Повесть из ненаписанного
романа "ЧУЖОЙ (Хроники смутных времён)"
Содержание /возможное/:
Часть 1.
1.Кирпичи,
2.Калека,
3.Калоши,
4.Кинули,
5.Курсив,
6.Клён,
Часть 2.
7. Битва за металл
или «Как закалялась сталь»
(деметра, опмана, псковский литейный завод,
граница - ростэк-псков
И… По второму кругу.
"Дорога не кончается")
Часть 3.
Хождение по …
ЖКХ, Плескава,
Последний приют
- Сын мой! Благословенно будет то предприятие,
С которого ты уйдёшь на пенсию…
Шутка протоиерея Отца Владимира (Любятовского)
Своим работодателям
посвящает автор своё повествование
ЧУЖОЙ
(Дорога домой)
Горе проигравшим…
… и первые станут последними.
Ветхий завет.
-
Максимушка, милый! Научи, как жить.
Всю жизнь работал. Восемь книг написал
Я больше ничего не умею.
Меня, как буржуя, гонят из дома, на мороз,
дрова пилить…
Василий Розанов.
Из письма М. Горькому,1918 г.
«Красный апокалипсис»
Василий Васильевич Розанов,
русский писатель, публицист, философ.
Умер от голода в Советской России
в 1919 году.
Нет пророка в отечестве своём...
...и что же ты, как чужой в своём краю?
Новый Завет
Снимок из интернета.
Псковский кирпичный завод,
"разборка вагона".
г. Псков
2003 г.
КИРПИЧИ
- Руки-ноги не ломал? У нас сломаешь. По голове не получал? У нас получишь. -
В голове шевельнулось сомнение: «Туда ли я пришел?» - но вокруг полно ищущих работу. Выбирать мне особенно не приходится. Обещанный начальником цеха лимон в месяц и безвозвратный тридцатник, тридцать тысяч «деревянных» рублей, уплаченный за медкомиссию: - Возраст... Кардиограмма… На что жалуетесь? Жалоб нет? Годен.. - кое-что значат для отца семейства, которого жёсткий ветер перемен, сдув с полей ближнего зарубежья, только-только опустил в «родное болото». Даже сюда, на «Кирпичи», меня берут по протекции.
- Ну, ладно, грамотный. Не зевать, пальцы и яйца, куда не надо не совать, - жизнерадостно закончил вводный инструктаж механик цеха, временно замещавший инженера по охране труда. Таких я уже повидал: камуфляжная зимняя куртка, истёртый прикол, не измученный муками излишнего интеллекта упитанный «фейс» - то ли отставной майор, то ли прапор - пенсионер.
Я расписался в журнале и, задумчивый, вышел на холодок.
«Жизнь даётся один раз, и закончить её лучше в Крыму», - с легкой завистью напутствовал меня в мае девяносто первого, подписывая акт передачи дел, мой преемник по заводскому ИВЦ талантливый электроник, но безалаберный Шабес Гой Саша Лисичкин. Этот постулат я не раз уже слышал от отставников советского разбора, осевших в Крыму. К каким только ухищрениям не прибегали они, чтобы последнее место службы выпадало на Крымские гарнизоны. Мне же, казалось, просто подфартило: в своё время я имел счастье жениться на Крымчанке, опрометчиво выбравшей после окончания института распределение в Псков, и пообещать родителям жены, что их Крымский дом и после них без хозяина не останется. Возможный переезд не стоял на повестке дня, но, как вариант, подразумевался.
К концу восьмидесятых, что-то окончательно надломилось в государственной машине. Новые времена стали предъявлять к людям и новые требования. Вместо интеллекта и способности к решениям в цене поднялись жадность, авантюрность и неразборчивость в средствах, называемые предприимчивостью. Не каждый может быстро перестраиваться и «прогибаться под этот изменчивый мир». Не нравилось мне, что творилось вокруг, и скрывать своё отношение считал излишним. У меня всё « не как у людей», большинство с возрастом как бы умнеют, гибче становятся, мне наоборот, врать и притворяться уж слишком в падлу. «Ума до х..я.» - поставили бы мне диагноз на флоте, где служил срочную. Но дело не в излишках извилин. «Когда говоришь, что думаешь, думай, что говоришь», - выписала рецепт одна из «доброжелательниц». Натура эгоиста не позволяла сдержанно помалкивать. Через несколько лет после старта очередной кампании внутри созрело: у партии и на этот раз «курс обозначен верный», но реальный путь уже не в старый тупик, а под откос. Не по уму. Что перестраивать? Как перестраивать? Да и надо ли перестраивать? Достаточно было бы, без суеты и партийных лозунгов, сегодня потихоньку разрешать то, что было напрочь запрещено вчера, идти по естественному пути, называемому академиком Сахаровым конвергенцией. Или, как сказал не академик, но тоже неглупый мужик Александр Исаевич Солженицын, не «Жить не по лжи» (единожды солгавший, кто тебе поверит), а хотя бы пытаться меньше лгать, и, прежде всего, себе.
Горбачёв, говорливый и трусливый Миша (Меченый), с его «отойти от коммунизма, не отступая от завоеваний социализма» - ещё куда ни шло. Но его начал подпирать «великий демократ» Ельцин...: «Выберите меня, за два года всё замолочу».
И снова, уж в который раз, эйфория интеллигентствующих толп от пустых обещаний. Ситуация, совсем по покойному Ивану Ефремову, когда «рёв одураченных масс (и слева и справа, неважно даже фашистов или демократов) глушит одинокие голоса разума».
В перестройку не вписался. С партией, которая разлагалась, гнила и деградировала на глазах, стало совсем не по пути. В очередь в «капиталисты» записываться не стал. Взбрыкнул. «Взяв развод» - выйдя из партии, быстро понял, что получилось «не тихо». В глазах правых, кто служил, прислуживаясь, и левых, кто орал лозунги на собраниях, я стал человеком если не опасным, то весьма неудобным. Не знаю, где еще это событие было отмечено галочкой, но сразу стал неперспективным.
На заводе перво-наперво вычеркнули из списков резерва. А тут и «вариант» созрел...
Пресловутое девятнадцатое августа, развал Союза и революцию «лавочников и уголовников» моя семья, уже в сборе, встретила гражданами Украины, сначала союзной, а уж только потом «незалежной». Но с распадом Союза и Крым - «орден на груди планеты» перестал быть землёй обетованной, во всяком случае, для тех, кто недостаточно вёрток и предприимчив или ограничен предрассудками, называемыми некоторыми совестью.
