НА СНИМКЕ: Композитор Никита Богословский (1913-2004).
На музыку Галича первым обратил внимание музыковед из Ленинграда Владимир Фрумкин.
Уже после смерти Галича он в своей статье [1] написал, что "как-то в Москве, уже после фестиваля бардов Галич сказал ему, что ноты знает, но свои песни записывать не решается, не хочет…
И попросил это сделать меня — чтобы отправить на Запад для публикации".
"Только тогда, -– пишет Фрумкин, – списывая голос Галича с магнитофона на нотную бумагу, я понял, до чего прихотлива звуковая ткань Галичевских композиций.
Это был каторжный труд.
Принимаясь за дело, я думал, что достаточно будет зафиксировать первый куплет, который подойдёт к остальным строфам песни: так записывалась музыка советских песен, сочинявшихся, как правило, в так называемой куплетной форме.
А если не везде подойдёт, то укажу (в сноске) вариационные отклонения от заглавной мелодии: так я делал, записывая песни Окуджавы.
Оказалось, что отклонений столько, что сносками не обойдёшься — надо выписывать чуть ли не все куплеты, один за другим.
Усложняли задачу и многочисленные монтажные вставки — поющиеся и говорные.
Кроме того, высота и ритм у Галича почти всегда как бы размыты: его пение тяготеет то к поэтической декламации, то к совсем уж свободной (в смысле ритма и высоты) обыденной речи.
Мелодия то и дело соскальзывает с точно фиксированного музыкального тона, так что традиционная европейская система нотации тут оказывается бессильной.
Пытаясь хоть приблизительно передать все эти высотные и ритмические неопределённости (с помощью специальных знаков, заимствованных из фольклористики), я обратил внимание на другую особенность Галича-певца — на его умение извлекать из одной мелодической попевки целую гамму эмоций и смыслов.
Излюбленные им нехитрые мотивы умеют чутко реагировать на движение сюжета, они ведут себя как оборотни — звучат то так, то этак, поворачиваются на любой манер, принимают различную окраску с разными словами и в разных ситуациях.
Всё это я изложил когда-то в статье «Не только слово — вслушиваясь в Галича».
Она была опубликована в парижском «Обозрении» — приложении к газете «Русская мысль», которое редактировал Александр Некрич.
Статья вышла в 1984 году, в апрельском номере.
В июне того же года, выйдя из отельчика на рю де Сэн в Латинском квартале, вижу у входа знакомое московское лицо: вальяжный Никита Богословский [1] с супругой ловят такси.
Подхожу. «Вот это да! — оживился Никита Владимирович. — Я тут как раз прочитал вашу статью о Саше. Удивили вы меня.
Мы ведь с ним близко дружили, он часто мне пел, но слушал-то я — слова. Остальное — пение, гитара — воспринимал как некую декорацию, не более.
А вы об этом — обстоятельно, на полном серьёзе. Занятно, занятно…
Вечером того же дня мы встретились с ним за столиком на тротуаре около соседнего кафе и почти до рассвета говорили о московских музыкальных новостях и о том, какие из его легендарных розыгрышей действительно имели место…
Мнение Богословского о музыке у Галича не было оригинальным: так думали (и продолжают думать) многие.
Укоренилось оно не без участия самого Галича, который сам — из скромности ли, из кокетства — ронял пренебрежительные ремарки о своей музыке.
– Из всех моих друзей, сочиняющих песни, я самый бездарный в музыкальном отношении», — бросил Галич за «Круглым столом» «Недели» [2].
Правда, он тут же оговорился:
"Но даже музыкальная — а не только литературная — сторона наших песен имеет своё оправдание. Она очень чутка к бытовой интонации наших современников.
Мелодии извлекаются из хождения по улицам, из поездок в метро и автобусе. Это почти разговорная интонация, и она у всех «на слуху».
Кажется, что всё это ты давно уже слышал, а где — и сам не помнишь. Но если разложить эту мелодию с гармонической точки зрения, то окажется, что мы не такие уж плагиаторы".
Все же и с этой оговоркой о «гармонической точке зрения» (не совсем для меня, кстати, ясной) — станет ли уважающий себя критик принимать всерьёз эту «почти разговорную интонацию», подхваченную Бог знает где?
Да, не больно-то серьёзно выглядит музыкальная оснастка Галичевского стиха.
Так, нейтральный фон, случайный и необязательный довесок к слову.
Примечание:
1/ Владимир Фрумкин. «Уан-мэн-бэн(н)д». [One man banned -человек, которого запретили? One man band – человек-оркестр. -МК) Журнал «Вестник», http://www.vestnik.com/issues/2003/1029/koi/vfrumkin.htm.
2. Никита Богословский – известный советский композитор-песенник.
3. «Неделя», 1966, №1.
Продолжение следует: http://www.proza.ru/2016/12/09/564