюет за белых, а они убили Назара Яковлевича. Куприян не простит им этого. Мстить будет! Я знаю!

- Что ты, дочка, что ты! Не приведи Господи! Василий то тут причём? Не он же устроил эту порку? – пыталась возразить дочери Настасья.

- Мама, Куприяша уйдёт к красным!

Молодая женщина обречённо уронила голову на стол. Она уже не плакала. Лицо её было бледным. В доме было холодно, печь не топлена. Большой дом словно затих, готовясь к чему-то неведомому и грозному. Уже по темноте пришёл Куприян.

   На следующий день, похоронив Назара Яковлевича, Куприян стал собираться в дорогу.

- Ухожу к партизанам. Буду бить эту белую сволочь! Как-нибудь справитесь без меня. При необходимости обращайтесь к брату моему. Он вам поможет. Я об этом уже с ним говорил. Правда, ему тоже нужны сейчас силы, чтобы оправиться и подняться. Василию Матвеевичу, ежели придёт, обскажете всё, что здесь случилося. Ну, Евдокия и Вы, Настасья Михайловна, прощевайте. Думаю вскоре возвертаюсь!
***

   Летом 1919 года в Каменском уезде сложился очаг партизанского движения. В такой отряд и пришёл Куприян. Партизаны от разрозненных действий стали переходить к осуществлению крупных боевых операций. Сформировалась крестьянская партизанская армия. Видя серьёзную угрозу, колчаковское правительство издало 22 сентября 1919 года приказ о введении военного положения в степной части Алтая. Против партизан Кулундинской степи было направлено девять тысяч солдат. Произошёл крупный бой, в котором белые потеряли сотни людей.  Ставка Колчака, обеспокоенная быстрым ростом на Алтае партизанского движения, разработала план крупной карательной операции, однако белые потерпели поражение. 10 декабря 1919 года они оставили Барнаул.
***

    С началом карательных операций колчаковцев, не желая участвовать в уничтожении алтайского крестьянства, домой вернулся Василий Матвеевич Шадрин.  После года отсутствия в родном селе, которое было освобождено от колчаковцев партизанами, ему было боязно возвращаться. Однако участвовать в кровопролитии было вовсе не по нутру. Пришёл он ранним утром, ещё даже дымов над избами было немного. Начинавшаяся зима брала своё. Первый зимний морозец пробирал, даже тёплый тулуп не спасал.

   Войдя в дом, он увидел дочь и хлопотавшую возле печи жену. Обе женщины, бросив управу, кинулись к нему со слезами на грудь.

- Ну, будет, будет вам. Всё, отвоевался я. Насовсем домой пришёл, - успокаивал он их.

Разоблачившись от воинского обмундирования, он прошёл в горницу. В доме всё было на своём месте, будто и не было годичного отсутствия хозяина.

- А где же Куприян Назарович? – удивлённо спросил он, обращаясь к дочери.
Обе женщины опять заголосили. Евдокия кое-как рассказала о трагедии, которая произошла ранней весной прошлого года.

- Значит, в партизаны подался! – не то сожалея, не то удивляясь, воскликнул он.

- Вернётся Куприян, как же вы теперь жить будете? – с испугом и горечью обратилась к мужу Настасья.

- Ничего, уж как-нибудь договоримся! Дождаться бы только его живым, здоровым! А там всё будет ладно.

Василий Матвеевич взялся поправлять пошатнувшееся без мужской руки хозяйство. Шли дни, месяцы. Новая власть вроде бы и не заметила возвращения Василия. Да не он один оказался в таком положении. Успокоившись, семья Шадриных жила привычными крестьянскими заботами. К появившейся в селе коммуне Василий никакого интереса не проявлял. 
***

   Партизанская война завершалась, обеспечив победу Советской власти. В конце 1919 года – начале 1920 произошло расформирование партизанских отрядов.
   Зимой 1920 года  домой вернулся Куприян Носков.
 
- Ну что, Василий Маркович, как жить будем в одном доме? Может, нам с Евдокией перейти в мой дом? Как думаешь? Ведь враги мы теперь с тобой? Что делать? – начал нелёгкий разговор с тестем за большим семейным столом Куприян.

- А что нам с тобой делить, Куприян? Я боролся за сохранение своего хозяйства, земли. А ты за что воевал?

- И я за землю, своё хозяйство и за убитого тятю! А ты много наших поубивал?