В смутное время, когда меняются местами цели и средства, насаждается культ безудержного предпринимательства, когда в ходу революционный лозунг «приватизируй» - понимай «грабь награбленное», если ты не прибился к какому-то лагерю и пытаешься жить по разуму и по совести, становишься всем чужой. Пришло время подумать об отступлении - возвращении на «историческую родину».
Перед самым отъездом из Крыма, больше похожем на бегство по сценарию дурного детектива, чем на рядовой переезд, когда всё уже было решено, всё, что можно, уложено, что нельзя - продано или роздано, один из постоянных собеседников, связанный с «Сохнутом», начал со мной казалось бы малозначащий, чисто теоретический разговор: «Едете? Жаль. Предположим, контейнер на корабль и в Хайфу? Родственники? Необязательно. Бабушку найти не трудно. Умные люди везде нужны. Чем жить? На первое время помогут. Потом? Работать будете. «Северный флот», «Военпреды». Спортивное прошлое тоже не стоит забывать. Дневники ваши - почти готовые книги. Вы работали в интересных местах. Это для начала. Страну для постоянного жительства выберете, когда присмотритесь...» - Как ни странно, в смутное время многие незадачливые русские в Крыму завидовали тем, кто имеет хоть каплю еврейской крови и вытекающие из этого возможности. Я даже теоретически не представлял места для жительства за бугром бывшего Союза. В Крым мы переехали в родительский дом, пусть в другую республику, но всё равно, в Союзе. Возвращались, покидая землю, ставшую нам чужой. Иллюзий не питали, но только домой.
Знал я и одного такого «писателя», который, как бы заботясь о чистоте морей, создал себе имя на зелёном докладе открытого общества «Беллуна» об авариях наших атомных подводных лодок и, может быть консервативно, ошибочно, вопреки общественному мнению, уважать его не мог.
« Капитан-лейтенант Никитин? Вы в данном случае неточны, он уже капитан второго ранга, и, как всегда, грубоваты. Плохо воспитаны. Домой? Впрочем, езжайте. Родина вас встретит...» - последнее слово осталось за агентом «Моссада». Пустой разговор, но вспоминается. Пусть оппонент, но хорошо информированный и неглупый человек.
С гражданством проблем не возникло; красные, серпастые - молоткастые, ещё советские паспорта, на голубые, с трезубом мы не поменяли. Справки о скобарском происхождении собирать не пришлось. Заявления оформили в один день. И: « Ждите ответа».
Через неделю сюрприз - пришла повестка в военкомат. Явился, пошутил с намёком:
- Наверное, Вы мне капитана запаса присвоили? - Ан, нет. Патриотка с учетного стола пошутила в ответ.
- Пусть вам украинский военкомат капитана присваивает. Приглашения ждёте? Почему на учёт не становитесь?
Служба налажена. Ещё раз добром вспомнил сержанта Отечественной войны Булата Окуджаву и не обиделся, оставшись в отличие от «настоящих полковников» Жириновского и Розенбаума теперь уже вечным поручиком запаса.
С пропиской, по-современному, регистрацией было посложнее. Но, в конце концов, четверых, пятый член семьи - питерская студентка дочка стала гражданином России на год раньше, прописали к маме, в двухкомнатную. В тесноте - не в обиде, тем более, ненадолго.
На контрабандные зелёные от продажи Крымских квартиры и дома жены вскоре купили двухкомнатную «Хрущовку» - на большее не хватило, оклеили стены новыми обоями, сгрузили вещи из кстати прибывшего, хорошо промороженного контейнера, съехали от мамы и кормились первое время.
Деньги таяли на глазах. Жена послала в миграционный центр, может чего и обломится. Переболев комплексом Родины-матери, в делах житейских я почти привык к пришедшему из зоны, но сегодня, считай, самому верному, помогающему выживать при любых, самых неожиданных пакостях власть имущих, отношению к государству: «Не верь, не бойся, не проси». Но, послушался, пошел, скрепя сердце.
Мелкий псковский чиновник не хуже и не лучше крымского. Такие же, часто из последних сил пытающиеся «выглядеть», напуганно-озабоченные судьбой своих чад женщины. Мужики, не столь озабоченные, но «замученные тяжёлой неволей» и хроническим недовольством богоданных жён, часто с сально блудливым взглядом. У них другие интересы, где бы оторвать на «оттяг» и желательно с романтикой, лучше на стороне. Но ко мне, посетовав на то, что я был «лояльный гражданин незалежной Украины», после короткой беседы отнеслись всё-таки с пониманием.
Написал заявление, получил закорючку - визу. Статус был почти в кармане. Дали анкету, перечень справок, которые надо собрать... Самые невинные - это медицинские. Туберкулёз, сифилис, СПИД, дифтерия... И за всё надо платить. Денег уже почти не было, да и больно внутри как-то стало. Торговому кавказцу легче купить у «нищего» русского чиновника все справки и три самые главные: что он русский, что его саклю разбомбили, что у него нет крыши. Получив статус беженца или вынужденного переселенца и земельный участок, он со спокойной совестью начинает строить, обрастая кунаками. А почему бы и нет? На свои же...
Иное - коренному скобарю. У действительно вынужденных, со средствами, как правило, туго.
К тому времени познакомился я с аналогичными переселенцами из других регионов бывшей необъятной родины. Есть те, что упакованы под завязку. Гешефтмахер на всём заработает. Но многие оставили даже вещи, приехали почти буквально голенькие - ощипанные. Так что нам плакать не след. На статус вынужденных претендовать мне как то не захотелось...
Заводчане, бывшие друзья и просто знакомые встретили приветливо. Разговоры о жизни были не скучны и взаимно интересны. Но что касается работы...
Одним из первых навестил Соловья, напарника. Витя времени даром не терял. Талантливый технарь телевизионщик за эти годы стал генеральным директором телекомпании. Соловей не видел меня лет десять. Встретил радостно:
- Ну. Даёшь. Такой же. Тебя годы не берут, - видно седина не в счёт.
- Оля. Мы с этим дядей в одной лодке Россию закладывали, - захотел сказать, что-нибудь приятное и я. Но дочка, глянув на напарничка, всё испортила.
