За столом собрался народ хороший, многочисленный. Мужчины ловко и часто ухаживали за женщинами, ибо стол был полон разных приготовлений. А женщины были смиренны и не глупы, ибо вечер не требовал ни от кого никаких решительных действий – сиди да кушай, участвуй в беседах.
На кухне, откуда были вынесены стол и стулья в комнату по случаю большого скопления народа, то и дело занималась мойкой посуды и разогревом пищи пожилая женщина с мягким платочным узлом под подбородком. Кто-то из комнаты ее регулярно звал, называя мамой. Она не отзывалась, потому что не слышала. В прихожей шумно играли дети.
Никому вечер не казался томным. Тем же голосом, что звали маму с кухни, позвали мальчика из коридора, назвав его сыном. Сын не отозвался своевременно, и голос, теперь уже раздраженный, позвал мальчика еще раз. Мальчик, худой, с жидкими белыми волосами, с тонким голосом и глубоким заиканием, показался в дверях, и с трудом объяснил, что играл с детьми и не слышал, как его звали.
Мужчина, сидевший во главе стола, крайне недовольный нерасторопностью мальчика, и в очередной раз раздраженный его заиканием, замысловато поводил пальцем по воздуху. И когда мальчик выполнил эту одному ему понятную команду и подошел, мужчина запустил пятерню в его волосы, сжал пальцы крепко, и потряс большую голову мальчика. Мальчик терпел молча, и казалось, что теперь заикаются его большие чистые глаза. Мужчина сказал сидящему веселому народу, что всегда хотел сына, а родился этот бесполезный урод, и что с ним теперь делать, непонятно.
Из-за стола встала женщина неопределенного возраста, с сухим и тонким лицом, с накинутой на плечи защитного цвета рабочей курткой, и вдруг предложила отдать навсегда мальчика ей. Мужчина оторопел. Мужчина не нашел нужных слов.
Он привык, что вот уже восемь лет он рассказывает всякому гостю, прохожему, другу и пассажиру в трамвае, что его сын – урод, что с ним невозможно пройти по улице, потому что стыдно, что не на кого будет оставить нажитое после своей кончины, что не будет свадьбы сына, потому что за уродов выходят только уроды, а допустить еще одного урода в семью он не сможет, что ему не хочется обнимать сына и даже просто с ним рядом сидеть. И кто-то ему в таких случаях не отвечал вовсе, кто-то сочувствовал, кто-то украдкой материл его на чём свет стоит, но никто и никогда не предлагал взять мальчика к себе. А тут за столом предложили. Мужчина оторопел. Он не любил неожиданных поворотов.
Женщина в рабочей куртке повторила свое предложение. Мальчик, каким-то образом поняв всю важность этого момента в своей жизни, присел на корточки и крепко обнял ногу отца. Притихший отец, не нашел ничего лучшего как приняться за еду, будто ничего важнее сейчас не было, чем еда, и ел долго под вопросительное молчание всех собравшихся. Закончил с едой и закурил.
Женщина, ставшая причиной этой остановки времени, продолжала стоять. Все молча смотрели на нее, как привороженные. А мальчик стал еще сильнее обнимать ногу мужчины. Мужчина докурил, брыкнул ногой и спросил у мальчика, не принес ли он корм из кладовой. Мальчик сказал, что корм из кладовой он не принес. И мужчина, громко шлепнув ладонью по его заду, приказал немедленно принести корм.
Мальчик побежал прочь из комнаты, захлебываясь слезами, и заикаясь, умолял, чтобы отец его никому не отдавал. В кладовой он присел на табуретку, положил на колени книгу, раскрыл ее и своим длинным тонким пальцем стал искать необходимый абзац. Найдя его, прочитал и понял, что сегодня корм надо было давать ровно в то же время, как и вчера. Понял и в мыслях оправдал себя: дом полон гостей, он заигрался с детьми гостей, и просто забыл об этом кормовом времени. Оправдав себя, дальше он пришел к страшному выводу: жившая в их доме, в банке, рыбка теперь может обидеться, и о выполнении желания не может быть и речи.
Мальчик не помнил, кто подарил семье эту рыбку, да это уже и не было важным, но он помнил слова этого дарителя о том, что рыбка - золотая, и она сможет выполнить только одно желание и желание только одного человека, когда это будет особенно необходимо. Он помнил, как отец размашисто и с удовольствием рассмеялся над этими словами и чертыхнулся, помнил, во что был одет отец в этот момент - в широкие брюки со стрелками и майку, помнил, что со стены на него, на мальчика, смотрела черно-белая мама, как живая, помнил, что отец, подавив смех, сказал человеку, дарившему золотую рыбку, что верить в это нет никакой необходимости, и верить в это попросту стыдно.
