Я помню, как она у нас появилась. Красивая, стройная шатенка с длинными до плеч волосами, убранными в тот день в аккуратный узелок на затылке. Ее привел Пашка. «Ни фига себе, какую девку привел!» — позавидовал я, здороваясь. Вообще-то девушки в нашей квартире не были редкостью.
Семь молодых лимитчиков жили в заводском общежитии квартирного типа, то есть, в свободном полете, без вахтеров, без турникетов и прочих атрибутов, призванных ограничить свободу проживающих. Общежитие – пятиэтажная «хрущевка» из семи подъездов. Причем по краям два подъезда занимали мужчины, в основном молодые, а в середине здания пять подъездов — женщины, тоже в основном молодые.
Естественно, ходили в гости, так сказать в плане обмена партнерами, нередко кто-то из срединных подъездов ночевал на окраине и наоборот.
— Не надо вести себя как козлы в огороде, — раздраженно выговаривала комендант общежития ребятам, разбирая в красном уголке очередной случай греховного падения и пятнания морального облика советского человека.
История, о которой хочу рассказать, происходила в семидесятые годы прошлого столетия. И началась она с приходом к нам этой девушки.
— Татьяна, — представилась она, протягивая маленькую ладонь, и тут же поправилась, — Таня. Сначала она была очень стеснительной. Закрывались с Пашкой в его комнате, и она стеснялась выйти на кухню, что-то приготовить. Но постепенно привыкла и повеселела. Она не из нашего общежития — это точно, потому что родилась и выросла в Ленинграде. И ребята к ней привыкли, правда, кроме Тани у нас, бывало, ночевали и другие девушки. Галя приходила к Толику. Толик — высокий с вытянутым лицом и длинным носом мог бы сойти за слесаря, которым, в сущности, и был, если бы не большие роговые очки. Они придавали ему вид представителя сельской интеллигенции. Это был артист! Он так умел рассказывать всякие веселые истории, что все буквально падали под стол. Толик был назначен старостой квартиры, в которой собственно все мы и жили. «Должность» позволяла ему занимать отдельную комнату площадью шесть квадратных метров.
Пашка с Витей Колуном жили в двухместной двенадцатиметровой комнате. Витя был уже женат на местной женщине, старше его на пять лет. Он усыновил ее двухлетнего сына и практически переехал к жене. Так что Паша устроился даже лучше, чем Толик.
Еще в одной отдельной комнате площадью десять метров жил я и мой друг из Мариуполя Серега, которого почему-то сразу стали называть на французский лад — Сержем.
А в общем холле площадью в шестнадцать квадратных метров — самом большом помещении квартиры – просторно расположились два парня из Воронежской области. Один — Алексей Панков — умный, практичный — знал план своей жизни на много лет вперед. Он познакомился с местной девушкой из семьи какого-то партийного чиновника. Несмотря на лимитную прописку, умудрился устроиться лаборантом в институт при НПО. Мало пил и обычно в компании выглядел белой вороной. Зато чаще бывал дома у чиновника и готовился стать его зятем, миновав, таким образом, пятилетний срок лимита для получения постоянной прописки в Ленинграде.
Его земляк Костя по прозвищу Император был намного проще своего товарища. Он приехал поступать в институт, но провалился на экзаменах и пришел на завод. Однажды утром он надолго занял туалет, а всем надо идти на работу. Стали стучать: «Константин, выходи, подлый трус!» А он отвечал: «Не выйду». Наконец через десять минут вышел и возмущенно сказал: «На троне посидеть не дадут!». Этого хватило, чтобы унитаз стал называться у нас троном, а Костик – Императором.
Третий абориген «общей залы» — Леха. Никто и никогда не называл его Алексеем. Он родился Лехой и остался Лехой. В свои двадцать четыре года он не вышел из детского возраста. Пил как взрослый мужик, а пьянел как ребенок. Понятное дело, алкоголизм уже прокрался в его организм. В некотором роде, он являлся увлекающейся натурой. Например, когда по телеку шел четырехсерийный фильм «Четыре танкиста и собака», он все четыре дня не выходил на работу. Рыжий, конопатый, круглолицый с широкой костью, он был на удивление бесхитростен, если не сказать глуп.
