Ну что, сябры? Расскажу-ка я вам сказку! Такую страшную, что у самого поджилки трясутся. Вы знаете, чем колдунья отличается от ведьмы? То-то! Вот я вам про одну такую и расскажу. Я с ней разговаривал один на один, как нынче с вами. Правда, днём! Я тогда ещё парубком был, годов пятнадцати или шестнадцати. Жили с матушкой да братом в одной деревне. Так далеко отсюда, что и за месяц не дойти.
Вокруг леса дремучие. В какую сторону ни пойди – деревья да болота! Ну, речки есть с рыбой, озёр немеряно. Так вот через улицу от нас стояла на отшибе неказистая избёнка. Она, пожалуй, старее всех на всю округу слыла. Брёвна чернющие! Вместе с завалинкой в землю вросла, вроде как от людей прячется-кособочится…
Проживала там тётка Лизавета, а дразнили её колдуньей. Век коротала одна, сродственников, видать, ни души. У самой и на той, и на другой руке по одному большому пальцу!.. В стороны торчат, что палки у снеговика... Как она ими управлялась по хозяйству – одному Богу известно. Мы-то её, понятное дело, сторонились. Правда, аль нет, не скажу, но ходили слухи, будто она с нечистой силой дружбу водила. Да я с ней до той поры и не сталкивался.
Да что я! Каждый при встрече норовил на другую сторону перейти. Такое увечье на кого хошь страху нагонит. Вот моя матушка как-то велит нам с браткой пойти к ней на подмогу. Дескать, стара она уж очень стала. Просит подсобить бульбу, картошку то есть, в подвал снести. Она-то её выкопала, сложила. Нам остаётся только в мешки затарить, да на место отправить. За это тётка Лизавета обещала денежку дать.
Вот и не хочется ей пособлять, а денежка манит. Сговорились мы с братушкой. Поойдём, мол!.. Струхнули поначалу, скрывать не стану. Пришли, она как вышла навстречу – батюшки святы! Точь-в-точь баба Яга! Время её пригнуло до самой земли. Вся оборвана, заплатка на заплатке. Всё шито крупными стежками. У кривого мужика, и то лучше бы вышло!
А рожа! Святый Николай-угодник! Седые пряди нечёсаны, в колтуны посбивалися, из-под грязного платка во все стороны торчат. Нос крючком... Губёнки узкие-узкие… Брови раскосматились, из-под них только чёрные угольки зыркают. На что я парень не робкого десятка считался, и то под ложечкой засосало.
– Вань, – толкаю тишком брата. – Может, ну её к лешему! Воротимся до дому?
Тот только плечами повёл:
– Вот ещё! Что ж мы, от старой карги не утечём?
Ну, так и так. А она зыркнула на нас, обрубком правой руки показывает на огород. Идите, мол, занимайтесь своим делом. Пошли мы. Картохи в тот год уродилось, как никогда… Ну, однако ж до вечера управились. Подаёт она нам на своей куцей ладошки два пятака. Мы молча поклонились и пошли восвояси, довольные.
В те времена на пять копеек много чего вкусного было купить! Это тебе и пряники, и конфеты в жестяной коробочке. Даже керосину цельную бутылку давали за них!
Вот… Отдышались дома, умылись, причесались, в бочку с водой глядючи – и гайда на улицу! Молодые, чего там!..
Наутро будит нас мамаша, пора, мол, делом заняться. Поработали малость, приглашают нас за стол. Вот за завтраком я мамке и молвлю:
– Матушка, а матушка! Правду бают, что тётка Лизавета раньше красавицей писаной была? И верно ли, что она подколдовывает?
– Ишь, какую тему затеял, окаянный! Кто ж об этом за столом говорит! Думай, дурья башка! – а сама легонько так по затылку меня хрясь! Ажник в ушах зазвенело…
Покушали мы. А я всё одно о том же толкусь:
– Ну, расскажите, матушка! Правда оно или враки?
Вот, а дальше я всё поведаю так, как от своей мамки слышал.
…Так вот. Дело было так. Жила-была первая красавица на десять деревень. До того хороша да лицом пригожа, что хоть картину пиши. Стройный стан, чёрные брови в разлёт. Очи – что угольки! Грудь высокая, лицом пригожая. Не один парень к ней подкатывался, да всё без толку…
– Я, – смеётся, – принца заморского жду! – а сама хохочет-заливается. А смех, что твой колокольчик. Словом, растревожит парней, а к себе никого не подпускает. Даже проводить её не смей!
Мамка моя с нею ровесники почти были, моя на год помоложе. А как та пела!.. Говорят, что твой соловей… По всем статьям быть бы ей барыней. За крестьян такие не ходют. Куды там!.. Вот как-то остановился подле них тарантас, не нашенский. И точно, проезжий барин просит воды напиться. А ейная матушка тоже колдуньей слыла.