- И как же вы в ней, папа, помещались? - Вопрос естественный. Не худенький и раньше, сегодня Соловей, как и большинство новых русских, весил не меньше центнера с гаком килограммов на тридцать. Гак у Вити явно не от здоровья.
Соловей был не единственный из бывших, у кого я не нашёл работы.
Саня Алексеев, по старым временам как бы и младший товарищ, считай, ученик, по новым, смутным - он мне и консультант и учитель, директор и хозяин строительной фирмы, один из немногих «благополучных», кто помог в трудную минуту и продолжал считать меня другом, пояснил ситуацию анекдотом:
Новый русский своему ныне бедному бывшему подельщику:
- Смотрю на тебя и тяжёлое думаю. Жаль, что я тебя пятнадцать лет назад не кончил. Если и попался бы, отсидел бы десятку и уже лет пять как на свободе гулял бы. А так снова ты со своим прошлым... Душу травишь...
- Впрочем, не обижайся, я тоже подумал бы, прежде чем взять тебя на работу. Уж больно многое изменилось.
Я и сам быстро понял. Не то время, да и человек я не тот. Помощи от бывших друзей лучше не ждать. Времена изменились, изменились и люди. Те, которые не изменились, чаще всего сами нуждаются в помощи.
Когда тебе под пятьдесят, то и отношение к тебе соответствующее: «Дядя, ты ж седой, в таком возрасте или крутой, или больной, или дурной. Дай бог, чтобы ошибались, но лучше не рисковать». Своё дело? Возраст не тот, да и время не то. Дело даже не в отсутствии начального капитала или идеи. Как говорят китайцы, если не имеешь улыбки на лице, не открывай лавку, если не можешь с улыбкой задушить своего должника - закрывай лавку. Уж больно по скотским законам живет сегодня наш «деловой мир». О работе по специальности человеку, испорченному высшим образованием и тем, что сегодня называют предрассудками (совестью), если не хочешь умереть с голода, и не лёгок на руку, как оказалось, пока не стоило и заикаться. Надо начинать карьеру заново…
Через день я, уже как стажёр - выставщик - вышел в вечернюю смену. Мастер Миша Слепой, так его звали за сильную близорукость, встретил доброжелательно, выдал мне пару брезентовых рукавиц с кожаными накладками - хваталками - пока вся спецодежда, и я вошёл в кольцевую печь. Работа выставщика, как сказал накануне Мирон — Николай Иванович Миронов, начальник цеха, длинной науки не требует. Но, для начала меня поставили в относительно благополучную смену, притереться.
Сланцевая кольцевая печь для обжига кирпичей - огромный горячий бублик из огнеупорного кирпича изнутри видом своим напоминала одновременно и подземелья старинного замка, и современный циклотрон, и павильон для съёмки фильма ужасов. Мои молодые учителя голенастый, длиннорукий, молчаливый Костя и коренастый, лысоватый, но украшенный интеллигентной округлой бородкой общительный и доброжелательный «дядя Фёдор» лекций читать не стали: - Присматривайся.
Горячие кирпичи у них, казалось, сами отделялись от ёлки-стенки, перегораживающей печь от пола - пода до подволока - свода и с характерным тихим стуком, иногда шуршащим, иногда звенящим ложились на поддон. Несколько минут, и тележку с тяжёлой парой - двумя поддонами - полтысячи четырёхкилограммовых полуторных дырчатых кирпичин по составным временным рельсам покатили к поворотному кругу, развернули и вытолкнули в ходок прямо на вилы автопогрузчика. Вдохнули холодного воздуха улицы и снова в горячую печь уже с двумя пустыми поддонами на тележке, за очередной парой.
Очень скоро я понял, что к концу пятого десятка, даже если ты и бывший чемпион, не куришь, не пьёшь и знак ГТО имеешь, первым парнем на кирпичном заводе не станешь. Дай Бог норму, а это в кольцевой печи шесть тысяч штук - двадцать четыре тонны на брата, не считая брака, лома и «сливняка» через руки пропустить. Некрепким мужикам в печи на садке и выставке делать нечего.
На третий вечер «дядя Фёдор корову купил», загулял или приболел. Работали вдвоём. Припахался я, стараясь не отстать от напарника. Но выдержал темп. К концу смены присели, дух переводим. Умиротворённый и утомлённый, скромно заикнулся о постоянном членстве - третьим в бригаде. Костя, казалось, не расслышал. Но секунд через двадцать, когда я уже и не ждал ответа, тихо и душевно произнёс:
- Лишний рот - поганый рот.
Отгуляв «длинные выходные», я, уже на равных, влился в свою постоянную бригаду. Серёга-Колос, старый кадр, уходил в отпуск. Крепкий здоровый мужик, лет под сорок, когда-то по хулиганке попал на химию и, отбарабанив своё, как многие, остался на Кирпичах уже по воле. Я отработал на пару с ним смену, выслушал несколько доброжелательных напутственных советов, и на следующий день подменил его.
Моим подельщикам лет по тридцать. Серёга-Борода, мой однофамилец, из Луковки в трезвом виде был работящим и надежным, но это состояние у него как раз и было крайне редким. Алкоголик со стажем, хватив стакан миндюковки, оставался таким же доброжелательным, но становился опасным: того и гляди по пальцам кирпичом «настучит», или телегу с рельс на тебя спустит. Игорёк, успевший ещё в советские времена заработать на кирпичах квартиру в МЖК и оставить её после развода жене с малолетним наследником, проработавший потом несколько лет водителем городского автобуса и снова, после очередного запоя, поменявший руль на «спокойную» работу выставщика, первое время на работе не пил.
В этой смене я уже лишним не был.
Мало сложить и выкатить пару, надо отсортировать некондицию - черные «монахи»- недообожженные, закопченные кирпичи, расковырять ломом и вывезти «сливняк» - поплывший при обжиге, иногда спекшийся в сплошные монолитные глыбы кирпич, надо было ещё и зольщикам - «пылесосам» помочь. Кирпич в кольцевой печи обжигался сланцем, а от него золы, щелочной и едкой остается в печи огромное количество. Мои флотские сапоги развалились через две недели. Они были подбиты медными гвоздями, и резиновые подметки отстали, не успев износиться.
