"Над небом голубым
Есть город золотой
С прозрачными воротами
И яркою стеной"
/А.Волохонский/
Всякий раз, когда в блаженные минуты безделья мой взгляд медленно скользит по стене кабинета, густо увешанной рериховскими горными пейзажами, я замечаю, как мысли подобно хамелеону меняют цвет, мелодию и направление, всецело подчиняясь ускоренному сердечному ритму… Я чувствую на груди чью-то руку и слышу чей-то голос… Тот самый, который много лет назад нашёптывал знаменитому любителю клубники:
- Вы думаете у вас здесь сердце, любезный друг? Нет, ошибаетесь – это мозг.
Да, в эти праздные минуты особенно остро понимаю, что думаю сердцем… Ощущаю тесноту грудной клетки, сквозь рёбра-прутья которой разноцветный весёлый поток безудержно устремляется к голубым снежным вершинам, где за матовой завесою облаков спряталась загадочная волшебная страна.
Я тоже люблю клубнику. Просто обожаю её. Пожалуй, не меньше Фонтенеля, что дарит мне надежду на долгую жизнь… Верю, она не оборвётся прежде, чем я смогу подняться в синие горы, преодолеть сизый маскировочный туман и счастливым одиноким странником войти в Светлый Град…
В мою многоликую мечту…
Искусно меняющую свою внешность по мере моего взросления.
Помню, вначале было слово…
Сказочное. Артистично озвученное. Проникшее в детскую душу сладкими песнями учёного кота… Под которые довольно легко и быстро пробуждалось моё наивное воображение, принимало образ дерзкого витязя и сквозь дремучие леса, по едва заметным неведомым дорожкам, мимо деревянных теремов, шамаханских шатров, скрипучих избушек на курьих ножках… упрямо пробиралось на край земли, к заповедному лукоморью. Там на песчаном берегу…
Там было нечто такое, что постоянно манило меня, звало к себе… Примерно так же, как гипнотическая русалочья песенка зовёт в морскую пучину простодушного путника…
Полагаю, это была тень свободы.
Не имея в те прекрасные времена о ней ни малейшего представления, я интуитивно чувствовал её присутствие… За пределами леса, на морском берегу. Я шёл к ней, отчаянно размахивая волшебным мечом, не только для того, чтобы отрубить длинную бороду злобного колдуна и огнедышащие головы дракона, но и для того, чтобы пробиться сквозь заросли в колючих тупиках, где внезапно обрывались дорожки.
Забегая вперёд, хочу признаться, что мои воображаемые манипуляции со сказочным холодным оружием не исчезли бесследно… Через пару десятков лет они вернулись ко мне в виде реального смертоносного АКМ, с которым я гонялся за всё той же тенью по каменистым ущельям далёкой южной страны, попутно разгадывая заковыристые экзистенциальные крестословицы и всякие сокрытые от поверхностного взора смыслы… После чего, моё отношение к мечте стало более аккуратным и сдержанным.
Однако вернёмся к морю, глядя на которое, тотчас узнаю портрет свободы... В то время как лишённый неба и горизонта лес представляется мне символом несвободы.
Впервые гордую красу свободной стихии я увидел десятилетним подростком…
Когда, следуя за вышеупомянутым поэтическим словом, неторопливо бродил по берегу, поглядывал на горизонт, слушал призывный грустный шум Финского залива, чьи волны многозначительно катились к тёмному сосновому бору…
И ещё не понимал ту многозначительность…
Не догадывался, что передо мной символически предстали две противоборствующие стороны величайшего противоречия, движущего миром...
И не воспринимал намёки…
А ведь именно море, майское Балтийское море призывало меня к осторожности на пути к свободе… Охлаждало мой пыл… Выталкивало на земную твердь… Как минимум, дважды…
Сперва весьма болезненной ломотой в костях и прерванным дыханием после того, как, проигнорировав родительский запрет, лихо бросился в его холодные воды…
Глупый десятилетний мальчик…
Который не очень-то и повзрослел, спустя пятнадцать лет. Оказавшись вновь на этом же берегу, после нескольких глотков крепкого коктейля он поплыл по закатной солнечной дорожке в сторону горизонта. Долго плыл своим любимым брассом… Легко и красиво… Как в частых снах, где беспечно перемещался по небу, по-лягушачьи отталкиваясь голыми пятками от мягких жирных облаков. Плыл, пока не почувствовал, что замерзает. Развернулся и…
Увидел, что берег катастрофически отодвинулся, превратившись в толстую линию горизонта.
Со временем этот выразительный, эмоционально насыщенный эпизод избавился от страха и паники. Сейчас он видится мне всего лишь забавным приключением и бесплатным уроком… Поучительной колоритной картинкой, где горизонт не столько манит скрытым пространством, сколько настораживает своей отдалённостью.
Вообще-то, медленное и неохотное взросление вполне комфортно уживается со мной, являясь одним из немногих моих любимых персонажей. Поскольку сохраняет веру в то, во что взрослому человеку верить неприлично… Например, «в город, которого нет», в жизнь после смерти, в вечно беременную пустоту, в несуществование зла… и в некоторые другие нелепицы, робко оппонирующие скучному здравому смыслу и убийственной правде.
Иными словами, этот мой розовощёкий инфантилизм позволяет мне более-менее сносно существовать в двух мирах: реальном и иллюзорном… При желании переходя из одного в другой… Как из зала в зал… В сопровождении мудрых и авторитетных наставников.
