«Какие мы писатели!»
У него была одна небольшая, но мастерская пьеса. «Боксер». Про одного старого боксера. Всеми забытого, никому не нужного. Прототип — реальный советский чемпион. Зверски грустная пьеса. Совсем не смешная. Вполне хемингуэевская. Впрочем, в те времена у нас нельзя было писать о самоубийцах.
В середине восьмидесятых он вел литературный семинар «Сатиры и юмора». Захаживал и я. Примечательная личность. Непростой человек. Андрей Кучаев.
Между прочим именно ему принадлежит авторство широко известной сакраментальной фразы про деревню Гадюкино. Правда, если быть точным, первоначально она звучала более экспрессивно, хотя и грубовато. Дослушав пространный рассказ семинариста, Андрей Леонидович тоскливо завздыхал и проворчал: "Да хоть бы ее, деревню эту, уже вообще смыло дождями к чертям собачьим!"
Славу писателя-юмориста он приобрел благодаря одному рассказику, объемом не то в одну, не то в полстранички, «Мозговая косточка», из серии Дядя и Племянник. За обедом дядя достает из борща кость и учит племяша, как правильно извлекать вкусную «мозгу» — из увесистого мосла. Стукнул этим мослом раз – тарелка вдребезги. Хрясть другой – у стола ножки возьми и подломись. Ударил в третий – люстра оборвалась. Рухнула вниз, пробила пол. В общем, результате весь дом развалился. Но «мозгу» дядя все-таки достал. Видишь, говорит племяннику,сидя на развалинах, как надо! Этот рассказик напечатала «Литературка», в те времена имевшая тираж несколько миллионов, и на следующий день Кучаев «проснулся знаменитым». То есть классический случай признания и обвальной всенародной славы. Потом эта «Мозговая косточка» перепечатывалась десятки раз, в самых разных сборниках, альманахах, газетах и журналах. Он ей очень гордился.
В пору своей молодости Кучаев был вхож в дом самой Ахматовой. Как он сам рассказывал, однажды пришел в гости в сильном подпитии да и уснул у старушки в коридорчике, прямо на коврике перед дверью. Все смутились ужасно, хотели его разбудить, но Анна Андреевна запретила. «Он очень талантливый, Андрюша, пусть спит!» Вроде как «благословила».
Впрочем, своих юношеских стихов Кучаев никогда нам не показывал. А в зрелом возрасте их вообще не писал. Часто говорил, что стихи для него — какая-то высшая метафизика, таинственная, совершенно недоступная его пониманию. Но что именно из нее, из поэзии — нужно черпать вдохновение и мастерство, ибо только она неиссякаемый источник чистой энергии. Настоятельно нам рекомендовал.
Успешно дебютировав в «Литературке» как юморист и вступив в Союз писатлей, Кучаев довольно долго он водил дружбу, приятельствовал-выпивал с известными драматургами, влиятельными людьми, но помощи от них, от этих приятелей так и не дождался, и по-настоящему пробился в литературе лишь благодаря «Косточке». Закончил курсы сценаристов, вступил в престижную секцию драматургов.
Но, пожалуй, главный его талант был — замечательное, потрясающее чутье на хорошую литературу. Врожденное, что ли. А также исключительно тонкое, интуитивное понимание законов прозы, языка. При этом он, кажется, не имел большого регулярного образования. Ни гуманитарного, ни технического. Не без сарказма, рассказывал, что его вытурили со второго курса МИФИ (где, кстати, учился и я; уже в мое время он, уже маститый писатель, благосклонно посетил суровую альмамутер, устроившую его творческий вечер…) Впрочем, не совсем так. Порывшись в Интернете, я обнаружил, что он-таки закончил Институт связи и какое-то время, как многие из нас, потрудился инженером.
Он читал фантастически много. Знал на память множество хороших стихов. Был необычайно эрудирован в жанре короткого рассказа, романа. Немало и с любовью рассказывал о писателях своего поколения. В то же время его устные рассказы отличались непривычно резкими, жесткими образами, ситуациями, даже безжалостным сарказмом. Потом я нигде не слышал этих подробностей. Например, однажды рассказывал, как сидели в компании, самые признанные, самые маститые писатели-рассказчики, в том числе, кажется, Домбровский, Трифонов, Казаков. Естественно, выпивали. Естественно, рассуждали, кто из их поколения сильный писатель, кто послабже. Вдруг Юрий Казаков хлопает ладонью по столу: «Да какие мы писатели! Вот Веничка — писатель!» Понятно, Ерофеева имел в виду. «Только его Петушки, говорит, и останутся!» И все безоговорочно согласились с ним… А ведь в те времена, надо сказать, Веничку знали лишь только в очень узком кругу. Такое вот ясное, беспощадное отношение к себе, объективное понимание литературы.
Притом, конечно, что все они действительно замечательные писатели.
На каждом семинаре Кучаев обязательно советовал нам прочесть ту или другую книгу, автора, так мастерски пересказывал ее — что книгу непременно, неудержимо хотелось прочесть. Удивительное дело, ни разу, никогда не было такого, чтобы рекомендуемая им книга не соответствовала данной им оценке, оказалась слабой.
Между тем Андрей Леонидович был тяжелый алкоголик. (Да покоится с миром! Где-то в далекой Германии.) Мы-то, ясное дело, тогда еще и понятия не имели, что такое «тяжелый алкоголик». У нас еще всё хорошее было впереди.