Норма давалась не то, чтобы тяжело, она вообще чаще не давалась. Технология дедовская, напоминает сюжет из сказки о Питере Пене. В непрерывном трехсменном танце все идут по кругу печи. Ритм движению задает не будильник, проглоченный крокодилицей из сказки, а движение обжиговых огней. Возчик нашей смены Коля - по кличке Фред на электровозике по рельсам, проложенным в крытой галерее вокруг бублика печи, подвозит из сушилок «вагоны» - тележки с этажерками. На этажерках черные, ещё не обожженные, но уже подсушенные кирпичи. Садчики стаскивают тележку за тележкой с платформы электровозика, загоняют по рельсам в печь и, пятясь задом, строят из сырых кирпичей стенку - ёлку. Ёлка за ёлкой, стенка за стенкой, камера за камерой. Мы, выставщики идём впереди садчиков на четыре - пять камер, это метров тридцать свободногопространства, выставляя уже обожженные красные кирпичи из печи. Процесс непрерывный. Когда мы слишком близко подходим к огням, а узнаем мы об этом по нестерпимому жару и углям, точнее, горячим кускам сланцевого шлака, под ногами, обжигалы, царствующие на втором этаже, они через трубки - отверстия в своде печи загружают сланец и следят за процессом обжига, «бросают штангу» - опускают сверху в одну из трубок обрезок стальной трубы - дальше брать пока нельзя.
Качество кирпича во многом «на лопате» у обжигальщика. Мы это хорошо чувствуем по количеству монахов и сливняка, которое очень уж зависит от личного фактора. Личный фактор в свою очередь зависит от состояния души обжигалы. Тётя Надя не пьёт, состояние её души и женщин её бригады всегда стабильное. И кирпичи после её огней выбирать легко, ровные, звонкие и шлаку в меру. С мужиками сложнее. Им никогда не объяснишь, что качество кирпичей у них зависит от количества принятого…
Изредка, когда совсем дело дрянь, в печь заходит здоровый толстый мужик в кожаной куртке. Это главный инженер по кличке СливЕнь. Номенклатура, ещё с советских времён, и тоже алкоголик. Толку от него, похоже, никакого, но, кому-то он свой. Пока держат.
Начальник смены, Серёга. Из ментов. Дослужился до капитана, где-то в Порхове, сбил человека, насмерть, неудачно крутнув баранку по-пьяни. Адвокаты вместе с мазаными врачами вклеили в дело справку об эпилепсии. Дали Химию. Отбарабанил, тоже остался. Как-то подвёз Серёга меня до дому на своем Москвиче, через неделю начал задушевный разговор.
- Вы человек образованный, не им чета. Зачем ездить на общем автобусе. Я буду вас подвозить. Вы мне будете рассказывать… - Я перестал ездить, да и общаться с Серёгой мастером.
Миндюковка. Незнакомое слово, считай, постоянно на языке у Серёги Бороды. Самогон гонит, носит и толкает на заводе по дешевке, чаще под будущую зарплату, сушила Виталик Миндюк. Он тоже с Незалежной с Западной, переселенец. Семьянин. Жена, трое детей. Как-то попробовал его пойло. Нюхнул. В нос ударил тяжелый запах сивухи. Глотнул. Градусов - явный недобор. - Виталик, товар то дрянной.
- Вонять не будет, брать не будут. Вонь, она градус русскому мужику дополняет.
- Зачем людей травишь?
- Они всё равно найдут. Если не я, то кто же? - Ответил Виталик комсомольским лозунгом. - Другой принесёт. Жить-то надо. - Аргумент.
После смены самый приятный момент. Горячий душ. Шкура от сланцевой пыли поначалу аж шипит. Отплёвываешься и сморкаешься черной сажей. Минут через пять, смыв первую грязь намыливаешься и оттягиваешься, уже не спеша. Но пора и одеваться. Автобус ждать не будет. Через неделю стал чесаться. Потом шкура на заднице зашелушилась, полезла. Поделился бедой с Игорьком. - После смены переодеваешься? - А как же! - Полностью? - Трусы оставляю. - Тогда понятно… - Оказывается, сланцевая зольная пыль щелочная. Железистая вода в душевой слегка кислая. Вот и шипит на тебе газировка. А потом, на свежепомытое, снова трусы, припудренные щёлоком. Ни один зад не выдержит.
Однажды, когда мои напарники вместе с зольщиками и Петрухой - погрузчиком хорошо хапнули миндюковки и слегка затянули паузу отдыха, в печь заглянул начальник цеха. Обычно спокойный и невозмутимый, на этот раз он был не в духе: - Сидите? Ну, сидите… Получите соответственно.
Слова Мирона запомнил. Но делать нечего. Я в бригаде. Обычаи рушить мне пока не по силам. Пока?.
Масса, стадо. Я и раньше настороженно относился к слову «коллектив». Сегодня баранов снова пасут в стаде. Личность, если она способна думать, имеет честь и силу, чтит закон, или понятия, опасна в стаде для тех, кто пасёт. И, если ты не такой как все, выделяешься, выделяешься уже неучастием в дурных, разлагающих обычаях, получается, что ты в меньшинстве, ты один. Тебя не признают за своего те, с кем рядом ты работаешь, тебя опасаются и те, кто управляет стадом. Они тоже прислужники, считай, рабы. Рабы так называемых «работодателей». И тот, кто снизу, но не раб, для них потенциальная угроза.
Ребята в смене разные. Бригада садчиков. Я про себя их называю «кожаные мальчики». Все они одеты почти в одинаковые черные кожаные куртки. Впрочем, это, считай, униформа молодых, не очень продвинутых, которые относительно благополучно пока устроились в этой жизни. Мальчики не пьют. В общем автобусе не ездят. Работают аккуратно и ровно. С ними в бригаде четвёртой женщина. Молодая, весёлая, и даже красивая. Для кирпичей это нетипично. Ребята её берегут, но всё равно, за смену натаскаешься. Как-то пришёл пораньше, увидел Галину перед сменой. Сидит в печи, одна, перед ёлкой на стопке кирпичей. Смена ещё впереди. А в позе такая усталость и безысходность… Трудно даются деньги на кирпичах.
Игорёк. Начали мы с ним одновремённо. Только он пришёл, точнее вернулся в бригаду сразу, без стажировки. Сначала мы были на равных. Дня через три он управлялся с кирпичами намного резвее меня. Опыт и мастерство быстро не пропить. Тем более, что Игорёк, кажется, завязал.
Борода. Серёга, мой однофамилец, из местных. Живёт в Луковке, деревня слилась с общим посёлком, но сохранилось название. Симпатичный парень. Всё при нём. Мать, жена, ребёнок. Вот, если бы не пил…
- Почему не размножаешься дальше? - Серёга не понял.
