Песнь Виноградной лозы.
Свиток второй. Роса на цветах.
7 глава.
Зима. Дорога от Пеллы к Эгам. 343. г. до н.э. От Ильки.
Илька не спеша ехал во главе своего отряда эфебии. Они тихо рысили, щадя себя и коней. Грязная, размытая дорога с покрытой инеем сухой травой, кое где торчащей среди луж, подёрнутых слоем льда. Под копытами лёд ломался, и грязная, холодная жижа разлеталась во все стороны. Путешествие было не из приятных.
Давно уже ушли летние - терпкие, приторные с горьковатым вкусом - запахи травы и сладким - цветов. Осень тоже осталась в прошлом - с манящим запахом спелых, сочных плодов, вялой листвы и пожухлой травы. Зима брала своё. Господствовал запах сырости, морозного холода, мокрой глины и чистого, хрустящего в своей первозданности инея.
Илька кутался в сусур от пронизывающего ветра. Утеплённый панцирь, зимняя хламида и порты, заправленные в подбитые изнутри мехом сапоги – грели, сохраняли тепло. Но он всё равно мёрз. Сказывалось уже ставшее хроническим недосыпание. Рядом, на своём коне, дремал Яська, обняв уютно свернувшуюся у него на коленях Данку. Кузька с Фифой о чём-то спорили. Сейчас ещё биться об заклад начнут. Это уж как у них водится. Один другого пытается на деньги развести, другой же хорохориться, готов хламиду на груди рвать, доказывая свою правоту. Чем бы дети не тешились… Певка что-то старательно поедал из собственных запасов, отгораживаясь от алчного взгляда Дуси. Запасливый… Павка остался в Пелле. Точнее даже не в Пелле, а с Олежеком поедут подготавливать Миезы к их приезду. В Пелле сейчас просто столпотворение какое-то, прям паломничество в новую столицу. И это зимой… Вместо того, чтобы всем по зимовкам расползтись у тёплого очага или печи ожидать солнечных дней – собрались… Творят что-то неразумное.
В конце осени прибыла делегация от Мервана. Илька вздохнул, поёжился. Холодно всё-таки. Поспать бы, но не получается. И так первыми прибыли моски. Ждали их ещё летом, в конце года, но добрались они только в новом году. Дядька Филипп связался с Мерваном, как узнал, что какая-то мекитра пытается колдовать на него, когда Сурик с базара ткань приволок. Мальчишка-то не знал, что ткань заговорённая. Ну а где одна ткань, нет гарантии, что ещё что не сделают. Илька же не верил во всю эту колдовскую фигню. Вообще, он мало во что сверхъестественное верил, если не пробовал на зуб. Вот то, что видел сам, проходы там всякие, Кузькины стихи… Но какие-то колдовские пассы, заговоры, заклинания, знамения, ворожбу – увольте. Вот кулаком между глаз гораздо удобнее и лишено всякого потустороннего. А так всё очень сложно и лениво. Если во всё это верить, так дёрганым будешь. Вот в работу иер Илька верил, да что там верить, когда результат виден! Только делают они всё без всяких дешевых трюков и красивостей. Просто, скупо, чётко. А всякая мистика, тайные учения, атрибуты – это для черни. Даже храмы, для простолюдинов мистерии устраивают, публику потешить.
Вот и прибыл Данил, дядька Яськин. Ну, не сказать, что они были на одно лицо, моский иера лицом был значительно грубее: оно было более вытянутое, а не как у Яськи - по блюду срисованное. Да и челюсть у его дяди значительно массивнее, с достоинством выходящая вперёд. Зато уши маленькие, круглые - семейные. Вот в них родство прослеживалось чётко.
Прибыли они на конях, пригнав от Мервана очередной табун. Данил в своём жреческом одеянии иеры Вакха смотрелся не только импозантно, но и значимо. Чёрная блестящая хламида из дорогой ткани Арктуры, заправленная в замшевые штаны того же цвета. На тонкой талии белый кушак, подчёркивающий статность фигуры горца. Чёрный хитон с капюшоном и белым подбоем. И высокие сапоги, опять же чёрные. Сразу издалека видно: целитель Вакха едет, высшей иерархии.
После радостной встречи с любимым племянником, Данил тогда тут же обрушился на него, что парень раскормил свою Данку. Что это уже не боевая кошка, а жиртрест на пушистых лапах, и щёки у неё неприлично круглые. Яська обиделся. А кто бы не обиделся, если на твоего питомца такие бочи дают . Зато, в отличие от других барсов, Яськина всякую дрянь чует, фыркает на неё и не любит.
