На свидание
Четырнадцать лет кряду каждый вечер собака Фидо ходила на автобусную остановку, надеясь на встречу со своим хозяином, который погиб от фашистской бомбы. Памятник Фидо открыт в декабре 1957 года в городе Борго-Сан-Лоренсо
***
К матери меня пустили в последний раз. И то, лишь для того, чтобы мог проститься с ней навсегда. Потом вместе с братиками, поместили в глубокую корзинку и понесли на «птичий» базар. Если бы я знал человеческую речь, то услышал бы тогда вот что:
-- Эй, добрый человек! Остановитесь! Не проходите мимо! Почему бы вам не купить у меня щенка? -- нежная женская рука поспешно вынула меня из корзины и протянула прохожему.
-- Вот! Вы только посмотрите! Какой красавчик! Песик. Одни уши чего стоят! А лапы, лапы! А окрас… Ну, купите же! Не пожалеете. Он станет вам настоящим другом.
Высокого роста, широкоплечий и, без сомнения, добрый человек не торговался. Он молча отдал женщине хрустящую зеленую ассигнацию. А меня, заталкивая за пазуху, радостно спросил:
-- Ну, что, дружок, теперь домой?
Так я стал Дружком. А вот чем тогда пришелся по душе доброму человеку, до сих пор не знаю. Знал бы он, что этой невинной покупкой определит не только мою, собачью, но и свою собственную судьбу.
Но пока что мне везло: хозяин оказался по-настоящему добрым человеком и присматривал за мной, как за малым дитям. Время шло быстро, и вскоре из неуклюжего щенка я превратился в красивого, всегда веселого и резвого пса. Правда, хозяин сызмальства не давал мне покоя: все учил да воспитывал, воспитывал да учил. Словно я родился не собакой, а неразумным человеческим дитям. Сначала обучал дома, а дальше, трудно даже представить и поверить. Как только я встретил свою первую весну, он, -- это ж надо!-- определил меня в собачью школу. А в ней чего только не учили! Сначала мне даже во сне чудились строгие команды: «Сидеть! Лежать! Рядом! Голос! Ищи! Принеси!». Я родился щенком понятливым и находчивым, а потому мигом соображал, чего от меня требуют. Но зачем вся эта «наука» не имел ни малейшего представления. А уже в ближайшую осень понял: учить нас лишнему люди не станут. Догадывался и о другом: самые ценные знания и умение передаются нам в наследство с кровью предков. Той осенью я впервые услышал ружейный выстрел, учуял запах пороха и испытал радость от подстреленной утки, которую сам вытащил из воды. После той первой охоты со мной случилось что-то странное и непонятное: в сознание вселились неодолимые чувства. Хозяин, одергивая меня за уши, называл их азартом. Тот сладкий азарт так туманил мой рассудок, что кроме дичи, я уже никого не видел и ничего не слышал. Даже своего хозяина. Непонятная шальная сила несла меня вихрем вперед: то в заросли высоких диких трав, то в стену прибрежного камыша, то в бурлящий речной поток. После таких фортелей хозяин не на шутку обижался, без всякой злости меня журил, и, что обидно, долго не отвечал на мое примирительное помахивание хвостом. Такое неудовольствие оставалось пока самым строгим наказанием. А я падал в отчаяние: ведь никак не мог объяснить причину своего охотничьего азарта. Приходилось только стыдливо прятать глаза. К сожалению, с каждой последующей охотой я все заметнее терял над собой контроль. В конце концов, хозяин не выдержал и после моей очередной проделки решил наказать озорника по всей строгости охотничьих правил. Слушайте, это ж надо додуматься: поехал на уток, а меня на целехонький день оставил одного дома! Тогда я впервые не на шутку на него обиделся. Ведь бегать из угла в угол в то время, когда на воду падают подстреленные утки, наказание поистине суровое. Тем более, для собаки охотничьей. Весь день я не находил себе места. А когда, мертвецки уставший и расстроенный хозяин ни с чем вернулся домой, мне стало его жаль. Куда и подевалась моя «смертельная» обида. Захотелось тот час броситься ему на руки и, чтобы как-то успокоить, хоть разок лизнуть обветренную щеку, поцеловать его лоб и глаза. Но я учился владеть собой, и, снова прикинувшись обиженным, залез под стол и не высунул оттуда нос даже тогда, когда хозяин, не раздеваясь и не ужиная, свалился на диван.