- Один наследник - это мало.
- Это у нас второй.
- А где первый?
- Утонул.
У Серёги случилась беда. В какой-то праздник, все дома, как обычно, основательно заправились. Мальчишка гулял во дворе, без присмотра, упал в мочило за баней. Взрослых рядом не оказалось.
Зольщики. Выделяется Саша. Когда разденется, бугры мышц играют на хорошо проработанной спине. Но он специалист по газовым печам и здесь как бы временный, пока не пущена газовая тоннельная печь. Остальные «рыцари лопаты» из местных доживающих алкоголиков. У них уже ничего впереди: отхомутать кое-как смену, спереть и пропить, что плохо лежит. Воруют они как-то бездарно, в основном алюминиевые рамки-полки от вагонов-этажерок, на которые укладывают сырые, только что отформованные, кирпичи. Подвернётся случай, и кусок кабеля вырежут и запчасть откусят, вывернут, даже с живого оборудования. Вроде бы люди, но уже больше на животных похожи. Попадаются, их штрафуют, выгоняют «без выходного пособия», но через недели две - три они появляются вновь. Никому они, опустившиеся аборигены, кроме «кирпичей», не нужны. Как ни странно, но эти люмпены - предмет спекуляции начальства: «Вы, городские, не рыпайтесь. Вы здесь временные. Вот наш постоянный контингент».
Первая зарплата случилась месяца через три. Получил я «соответственно», но жаловаться не стал. Вспомнил слова Мирона и сделал выводы.
У Виталика Миндюка в день зарплаты запарка. Он с записной книжкой сидит у входа в раздевалку. Клиенты отстёгивают за его доброту. Несмотря на то, что цены у Виталика божеские, суммы набегают весьма серьёзные. Виталик называет это, «поддержать оборот». Коля-Фред, бравый водила электровозика очень не хочет расставаться с кровно заработанными. Когда пил в долг, казалось не много, отдавать – весомо. Слово за слово, в руках у Коли, как бы в шутку появляется внушительный нож. Виталик уже успел раздеться, и нож рисует узоры совсем в нешутейной близости от круглой упитанной, какой-то уж очень неспортивной требухи Миндюка. Ребята как-то буднично заталкивают их в угловую камору - маленький женский аппендицит в раздевалке. За дверью подозрительно тихо. Не пришлось бы хоронить Миндюка. Но мужики меня успокаивают: «Не впервой». Минут через пять вылазит Коля.
- Ну, как?
- Половину списал.
Появляется и припотевший Виталик. Он выглядит не особо и расстроенным.
- При своих.
Серёга Борода гулять начал ещё до конца смены. В раздевалке его нет. Но, самое главное, его нет и на следующий день. Это не страшно, мы и с Игорьком хорошо управляемся. Где-то, ближе к обеду, появляются мама и жена Серёгина. Дома он не ночевал. Женщины озабочены, не столько судьбой Серёги, сколько судьбой зарплаты. Через пару часов где-то находят помятого Серёгу. Конечно, карманы у него пустые. Всё Борода помнит, но только до первого стакана. Жена молчит. Мать, раньше времени состарившаяся, седая, сгорбленная. Слов таких, какие были адресованы Серёге от мамы, я, пожалуй, и не слышал. Мужики смеются, но не очень весело.
- У Серёги не впервой. Переживут.
В советское время, уже во времена хозрасчёта, когда пастухом, то есть начальником был я, работали и у меня, в ИВЦ, алкоголики. Берёг и держал до последнего, борясь со смотрящими из ОТЗ. Доходило до того, что в день зарплаты обзванивал жён:
- Подойдите к проходной. Встретьте.
- Стыдно. Зачем?
- Тогда встретят без вас.
Кто поумнее, отбрасывал ложное. Встречали. У меня свой резон. Мужики алкоголики, не путай с лентяями и пьяницами, моя головная боль, но при правильном подходе, моя «надежда и опора». Вечные советские планы и графики. Авралы и сверхурочные. На одних женщинах далеко не уедешь. У каждой семья, дети. У кого нет, так будут. Да и чисто мужской работы в конторе хватает. Погрузить, поднять, бросить. Хозработы, подготовка к зиме. Опять же, колхоз и прочие повинности. Мужиков в ИВЦ один к шести. Как раз под десяток. Из девяти тройка родименьких. Плюсом три женщины, у них процент ниже, и пьют аккуратнее, тише, без явных запоев. У всех дети, дети не виноваты. Я накажу, я и верну, в семью. Грешник в работе безотказен.
Мне не смешно. Но помочь Серёге нечем. Однако, через пару дней, когда Серёга, снова хапнув под запись пару стаканов миндюковки, чуть не свалил на меня телегу с полутонным грузом поддонов, а это, если вовремя не отскочил, верняк - переломанные ноги, я «поднял кипеж»:
- Во-первых, Серёга, пить ты больше на работе не будешь. Во-вторых, пить ты совсем не будешь. А сейчас, пошёл вон.
До конца смены оставалось меньше часа. Завязав пораньше, оставив Игорька на приборку, пошел в раздевалку и я за Серёгой. Лист бумаги, ручка у меня нашлись в шкафчике.
- Садись, пиши.
- Что? - всполошился сразу протрезвевший Серёга.
- Доверенность, на зарплату, на жену. Я продиктую.
Сломал Серёгу. Миндюку сказал, чтобы он Серёгу в «трупы» записал, то есть больше ему не предлагал. Виталик проникся. Серёга, что-то поняв, отнес доверенность с заявлением Мирону. Через три месяца, когда я в печи уже не работал, интересно было наблюдать, как в день выдачи, празднично улыбаясь, шел Серёга в сопровождении почетного караула, обычно мать и жена с прицепом наследником за руку вместе, получать зарплату. Мирон строго следовал букве документа. Серёга «завязал».
Петя погрузчик. Тоже биография. Бывший водитель. Опять же, по-пьяни, кого-то задавил. Отсидел. Обосновался на кирпичах. Живёт в Глотах. Это деревня в паре километров за Черёхой. Семейный. Тихий алкоголик. И не в завязке. Безобидный. Но раздолбай страшный. Погрузчик у него такой же раздолбанный, как и он сам. То пару уронит, рассыпав по двору полтыщи кирпичей. То аккумулятор хилый посадит. Двигун заглохнет, крути ручку или ищи от чего «прикурить», провернуть двигатель. Мужики над Петей посмеиваются. Помогать ему не спешат. Я сдуру полез ручку крутить. Долго пришлось. После горячей печи, потному, на морозе, это чревато.