А добило Данила, когда он увидел, как Данка попрошайничает за столом во время пира. Бровки домиком, глазки голодной сиротинушки, нижняя губка дрожит, передняя лапка вопрошающе выставлена вперёд и трясётся. Причём не просто Данка её на весу держит, но и выворачивает, розовыми подушечками наружу. Та ещё актриса. Не зря бабушка всё время говорит, что Данка не боевая кошка, но что надо - откусит. Всегда её в ротик самый вкусный кусочек перепадает.Но пусть кто только тронет Данаю, вот тут её тёзка звереет.
У дядьки - то Яськиного кошка хоть и поджарая, но тоже холёная, так что он на нашу Данку зря наговаривает. Мать это Данкина. Наша девка к ней никаких дочерних чувств не испытала. Фыркнула пару раз -дескать что припёрлась, тут я главная - и за хозяина спряталась. Потом Яська Данилу ассистировал по снятию проклятия с Филиппа.
Всем было интересно, как работает чужеземныйиера, но из эфебов разрешили остаться только своим. Так, на всякий случай, чтобы учились. Как понял Илька, чтобы были к такому готовы, если с них придётся когда-нибудь порчу снимать. Если тут местные бабы могут такую гадость навести, то что ждать от мидийских магов! Так что придётся привыкать к тому, что иерыизгаляться будут, тыкать своими ножичками.
Парень с замиранием сердца наблюдал, как москийиера делал надрез в паху, твёрдой, уверенной рукой. Яська, когда снимал порчу с Павки, на это не рискнул, опыта и навыка не хватало. Смотрелось это жутко. Атта с Пармом держали дядьку Филиппа, а Данил пускал кровь. Что-то с ножа снимал сразу в пламя, что-то заговаривал, пользуясь травами. Илька поёжился, вспоминая видимое. Зрелище не для слабонервных. Сейчас его, как и тогда,прошиб холодный пот. И сердце испуганно забилось в груди, перекрывая дыхание. Одно неверное движение и… Лучше о таком и не думать. Калекой на всю жизнь останешься, не мужиком. Такому и жить незачем. Говорят жуть такую, что мидийцы своих пленных кастрируют, да и ахемениды таким не брезгуют. Изверги!!! Это же надо, так над плотью издеваться… А всё считают себя господами всей Ойкумены. Гхыровы наездники нищие! Их жрецы энареи – жёнами бога считаются, и это мужики! Завоеватели гхыровы писи. Мало того - в их мздаизме женщины признаны существами нечистыми, от того и мужеложество ввели – собаки блохастые! Хотя что с них взять, если у них только два сакральных животных бык и собака, вот и ведут себя так же. Быки гаремы заводят, лезут на всё, что движется, тёлок и телков вокруг себя держат. Собаки же дворовой стаей живут. Неспроста их Кируша собака вскормила, вместе с братом его.
Ахемениды даже не волка моногамного почитают, собаку… Вот их последователи киниками теперь зовутся. Тоже мне, дети Мира, всей Ойкумены - без рода…голытьба одним словом.
Илька зло сплюнул. Жеребец под ним вздрогнул, чувствуя недовольство всадника, стал настороженно перебирать копытами. Парень погладил его по горячей, бархатной шее, успокаивая.
- Хороший мальчик, хороший, - ласково говорил Илька. – Мы этих тварей копытами. Копыта у нас большие, на всех хватит.
- Иль, ты чего там? Приснилось что? – тут же поинтересовался Кузька, отрываясь от спорящего с ним Фифы.
- Не, всё радостно.., - отмахнулся парень, опять погружаясь в свои воспоминания.
Тогда же Данил увидел, кто на Филиппа порчу навёл, почему и сыновей у него нет, толькодевки. Мать Сурика постаралась! Очень ей хочется, что бы сыночек вместо отца басилевсом стал, словно не понимает, что всё от армии и иер зависит. Сам - то Сурик, парень неплохой, только ещё маленький, всех слушает - по детству, ну а мать его и портит. Во всём ему потакает, всё делает наперекор Филиппу. Подарками задаривает, словно покупает. Негоже это.
Илька помнил как Сурик, когда совсем был ещё маленький и Филипп изволил на него гневаться, прибегал к ним в дом. Сам парень тогда с сёстрами в одной комнате ещё спал, мансарда только строилась, полдома в разгроме было. Сурик тогда забирался к нему в кровать, прижимался дрожащим испуганным тельцем, и так замирал. Может по этому, Илька и прощал ему многое, помнил то испуганное дядькой Филиппом существо, вызывающее жалость. Вот и теперь они в Эги едут, чтобы забрать оттуда Сурика и других мальчишек, и увезти всех в Миезы. Филипп так и сказал:
- Притащи туда сына Олимпиады, хоть за волосы, если не возжелает.