Этот случай стал для нас обоих не только хорошей наукой, но и серьезным испытанием. Вскоре хозяин поднялся, но обо мне словно позабыл и начал отводить душу водкой. Я не подавал голоса и не высовывался со своего укрытия. Но душой чувствовал: с хозяином творится что-то неладное и мыслями он слишком далек от сегодняшней неудачной охоты. Может, вспомнил предавшую и ушедшую от него навсегда жену? Может, его угнетало одиночество? Может, гневался на себя из-за того, что не мог позабыть своих счастливейших весен? Может, может… Разве мог я знать, что угнетало тогда самого близкого мне человека? Но, как бы там ни было, а его душевная боль, разлилась, запылала огнем в моем сознании и в моем растревоженном сердце. И я не выдержал: тихонько подполз к хозяину и в знак сочувствия и примирения осторожно лизнул его руку. Он вздрогнул, словно внезапно проснулся от неприятного сна, скользнул по комнате непонимающим взглядом. Затем его лицо просветлело, засияло кроткой, примирительной улыбкой, и он положил мне на голову свою широкую теплую ладонь.
Я же говорю, тот вечер многому нас научил. Друг без друга мы уже не могли и шага ступить. Бывало, после удачной охоты, мы, веселые и счастливые, возвращались домой, и устраивались ужинать. После второй рюмки хозяин обычно расслаблялся и начинал припоминать самые драматические моменты нашей охоты. Или же, -- ни за что не поверите!-- пытался читать свои стихи.
-- Вот, о тебе, Дружок! О тебе и твоих побратимах. Словом -- о преданных. О собаках и… людях. Вот, послушай:
« Уж если дружат с кем-то, так уж дружат,
И никогда своих друзей не предают.
Верны той дружбе в зной, и в дождь, и в стужу.
И ни за что своей души не продают
А если служат, то всегда на совесть.
Бездушные, так преданно -- не могут.
И не стишок, о них писать бы повесть.
А лучше бы роман. Без эпилога…»
Потом, задумавшись, с грустью в голосе додает:
--А знаешь, вот я, чем больше узнаю людей, тем больше люблю собак. Нет, Дружочек, нет! Что-то здесь не так! Вот, послушай еще: «Они друзей в беде не оставляют.
И дружбе той верны и в зной, и в стужу.
Не предают, хоть и хвостом виляют.
Не продают, как люди, свою душу».
Мы научились понимать друг друга не только с полуслова, но и с полужеста, полувзгляда. Бывало, на охоте, хозяин вдруг останавливается и упирается взглядом на близлежащие кусты. Я без лишних слов понимаю: надо тщательно проверить, не прячется ли там ушастый, не притаился ли выводок хитрющих куропаток. Или, наоборот, я замираю невдалеке от ничем непримечательного кустика травы. Замираю, стаю столбиком и красноречиво помахиваю хвостом. Тогда останавливается и хозяин. Он сосредотачивается и взводит ружье. А в следующее мгновение звучит выстрел. Один, другой. И добыча наша! Друг друга мы понимали не только на охоте. Да еще как понимал! Вот так бы -- все люди друг друга! Со временем я стал для хозяина еще и классным охранником. Без надобности, правда, ни на кого не рычал, не лаял и не набрасывался. Но иногда на охоте, хозяин так уставал, что буквально валился с ног и тут же засыпал. Тогда я устраивался рядышком и тоже начинал дремать. Все тело расслаблялось, веки опускались, но на страже оставались уши. Стоило мышам зашуршать в сухой траве или рыбе всплеснуть в омуте, как я сразу же открывал глаза и настораживал уши. А уж если к нам приближался незнакомец, я подавал незлой, но звонкий голос и тем предупреждал чужого: не стоит, мол, нарушать наш покой, хлопотно это. Если моего лая было недостаточно, я дергал хозяина за одежду, и он просыпался. Да, я горжусь тем, что был ему и умелым помощником, и надежным охранником. А тех зайцев, что выгнал из колючих кустов ежевики, тех уток, что вытащил из холодной воды, тех куропаток, что поднял на, казалось бы, голых опушках, и за день не сосчитать. Но главное совсем не в этом. Не буду скромничать: от природы я удался не только красавцем, но добрым и чутким псом. Существом необычным: не умеющим затаивать обиды, не позволяющим себе лишний раз беспокоить хозяина, без надобности набрасываться на людей. Кроме всего прочего, считаю себя полезным для этого сильного, добродушного, но безмерно одинокого человека. Я рад, что стал ему настоящим другом, с которым, как говорят люди, кроме всего прочего, можно и душу отвести. Пристально всматриваясь в мои глаза, хозяин каждый раз как бы хотел сказать: ты действительно тот, кто меня понимает. Понимает, как никто другой.