В новогодний вечер, когда в красном уголке общежития разгорелись танцы, когда распадались и образовывались новые пары, и винные пары уже кружили головы парням и девушкам, Леха встретил меня в подъезде:
— Ты сколько выпил? — был его первый вопрос.
— Не помню. А что?
— Я вот фуфырь одеколона засадил — всего сто грамм, а хорошо!
— Леха, — сказал я, — мне бы твои проблемы! — И ушел. Никогда я не видел его с девушкой. Он был изгоем, дурачком и все соответственно к нему относились.
Наша квартира считалась наиболее благополучной в общежитии. Пьянки здесь не заканчивались дракой. Да и пьянками это можно было назвать с большой натяжкой, скорее «выпиванки». Да - выпивали. Да – немало. Но не до свинства. Выпивали так, что можно было спокойно поспорить о самых разных вещах: от «как переключаются трамвайные стрелки» до «была ли цивилизация на Марсе».
И вот в эту обстановку вошла Танюша. Обычное дело. Сколько таких Тань здесь побывало… И мы восприняли ее как само собой разумеющееся событие: ни один мужик не может долго без бабы. Татьяна медленно, но верно, становилась частью нашей квартиры. Не сразу, но постепенно сдружилась с другими девушками, гостившими у нас.
Было весело. Изо дня в день шутки, песни, розыгрыши. Мы были молоды и страсти кипели в нас и будоражили. Иногда квартира превращалась в своего рода Гайд-парк, где каждый имел свое мнение и рьяно его отстаивал, иногда она становилась танцплощадкой,
а бывало, превращалась в вертеп. Всякое было: настоящая рабочая жизнь с ее привлекательными и отвратительными сторонами. Мы поднимались в шесть утра под звуки Гимна Советского Союза, звучащего из оставленного на ночь включенным радио, и ехали на завод. Работа в три смены, тяжелая, вредная — местные сюда шли неохотно, а лимитчики — куда они денутся: жить в городе Петра — особая честь — всем хочется стать ленинградцами. Правда, многие не выдерживали такого ритма, спивались.
Прошло два месяца. Я был свидетелем их отношений.
«Ночевала тучка золотая на груди утеса великана…» Он в ее глазах был тем самым утесом. Верным, надежным, сильным и мощным. Она для него была всего лишь тучкой, облачком, которое сегодня здесь, а завтра ветром унесется вдаль или вовсе развеется.
— Почему ты не женишься на ней? — спросил я как-то по пути на работу у Паши.
— А ты почему не женишься? — ответил он вопросом на вопрос. И в упор уставился мне в глаза.
— Ну, — замялся я, — я Варьке ничего никогда не обещал. Да она и не стремится замуж, ее устраивает нынешний статус.
— Вот и я ничего не обещал. Никогда ни разу не сказал ей, что люблю ее. Так что, меня устраивает мой нынешний статус. Давай закроем эту тему.
Было видно, что мой абсолютно наивный вопрос вызвал в нем досаду. Очевидно, такая тема у них поднималась и была ему неприятна. Но я не раз замечал, какими глазами она на него смотрела. Это были глаза влюбленной женщины, глаза в которых, как в зеркале, отражалась мольба: «будь со мной, не бросай меня».
Как странно устроена жизнь. Она зиждется на любви, без нее существовать не может. Но вот любовь эта, призванная стать счастьем и радостью, порой превращается в несчастье, в пытку. И, главное, об этом задумываешься только тогда, когда влюбишься без взаимности.
Мы были молоды, веселы, полны оптимизма. Каждый из нас считал, что «в любви он Эйнштейн». Стыдно признаться, но мы были бессердечны. Любовь, дружба и секс были для нас красивыми, многозначащими словами и только. Мы неплохо разбирались в них. За исключением одного: мы понятия не имели о боли, сопровождающей любовь,о всепоглощающей тоске, когда не хочется ни жить, ни умереть. Эта боль всегда рядом, она то проявляется слишком ярко, то сереет и пропадает, но всегда присутствует. Она сродни тени — так же неотступна от любви, как тень от человека.
Прошел еще месяц-полтора. Сейчас не помню, какой тогда был праздник — то ли годовщина революции, то ли Первое мая — но праздник был. А раз праздник, значит веселье, значит «сабантуй». Собрались все аборигены квартиры со своими пассиями.