Не любил басилевс мать Сурика, а из-за этого и сына. Сын Олимпиады, не матери своей, а победы Филиппа в играх. Не победи тогда в Олимпийских играх на скачках, сына бы не признал, а так надеялся, что удачу принесёт. Вот Миртала и мстила басилевсу всякими порчами. Говорят, что отвергнутые бабы очень злопамятные и злокозненные, их любовь превращается в ненависть и разрастается, как ураган. А сколько она о Филиппе по всему эллинскому миру сплетен распустила, чтобы от него отвернулись, а потом её сына признали. И вообще - что сын не от Филиппа, а от бога… Да много всякой глупости! Чернь - то верит. Интересные люди создания - легче верят лжи, чем правде. Некрасивая для них правда. Это Атта настаивает только на Истине, как её иера, и сына так воспитывает. Это аристократия, и иеры по правде и истине идти должны, иначе менка им цена. Работать не смогут, творить не получится.
Снял Данил порчу, насланную Мирталой. Сам ритуал проводился на закате, и как только кровь Филиппа очистилась, чёрные птицы выпорхнули из Верхнего города, огромной тёмной стаей. И где только они там прятались?! Птицы, крича, взмыли в небо, разлетаясь в разные стороны, и, сталкиваясь с ночной тьмой, растворялись в ней, как клочки туманной мглы. Словно они были детьми Никс-Ночи, крылатой и прекрасной. И вобрала она их в себя. И вернулись они опять в лоно Мрака, всепоглощающего и ненасытного.
Илька хмыкнул, вспоминая, как покачиваясь, в состоянии полного нестояния, вышел тогда из помещения, где проводился ритуал, и тут же наткнулся на бабушку. Данаю не пустили, но женское любопытство брало своё.
- Кто порчу навёл? – тут же огорошила она вопросом великовозрастного внука.
- Да опять пися каку сделала – выругался тогда Илька, слишком уж неожиданен был вопрос и встреча с бабушкой, да и не в том он был состоянии, чтобы думать, что говорит. И тут же получил звонкую затрещину.
- В моём присутствии в выражениях бы постеснялся. Чай не в армии! Материться в казарму иди!!
Да, тяжела рука у Данаи. До утра в голове звенело, зато вся неприятная сцена по снятию порчи выветрилась. Иногда такие встряски полезны, мозги назад вставляют. А приличным он всё равно не будет … Пусть лучше от него люди шарахаются – вокруг чище будет.
Поутру прибежал довольный Яська, кинжал Данила приволок.
Дал ему дядька ритуальное оружие, чтобы ознакомился, что потом, когда вырастет, себе заказывать будет. Сказал, что только Тор сделать может. Данил был в полной уверенности, что Яська к Аминтору с железкой не полезет, постесняется. Ну, Илька и смотрел, долго смотрел, целый день голову ломал. Ночью даже заснуть не мог. Думал, просчитывал. И лизал он этот кинжал, и ковырял, и на реакции разные смотрел. Много заумного, и всё вместе переплетено, за что ухватить - так и не понял. Полночи ещё промаялся, мозги аж слышно было, как по казарме скрипели. Невыдержав такой пытки, среди ночи побрёл к Атте. Хуже уж не будет, мозги всё равно набекрень встали.
Это сейчас парень понимает, как смешно и дико это выглядело, но тогда, когда кинжал просто стоял перед ним подобно навязчивому кошмару. Наваждению, которое он не мог понять, постичь. Ночью он припёрся в спальню к Атте, жившему в одном доме с Филиппом. Сунул ему под нос кинжал. Спящему в кровати. Вид наверно тот ещё был. Темнота. Лунный свет отражающийся на клинке. У самого глаза вытаращенные, как у филина.
- Что это?
Вспоминая всё это Илька, нервно хихикнул.
Атта проснулся мгновенно. Пальцем от шеи отодвинул лезвие. Молча окинул сына взглядом, только потом посмотрел на клинок.
- Тройная ковка на сердечнике. Сердечник на тёмную луну кован. Сам клинок на растущую. Три заговора: Возрождения, Упокоения и Жизни. Кровь иеры и коваля, закалять на козле. У Данила, что ли, взял? Вернуть не забудь.