На тот момент, по крайней мере, на семинарах, его отличала аристократичная сдержанность, интеллигентная доброжелательность. Как сейчас сказали бы, он был «либерален и политкорректен». Часто повторял: «Ну чему я могу вас научить? Ничему. Мы ведь здесь не учитель-ученики, а просто – коллеги». Пожалуй, тут он немного лукавил. Но мы принимали за чистую монету. Во всяком случае, я.
Но иногда он бывал сильно не в духе. К примеру, брезгливо приподнимал двумя пальцами со стола произведение какого-нибудь студийца, в несколько страничек, подержит на отлете, прочтет название, подзаголовок, поверх очков начинающими слабеть глазами, и, покачав головой, вдруг уничтожающе ехидно проверещит своим надтреснутым голосом:
— Что вы тут написали, а? — И обращаясь ко всем. — Глядите-ка: «Новелла». Но-вел-ла! Новеллу, видите ли, он написал! Пять страничек! Нет чтобы написать просто: рассказ, миниатюра или, так, зарисовка. А то — сразу новелла!.. Еще бы «роман» написал, или «эпопея». Я вот сам, знаете ли, новеллы еще не рискую писать. Вы сначала попробуйте маленький рассказик написать. Или вот хотя бы первую фразу. Я уж не говорю, придумать хорошее название. А то он сразу: «новелла»!
Бедный студиец готов от стыда провалиться сквозь землю. Да что поделаешь.
Вообще, когда вспоминаю, на ум приходит много забавных случаев, полных, если вдуматься, глубокого смысла. Как-то раз Кучаев повел нас, вроде как на «экскурсию» — в Центральный дом литераторов, легендарный ЦДЛ, в буфет, где продавали фантастически дешевые бутерброды с дефицитной ветчиной, игрой, севрюгой, не то десять, не то пятнадцать копеек штука, и почти даром наливали хороший коньяк. Пройти туда можно было лишь по удостоверению члена Союза писателей, или в сопровождении члена Союза. У входа вышел казус. Кучаев принялся по-хозяйски проталкивать нас в дверь, одного за другим, всю нашу стайку. Эти, мол, со мной, студийцы мои. Цербер-охранник поинтересовался: «А где ваше удостоверение, гражданин? Вы вообще кто, собственно, такой?» Кучаев растеряно захлопал себя по карманам. Оказалось, забыл удостоверение в другой куртке. Ужасно покраснев и протерши руку, вроде памятника Маяковскому, патетически воскликнул: «Кто я такой?!.. Я — ПИСАТЕЛЬ!» На наше счастье, какой-то писательский чиновник из больших начальников, проходивший мимо, подтвердил: «Да-да, он писатель, писатель». Нас пропустили.
Но вспоминаться в связи с Андреем Леонидовичем все-таки будет всегда совсем другой эпизод.
Однажды он пришел на семинар какой-то особенно грустный, задумчивый. Не сел за стол, а стоял и смотрел на нас. Молчал. И мы молчали. Потом, непонятно улыбнувшись, отчего сделался еще грустнее, тихо сказал:
— Знаете, друзья, что я вдруг сегодня понял?
Мы недоуменно помотали головами.
— Я подумал, вот как странно: почему я — талантливый мужчина, известный писатель, драматург, член двух уважаемых союзов, вроде хорош собой, можно сказать, красавец, черные глаза, густые черные волосы с благородной сединой, импозантен, импортная кожаная куртка, красивая писательская сумка… казалось бы, женщины должны вешаться мне на шею пачками, а они… а они никогда не вешались!.. В результате всю жизнь чувствовал себя одиноким… Так вот, я вдруг понял. Понял, почему они не вешались. Потому что… чтобы они вешались, мне нужно было и самому проявлять активность. Такая простая вещь. Ну хоть сколько-нибудь. Хоть немного. А я, болван, всегда считал, что они сами должны вешаться… Нет, не вешались! — повторил он тихо-тихо. И, вздохнув, умолк. Еще несколько секунд молча смотрел на нас.
Мне даже показалось, у него в глазах стояли слезы. Как на исповеди. Почему, зачем он вдруг рассказал нам, мальчишкам, об этом?
Потом встряхнулся, разом отогнав все мысли, уселся за стол. Как ни бывало, поинтересовался: «Ну, что там у нас сегодня?..»
Теперь странно сознавать, что тогда ему было лет 45, не больше. То есть сейчас я уже на десять лет старше.
И теперь, спустя много лет, мне кажется, что глубинный смысл этой его «притчи» был не только об отношениях мужчины и женщины. А еще — о писателе и его читателях. Именно об этом иносказательно поведал Кучаев. То есть, что, кроме собственно таланта и написания хороших произведений, писатель должен приложить еще массу специфических усилий, чтобы обаять коллег, редакторов, издателей, критиков и, конечно, публику, читателей…
И что же?.. Прикладывал ли я эти усилия?.. Увы, нет. Всегда казалось — сами должны вешаться на шею.
Нет, нисколько не вешались.
Впрочем, может быть, Андрей Леонидович имел в виду лишь женщин, и ничего больше?.. Кстати, как насчет женщин? Хотя бы. По крайней мере. Как там у меня с ними?
...
(фрагмент из книги "Прививка от бешенства")
http://sergeymagomet.ru/index/privivka_ot_beshenstva/0-8