Пили, пели, танцевали. Неподдельное веселье искрилось в глазах каждого, в том числе и Татьяны, которая ничем не выделялась в компании.
Случилось так, что изрядно выпивший Толик, своим левитановским голосом предложил тост за Таню. Почему персонально именно за нее он постарался объяснить, но речь не получилась. Тем не менее, в процессе тоста он шутливо предложил:
— Танюша, бросай ты своего Пашку. Он не заслуживает такой красавицы. Выходи за меня…
— Я подумаю, — засмеялась она.
— Я те выйду! Я те выйду! — Галя показала Толику кулак и пнула его шутя.
— Не разрешают, — смиренно констатировал Толик, а Пашка вдруг сказал, подливая ей в бокал вина:
— Не, за Толика я не разрешаю. За любого другого, только не за этого артиста. Он же тебе всю жизнь будет врать. Что с него возьмешь — артист!
— Попрошу не оскорблять служителей Мельпомены!
— Что он сказал? Переведите! Немедленно переведите, — Паша воздел руки к потолку, — все слышали? Он ругается неприличными словами. Нет. Ни в коем случае, Танька, не ходи за этого балбеса.
— Таня, выходи за меня, — смеялся Император,
— Нет, не слушай никого, выходи за меня! — кричали Серега и Леша.
Таня подняла руку, призывая к тишине:
—Я бы с радостью – за каждого из вас…
— По очереди? — плоско пошутил Серж.
Она замолчала, как-то неуверенно посмотрела на него и продолжила:
— Но ведь все вы уже заняты. Мне ваши дамы темную устроят.
— Конечно, устроим, — хором заверили дамы.
— Так что, единственный свободный — это мой благоверный, — она показала на Пашу.
И тут, какая муха его укусила, не знаю, но он так активно замахал руками, как будто его прямо сейчас потащат в загс.
— Нет! — крикнул он испуганно. Я не в счет. Я — посаженый отец. Я поведу тебя к венцу. — И вдруг, словно спохватившись, — Вот! А давай мы тебя за Леху выдадим! Во, идея!
— А че, — задумчиво сказал я — Леха парень свободный, увлекающаяся натура, будет верным мужем, не то, что этот «посаженый папа».
— Леха, Леха, — раздались радостные крики. Леша смутился, — вы что, я… Что за шутки такие…
Кто-то уже кричал «Горько!», но тут Толик перекричал всех: «Тихо!» Все сразу замолкли.
— Кто у нас староста квартиры? Я? Что-то не видно. Ладно, как староста хочу навести порядок. Прежде чем кричать «Горько!», я бы спросил у Танечки, согласна ли она выйти замуж за нашего прекрасного Леху – простите, Алексея.
— Ты согласна, Таня? Соглашайся!– заговорили все в один голос.
Девушка вымученно засмеялась: «Конечно, согласна».
— Тогда, властью данной мне в этой квартире, — Толик торжественно поднял руку, — приказываю: девочки налево, мальчики направо. В Пашкиной комнате – девичник, в Сержиной — мальчишник. Срок полчаса. Все. Готовимся к свадьбе.
Что тут началось! Уставший от банальной пьянки коллектив неожиданно ожил. Кто-то убирал со стола, чтобы позже накрыть его заново, кто-то помчался в магазин, кто-то – к соседям за украшениями. Из «девичьей» комнаты то и дело выскакивали подруги, проносясь то на кухню, то вообще куда-то наружу.
— Не подглядывать! — бросали они на ходу и, смеясь, скрывались за дверью.
В нашей комнате наряжали жениха.
— Леха, ты оказывается красивый парень! — смеялся Паша с серьезным лицом. — Посмотри: надел галстук и все! Член парламента, черт побери!
Леха недоверчиво смотрел на свою рыжую физиономию и начинал верить, что не все так плохо. Он краснел, когда представлял, как будет целовать в губы Таньку, под крики «Горько!». Леху причесывали, а воображение уносило его в послесвадебную брачную ночь. Парень даже вспотел от напряжения. Ой, что будет! На всякий случай спросил Пашку:
— Ты точно не хочешь на ней жениться?
— Да ты что! Я же посаженый отец! — издевался Паша.