Атта отвернулся от сына и продолжил прерванный сон. Парень же, получив всю информацию, до которой своими мозгами дойти не смог, вернулся в казарму, и только тогда смог заснуть, с чувством выполненного долга. А потом уже сам делал клинок. Почти месяц потратил, все ночи ковал по инструкции. Ручку сделал удобную и изящную, под яськину руку, ещё и лозой виноградной из серебра её оплёл, хуже не будет. А с самим клинком намаялся, сразу несколько заготовок сделал, и не раз перековывал. Пока вышло нужное и впитало заговоры на крови, ночи не спал. Даже от Данки польза была, козла горного пригнала, и даже живого. В нём клинок и закалили, одним ударом вонзив в сердце. Атте кинжал понравился. Похвалил.
За это время Фифкина шалупонь выследила этого Хасына. Фифа же парень упёртый, прям как и он сам, что значит - родство…
Илька кинул взгляд на едущего рядом друга, довольно ссыпавшего кузькины денежки в свой кошель. Всё таки развёл рыжего. Интересно, на о чём они спорили…
И не маргит Фифка, голову на плечах имеет. Как решил, что старик из города не выходил, и искать в Пелле надо, так и взялся с упорством гончей идущей по кровавому следу. Вязко так след выискивал. И шалупонь его искала, получив команду. При мидийце он был, под бабу ряженный. Мальчишки заметили, как эта престарелая тётка в туалет ходила. И что это совсем не тётка тут же сообщили. Фифа с Кузькой и понеслись его брать. Тогда пришлось ещё их заменять на постах. Но ради такого дела стоило. Кузька за братьев этого дедка о колено сломал. Так совсем, до тряпочки. Успел его дедок проклясть или нет, рыжий не признаётся.
А потом, уже зимой, четыре корабля с Лесбоса пришли. Их не ждали, а они явились. И это зимой!! Не смотря на бури и ветра! Это мать Барсины прислала, разобраться, что здесь с дочерью сделали. А привела их тётка Барсины, вдова наварха. Это дома письмо получили, Баськой отправленное, которое к посылке со скульптурной головой прилагалось. Голова - то в пути задержалась, письмо одно пришло. Но это потом выяснилось. А сначала была вооружённая, разбушевавшаяся вдовица с гоплитами и моряками.
- Племяннице голову оторвали, труп отдайте! –ревела она раненой медведицей - видать голос сквозь ураган тренировала.
Прошлась как разъярённая драконица, пока Баська ей на встречу не выбежала, живая и крайне резвая. А как тётка бушевала - не хуже зимней бури. Хороша! Как морская Скилла… Лицо правильное, красивое, гневное. Глаза молнии мечут. Ни Атта, ни дядька Филипп слова сказать поперёк не осмеливаются, тушуются. Бабушка только её осадила, встав перед ней уперев руки в бока, и высказав всё, что думает о скороспелости бабьего умишки. Войска поднять, не разобравшись… Поэтому в их семействе мужики и не выживают. И говорила так цветисто, так образно… А вот ему за такое - тут же подзатыльник. Несправедливо. Так что женщины быстро разобрались и договорились. Илька даже не знал, что бабушка так витиевато выражаться может. Не зря её не только дед, но и армия слушается.
На Артабаза морская воительница даже не глянула, его слабые потуги на вмешательство просто не заметила, мало ли у кормы какая рыбёшка плавает. Н-да, не любят в семействе зятя. Сына его убогого просто коленкой под зад к отцу отправила. А ведь мальчишка хотел как лучше, против морской бури сам попёр, не испугался, пытался объяснить что у них всё хорошо. Ну и что, что глухонемой, знаками - то он говорит. Сам Артабаз его чуть ли не боговдохновенным считает, из-за недуга. Жалко мальчишку, таким его сотворили боги, наказывая родителя. В детстве надо было, конечно, избавляться, но раз он у них такой божественный, то терпите. У нас такое не ценится, таким брезгуют, а у ахеменидов он приближённый к пророкам считается, чистым душой, слышащим Охремана . Вообщем, Охреманеный он. Смотреть на него, конечно неприятно, ребята не издеваются, только потому, что Баськин брат по отцу. Наказали боги Артабаза, видать есть за что. Хорошо наказали.
А вот Олежик морской воительнице понравился. Одобрила… Боги, кому Олежка может не понравиться: красив, смел, мужественен. Лицо такое волевое, настоящее мужское… Не то, что он… Илька тяжело вздохнул - ну почему ему такая девичья морда досталась. Может и хорошо, что Гера его не видит, а то бы сбежала. Он бы сам точно шарахнулся, куда подальше.
- Иль, ты чего смурной такой? – к нему подъехал Фифа, довольный и счастливый. – Скоро Эги. Думаю, перекусим, покидаем пацанов на жеребцов, и в Миезы - там отдохнём. Павка обещал всё подготовить. Неохота время зря терять.