Долгими зимними вечерами я часто над этим размышлял и спрашивал себя: «Если я для него помощник, охранник, а главное, друг, то кто тогда для меня он? Всего лишь человек, хозяин? Но умел бы я изъясняться человеческой речью… Вряд ли и тогда отыскал бы нужные слова, чтобы ответить на свой вопрос. Но одно, верное из всех мне известных слов, знаю наверняка. Он для меня -- все! На охоте -- надежный товарищ, всюду -- добрый хозяин, всегда -- верный друг. За него не скажу, а вот, к примеру, я, так отдал бы за него самое дорогое -- свободу. А если бы пришлось, то и саму жизнь. Если честно, то своего существования без него я просто не представляю. Быть может, как и он без меня.
Было время, когда мне казалось, что моя счастливая, переполненная приятными хлопотами, жизнь, никогда не кончится. После холодных зим приходили ласковые весны, а после жаркого лета наступала колдунья-осень, пора неповторимой охоты. И я с нетерпением ждал тех погожих дней, когда, оставив тесную городскую квартиру, сопровождал хозяина на охоте, помогал ему и любовался красотами окружающего мира.
Но та холодная осень ничем хорошим охотников не порадовала. Непрерывно шли дожди. А в последнее время холодный ветер срывал с деревьев последние почерневшие листья. Серая плотная мгла окутала и землю, и небо. Но, как ни странно, хозяин еще с вечера начал собираться на уток. Так что весь следующий день пришлось провести на лугу и на болотах. До сумерек оставалось еще немало времени, но мы, промокшие до нитки, уставшие и разочарованные неудачной охотой, решили возвращаться домой. Добрались до большого, покрытого ряской и окруженного ивняками болота, и присели передохнуть. Хозяин бросил под голову рюкзак, завернулся в дождевик и, кажется, начал дремать. Усталость разливалась и по моему телу, и подкрадывалось искушение наследовать пример хозяина. Но с самого начала мне не давал покоя знакомый запах дикой утки. Каждый новый порыв ветра доносил его от ближних кустов на болоте. Мозг сверлила искусительная мысль: «А что, если сегодня это и есть наш единственный и последний шанс? Да, стоит ли тревожить мертвецки уставшего хозяина? Но я, в конце концов, отбросил сомнения и осмелился побеспокоить его тихим, но убедительным, повизгиванием. Он нехотя поднял голову и одними глазами недовольно спросил: «Ну, что еще?» Я повернул голову в сторону болота и, снова тихонько взвизгнув, пополз к ближайшим кустам. В тот же миг оттуда поднялся со своей подругой красавец-селезень, а за моей спиной прогремели один за другим два выстрела. Из серого мрака на болото упали две подраненные или убитые птицы. На радостях я даже подскочил и был готов тут же расцеловать своего хозяина. Радоваться, однако, было рано. Я ведь знал прописную охотничью истину: добыча только тогда добыча, когда она в ягдташе. Хозяин свое дело сделал. Теперь на меня ждала трудная и непростая работа: надо немедля лезть в холодную воду и отыскать там подстреленных уток.