С утра приехали на работу. Выгрузились из автобуса, переоделись, смена не начинается. Сказано, сидеть пока в раздевалке. Ночью на формовке ЧП. Со смертельным исходом. Пока не закончится оперативное расследование, работа не начнётся. Электрик, отставной прапор, недавно с семьёй приехал из Казахстана и поселился в общежитии на кирпичах - оператор глиномеса, пошёл на обед. Глиномес – агрегат, похожий на огромную мясорубку, оставил на помощника. В шнек глиномеса что-то попало. Помощник, не отключая, пытался прочистить. Прихватило. Тут вернулся оператор. Впопыхах нажал не ту кнопку. Человека наполовину перемололо. Прапор, в панике убежал домой и влез в петлю. Два трупа, и дети у двух матерей сироты.
Время от времени Мирон срывает меня с бригады и переводит на формовку. Операторы на агрегатах - народ самостоятельный, более – менее постоянный. Помощники - это где-то подгрести, подчистить, по команде оператора включить – выключить транспортёры подачи смеси или компонентов - добавок, в общем, на подхвате. Ума не требуется, но руки нужны. В помощниках ходят, в основном, местные алкаши. Запивают. Мне смена обстановки, несмотря на потери в деньгах, даже в интерес. Считай, экскурсия. От чёрной сырой глины из карьера до звонкого красного кирпича – сложный технологический процесс, со своими тонкостями и секретами.
Производство кирпича процесс довольно энергоёмкий. И агрегаты кормить надо и сушка предварительная, дообжиговая на электрообогреве. Отвечает за электрохозяйство на предприятии старший брат Толика Трифоева Леонид. Кабели подачи энергии к распредщитам и агрегатам многие уже заменены. Новые без заморочек с протаскиванием по цехам и укладыванием в кабель-каналы просто прокидываются в открытую, по крыше цеха. За пару часов до конца смены Мирон сорвал нас из печи на крышу, «помочь минут на пять». Мороза не было, но сырость промозглая. Так, горяченькие и пошли, не переодевшись. Кишку кабеля на продуваемой ветром крыше таскали часа полтора. Перемёрзшие, спустились в раздевалку. Разделись и в душевую. Воды горячей нет. И не согреться. Кое-как смыл грязь. Ещё и автобус пришлось ждать.
На следующий день я в смену не вышел. Температура. Загрипповал. Неделю провалялся. Что-то не выздоравливается. В поликлинике сделали снимок. Двусторонний застарелый гайморит: «Как вы жили-то с этим? Боли должны быть сильные». Головные боли были раньше, ещё в Крыму. Всё началось после семейного похода на Чатыр-Даг. Перенервничал я тогда, похоже, и простудился. Не до лечения было. Видно, отболело, ещё тогда. ЛОР доктор в поликлинике попалась и умная и добрая. Сделав пару проколов, она, предварительно справившись о наличии места, направила меня в железнодорожную больницу. Такое лучше лечить в стационаре.
К стационару жизнь приучила меня относиться философски. Раз попал, ничего не поделаешь, лечись, отдыхай, используй время непланового отпуска с толком. Из всего можно получить удовольствие. Лечащий врач Зав ЛОР отделением доктор Котов, отец друга Сани Лисичкина программиста из областной больницы Мишки Котова, умница. Библиотечка в больнице собралась недурная: больные приходят и уходят, а книги остаются. Рядом с нашим отделением проктологическое. У них в ходу невесёлая шутка: «Геморрой – это тридцать два гнилых зуба, и все в заднице». Им, похоже, хуже.
Через десять дней, как раз в пятницу, сделав контрольный снимок, меня на выходные доктор отпустил домой. Койку надо было освободить. Доктор сказал, что всё у меня теперь чисто, но из больницы сразу на работу лучше не идти. Пару дней я побуду на воле, адаптируюсь к уличному воздуху, а в понедельник он меня уже выпишет официально, во вторник выйду и на работу.
Пока я болел, на кирпичах перемены. Запустили газовую печь, работает в режиме наладки. Борода с Игорьком уже там. А я с Серёгой Колосом, он вышел из отпуска, здесь, на сланцевой. Печь уже потушена, остаётся выбрать последний кирпич. Как раз на неделю работы. В перерывах Серёга рассказывает мне «новейшую историю кирпичей». Интересует меня и давняя, от иркутских казарм, и послевоенная, как-никак, история семьи моих родителей тоже началась здесь, на кирпичах. Но здесь Серёга не силён. Говорит, недалеко на фабрике художественных изделий «Псковский гончар» работает юрисконсультом старый еврей Натан Левин, вот он про Кирпичи всё знает.
Через неделю «бублик» мы очистили - кирпич в печи кончился. Серёгу Колоса отправили пока на формовку, меня к Игорьку, выставщиком, но уже на газовую печь.
Здесь совсем другая технология. Садчики работают в холодную. Укладывают кирпич на платформы, стоящие на широком рельсовом пути. Готовые вагоны – платформы, одна за другой заталкиваются в тоннель газовой печи. Зольщиков обжигал нет. Дежурный оператор поддерживает тепловой и временной режим обжига. В начале тоннеля «похолоднее» в середине уже где-то между девятьсот и тысячей, в конце стометровки температура снова плавно снижается. Поворот на стрелке и платформы – вагоны остывают. Через сутки ещё один поворот и «выставка». На свежем воздухе. Навес только над рельсовым путём с вагонами. Да и то, от «остывших» кирпичей так и прёт сухим теплом. Как то сбросил рабочую куртку на садку соседнего вагона. Через десять минут завоняло. Глянул, моя куртка вовсю дымит, пола уже прогорела. Садка только снаружи тёплая, а изнутри прёт горячим.
В смене нас пока трое. За старшего Игорёк. Добрый, спокойный, рассудительный, даже не скажешь, что алкоголик в завязке. Серёга, уже не Борода, но тоже из местных. Династия. Отец работал оператором на газовой печи. Приняв на грудь, заснул в нычке на крыше печи и не проснулся, угорел. «Лёгкая смерть». Серёга неглуп, но приблатнённый. С «биографией». Жена, ребёнок. Скандалы семейные по пьяни, до взаимного мордобоя. Как-то, в разгар очередного сеанса, жена схватилась за кухонный нож, насадила Серёгу. В сердце не попала, но ливер попортила изрядно. Провалялся Серёга в больнице с осложнённым плевритом. Дело уголовное приспело. К суду примирились, жене дали условно. Любовь зла.