Сказал, взял из рук этого человека банку с золотой рыбкой и все же передал сыну, - будто в утешение дарившему. Будто сам не мог совсем не верить, что она золотая, что она волшебная.
И теперь мальчик в кладовой, захлопнув книгу, бросился искать бумажный пакет с кормом, потому что для него настал тот час и день, тот год и век, когда необходимо использовать этот шанс и попросить у золотой рыбки исполнения одного желания.
Ему, мальчику, нужно было исполнение только этого желания, и больше ничего в своей жизни он ни у кого и ничего не попросит, потому что кроме этого желания ему ничего не нужно – так думал он, опрокидывая полки с мешками, бумагами и инструментами, переворачивая вверх дном маленький пустой сундук, ломая несколько картонных коробок. И все-таки нашел.
Выпачканный в пыли, взъерошенный и счастливый он бежал на кухню с бумажным пакетом в руках. Но пробиться к золотой рыбке не было возможности – все гости вышли из-за стола и увлекаемые хозяином дома, плотно затолкались на кухню. И там что-то происходило под чье-то легкое хихиканье, под чье-то агрессивное ворчание, под чье-то многозначительное молчание, под тяжелый и страшный смех отца мальчика, и под горячее журчание масла.
Мальчик на четвереньках, сквозь ноги гостей, пробрался в центр кухни и увидел стоящего отца. В его руке была столовая лопатка, его глаза бегали и смеялись. Он за волосы поднял мальчика на ноги и спросил, хочет ли он теперь уйти жить к этой женщине и добавил, что он не будет против, если мальчик примет такое решение, потому что любое решение, принятое самостоятельно, достойно мужчины, и только уроды не способны совершить поступок, а жить с уродом он не хочет, и никогда не хотел.
Женщина с сухим и тонким лицом еще раз позвала мальчика к себе и глаза ее были искренними и светлыми. Мальчик посмотрел на отца, который гоготал грудью. Выдержав паузу, отец отвернулся, и продолжил жарить золотую рыбку на сковороде.
Пучеглазая рыбка пока еще извивалась и пока еще подпрыгивала, разбрызгивая горячее масло, и всем окружающим даже показалось, что она стонала. Но так только казалось, потому что совершенно точно известно, что рыбы издавать звуков не могут.
Отец разбил белое куриное яйцо, вывалил его содержимое на сковороду, и под тяжестью бесшумно упавшего желтка рыбка успокоилась, продолжая поджариваться и приобретать нормальный аппетитный вид.
Женщина, та самая, сказала отцу мальчика какие-то нравоучительные и неприятные слова, и в который уже раз позвала мальчика. А кто-то из гостей полным уверенным голосом предположил и подсказал мальчику, что она могла бы стать для него мамой.
Отец сбросил получившуюся пищу со сковороды на тарелку и, казалось, что под зажаренным яйцом есть еще жизнь. Но это было не так, конечно.
Мальчик часто забился громким плачем. Гостей охватил страх. Женщина в рабочей куртке присела на корточки и обняла мальчика. Ее чистые гладкие волосы падали и на его плечо, и на его большую голову.
Казалось, что волосы, - единственная часть человеческого тела, которая не управляется человеком, как управляются ноги, или как управляются руки, или голова, – так вот казалось, что волосы этой женщины ею управляемы. И они, по велению ума ее и сердца, могут двигаться, как руки, и ложиться туда, куда требуется и на кого требуется. И чем горячей эти веления, тем больше волосы упруги, тем больше они послушны, а от того и красивы. Но это было не так, конечно.
Мальчик неожиданно притих в этих чужих, но теплых объятиях, посапывая мокрым носом. Вздохнул глубоко и, крепко зажмурив глаза, прыгнул в сторону, упал на колени, и обхватил ногу отца, не раскрывая глаз.
Когда женщина в рабочей куртке защитного цвета шла прочь по пустому тротуару, подгоняемая невидимыми уличными сквозняками; когда пожилая женщина с мягким платочным узлом под подбородком, которую отец мальчика называл мамой, упорно и старательно прибиралась в кладовой; мальчик, улыбающийся и просветленный, под дружное ликование гостей и одинокое тяжелое хлопанье отца в ладоши, вошел в комнату с тарелкой в руках, на тарелке была сочная и правильная, как из кулинарной книги, яичница с рыбой.
Отец подошел к мальчику, запустил пятерню в его жидкие волосы и одобрительно загоготал. А мальчик, широко и счастливо улыбаясь, про себя подумал, что тогда отец был не прав, не веря в золотую рыбку. Подумал, промолчал и стал жить дальше.