Селезень нашелся сразу, но добраться с ним до берега оказалось не так-то легко. Выбиваясь из сил, я доплелся до хозяина и с чувством исполненного долга положил трофей у его ног. Удовлетворенно улыбаясь, он погладил меня по голове и, промолвив несколько подбадривающих слов, кивнул в сторону болота: «А с ней, с уткой… что делать будем?» После сладкой похвалы команда «искать» была бы для меня лишней. И она не прозвучала, скорее всего, потому что хозяин заметил мою усталость. Но оставлять где-то на болоте подстреленную утку оказалось бы для меня неслыханным позором. Зачем я, если откажусь помочь самому близкому человеку? И, не ожидая команды, я бросился в воду. А там, превозмогая усталость, барахтался от куста к кусту, перебирался от одной кочки к другой. Тем временем коварная усталость сковывала не только лапы, которыми я пытался грести, но и все тело. «Куда ж это она, проклятая, могла деваться? -- в который уже раз спрашивал я себя, барахтаясь в трясине. -- Может, ветер повернул? А, может, вот тот запах из-под куста постоянно сбивает меня с толку?»
По правде говоря, я был уже не рад, что так безоглядно бросился в болото и, с тайной надеждой поглядывал в сторону хозяина: авось позовет к себе. Но, чуть передохнув на ближайшей кочке, снова начинал поиски. И вдруг, когда, казалось, потерял последнюю надежду и решил возвращаться ни с чем, заметил кончик крыла погрязшей в ряске утки. Это прибавило мне сил, и я уже тешил себя надеждой снова услышать от хозяина сладкие слова благодарности. Но, когда до берега оставались считанные метры, силы оставили меня окончательно. Перед глазами вспыхивали желто-зеленые круги, в голове помутилось; а лапы, мои сильные и прыткие лапы, теперь бессильно вязли в ряске. Не выпуская утки из зубов, я подсознательно продолжал барахтаться в болоте, пока не почувствовал, что постепенно погружаюсь в него с головой. В ушах зашумел ветер, потом зазвенели колокола. Откуда им здесь взяться? И последним, что еще успел услышать, был отчаянный зов хозяина: «Сюда! Ко мне! Ко мне, Дружок!! Дру…» Потом воцарились мертвая тишина и жуткая темень. Поняв, что погибаю, я потерял сознание. А когда снова очнулся, то скорее почувствовал, нежели увидел, как сильная рука подталкивает меня к берегу. Я собрал последние силы и стал грести лапами. Еще, еще раз. Последний толчок руки и… Вот он, наконец, спасительный берег! У меня не осталось сил, чтобы стряхнуть с себя воду и эту омерзительную ряску. Я падаю на землю и по привычке поворачиваю голову к болоту. А там, в нескольких прыжках от берега, виднеется окутанная ряской голова хозяина. А еще рука, только что спасшая мне жизнь. Она то ли немощно хватается за ряску, то ли машет мне «до свидания». Или зовет на помощь?! Потом, вместе с головой, рука медленно погружается в воду. «Ничего, ничего, -- пытаюсь успокоить себя в первые минуты, -- хозяин человек сильный и, главное, мудрый. Сейчас обязательно что-нибудь придумает и вынырнет. Потом сделает несколько мощных рывков и окажется вот здесь, рядом со мной. Вот сейчас, сейчас…»
Но почему же он медлит? Неужели не понимает, неужели не почувствовал, как колотится мое бедное сердце?! Где? Куда он подевался?!! Мой мозг обожгла ужасная догадка. И тогда я, жалостно скуля и лая, запрыгал у самой воды. Долго еще бегал я возле болота, всовывал в воду то одну, то другую лапу, все еще надеясь, что хозяин только этого и ждет. Наступила ночь, а он все не появлялся. Непроглядная темень, поглотившая все вокруг, еще больше меня напугала и заставила призадуматься. «Ладно, тропинку домой я найду и в темноте, а вот оставить его здесь одного… Да ни за что! А вдруг, вдруг там, над водой, снова покажется его рука и позовет на помощь? А дома… Да какой же без него дом?!!» И я остался там до самого утра. Глаз с болота даже в темноте не сводил. То жалобно визжал от адской печали, то замирал, прислушиваясь к шелесту и чавканью на воде. Так прождал до самого утра. Прошла, казалось, не ночь, а вечность, а хозяин так и не появился.