Не стану рутинно фиксировать их имена. Они известны всем. Важно другое… Степень доверия и глубина взаимопроникновения... Чем выше и глубже, тем объёмнее, привлекательнее и заманчивее перспектива… Тем больше в ней оттенков, смыслов и мелодий.
Унылая поверхность, по которой перемещаюсь постепенно преображается и перестаёт быть плоской… На ней вырастают горы, которые однажды увидел в Русском музее, предварительно отстояв под дождём двухчасовую очередь… И они сразу же и навсегда вошли в меня… Розовые, белые, синие… Как ремарковские облака, похожие на фламинго… Как гордая обитель непоседливого эха, недосягаемой истины и вожделенной свободы…
Неуловимая иллюзорная троица.
Чтобы догадаться о её неуловимости, мне понадобились долгие скитания, в ходе которых добывал лишь равнодушную пустоту да шишки на лоб… Независимо от направления… Да, часто шёл по ложному пути… Но не потому, что наставники ошибались, а потому, что я неправильно их понимал… Когда, поддавшись задумчивому обаянию Ремарка, отправился вслед за его розовыми облаками искать пограничные ситуации и нескучные сюжеты… Злоупотребляя при этом его любимыми коньяком и кальвадосом. Когда ошибочно и всерьёз воспринял мазохизм Достоевского, выдумал какую-то нелепую необходимость, наспех осознал её и уехал на войну в горы. Когда всецело доверился сартровским «Словам» и, глупо отстаивая своё право на «горделивое одиночество», едва не потерял любимую женщину… Поскольку по-детски хотел нравиться лишь самому себе… А «тому, кто хочет нравиться, не до ненависти и не до любви».
В итоге скука никуда не делась, истина не стала ближе, а одиночество обернулось тоской по невыносимо нежным глазам, которые в аэропорту провожали меня в те чёртовы, смертельно опасные горы.
Ничего я там не нашёл. Разве что седину на виски… И скепсис, цинично высмеивавший умиравшую веру в существование заоблачных мифических поселений…
Что же касается нежных глаз… Пожалуй, именно они и помогли мне выжить в той опрометчивой командировке… Именно их умные и заботливые лучики не позволили мне заблудиться в многотрудных поисках нужной страницы собственной биографии… И я отыскал её… Благополучно вернувшись в свой постаревший дом.
Надо сказать, что после долгого отсутствия он показался мне удивительно уютным и весьма похожим на то место, куда я всегда стремился в своих прежних свободолюбивых грёзах… Какое-то время это новое видение старого вдохновляло и радовало… В том числе и бочковой холодный трёхкопеечный квас, которым меня поили на уличных перекрёстках сердитые щекастые тётки.
А потом как-то стало не до поисков. Сладостное погружение в семью автоматически вывело меня на новый виток движенья дней, где терпеливая жена и двое нетерпеливых сыновей обыденно и просто обновили моё устаревшее и не совсем верное понимание свободы… Словно передвинули горизонт… Многократно приблизили его… На расстояние вытянутой руки… Хорошо помню те светлые деньки, когда мне казалось, что я, наконец-то, добрался до священного места… Будто вскарабкался на заоблачные гималайские вершины… Уселся на одну из них, растопив под собой снег, подобно картинному монаху-туммоисту… И обрёл-таки блаженство.
Их было достаточно много, тех счастливых дней, чтобы смело обозначить их прерывистую череду коротеньким, но ёмким словом жизнь… И чтобы считать её такой же прерывисто счастливой и привлекательной. И больше никуда не стремиться. Однако…
Менее яркие промежутки, так называемые серые будни по-прежнему беспокоили и куда-то подталкивали… Не столько к непокорённым вершинам, сколько к непознанным смыслам… Более глубоким, труднодоступным, в большей степени постигаемым разумом, а не сердцем.
Чтобы найти их, мне впредь не стоит странствовать, блуждать по лесам, плавать по морям, лазать по горам… Чтобы понять их, мне нужны новые наставники… Чтобы осознать их, мне необходимо было много лет странствовать, блуждать, лазать… Преодолеть немалое расстояние от великого русского поэта до великого немецкого философа… От отчаянного размахивания мечом до вдумчивого применения авторучки… От жёстких вагонных полок до мягкого кабинетного кресла…
И, сидя в нём, непременно вернуться в первый абзац этого текста…
Чтобы дополнить его найденной мною новой правдой:
- Всякий раз, когда в блаженные минуты безделья мой взгляд медленно скользит по стене кабинета, густо увешанной рериховскими горными пейзажами, я с улыбкой вспоминаю свои легкомысленные путешествия за горизонт в поисках мифической Шамбалы… Обогащённый болезненным опытом и печальными знаниями, я уже давно смирился с тем, что её не существует… Что вместо неё есть только версии… Из которых, возможно, лишь гумилёвская соответствует действительности. В ней отсутствует метафизическая романтика, однако присутствует смутный намёк, пробившийся сквозь века символизм, пророчески указывающий на нынешние геополитические перемены.
И всё-таки я не зря скитался, поскольку на сегодняшний день также имею свою версию… Она неинтересна и скучна… Как скучен и неинтересен человек, который сидит в мягком кресле, усмехаясь, посматривает на рериховские пейзажи и вполне серьёзно считает, будто Шамбала находится внутри него…