В полчаса, отпущенные Толиком, не уложились, зато через час, когда открылась дверь «девичника», все ахнули. Таня и впрямь была как невеста. У кого-то они позаимствовали белый капроновый шарф и смастерили из него фату. Да такую, что настоящая фата лопнула бы от зависти при виде нашей. Белое платье, кружева, обвившие шею и запястья, туфли на каблучках, прическа – словом, настоящая невеста. И к тому же красавица.
Леху выталкивать из «мальчишника» не пришлось, вопреки ожиданиям он сам вышел и встал перед «девичником». Выглядел он, конечно же, нелепо. Неплохая, в общем-то, одежда с чужого плеча висела на нем как на проволочной вешалке. Толстый узел на галстуке смахивал на скрученный шарф, брюки, кстати, его собственные, были настолько коротки, что не могли скрыть грязно-белых носков. И, наконец, прическа: его рыжие, почти никогда не чесаные волосы, никак не хотели укладываться в стройные ряды и торчали во все стороны света. Завершала наряд пластмассовая роза, вставленная в петлицу пиджака.
Леха смущался, но все его подбадривали и подталкивали к Тане. Та тоже веселилась, она взяла его «под ручку» и повела к столу.
Все было в шутку. Во всяком случае, для каждого из нас. Мы были маленькими детьми, которым после чтения скучных сказок дали поиграть в настоящую жизнь. Но только поиграть, не больше. Мы тогда не задумывались о том, что чувствуют сейчас главные герои этой игры. Смущение Леши никого не смущало. Считалось, что жених на свадьбе так и должен себя вести: неуверенно и стыдливо. Что касается Татьяны, то внешне она вплелась в нашу игру и вела себя соответственно, весело и бойко.
Я потихоньку наблюдал за ней. Иногда ловил ее быстрые взгляды в сторону Паши. Такие быстрые и мимолетные, что трудно было понять, специально ли она на него посмотрела, или просто скользнула взглядом и остановилась на ком-то другом. Думаю, что не только мне — нам всем было интересно, как она будет целоваться с Лехой в присутствии Пашки. Оказалось, все очень просто, все в шуточку. При криках «горько» она вставала, поднимала и его, затем брала ладонями его щеки и целовала в нос или в лоб. Леха несколько раз безуспешно пытался взять инициативу в свои руки, обнять ее крепко и поцеловать, но за отсутствием соответствующего опыта, всегда попадал мимо губ.
Вся компания и до «свадьбы» уже изрядно выпила, а тут еще такой случай – это уже перебор, но мы стойко держались. Поздравления и тосты, как на настоящей свадьбе, так и сыпались на молодых. Но постепенно усталость взяла свое, стали чаще отлучаться от стола, меньше плясать, и наконец свадьба затихла. Пошли тихие частные разговоры, пары уходили на ночлег, распределяясь по комнатам. Серега со своей девушкой ушел к ней, оставив нам с Варькой почти что апартаменты. Алексей еще раньше ушел на ночлег к дочери чиновника, а Император со своей девушкой разместились на кухне.
Таким образом, шестнадцатиметровая «зала» была отдана молодоженам. Никому из нас и в голову не пришло, что пора заканчивать игру, что мы зашли слишком далеко. Меня лично сбило с толку беспечное веселье невесты. Мне бы сопоставить ее поведение в прошлом и поведение после предложения Паши о выдаче ее замуж. Может, тогда я понял бы ее состояние, но к стыду своему, я был пьян, и моя способность анализировать растворилась в винных парах.
Уверен, что никто из нас, забившихся по комнатам, в эту ночь не спал. Еле дыша, все прислушивались к звукам в зале. Но там была тишина.
Третий час ночи. Слышно, как жужжит комар-кровопийца, но никто не встанет, чтобы прихлопнуть негодяя. Все боятся помешать брачной ночи «молодоженов». Жужжание комара прерывается шепотом. Еле слышны голоса: он что-то говорит, она сердито отвечает. Неожиданно раздается грохот.
— Леху уронили — шепотом сказал я, и мы с Варькой затряслись в беззвучном смехе.
— Как она решилась! — удивленно сказала Варя, — Сашка тоже хорош гусь, та еще сволочь.
— Да ладно, он сейчас выйдет и закроет этот концерт.
— Чего же он ждет? Проверяет ее что ли?