Вот, рядышком, его ружье, саквояж и мертвый селезень. Я бдительно все это охраняю, а его нет! « Не-е-е т!» -- захожусь я жалобным собачьим плачем. «Не-е-е-ет!!!» -- завываю я, кажется, на весь белый свет. «Н-е- е- е- т!!!» -- кричит и разрывается от горя и боли мое собачье сердце. Я не помню, сколько еще оставался у болота и, к сожалению, не могу передать, что передумал и пережил за те бесконечные дни и ночи, что провел там в одиночестве. Я потерял счет дням и ночам и не знаю, сколько времени оставался бы наедине со своим горем, если бы беспомощного и обессилевшего, меня не подобрали знакомые охотники. Посоветовавшись между собой, они решили оставить меня старшему из них.
С тех пор время для меня остановилось, оно исчезло, перестало существовать. Дни сменялись ночами и наоборот, а я все чаще то проваливался в неприятно-тревожную тяжелую дрему, то просыпался и погружался в щемящие воспоминания о не таком уж и далеком прошлом. Вот и жаркие летние дни снова сменились короткими дождевыми, осенними, а я все еще надеюсь на чудо: «Должен же он вернуться! Но кто может так долго и крепко удерживать его в плену?! Неужто позабыл и обо мне, своем Дружке, и о тех счастливых вечерах, когда, молча у костра, мы наслаждались окружающей тишиной и покоем? А, может, и впрямь не знает, что каждый день я под вечер спешу к тому болоту, где он спас мне жизнь … и в котором … остался сам? И спешу туда с надеждой, что вот-вот, может, даже сегодня, сначала из ряски покажется его рука, а потом обязательно и голова. И, наконец, весь он выйдет из болота, сядет рядом, положит на мою бедную голову свою руку, ласково улыбнется и тихо спросит: «Ну, Дружок, как ты тут… без меня?» А я отвечу радостным визгом, и мы поспешим домой. То будет самый счастливый день в моей жизни».
А пока… Вот уже седьмую зиму встречаю я на безжалостном болоте. Каждый раз прихожу сюда на свидание со своим хозяином. Ведь когда опускаю веки, и мертвая тишина окутывает окрестность, из мглы выплывает его улыбающееся лицо. Мне становится тепло и уютно. И мысленно я начинаю рассказывать ему о своей одинокой, совершенно бессмысленной без него, собачьей жизни. И не замечаю, как потом и сам проваливаюсь в густую липкую мглу. Наверное, засыпаю…
Я же говорю, сегодня я снова иду к нему на свидание. Наверное, за эти долгие годы я заметно состарился: вот, едва плетусь по заснеженной первой порошей тропинке. Холодный ветер бросает меня со стороны в сторону, а острый белый песок с неба больно сечет по глазам и окончательно меня слепит. Но за все одинокие осени и зимы я так запомнил этот скорбный путь, что добрался бы до болота в любую погоду с завязанными глазами. Вода в нем за минувшую ночь подернулась тонким слоем льда. Местами оно покрылось черным, с пролысинами, ледком. А ветер гонит по болоту белую поземку, словно пытается замести чьи-то знакомые, дорогие мне следы. Я мощусь под кустом высохшей травы и тяжело вздыхаю. В голове роятся неутешительные мысли. И как-то, помимо моей воли, из груди вырывается протяжное, грустное завывание. Я зову своего хозяина. Зову своего друга на свидание…
Едва заметное на осеннем небе бледное пятно прячется за горизонт. Вечера почти не было. Сразу наступает ночь. Холодная, одинокая, и… бесконечная.
На следующий день Дружка случайно нашли местные охотники. Он лежал под кустом, свернутый в калачик, окостенелый и припорошенный снегом. В тот же день на другом конце Земли ученые заметили в созвездии Пса рождение новой звезды. ***
Девять лет собака Хачико приходила на перрон встречать своего погибшего хозяина, до тех пор, пока там не оборвалась и ее жизнь. Жители Японии собрали средства и соорудили собаке памятник.