Пробовал Серёга поначалу меня подминать. Наглеет. Пару дней ему казалось, что получается. Потом по случаю, как-то приобнял я Серёгу, чуть-чуть сдавил, чтобы рёбрышки почувствовали, чтобы выдохнул хорошо. Никто ничего не заметил, только Серёга начал меня тихо уважать.
Петруха погрузчик. Он в своём репертуаре. Но здесь уроненные пары собирать ему никто не помогает. Не узкий проход кольцевой печи. Зона выгрузки большая. Пока Петруха возится с уроненной парой, можно просто перейти на соседний вагон. Как-то под утро, смотрим, катит на двор жигулёнок. Гружёный Петруха, пытаясь отвернуть, и вывалил очередную пару, рассыпав полтысячи кирпичей чуть ли не на капот новенькой вишнёвой «восьмёрки». Вылазит Жаров, директор. Ничего не сказал. Прошёлся по двору, сел в машину, откатил задним ходом от кирпичного развала.
Перекус. Пайка с собой. Пара бутербродов, бутылка запить. Иногда несколько конфеток. У Петрухи пайка не всегда, чаще её нет. Позаботиться некому? Поделился. Серёга взвился:
- Вот ты Петруху подкармливаешь, конфетками потчуешь, а мы ему х.ёв натолкаем, он и сыт.
В работу я втянулся. Самое главное – меру знать, не жадничать. Работа у нас сдельная. Четыре «вагона» можно относительно легко раскидать за шесть часов. Можно и пять, но это уже подольше, и для меня перебор. Да и напарникам моим четырёх, реже - пяти вагонов вполне хватало. Помнил я, как Серёга Колос кирпичами жонглирует, молдаван Аруэл, рекордсмен местный, все его почему-то Вовой звали, мог и шесть вагонов, постаравшись и семь разбросать. Но, тонкость одна. Ребята из других смен чаще больше нашего брали. А получали в месяц, считай, одинаково. Без прогулов – запоев на два-три дня в месяц редко кто обходился. Работает человек, устаёт. Усталость накапливается незаметно. Как будто кинескоп в цветном телевизоре садится. Сначала яркость падает, потом цвет пропадает. Жизнь становится чёрно-белой, потом серой. Депрессия. Выход? Один. Стакан надвинуть. А, поскольку, почти все уже алкоголики, только в стадии неосознанки, то стакан – это только начало. За невыход в смену Мирон штрафует немилосердно. Вот, зарплата и нивелируется. Мои напарники быстро поняли нехитрую арифметику. И Игорёк, он же в завязке. И Серёга, хоть он и оппонент, но я для него как бы в тайном авторитете. Всё-таки по возрасту в два раза старше, отцу его, покойному, ровесник. Мы не жадничаем, да и кирпич на выходе в нашей смене повыше сортом – маркой выходит.
Как-то Саня, брат двоюродный, с утра подошёл. Он меня полгода назад и протежировал перед Мироном. Мы как раз смену заканчивали. Посмотрел немного.
– Слушай. Это же, как в концлагере. Я и не думал, что тебя на такую каторгу определил. Давай к нам в ремонтный цех переходи. Сейчас как раз возможность есть.
Я особо не возражал. Каторга – не каторга, но что дальше? Всё-таки, какой-то сдвиг. На следующий день я написал заявление о переводе. Возражать никто не стал. Я и так в выставщиках уже чуть ли не старожилом стал. В отделе кадров заминка:
- У вас нет никакой рабочей специальности. Придётся подсобным рабочим оформить. Но вы не беспокойтесь. На зарплату это не влияет.
На новом месте уютнее. Работа в основном по дереву. Рамки, ящики, поддоны колотим, и, куда пошлют. Народ пёстрый. Старожилы почти все в ремонтной бригаде и на пилораме. Остальные, как я, подсобники. С молотком у меня получается не хуже, чем у других. Не отстаю. Рядом со мной колотит Миша Чувахин, Михал Михалыч. Он из потомственных. Отец работает на пилораме. Алкоголик, но, похоже, в нулевой завязке. Старший брат Борис в армии. Тоже через ремонтный цех после школы прошёл. В семье правит мать, железной рукой. В перерывах Мишка рассказывает о скучной и безысходной жизни на кирпичах, если не пьёшь, то уже ты среди сверстников как урод. И заняться нечем. Парень рослый, сильный, медведковатый. Есть в кого. Отец такой же. Посоветовал Мишке подойти на водную базу, спросить тренера Лудилина Владимира Николаевича. Вот и будет, чем заняться.
Утром, ожидая автобус на работу, и не досчитавшись в накануне выданной второй зарплате пару сотен тысяч (до девяносто восьмого года счёт денег шел на миллионы), я публично потребовал от Серёги - мастера расчетный листок. Серёга что-то нагловато промычал, и тогда я объявил, что завёл на него будильник. Какой-то отставник из конторских пытался меня одёрнуть.
- Куда лезешь в чужой разговор, - осадил я угодливого засранца почтенных лет. Толпа замолкла: что-то будет? Но бывший мент Серёга проникся и затих.
Днём случилось неожиданное. Ко мне, в ремонтный цех, припёрся Серёга с Мироном, начальником кирпичного цеха. Извиняться стал почему-то Николай Иванович и сказал, что недосчитанное по ошибке, мне выплатят в следующем месяце. Извинения Мирона сами по себе для меня были большой неожиданностью. Требовать возмещения сразу я и не стал. Портить отношения с неплохим человеком не стоит. Деньги не лишние, но, главное, выдержка. Разберёмся.
«Стажировка» в электроцехе. Главный энергетик Витя Марачук уговорил Лёву отпустить меня поработать по специальности.
Целую улицу двухэтажных старых домов, построенных ещё пленными немцами, завод пытается передать на баланс городу. Для этого надо осовременить узлы ввода и учёта и перетянуть устаревшую проводку. Меня, как электрика, на месяц откомандировали в электроцех. Аккорд. Оно и неплохо, заработаю побольше.
Через пару недель вернулся в ремонтный цех. По осени подготовка к холодному сезону - работы много.