- Добро, - согласился парень. – На своих их повезём. А то их скаковые копыта себе повредят по такой дороге. Это не мощёная конюшня.
- Так точно быстрее будет. И взять - то, меньше десятка – Фифа откинулся на коне обозревая мирно рысящую эфебию. – Хорошо идут. Почаще куда-нибудь выбираться надо.
- Выберешься… - Илька хмыкнул, - Сейчас в Миезах запрут на всю зиму с учителями. Вон их сколько понабежало. Словно не стратегов готовят, а каких-то словоблудов увеченных.
На кораблях с Лесбоса прибыл Никомах, с документами и последними сведениями от погибшего Ермика. Его Филипп тут же отправил в Миезы, чтобы не светился перед ахеменидами, и тут же определил в учителя для наследников. Там медицину преподаст, яды всякие, полевую хирургию, ребят для поступления в Дельфы подготовит. Кто его там, как учителя, искать будет. Со всем своим семейством прибыл. Племянник при нём Теофраст, тоже учитель, лет на десять нас постарше, при них ещё какие-то парни.
На кораблях прибыл из Халкиды философ какой-то, под киника работает. И этот их, говорят, учить будет. Весь вопрос - чему? Но он вроде из аристократии, чуть ли не выкинутый ахеменидами правитель Боспорской Халкиды. Ладно, разберёмся.
А чертежи и инженерию по морскому делу эллин преподавать будет. Тоже числится философом-киником. Разобраться надо с этими киниками, которые на них совсем не похожи. Все что ли в Миезы в прятки играть собрались? Место, конечно, глухое, в горах, ты через озёра и болота ещё туда доберись. А тут зимовка. Этот киник, просолённый морскими штормами, знающий навигацию, вообще редкий случай в философии собачьего мира. В этого морского волка, обозванного философом, рыжий малыш вцепился. Если Левонтию он понравился, то мужик нормальный, воин, малыш к убогому не пойдёт.
Да, не Пелла сейчас, а какое-то святое место для паломников или беженцев после неудачных восстаний. И ещё все от ахеменидов прячутся. А те и сами высунуть нос не решаются, пока лесбосские корабли не ушли. Глядя на всё это, родители и решили убрать мальчишек в Миезы. А решающей каплей было покушение на Пармения. Вот сейчас. Зиаой в Пелле.
Под шумок в столице, старой Ботии, что теперь Пеллой величается, где теперь через людей не протолкнёшься и недовольные пролезли. Из тех, кого Пармений заставил склонить голову перед нарождающейся Македонией.
Покушение произошло на праздник, при прохождении знати через толпу, радостно их приветствующую. Эфебы старшие, Олежика, караул несли. Все богато одетые, украшенные. Естественно, ведь праздник был, зимородковы дни. Уже по мосту шли, в Верхний город подымались. А дальше путь в басилику лежал, богу Боттию поклонится, Диосу. Пармений на руках радостное рыжее чудо держал, своего младшего. Левонтий был в тёплом овечьемсусуре. Мех на холоде распушился, и из шерстяного комочка на руках рыжего гиганта была видна только счастливая детская мордашка.
Так из толпы кто-то кинжалом ударил. Его тут же схватил, потом распяли.
Илька помнил, как Пармений пошатнулся. Сам он тогда со своими ребятами в Верхнем городе был, очередной раз басилику отдраивали. Так что видел. Идёт человек, а потом неожиданно, неестественно оседать начинает. Илька до сих пор помнит истеричный вопль Левонтия:
- Тятю убили! Тятю убили!!!
Ну не убили, а пырнули. Выжил Пармений. Но вот после этого родители и решили всех наследников в горы спровадить, спрятать. Странная в этом году зимовка началась.
Вот, наконец, среди леса показались родные Эги.
- Иппа! Иппа!! – Илька приказал ускориться. Эфебия с рыси перешла в галоп. Всё, впереди дом.
Ощущение детской радости, счастья от встречи с домом, с чем-то тёплым, светлым, беззаботным захлестнуло его, заставляя ускоряться. Казалось, что сейчас ворвутся они в Эги, и город их окутает своим благожелательством, спокойствием, теплом, и они погрузятся в беззаботное детство.
Разбежавшись по домам, словно стая голодных мышей в поисках пропитания, договорились встретиться у административного здания, и оттуда, с младшими мальчишками, уже стартовать на дальнюю дистанцию в Миезы.