- Так и ты наших убивал? Вишь, какой заслуженный вояка! Оба мы защищали свои семьи. Делали это, как сочли нужным. В карательных операциях я не участвовал. Давай начнём жить в мире. У нас одна семья, одна земля и делить нам с тобой нечего.

- Ну что же, твоё слово всегда для меня значимым было. Будем готовиться к весне.
Женщины во время этого диалога сидели, не двигаясь, так боязно было! Вдруг за ружья схватятся, оба горячие и своенравные. Но всё, слава Богу, обошлось!

   Пролетели годы. У Куприяна с Евдокией подрастали дети: дочь и сын. И всё вроде бы наладилось. Но с середины 20-ых годов Советская власть стала создавать колхозы. В сельсовете проводили постоянные собрания, где агитировали единоличников вступать в них. Ни Зыковы, ни Носковы не вступали.  Отношение к ним власть стала менять: вернулись большие налоги и другие обременения единоличных хозяйств.
 
   Зимой 1928 года в дом Василия Шадрина ворвались вооружённые солдаты. Зачитав бумагу, в которой указывалось, что, как участник банд белых формирований, чуждых Советской власти, Василий Шадрин и его жена Настасья Шадрина арестованы.

- Вот, Куприян, и аукнулось мне участие в колчаковщине! – успел бросить Василий Матвеевич своему зятю. Быстро собрав самое необходимое, растерянных Василия и Настасью погрузили в сани и повезли в неизвестном направлении в морозную синеву. Оказалось, что было правительственное решение по принятию жёстких мер к бывшим бандитам и их семьям. В доме остался Куприян со своей семьёй. Он долго пытался узнать о судьбе тестя, но никто ему ничего не говорил.  Только через несколько лет он узнал, что Василий Матвеевич был осужден как «враг народа», приговорён к десяти годам лишения свободы и отбывает наказание в Сиблаге на севере Томской области в округе спецкомендатуры Парбига.

   Началась «сплошная коллективизация». Многие крестьяне, боясь расправы, вступали в колхозы. Прокопий тоже подал заявление после одного из многочисленных собраний, где уже в открытую говорили о единоличниках, как о врагах.
 
- Куприян, вступай в колхоз. Ты же видишь, как всё складывается! Худо может закончиться, - не единожды говорил он брату.

- Я воевал за Советскую власть, за землю, не за колхозы! Ничего мне не будет, ведь я же красный партизан!- возмущался Куприян. К 1933 году единоличников в селе почти не осталось. Как-то на очередном агитационном собрании в сельсовете Куприяна Назаровича за его позицию назвали «чуждым элементом», устыдив его, как бывшего партизана. Это вовсе оскорбило Куприяна.

- Я воевал за крестьянскую свободу, землю, а не за ваши нелепые колхозы, а ещё за тятю и других убиенных беляками!  Опять, что ли, за винтовку браться и народ поднимать! – громко бросил он председательствующему собрания, встал и вышел из здания, громко хлопнув дверью.

Этой же ночью он был арестован Каменским  ОГПУ по обвинению в том, что,  будучи враждебно настроенным к существующему строю, поставил перед собой задачу вести подготовку к вооружённому восстанию, в целях чего занимался вербовкой лиц в организацию, распространял контрреволюционные повстанческие воззвания, в целях вредительства занимался хищением колхозного имущества. Через три дня после ареста Особой тройкой при ОГПУ по Запсибкраю по ст.58-2, 11 УК РСФСР был приговорён к пяти годам лишения свободы с содержанием под стражей в Каменской тюрьме. Было время подумать о своём житье! Прошёл год. Куприян среди охранников узнал бывшего партизана Семёна, в прошлом жителя соседнего села. Они вместе партизанили в этих местах. Он тоже признал Куприяна.
 
- Семён, ты же знаешь, что меня осудили по ложному доносу? Помоги мне, мы с тобой вместе беляков били, - потихоньку обратился он к охраннику во время прогулки по тюремному двору.

- Что я могу для тебя сделать? – спросил Семён.

- Я хочу бежать отсюдова.  Помоги!

- Куда ты побежишь? Некуда тебе бежать.

- В горы! Говорят, там армия крестьянская собирается, чтобы с красными воевать за крестьянскую свободу. Помоги, брат.

- Подумаю. Потом сам скажу о своём решении.