Уж не знаем, правда ли, только вроде как опоили его. Не прошло и трёх дней, слух прошёл по деревне, что ночью нашу Лизавету выкрали и увезли. Кто? Что? – Никому не ведомо. Опять же враки из уст в уста передают: будто бы того самого молодого барина накануне видали за околицей. Кружился верхами со дружками…
Ладно, увезли да увезли. Дело житейское… Проходит месяцев шесть, не боле. Вдруг она, красавица Лизавета, объявляется. Платье у ней разнеможное, шёлковое, на ветру развевается, что твой кумач. Одна беда – с животом! Вот так-то: украли девкой, а вернулась бабой. Ладно, посудачили всласть кумушки, да успокоились. Молодка наша из избы носу не кажет, сидит, ровно в тюрьме.
Подоспел час, родит она мальчонку. Бабы бают: настоящий богатырь! И тельце сытенькое, и весу много. Красавец, весь в мать. Дальше всё, как у людей. Свою-то мамку она через пару лет на погост снесла. Довелось, значит, растить кроху одной. Выйдет, бывало, с ним. Садится на завалинку. Он у ног копошится, а она вдаль, на дорогу поглядывает.
Парни на неё уж не любуются. Не то, что она чтоб дурнушкой стала. Куды там! Расцвела пуще прежнего. Ну, им-то, ясный пень, она ни к чему со своим довеском. А вот вдовцы подбивают клинья. Что правда, то правда. Всем отказывает! Отшивает подчистую!..
– Ну ладно! Вот ты меня любить обещаешь… А будешь ли моего сыночка так же горячо любить, как и меня? – спрашивает всех одинаково. – То-то! Вот, ежели б и его полюбил, да больше моего, тогда б я на всё согласная!
Словом, с такими запросами осталась бабонька век кукушкой куковать… Сын её тем временем растёт-подрастает… Вымахал с оглоблю. Косая сажень в плечах. Да что там скажешь – статный молодец выходит. Вечерами стал на улицу похаживать, за Дарьюшкой, соседской девушкой, ухаживать. А той чего – парень из себя видный, на него все девки в округе заглядываются.
Погуляли так они до осени, обещает наш Ванятка сватов заслать, очень уж Дарья ему люба стала. Так, говорит, стала, что жить ни единого часа не могу без неё! Во как ему приспичило, значит! Матушке только посмел заикнуться – та на дыбки! Не бывать этому, и баста!
Что ты скажешь!.. Он ей и так, и этак – она ни в какую! Не ровня, мол, она нам, и всё тут… А какая ему ровня должна быть, не говорит. Намекает, что он барских кровей! А какое у того барина богатство – курень разваленный, осиной подпёртый – вот и все тебе сокровища!..
А молодым что? Они всё одно каждый вечер встречаются, милуются. Уже начали особнячком держаться. Вот вроде как только тут были, а глядишь – их и след простыл!.. Оно понятно, дело молодое, им вдвоём страсть как побыть охота… Долго ли коротко сказка сказывается, а дело бежит ещё быстрее. Вот уже и с поля хлебушек убрали, и зябь вспахали.
…Лизавета поедом ест Ивана с утра до вечера: не смей, мол, к Дарье и близко подходить! Тот только рукой машет. И сейчас, и в стародавние времена при подобном казусе никто родителев не слушает. Погуляют своё, намилуются, парень, как и положено, девку домой провожает. Бежит время, куды денешься! Не сегодня-завтра мухи белые полетят, а Дарьюшка ходит, как в воду опущенная.
Вот хочется её замуж, невтерпёж уж как хочется! А согласия со стороны Лизаветы нет как нет! Что тут поделать, никто не знает… Уже и ейные родили пригорюнились. Так-то любо на пару смотреть со стороны: светятся от счастья. Да и радости своей не скрывают.
Вот как-то раз провожает Иван свою любовь до самой калитки. Темно, хоть глаз коли! Проводились, обнялись – всё, как полагается… Только попрощались, только она на свой двор ступнула, как из-за деревьев выскакивает такая огромадная собака – что твой бык! Сама чёрная, глаза – пламенем так и полыхают, так и полыхают!
Бедная девушка с перепугу только ойкнула, да безо всяких чувств на землю и осела. Иван и сам не понял, как перелетел через плетень, подскочил к Дарьюшке, а собака на него наступает, рычит, клыки, что твой палец кажет!..
Не испугался добрый молодец, встаёт на защиту любимой грудью! А чем он может помочь? Ни палки, ни сучка какого…
А собака стаёт на дыбки, зубы скалит, изо рта такой смрад, что не на всякой свалке такую вонь учуешь! Подскочил он к ней, кричит, что есть мочи, испугать хочет. А собака уже над ним на задние лапы встаёт, возвышается, будто монумент какой. Подскочил Иван ближе, а она ему – раз! – и кладёт передние лапы на плечи. Такой груз не каждый дюжий мужик выдержит…
А Ванятка наш не сробел, хватает эти огромнущие лапы и держит их изо всех сил. А тут отец Дарьюшкин стрелой на шум выскакивает с фонарём:
– Что такое? – кричит. – Кто тут наших обижает?
Иван ему шумит:
– Тащи-ка, дядя Илья, топор! Да поживее! Я сейчас это твари все лапы-то поотрубаю!..