В сопровождении Яськи, Илька вошёл в свой дом. Родное гнездо встретило их сонным промозглым холодом и нежилым запахом. Даже старая кормилица Атты перебралась в Пеллу, оставив дом погрязать в собственной дрёме. Илька надеялся застать тут Сурика, но мальчишка там не появлялся. Конечно, кто захочет жить в пустом доме в гордом одиночестве. Мало того, что скучно, так за ним в одиночку следить придётся, топить, убирать. Н-да… погорячился он ожидать тут мелкого. Надо всё таки кого-то тут поселить, а то дом зачахнет. Как два тайфуна парни пробежали по дому, собрав кое-какие вещи. Лиапп просил что-то для живописи, Атте что-то надо было, да и свои вещи для припоя взять. Аттин, конечно, паяльник хорош, но не под его руку. Илькин поменьше, но потяжелее будет. Ему так удобнее, дольше тепло держит после разогрева на огне.
- Пошли к храму, - предложил Яська. – Может там он, с рванью сидит. Если нет, то к рынку.
- Холодно же.., - Илька покачал головой - в такую погоду сам бы он у печи лежал, читал или рисовал что-нибудь. А кормилица тихим голосом легенды пела. Сёстры вышивкой занимались или стрелы готовили, если очередной раз с Лонкой поругались. Аттарядом - или мастерил болванку для ковки, или с чертежами сидел, просчитывал вооружение для создания новых гоплитов. Время от времени он подымал сына, чтобы тот перетаскивал тяжести, сам же время засекал, на эксперименте решая, можно это в армию вводить, или опять облегчать. Давно это было. А теперь дом пустой, и где Сурик - неизвестно. Совсем мелкий от рук отбился. Ничего в Миезе его в порядок приведёт. Остальных бы ещё собрать.
Парни поспешили покинуть холодный пустой дом, чтобы не тревожить его сон.
Непривычно и неуютно вот так, заходить в своё родное жилище, которое тебя не ждёт. Странное ощущение какой-то глубинной теплоты и, в то же время, отчуждённости, пустоты. А может и нет ничего там где нет нас? И все эти ощущения - только плод его воображения. Вот входишь в дом – он оживает, только потому, что ты его видишь, ощущаешь, трогаешь. А уходишь, и дом исчезает, тает в тумане твоих воспоминаний. И живёт он только в твоих ощущениях. В твоём сознании, в присутствии человека, а так - дымка… А может и с людьми так же. Весь мир – плод его воображения, и весь эфемерен. Пока парень его чувствует, в части его живёт – всё вокруг кажется настоящим. Люди живые ходят, думают, разговаривают, пока они находятся в его полезрения. А так, есть ли они на самом деле? Есть ли вообще что-то вне его живое?
Илька потряс головой - вот приедут в Миезы и спать. Спать! А то такая ерунда в голове крутится…
Голые деревья ёжились в зимнем холоде. Чёрные ветки, как умелые мазки кисти художника, расчерчивали небо. Чёткие кривые линии создавали замысловатый узор - изящный, тонкий, извращённый в своей болезненности и прекрасный в своём аскетизме.
Илька, идя к храму, рассматривал ветки деревьев, блестящие на них в холодном солнечном свете льдинки. Вот он, истинный образ зимы: чёрные росчерки деревьев, покрытые льдом.
- Аглая, - Яська треснул локтем парня под рёбра, отвлекая от созерцания природы.
Илька закрутил головой, пока не нашёл взглядом женщину. Она куталась в халин, тёплый расшитый, лежащий красивыми складками на пушистом сусуре. Пелопс покрывал её красивую голову с раскрасневшимися щеками, только подчёркивающими белизну кожи. Аглая шла по скользкой дороге из храма. Изящные сапожки скользили по обледенелостям, но она всё равно двигалась легко, словно порхала. За одну руку женщины держалась дочка. Другой она тканью прикрывала выпирающий живот, со вторым ребёнком.
- Иля!.., - она увидела ребят и рванулась к ним.
- Радуйся, Аглая, - сухо поприветствовал её Илька и прошёл мимо.
Сердце болезненно заныло. Обида так и не прошла, так же как и симпатия. Наверно, тяжело забыть свою первую любовь, но надо. У него теперь есть своя девочка, которую он сам воспитает, научит всему. И неважно, что в их будущем мире нет ни иер, ни жреческих школ… Он сделает свою девочку под себя, если она его вторая половинка. Это пока она его не видит. Илька уже потерроризировал Гегелоха, и под долгими пытками из вороха вопросов, тот сказал, что после полового созревания, силы человека перераспределяются, и тут главное не упустить момент и не перепугать. А дальше - учить. Учить всему, что он сам знал, сам мог. Он заменит ей собой все жреческие школы. Зачем учить лишнему, тому, что им дальше в совместной жизни не пригодиться. Геру он воспитает для себя, и только для себя.