Ночью в камеру вошёл конвой. Куприяну велели без вещей выйти из камеры. По уже знакомым коридорам тюрьмы его завели в комнату, где заседала Особая тройка. К его изумлению, его опять осудили по всё той же статье. Ему зачитали новое обвинение: за то, что он состоял членом контрреволюционной повстанческой организации, проводил активную работу в таковой, являясь связчиком между контрреволюционными ячейками и руководителем организации. Приготовился к побегу из тюрьмы, где отбывает наказание за участие в ликвидированной в 1933 году контрреволюционной организации.  Куприяна приговорили к десяти годам лишения свободы с отбыванием назначенного срока в Сиблаге.

   Вот так решилась его участь благодаря земляку и боевому «товарищу». На этот раз вместе с Куприяном Назаровичем аресту подлежала вся его семья: жена и двое маленьких детей.
***

   Евдокия Васильевна с детьми была арестована ночью того же дня. Её погрузили с небольшим узлом вещей на телегу и увезли в Камень, где к ним присоединили Куприяна. Зная место отбывания срока отца, Евдокия приложила немалые усилия, чтобы их с Куприяном отправили в тот же край, где были её родители. На эту просьбу Особая тройка дала согласие.
***

    Стоял август 1934 года. Из Камня по Оби на барже шли до Колпашево, затем плотами по небольшим речкам до комендатуры Парбига. Поздней осенью, когда ночью уже стало подмораживать, добрались до места. Заключённые, как правило, первые три года находились в исправительно-трудовом лагере НКВД, затем их переводили на поселение. Куприян должен был отбыть в лагере два года. Василий Матвеевич встречал прибывших узников на берегу речки. Он сразу увидел семью Носковых. Василий уже как три года был переведён на поселение в посёлок Парбиг. Забрав дочь и внуков, он поспешил разместить семейство на одну из телег.
 
- Вот видишь, Куприян, где мы с тобой встретились! Я – колчаковский бандит, а ты – красный партизан-враг! Да, от тюрьмы и от сумы не зарекайся. За семью можешь не беспокоиться. Будем тебя ждать, береги себя там, в лагере. Тяжко будет, сдюжишь?

- За семью спасибо тебе, Василий Матвеевич! Не сломают меня, не боись! Я ещё домой вернусь! Пусть не надеются, что списали меня!

Попрощавшись с Куприяном, Евдокия с детьми вместе с Василием Матвеевичем двинулись на подводе в посёлок. Заключённых же, конвоируемых охранниками и собаками, погнали в лагерь.

   Специальное поселение Парбиг было уже достаточно большим посёлком, в котором вместе с местным населением жили семьи заключённых лагеря и переведённые на поселение. Василий Матвеевич отстроил небольшой дом из двух комнат на участке, отвоёванном у тайги, разбил огород, а в сарае была кое-какая живность и корова.  К подъехавшим выбежала Настасья Михайловна.

- Мамочка, мама! - кинулась к ней Дуня.

- Здравствуйте, мои дорогие! Заходите, заходите в дом! – открывая двери и беря за руки малышей, радостно заговорила Настасья.

- Аня, Серёжа,  это - ваши дедушка с бабушкой, - подталкивая детей, сказала Евдокия.

- Анечка,  какая большая! А Серёженька у нас ещё маленький! – со слезами на глазах, то ли радуясь, то ли горюя, продолжала рассматривать детей Настасья Михайловна.

Так началась для семьи Куприяна Носкова новая жизнь в новом краю. Евдокии с детьми повезло. Другие же поселенцы рыли себе землянки в незастывшей земле. Больше им зимовать было негде.
***

   Миновало два года. В августе 1935 года Куприян Назарович был переведён на поселение. Он вернулся в свою семью. Дом, отстроенный Василием Матвеевичем, стал тесен для большой семьи, огород мал. Куприян решил пристроить к дому три комнаты, веранду и расширить огород. На это ушло два года. Семья жила трудом, с голоду не пухли, дети подрастали. Аннушка ходила в поселковую школу в пятый класс. Серёже исполнилось пять лет. Всех поселенцев приписали к колхозу. Теперь уже это не зависело от решения самих людей. Таков был порядок в округе Парбиговской комендатуры.

    22 июня 1941 года…. В Парбиг известие о начале войны пришло через два дня. О призыве в армию «врагов народа» даже не помышлялось! Была сформирована трудармия, куда вошли все спецпоселенцы призывного возраста, как мужчины, так и женщины. Под мобилизацию попали Куприян с Евдокией.

- Господи, как хорошо, что родители здесь! – не раз обращала Дуня свои молитвы  к Богу. - Что было бы с детьми!

