Пехота в искусстве

 


Мне славы тлен - без интереса
И власти мелочная страсть.
Но мне от утреннего леса
Нужна моя на свете часть.
                А.Т.Твардовский.


Когда начинала писать свои воспоминания, - мне хотелось написать о людях – (хороших людях), которые повлияли на мою жизнь, сделали её такой, какой она была,  помогли выполнить хоть малую долю юношеской мечты, и даже примитивно  помогли выжить.
 
Были в нашем кругу  люди, которых кто-то из моих друзей  окрестил – «пехота в искусстве». Метко это было сказано.

В молодости, окончив творческий вуз, после увлечённого изучения  образцов мирового искусства всех времён и народов,   вновь испечённый специалист полон  замыслов, которые беспорядочно роятся  в голове,  грозя погаснуть от невозможности физического их выполнения.

В далёкие времена скульптор  всё делал самостоятельно, это, конечно, звучит красиво! В современной жизни  вы не удивляетесь тому, что каменщики строят дом, придуманный архитектором.  Так и в скульптуре не обойтись без квалифицированной помощи мастеров.

Придётся немного рассказать о специфике нашей работы.
Когда скульптор выполняет свой замысел в мягком материале – в большинстве случаев это глина,  та самая глина, которая залегает пластами в нашей земле и издавна употребляется художниками для работы.  Маленькие работы чтобы сохранить, можно обжечь, а вот большие, в которых ещё для крепости внутри находится  сложный металлический каркас, как Вы догадываетесь обжечь не возможно. Так вот, чтобы сохранить такое произведение (оно имеет большие размеры, иногда несколько метров высотой),  его, прежде всего, надо перевести в твёрдый материал -  гипс, чтобы уберечь  для дальнейшего выполнения  в металле, бронзе, камне и т.п.  Сами понимаете, что глина - материал подверженный разрушению, но, тем ни менее, способный быть послушным легчайшему прикосновению руки мастера.

 Нужно ли объяснять  с каким волнением вручает автор своё детище форматору. Так называются мастера, о которых я хочу рассказать.

Сколько в жизни встретилось этих самых мастеров, которые беспечно уничтожали в твоей работе самое ценное. Они делали это не по злобе, а, просто не вникнув в выстраданный замысел, вернее, не имея к нему должного уважения  и, более всего, желая облегчить  для себя  задачу.  Вот потому это такое счастье, когда вступает в работу настоящий мастер своего дела.

В  моё время общепризнанно  хорошим мастером был Эдик Циммерманн. Редко встречающаяся в быту, эта фамилия была на слуху,  когда речь шла о музыке – фортепьяно"Циммерманн», - думаю,  это название инструмента  слышали многие.

 Наш Циммерманн  был  мастер форматор. В те  далёкие времена эту специальность не возможно было приобрести ни в одном учебном заведении. Эти люди  в большинстве своём были из числа умельцев самоучек.  Понятно, это, как говорится, был штучный товар. Даже зная всю технологию  производства, надо было обладать огромной интуицией, творческой смелостью, самоотверженным терпением, (которого порой не хватает у самого автора)  и, самое главное, -  влюблённостью в искусство и громадным к нему уважением.  Это очень редкие люди! 
 
 Фамилия  у нашего мастера форматора, хотя и  много раз слышанная  в музыкальном мире, тоже редко встречалась в повседневной жизни. Уже поразившись уникальными чертами характера своего мастера и прочитав, что  музыкальные инструменты -   «Циммерманн»  на 70 % - «плод ручного скрупулёзного труда», (что-то таинственно  похожим показалось мне в обладателях этой фамилии), я    не удержалась от вопроса:
- Откуда,  Эдик у Вас такая знаменитая  фамилия?
Никогда не видела  на лице такого болезненного неудовольствия. Мне стало стыдно своей бестактности. Вот женская болтливость!
- Ну почему всем это надо знать?
-Простите, Эдик! Я не права.

Впоследствии уже на похоронах этого человека, я   видела его мать, пережившую своего сына. Это была не красивая, старая женщина. Она жила где-то в пригороде Ленинграда.
 Когда-то, видя способности сына, привела его, в не полные  шестнадцать лет, работать в Художественный  Комбинат. И он, найдя  свою среду обитания, остался там на всю жизнь. Это стало его домом.