А Аглая… Её надо забыть. Просто вычеркнуть из своей жизни. Нет, не было и не будет. Всё перегорит, если костёр не подпитывать.
Перекинувшись парой слов с женщиной, Яська догнал друга.
- Сурово ты с ней, - хмыкнул моск.
- Ясь, нет её для меня. Умерла. – Илька уже начал глазами искать Сурика, летом часто проводящего время у храма. Это не значит, что и зимой он тут обнаружится. Но хотелось бы, чтоб по городу не искать.
- Хороша вы с Фифой пара, - себе под нос проворчал Яська. – Один людей презирает, другой их просто не замечает… Нет их для него…
Парень фыркнул на него, но смолчал, к тому же он завидел сына Филиппа, о чём-то громко спорящего с горожанами. Не зря Яська предложил поискать у храма, хороший иера будет. Толковый.
Сурик размахивал руками, что-то доказывая. Халин, в который он был закутан, как крылья трепетал при каждом движении. Мальчишка повернул к ребятам голову, и, опять отвернувшись, продолжил разговор. Только через несколько мгновений до него дошло, кого он видел.
- Илечка! Мой Илечка!! – Бросив городских спорщиков, мелкий побежал к родичу, и тут же повис у него на шее.
Соскучился, видать. Давно не виделись. У Ильки как-то в Эги поручений не было, а дядька Филипп в Пеллу сына не вызывал.
- Где твои вещи, собирайся - в Миезы едем, - парень похлопав его, поставил на землю. – Нил должен был приказ предать.
Мальчишка насупился.
- А если я не хочу! – поджав тонкие губы, он вскинул светлую голову.
Яська, чтобы не ляпнуть чего, прикрыл ладонью лицо и отвернулся. А ведь мог сказать, что-нибудь вредно-ворчливое.
- Хотеть под кустом будешь, - Илька тут же дал мелкому подзатыльник. – Собирайся живо. Учителя туда уже собрались. Мы в дом к Фифе, там нас найдёшь. Одна нога здесь, другая там. Мы сейчас туда, пожевать. Ты - то сам ел?
Брови мальчишки взметнулись домиком, голубые глаза стали грустные-грустные. Яська,стоящий рядом, и мысленно комментировавший всю эту мимическую пантомиму, разыгрываемую Суриком для родича, хмыкнул. Ни дать ни взять его Данка, когда клянчит. Её, что ли, копировал? Ещё хвостиком так заискивающе по земле поводить… И уши развести в разные стороны – одно лицо будет.
- Ладно, пошли, поешь, оттуда и поедем, - Илька обнял родича. – Братец, у тебя кости одни остались. Ты вообще ешь?
- А шмотки его? – поинтересовался Яська, недовольно взирая на хитрого мелкого мальчишку, который так умело разводит Ильку. Ведь знает мелкий гадёныш, как к тому подлизаться.
- Мои возьмёт, - отмахнулся парень. – Есть пошли.
- Илечка, а можно я тогда твою хламиду одену, ну, ту что Клео звёздочками вышила. А ту что Лиапп ромбами расписал я носить не буду, - Сурик сразу, по деловому, стал делить вещи родича.
Тот отмахнувшись потрепал мальчишку по голове. Не ценил Илька вещи. Было что носить, и ладно, лишь бы холодно не было. Ну, хочет мелкий, пусть берёт, ему не жалко.
Ребята пошли к Фифе. В отличие от Илькиного дома, тут было тепло и весело. Слуг Даная с собой в Пеллу не взяла, так что с кухни шёл приятный запах сытной пищи. Не смотря на отсутствие бабушки с дедом, дети их продолжали обедать в общем доме. Тут же обнаружилась Калка. Ну, естественно - не будет же она куковать в одиночестве в пустом доме. Клео - то уже учиться уехала, жрицей Додонской будет. Знание трав, всякие там бытовые заговоры, для семейной жизни немаловажно. Вот по стопам бабушки и пойдёт. Кому-то правильная жена достанется.
Фифа уже приволок в дом Котика одриса и Марсия, близкого к дому Линкестов. Парни были уже с вещами, их тоже надо было брать собой в Миезы.
- Я в Логове этих нашёл – Фифа тут же подбежал к своим. – Логово видеть надо, там совсем всё иначе. Тюфяки выкинули, кровать поставили, стулья… Жуть какая. Печь только осталась, но тоже, думаю, ненадолго.