Трудармия занималась заготовкой в тайге леса. Домой отпускались только один раз в две недели помыться и переночевать, а ранним утром уже вновь заступали на работы. Труд был тяжёлым даже для мужчин, что же говорить о женщинах! Но во многом страдания от мороза, голода и непосильного труда смягчались тем, что Евдокия и Куприян были вместе, что дети были в тепле с дедушкой и бабушкой. Этим преимуществом мало кто мог похвалиться. Выдерживали, валили поднебесные ели, кедры, корчевали и готовили из огромных брёвен распил. Пришёл август 1943 года. Наступил день освобождения Куприяна Назаровича. К этому времени Шадрин Василий Матвеевич уже отмотал свой срок.

   Нелёгкое решение должна была принять семья. Что же дальше? Шла война. На фронт отбывших срок «врагов народа» не призывали. Куприян настаивал на возвращении на Родину, на Алтай, в родное село.

- Там у нас дом, поднимем его, хозяйство, Василий Матвеевич! Чего бояться? Пусть власть посмотрит, что вернулись, не сгинули мы! – взволнованно говорил Куприян.

- Всё развалилось. Что от дома осталось - не известно. А трудармия та же! Растрясём последнее, что имеем! Нельзя сейчас нам трогаться. Надо подождать окончания войны, там видно будет. Здесь уже обросли. Как-то живём! А там опять всё начинать придётся. Никуда мы с Настасьей не поедем! Остаёмся здесь – вот мой сказ.

- Куприяша, тятя прав. Куда мы там с детьми приткнёмся. Устала я. Ты освободился, тятя тоже. Будем жить здесь. В трудармии нам всё равно до конца войны работать! А детей куда я там дену? – загоревала Евдокия, видя упрямство мужа.

- У меня там брат Прокопий, сестра Мария, они помогут. Там жили все наши предки, там их могилы, там похоронены мои родители, Евдокия! Пусть остаются Василий Маркович и Настасья Михайловна, а мы давай будем вертаться домой!
 
- Нет, Куприян, я остаюсь с детьми и с родителями здесь! Мы никуда не поедем! Это моё твёрдое решение. Я тоже не могу бросить здесь отца и мать! – с волнением продолжала говорить Дуня.

- Евдокия, ты меня знаешь, я тогда поеду один! – твёрдо настаивал на своём Куприян.

- Как хочешь! Я остаюсь! – решительно заявила Дуня.

Больше разговор не продолжался. Стало очевидным, что Куприяна ничем не переубедить. Всем было понятно, что он это решение принял уже давно. С утра Куприян стал собирать в рюкзак свои вещи. Евдокия не перечила. Закончив сбор, Куприян Назарович поцеловал детей, поклонился тестю и тёще, обнял Дуняшу и ушёл.
***

   В октябре 1943 года Носков Куприян Назарович вернулся в родное село. День был пасмурный, непрерывно сеял осенний дождь. Подойдя к дому Шадриных, он увидел плотно закрытые ставни на окнах, забитые крест- накрест досками, также была забита входная дверь в дом. Из двух сараев остался один. Однако чувствовалось, что дом поддерживала и берегла чья–то рука.

- Наверное, Прокопий старается! Спасибо, брат, тебе! – поблагодарил  мысленно брата Куприян и быстро пошёл к отчему дому.
Как только он зашёл в избу и увидел брата и золовку, они тот час кинулись к нему.

- Братка, братка, Куприяша! – со слезами всхлипывал старший брат. Слёзы струились по его старческому лицу. Куприян был поражён. Какими стариками стали его родные!

- Братка, - продолжал Прокопий, - а ведь мои сынки убиты на войне! Одне мы остались с Еленой! Вот ведь как! Господи!

- Да ты проходи, проходи в горницу, Куприян Назарович! – обратилась к нему Елена.

Куприян сбросил мешок, прошёл в большую комнату. Прокопий продолжал всхлипывать.

- Вот, Куприяша, на младшенького пришла похоронка в начале 1942 года, а на старшенького нынче летом! Как жить, братка? Что же делать нам? Мочи нет терпеть! Господи милостливый, помоги! - Перекрестился он на икону.
Перед Куприяном был несчастный старик. Всё его лицо отражало тяжесть большого безутешного горя, навалившегося на него.

- Много наших земляков поубивало на этой войне?- обратился он к брату, не зная, что сказать и чем его утешить.