Опять грохот, разговор уже громкий, настойчивый, потом крик ее: «Уйди, гад!» Звуки то ли шлепков, то ли ударов, плач.
— Чего он ждет! — повторил я слова Вари и стал натягивать штаны, на всякий случай.
Плач перешел в крик, шум передвигаемой мебели. Опять все затихло. Слышно было только сопение Лехи. Потом опять удары, плач и душераздирающий крик: «Нет! Не надо!».
— Леха, прекрати! — Это Толик, из своей шестиметровой.
Опять тишина, слышно похотливое сопение Лехи. Через минуту снова крик Тани: «Уйди, гад! Не надо!» – И дикий рев на самых высоких нотах.
Двери трех комнат распахнулись одновременно. Какими бы пьяными мы не были, допустить в квартире изнасилование не могли. Включили свет. Леха в одних трусах фиолетового цвета отскочил в сторону. Таня сидела на кровати, абсолютно голая и скулила вполголоса, стуча кулачком по кровати от обиды. Варя сорвала покрывало с соседней кровати и накрыла ее.
— Ты что, свихнулся, — начали увещевать мы Леху. — В тюрьму захотел!
Девушки столпились вокруг Тани, и пытались ее успокоить:
— Что ты плачешь, дурочка, — говорила Галя, ничего же не случилось! А если бы и случилось — подумаешь, что, девочка, что ли?
— Что ты такое болтаешь! — возмутилась Варя. — Не слушай ее Танюшка, не слушай.
- А ты! — она повернулась к Лехе и, не найдя как продолжить, покрутила пальцем у виска.
Леха тяжело дышал и не мог успокоиться:
— Сами сказали… жениться… — прерывающимся голосом оправдывался он.
— Ну не насильно же, Леша! — возмутился Толик тоном учителя, разговаривающего с учеником.
Павел стоял в стороне и молча наблюдал за процессом умиротворения. Плечи Тани продолжали вздрагивать. Девушки суетились вокруг нее, то поглаживая по голове, то шепча слова успокоения, то подавая воду в стакане. Ребята чуть поодаль озабоченно переминались с ноги на ногу, преграждая Лехе путь, если он опять вздумает кинуться на нее.
Вдруг Татьяна встретилась взглядом с глазами Паши. Боль, написанная на ее лице,сменилась гневом и отвращением. Она встала во весь рост, скинув прикрывавшее наготу одеяло, и молча, ни на кого не глядя, направилась к двери. Фигурка у нее действительно точенная. Голову держала прямо, распущенные и растрепанные волосы мягко облегали высокую шею и касались груди. Голая и босая она открыла входную дверь и шагнула за порог.
Галя с одеялом кинулась за ней. Варя тоже, быстро схватив в охапку ее одежду, выбежала.
Все испуганно переглянулись: сошла с ума? И уставились на Пашу.
— Что вы на меня так смотрите? Хотите из меня сделать козла отпущения? Я что, один гулял на свадьбе? Не дождетесь! — Лицо его вдруг стало некрасивым и злым, он повернулся и ушел к себе, захлопнув дверь.
Минут пять все молчали. Наконец не выдержал Леха:
— Это что, хотите сказать, что я виноват? Крайнего нашли, да? Я что ли хотел жениться? Да в гробу я видал вашу женитьбу! Сами заварили кашу, сами и отвечайте. Я ее не насиловал. Что хотите, говорите, а я … — он схватился за голову и заплакал. Так громко и сердечно, со всхлипываниями и причитаниями, как плачут от обиды маленькие дети.
Вернулись Варя с Галиной. Все к ним: Что? Как? Оделась?
— Все в порядке, — пояснила Варя, — только просила передать Пашке, — в этот момент Павел, услышав шум, выглянул из комнаты, — просила передать Пашке, — она повысила голос, — что он подлец и предатель! Чтоб он ей на глаза больше никогда не попадался, потому что тогда она его убьет.
— Сама в тюрьму сядет, а тебя убьет, — пояснила Галина.
— Да ладно, — махнул он рукой и скрылся за дверью.
Все с облегчением вздохнули и разбрелись по комнатам. Не спалось. Каждый думал о своем. И было слышно как, заглушая писк комара, в кровати ворочается и тихо про себя матюгается рыжий Леха.
22-28 октября 2014 года.