  Помню, как началась его работа в моей мастерской. Оглядевшись, он сначала всё у меня отремонтировал. Осмотрел ванну, в которую нужно было складывать отработанную глину; увидел,  что пробка плохо держит воду (извечная досадная проблема),  он, неторопливо вытащив всё содержимое,  приподнял её и заново  положил  на, предусмотрительно принесенный с собой, кусок толстой резины. Всё! Измучившая меня проблема была решена на многие годы.  Потом,  так же молча,  критически осмотрел освещение. Потолки высокие,- страшно лазить на такую высоту, –  вкручивать вечно перегорающие лампочки. Это несчастье  во всех мастерских в нашем  Доме художников. Осмотрел все имеющиеся у меня приспособления, молча  пошёл на близлежащую стройку, принёс оттуда трубу нужного диаметра и доставил длину моего софита. С тех пор, я, одной рукой,  наклонив софит, сама справляюсь с возникающими трудностями.
Только сделав всё это,  он спокойно, без  суеты, принялся за свою непосредственную работу.
Что это была за работа! Я сразу почувствовала, с каким уважением он относится к замыслу автора.  То, что получалось у него, было  прекрасно!
Форма была «кусочной». Тщательно снятые куски были в последствии собраны с почти ювелирной точностью. Освобождённая от глины и металла, она была ажурно прекрасна и словно осязаемое отражение, делало реальным,  с трудом найденное разнообразие форм  и   красоту поверхностей.  Я была потрясена.  Никогда, ещё  не видела этот промежуточный момент таким прекрасным.  Вернее, на нём никогда не хотелось останавливать своё внимание.

С чем  приходилось сталкиваться до сих пор?
Чтобы свободнее снять сложную форму, так называемые «мастера», начинали нещадно калечить то, что с  трудом было достигнуто автором произведения.
 Трудно сделать сложную форму? Надо упростить задачу. Можно всё подмазать, благо глина  терпит и даже ни кому не расскажет о совершённом «убийстве». Всё шито-крыто!  Автор, получив, наконец,  своё детище, прежде всего, начинает проклинать  свою нерадивость.
 
 Помню, когда я начала  докапываться до своего первоначального замысла, получив после работы бетонщиков какой-то «утюг» вместо коленопреклонённого солдата, -  услышала:
-Что, Вам это надо?  Идите домой! Может Вас никто не ждёт?
Ждали меня дома!  Мне действительно не хватало времени исправлять их наглые гадости.
Каждый раз такое общение, не продвигала процесс работы, а, будто грубым пинком, отбрасывало тебя назад.

Каким подарком судьбы  ощутила я, знакомство с этим святым человеком. Наверное, для таких людей собственная честь что-то значит.

Три дня, по моей просьбе,  стаяло не тронутым  это произведение, а творец  чуда  отдыхал после терпеливой работы.
Но, увы, - надо идти дальше.  Отливать  модель, после чего разбивать не нужную больше форму, складывать в мешки с мусором и относить на помойку.
Оставалась только,  безукоризненно повторенная в гипсе скульптура и бесконечная  признательность автора.

  Как же отдыхал мой герой? Ну, конечно, пил. Так отдыхает русский человек после тяжёлой работы. А потом, его ждёт другой автор, другая скульптура. Этот труд – чистое, неповторимое  "искусство  для искусства" и его удовлетворенную радость  понимает  человек переживший что-то подобное.

Я не могу сказать, что у нас не было не пьющих мастеров.  Были, конечно.  Так называемая,  рабочая аристократия. Эти  не  подвержены  извечному пороку рабочего люда.  Практичный разум  быстро подсказал им, что можно, не опускаться до выполнения работ для  молодых  скульпторов, ещё не понимающих что к чему. Можно поручить её своим многочисленным ученикам,  выплачивая последним лишь маленький процент от полученной суммы.   Беда в том, что чем дольше это продолжалось, тем чаще они забывали объяснять ученикам,  в чём состоит смысл их профессии.
  Эти фамилия не хочу  называть,  -  пусть спят спокойно.

 Как там сказано у писателя?  «Мужчины на Руси гибнут от пьянства и злой жены».
 Верно, очень верно.
Жена у этого человека  тоже была.  Вернее,  была женщина, у которой имелся  муж. Расставаться с ним  ей почему-то не хотелась. Это был ветеран, -   глупо было бы. И был Эдик, который вот уже 20 лет аккуратно отдавал  любимой  женщине большую часть своей  скромной зарплаты. Шура, неизменно приходившая, дважды в месяц, была симпатичной, и даже  весёлой. Одним словом, такой была  -   «песня» этого замечательного человека.
 