Тому боязно. А что делать? Метнулся в сенцы, схватил топор, несёт будущему зятьку. Тот побагровел весь, перехватил в левую руку обе страшные лапы, подтащил зверюгу к дровосеке, да так одним ловким махом обе передние лапы и оттяпал! Чуток, правда, промахнулся второпях, ближе к когтям прошёлся! Чёрная кровь так фонтаном во все стороны и брызнула! Собака взвыла так, что в соседних деревнях услыхали – и тут же пропала!..
Иван вертится на месте, не поймёт, куды подевалась? А той и след простыл, будто и не было вовсе. Да-а… Дарьюшку тут первым делом в хату заносят, на лавку кладут, под головку подушечку, водичкой побрызгали – очухалась, слава Богу!
Крутит головой, пытает:
–Что это со мной?
– Ничего, моя хорошая. Просто ты в обморок упала! Видно, привиделось что, – успокаивает её суженый. А сам знаки её родителям подаёт, палец к губам прикладывает. Молчите, мол, а то ещё пуще напужаете.
Те кивают головами, дескать, всё понимаем, а сами, что осиновые листы дрожат. Успокоили Дарьюшку…
Иван откланялся соседям, да и отправился домой, восвояси. Идёт, про себя размышляет, как это всё получилось?.. Да только плечами пожимает. Вот подходит к родной хате, дёргает за ручку, отворяет дверь и слышит, как кто-то стонет внутри…
Что за напасть? Не успел от одного отойти, тут – другое тебе приключение! Засветил свечку, дивится, – за столом матушка, Елизавета. Руки под столом держит, качается, ровно маятник, из стороны в сторону, а сама тихонько так то ли воет, то ли скулит. Бросился к ней сынок: что такое?.. Да как это?.. Да что с Вами, мамочка?..
Вдуг замечает, что та будто с лица спала. От прежней красоты и следа не осталось. Зубы – через один, да и те вкривь и вкось. Повсюду морщину, что у старой старухи. А волосы – белее молока!.. Да… Такие вот дела… Только глаза прежние, блестят, ровно два уголька…
А та кладёт на стол обе руки в окровавленных тряпках и вздыхает с укором:
– Смотри, родная кровинушка, что ты с родной матушкой сотворил!.. Как же мне жить теперь без пальцев-то?.. Только вот большие и остались…
Понял он всё, зашёлся от гнева гневного:
–Так это Вы нам, оказывается, козни строите?.. То волком перед нами пробежите, то козлёнком из речки заблеете, то филином над самыми ушами прокричите?!.
– Я, Ванечка, я это!.. Да я ж тебе говорила, что не ровня она нам!.. Послухал бы мамку родную, ничего дурного и не было бы! Разве ж такому молодцу, как ты, Дарьюшка нужна?.. Я бы любую барыньку за тебя околдовала! Всякую присушил б!.. А теперь я без пальцев ничего не смогу-то!.. – а сама рыдает во весь голос уже, разжалобить хочет.
– Так вот Вы какая, ведьма злая! – говорит Иванушка. – С этого момента я Вас знать не хочу, уйду от стыда куда глаза глядят, и Дарью с собой прихвачу. Я так понимаю, что в одной деревне нам не ужиться!..
Тут же собрал узелок… А что там было собирать по тем временам? Портки холщовые, что на свадьбу берёг, да рубаху-расшиванку. Зашёл к соседям, поклонился, говорит:
– Дорогие дядя Илья и тётка Анисья! Прошу у вас руки Вашей дочери, Дарьи. Слюбились мы… Да вы всё об энтом знаете… чего тут добавить? Отдадите за меня – буду вас за родителей почитать. Не отдадите – тоже не обижусь. Видно, мне такая судьба на роду написана!..
Переглянулись родители, может, что поняли, а может, и не поняли. Только глядя на дочурку, перечить не решились. Собрали, в свою очередь, что могли, перекрестили молодых, наказали, чтоб при первом удобном случае в церкви, как положено, обвенчались. Словом, благословили…
Вышли на крыльцо, помахали вслед разлюбезной паре, да и воротились на полати ночь досыпати. А какой там сон – слёзы сами по себе рекой льются. Не по-людски вышло, не так, как думалось-мечталось…
– Полноте, Анисья, не реви! – гладит Илья жену по плечу, а у самого голос дрожит. – Не реви! Слышь?.. Иван – парень сурьёзный, обещал прописать, как где устроится. Может, и мы поближе к молодым переберёмся со временем.
Так оно потом и случилось. Видно, получили долгожданное письмо. Ближе к весне снялись молча с места и укатили на возке. Коровку только сзади на верёвке привязали, да и пропали. Куды делись, где сейчас – никто не ведает…
А об Лизавете недобрая молва по округе прокатилась. Правду бают, или нет – не знаю, а врать не буду. Будто бы за всё последующее время она ни одной пакости людям больше не сделала… Так и жила до глубокой старости, кочерёжка старая. Ни себе не надобна, ни людям.
...Вот так-то, сябры дорогие!.. Живите, другим помогайте, чем можете, тогда и вам счастье привидится... Ладно, спите уже, а то я на вас жути понагнал… Спите, зеваете ужо, как галчата малые… Закрывайте очи, а я пока за конями-то присмотрю…