Уходя в эфебию, своё тайное место парни торжественно передали пятёрке мелких во главе с Суриком. Каждое поколение меняло Логово под себя, и свои потребности. Неприятно, конечно, слышать, что твои вещи выкинули, но такова жизнь. Приходит новое поколение, и старое идёт на помойку. Теперь над Логовом они уже не властны, там новые хозяева. Так, с каждыми новыми хозяевами, маленький неприглядный домик меняет своё лицо, чтобы соответствовать хозяевам. Илька, вздохнув, вспомнил, что вещи старших они тоже выкинули, правда, те у них развалились, отслужив своё. Вот так и понимаешь, что детство кончилось.
Прибывший Кузька притащил Протея, тоже из Суриковской пятёрки. Левку же на обед привела мать, сестра Фифы, Лаодика. Остальной молодняк эфебы должны были привести к серому дому.
Поев и взяв с собой на дорогу, ребята выдвинулись в путь.
- Это матушка мне учителя прислала? Самого лучшего? – Сурик сидел впереди Ильки на его жеребце, постоянно крутился и задавал вопросы.
- Никомах тебя учить будет. Подготовит тебя и Приама для поступлений в Дельфы. Приам уже в этом году уедет. – Парню это елозенье действовало на нервы. Надо было оставить молодняк на их скаковых - и пусть падут, не жалко… по крайней мере он подремал бы. – Его отец у нашего деда врачом был. Вот и будет учить медицине.
- Но он Самый Лучший?! Мне другого не надо…
Н-да, приучила его Миртила ко всякой ерунде. Тяжело будет перебивать. Букефал у него - Лучший конь. Теперь ещё и Никомах стал Аристотелем. Если мальчишку от этого не избавить, тяжело будет. И в Дельфах морду не раз набьют, там и дисциплина и аскетизм. Да и ребята соберутся со всей Эллады, для них то, что у его матери деньги - значения иметь не будет. Вот до чего доводит, когда мать с отцом друг другу всё назло делают, а ребёнок страдает. Его от такой участи боги миловали. Атта справедлив и любит своих детей, хотя и воспитывает строго, но зазря не лупит. А Филипп сгоряча может на сыночке нелюбимом отыграться. Дядька Филипп надеялся, что сын, рожденный в Олимпиаду, удачу приносить будет. Сурик пока в принесении удачи замечен не был, вот дядька и срывается. Не оправдал сыночек его надежд. А то, что эти надежды сам придумал – не думает. Миртила же видит в сыне рычаг на власть. Очень ей хочется, чтобы сын вместо своего отца басилевсом стал. А вот армию она спросить забыла. Армия Павку любит. А ей хочется… и всё тут. Всегда человек тянется к тому, что невыполнимо. Одному мифическую удачу подавай. Другой власть, которую за деньги не купишь.
А кому из них сам Сурик нужен? Вот он, живой, вроде ещё здоровый, с руками, ногами, его только воспитывать надо, и дурь родителями в голову вбитую выкинуть.
Холодный зимний ветер на коне и в дороге чувствуется особо ощутимо. Пронизывает до костей. Мелкий уже начал стучать зубами. Промёрз. Вообще, Илька в этом виноват, не подумал одеть его в дорогу потеплее. Ему и расхлёбывать. Пришлось, как в детстве, прижимать родича к себе, пряча под сусур и закутывать хитоном. Вдвоем теплее будет. Если родителям мальчишка не нужен, остаётся ему возиться с братцем, и ошибки старших исправлять. Даже не столько для Сурика, сколько для себя. Чтобы потом не позорил. Вот так придётся всю жизнь опекать, он же старший…
Илька посильнее прижал мальчишку к себе, согревая своим теплом. Эфебы, посмотрев на действие командира, те, у кого сидели на жеребцах пацаны, тоже закутали их в свои хитоны, чтобы не мёрзли. Ничего, завтра-послезавтра в Миезы доберутся, там и отдохнут.
Жеребцы мерно рысили по обледеневшей дороге, равномерно ставя копыта. Не часто выпадала такая зимовка, когда им приходилось топтать дороги. Чуткие кони всхрапывали, трясли ушами и продолжали свой бег наперекор зимнему ветру.
------------------
"А кто бы не обиделся, если на твоего питомца такие бочи дают" - Эквивалент нашего выражения бочки катят.
"Да опять пися каку сделала - "Мат того времени.
Тор – коваль, иера Гефеста.
Охреман - Эллинское произнесение зороастрийского Ахуры-Мазды.
Аристотель переводится как Самый Лучший