Помню, забавное событие произошло в его жизни. Неожиданно в его двухкомнатной коммуналке освободилась комната и её  быстренько распределили  какой то молоденькой работнице с фабрики. Эдик оживился.
- Если откровенно,-  надоел этот, живущий рядом старик, - пьянь  беспробудная. Домой идти не хотелось.
 Эдик попросил отгул и тщательно убрал всю   квартиру. Потом, видя у меня коллекцию разных пород дощечек, попросил, которую не жалко.
-Бери ту, которая нравится.  А зачем тебе, если не секрет?
-Хочу соседке полочку сделать - для сумочки. Приходит домой, а сумку на пол кладёт, чтобы дверь комнаты ключом открыть.
Мужики засмеялись,
-Ты  что, Эдька? Думаешь, девчонка на тебя позарится?
Опять я увидала побледневшее возмущённое  лицо Эдика.
- Дурачьё! Что Вы думаете, я подонок,  какой?  Я и парня её видел. Хороший парень! Я хочу, чтобы она замуж вышла. Чтобы всё честь по чести. 
И уже улыбнувшись:
-Пусть ребёночка родит. Я тогда буду им коляску по лестнице носить.

Впрочем, не он один, -  все они, наша «пехота», собирающиеся  в холодном вестибюле,  отведённом для черновых  работ, и хранения не нужных каркасов, форм  и разного производственного хлама, такие же неприкаянные.

Этот захламлённый вестибюль, был причиной опасного падения  Эдика. Он переносил тяжёлый бюст - новая порученная ему работа и, не заметив не аккуратно, недавно поставленной арматуры, упал. Падая, он не выронил чужую работы – та осталась в полном порядке, а рука была сломана. В этом был весь Эдик. Открытый перелом! Приехавшие  медики  наложили сложный гипс,   зафиксировали  «производственную травму в не трезвом состоянии». Оплата, в лучшем случае  месячного бюллетеня -  не  положена!
Не привыкший рассчитывать на чью-то помощь, Эдик пошёл домой и отсидев пару суток, самостоятельно снял гипс, отмыл все следы помощи и привязав  вновь сломанную  руку  к дощечке, заново отправился в травм. пункт,  рассказав придуманную историю, что руку сломал в лесу и всё это время добирался до города. Как можно было терпеть такую нестерпимую боль? Поистине – русский богатырь. Замысел удался, и Шура получила, причитающиеся  от её мужчины деньги.

Все они, собирающиеся в этом продувном вестибюле мужчины, были, как говориться: «Одним миром мазаны». Да и не мужчины это, а большие, заблудившиеся, наивные дети.

Помню, Виталька, сохранивший, до старости своё короткое имя, (и тоже не слабый мастер), рассказывал  мужикам, как уважает свою бывшую жену,  самостоятельно вырастившую и воспитавшую их сына.

 А Боб?   Боб, пропустив день, появился на работе с лицом, на котором, казалось, не было живого места. Хулиганьё избило, когда шёл после очередного возлияния, по случаю получки. Выследили, отобрали всё до копейки.
-Ты, что? надо было всё отдать,  когда  увидел, что их много.
 
-Я отдал, а они говорят – часы давай. Я сказал, берите всё, а  часы не отдам. Поймите, это мне сын с первой получки купил!
-Ишь ты, какой!  С первой получки! Будет тебе сейчас – «первая получка»!
-Хотели всё равно отобрать. Я тогда снял, бросил на асфальт и раздавил каблуком.  Вы ведь знаете, я же моряк (у него, правда, всегда из ворота рубахи видна тельняшка) Стану я всякой мрази часы моего сына отдавать.
 Так  избили эти молокососы, что сознание потерял. Потом добрые люди помогли встать. Обидно.

Жалко было этих  вообще - то честных людей. Заблудившиеся дети.

Жалко, не жалко, а жизнь идёт,- надо начинать новую работу.  Приходиться забрать у Эдика ключ, хоть он  уже  приходит только, когда я, уработавшись, ухожу домой. Только вот не выносим  всё-таки винный перегар, который стойко сохраняется в помещении. Не могу я так жить.  Забираю ключи, не смотря на всё добро, сделанное мне за время формовки и придя наутро  в мастерскую, вдруг узнаю, что Эдик умер. Умер в вестибюле от сердечного приступа. Будто дом на меня свалился, так не выносимо было жаль этого человека. Не покидало  чувство вины. Сидел бы  в мастерской, сидел бы один, без этой вечной компании - ничего бы не случилось.

Хоронили. Пришла испуганная Шурочка, сказав, что просто  стыдно,  - одежды у него приличной никакой нет. Хоронить не в чем.
А потом стояла и растерянно, с недоумением  слушала, какие удивительные вещи со слезами на глазах говорили о нём  серьёзные маститые скульпторы, провожая в последний путь своего собрата.
 Пусть земля ему будет пухом.   
   
Петербург. 2016г.