- Ох, много! Кажется, ни одного дома не обошла чёрная весть! – вместо брата ответила Елена, - присаживайся за стол, Куприян Назарович, отобедай!
Ели молча. Куприян поинтересовался сестрой Марией и её мужем Григорием.

- У них Савелий тоже воюет! Дочка дома, - продолжала отвечать вместо Прокопия Елена.

- Надо бы мне навестить сестру, - пытался продолжить разговор Куприян.

- Отчего же, сходи, навести. Григорий вместе с Прокопием сохраняли избу и усадьбу шадринскую. А вещички у нас оставляй, поживёшь покуда до весны, там видно будет, - рассуждала золовка.

- Меня в трудармию заберут, как неблагонадёжного. Даже на фронт нашего брата не пускают, засранцы! Так что я изредка тут у вас появляться буду. А за приглашение спасибо, Елена. Завтра поутру пойду в сельсовет, мне ведь отмечаться в милиции еженедельно надо. Думаю, что послезавтрева уже в трудармию уйду. Здеся, поди, тоже такая есть?

- А как же! Много молодых баб туда подгребли. В деревне почитай одни старики да дети малые живут. Вот Прокопий вместе с Григорием Самсоновичем Зыковым бригадирят над старухами, что в колхозе осталися. Я тоже в колхозе работаю. Что ж делать, война не разбирает возрасту. Лошадей мало, пашем даже на коровах. Хлеб нужен на фронт, кто ж солдатушек наших кормить будет, окромя баб. Вот и работаем на совесть, - повествовала Елена.

Куприян увидел тяжёлую военную жизнь селян. Он в поселении «врагов народа» тяжесть войны ощущал иначе. Здесь, на свободе, оказалось, жизнь мало чем отличалась от той, из которой он только что вышел. Везде война! Везде боль народная!

На следующий день он пошёл в сельсовет, предоставив справку об освобождении из мест заключения и предписание о мобилизации в трудармию. Затем зашёл в дом сестры, поблагодарил Григория за сохранность избы и усадьбы и был отправлен на заготовки леса в составе одного из отрядов трудармии. До окончания войны он вместе с такими же неблагонадёжными, женщинами, подростками почти безвыездно жил в лесу. Но к началу посевной 1945 года трудармия была расформирована. Колхозу увеличили посевные площади, без работников трудармии и дополнительной тягловой силы  с новым планом было справиться невозможно. Началась послевоенная жизнь!
***

   Послевоенные годы только и были радостны тем, что закончилась война. Оставшиеся в живых возвращались, за погибших и пропавших без вести молились,  их продолжали ждать матери и жены. Куприян Назарович приступил к восстановлению дома и построек, которые за двенадцать лет запустения требовали мужской руки. Он писал Евдокии. Надеялся на её возвращение и ждал. Но она не вернулась. Писала, что родители стали хворать, дети учатся в школе, в колхозе и ей работа нашлась, возвращаться она не будет. Но Куприян всё-таки ждал семью. Надеялся, что в отремонтированный дом может и старики Шадрины вернутся. Он по-прежнему не вступал в колхоз и вёл единоличное хозяйство. На слова брата о вступлении в колхоз отвечал, что уже отсидел за неповиновение Советской власти, и теперь ему уже ничего не угрожает. И ошибался….

    В середине октября 1949 года его ночью вновь арестовали. Всё та же Каменская тюрьма встретила его узкими и тёмными коридорами. Носков Куприян Назарович вновь был осуждён Особым совещанием при МГБ СССР всё по той же 58-2, УК РСФСР и приговорён к пятнадцати годам ссылки на поселении в Красноярский край за то, что он являлся участником контрреволюционной повстанческой организации и активно занимался антисоветской деятельностью.

   Евдокия, получив известие об аресте мужа, отписала Куприяну, чтобы тот не писал ей больше писем, что она сказала детям, будто  отец бросил их и завёл себе новую семью.
 ***

   В 30-50-ых годах  по общему количеству ссыльных Красноярский край занимал третье место в стране, а по числу ссыльных повторников – первое. Сосланные работали в трудармиях, их селили на берегах Ангары, Подкаменной Тунгуски, по берегам Енисея, всё дальше и дальше на север. Когда в 1954 году после известных событий ссыльные получили возможность вернуться на родину, многие из них остались. Судьба этих людей неотделима от истории Красноярья. Среди них теряются следы и нашего героя, Носкова Куприяна Назаровича, алтайского бунтаря.