Вот уже три дня я в бригаде на ремонте крыши. Последние дни августа. Погода подходящая. Тепло и сухо. Снимаем старое покрытие, латаем дощатую подложку. Стелем – клеим на горячий битум новый рубероид.
С утра позвонил Мирон. Сбегал в цех, получил полный расчёт по работе выставщиком. Хорошо, что по тихому, никто не узнал, иначе от шакалов не отобьёшься. Купил в лавке маленькую пачку чая, деньги в пачку засунул, пачку в нагрудный карман спецовки. Карман булавкой застегнул. При себе держать – оно надёжнее. Невыявленных шманальщиков по щкафчикам достаточно. Точнее, их все знают, но, коль за руку не схвачен, то «не пойман – не вор».
На крыше та ещё компания. Всех алкашей собрали. И бугром уголовник Толик. Своё недавнее лагерное прошлое он не скрывает. Даже гордится. Сильный, харизматичный мужик, рукастый, опытный и к работе жадный. Авторитет. Да и ко мне с уважением.
С лёгкой руки гнилого Серёги-солдата, тоже недавно выпущенного на волю, но пустившего слух, что он из армии уволился, ко мне кликуха Профессор приклеилась. Пытался в шутку возражать, типа Профессора многовато будет, на Доцента согласен, но прилипло.
С утра завезли рубероид. Где-то рулонов тридцать. Пересчитав, тут же четыре рулона скидывают с крыши в бурьян. За цехом заброшенный пустырь. На мой вопрос Толик поясняет: «Законная доля. Нам хватит.»
На самой главной операции – укладке рубероида Толик меня, как самого здорового в ассистенты определил. Внизу печь на солярке – плавильня, в которой битум до кипения разогревается. Плавильщик набирает бадью, подвешивает на крюк. А я, перебирая верёвку, затаскиваю бадью на крышу. Мужики раскатывают рулоны, я подливаю горячий битум, Толик шваброй-лентяйкой разгоняет битум клейким слоем. Процесс идёт быстро.
В обед, пАйки взяты с собой, на крыше появляются четыре бутылки. Это за откинутый рубероид подогнали. Я в веселье не участвую. На пятерых существенно. Один их алкашей, кивая на меня: - Не пьёшь. Заложишь? - Не факт. - Толик разряжает обстановку: - Ничего, Профессор, мы тебе сникерс купим.
После обеда перешли на новый участок. Снимаем толстый слой старого, местами растрескавшегося рубероида. Бригада разомлела и уже, считай, не шевелится. На крышу поднялся Лёва, начальник цеха, оценил обстановку, ничего не сказал, но через полчаса нам на подмогу пришёл трезвый Бульбаш Вася с бензопилой. Дело пошло. Вася пилит-порет рубероид, Толик отрывает и скручивает пласты-листы, я отношу и скидываю увесистые рулоны в бурьян, а четверо алкашей отдыхают, прислонившись к стенке брандмауэра.
В начале очередной ходки подо мною, моих 80+30 кг рулона, проламывается и рухает кусок крыши. Я лечу вниз. До пола цеха больше шести метров. Есть время кое о чём подумать…
Прихожу в себя. Лежу на спине на бетонном полу цеха. Правая рука подвёрнулась под спину. Левая нога какая-то неживая. Спереди, метра полтора, токарный станок. Сзади рельсы узкоколейки. Подо мной ровный бетон. Первый страх за позвоночник. Аккуратно пробую пошевелиться. Со спиной, похоже, всё в порядке. Вверху светится окно пролома, высовывается чья-то голова, и мне на голову летит неслабый обломок цементной стяжки. Удар приходится вскользь, но больше не надо. Рядом вырисовывается какой-то пацан.
- Оттащи. - А можно? - Нужно.
Мальчишка прихватывает меня за подмышки и волоком оттаскивает в сторону от пролома. - Спасибо.
Полежал, собрался с силами и кое-как отковылял на скамейку. Всего метров десять, но далось нелегко. Прибежал Лёва. Глаза белые, на лице ужас. Успокоил его. Говорю, повезло вам, что это случилось со мной, а не с кем ни будь другим. Как прибежал, так и убежал.
Что-то никто ко мне на помощь не спешит. А дела, похоже, серьёзные. Отсиделся. Потихоньку потилипал в раздевалку. Благо недалеко. Перейдя на новое место работы, я продолжал переодеваться в шкафчике основного цеха. Разделся. В душ не пошёл. Не до того. Оделся. Застегнуться уже не могу. Вышел в проход. И осел на пол. Сердце заслабело.
Лежу на спине. Сил совсем нет. А тут и пересменок. Мужики во вторую смену идут. Весело так: - Васильич! Наконец-то и ты нажрался.
Подозвал какого-то молодого. Парень наклонился. Прихватил его за руку, чтобы не отскочил, объяснил, что к чему, попросил отвести меня в ремонтный цех. Кое как, на трёх ногах добрались. Саня, брат нарисовался. Организовали машину. Через двадцать минут я выгрузился из кабины цехового газика. До подъезда хрущобы всего метров пятьдесят. Успел сделать несколько шагов и поплыл, стал медленно оседать. Газик сдал задом. Водитель Казак Валентин открыл дверцу кабины: «Садись». По пути объяснил, что он уже не первого такого везёт.
Через час в травмпункте всё стало ясно. Перелом пяточной кости и ещё какие-то мелкие трещины в левой ступне. С правой кистью сложнее. Переломы с вывихами. Требуется операция в условиях стационара. Поскольку пятница на исходе, выписали направление в больницу на понедельник.
- Вот, теперь, всё нормально. - Сказал Валентин, выгружая меня загипсованного и перевязанного у подъезда. - Четыре месяца законного больничного тебе обеспечены.
Через четыре месяца, в конце декабря, я вышел на работу. Лёгкой работы для меня не нашлось. Помогал мужикам. Сил после долгого лечения у меня почти совсем не осталось. Но когда-то начинать, так или иначе, надо. По сравнению со стариками и алкоголиками я всё равно что-то мог.
Как-то на перекуре Вася Бульбаш спрашивает, Васильич, а что ты чувствовал, когда летел?
- Я не чувствовал. Я думал. Сначала: «Как обидно, неужели всё?», потом: «Лечу-то вперёд ногами. Главное, спину сохранить. Надо приземлиться правильно. Ноги вперёд, прямые, пятки вместе, как с парашютом».
- Падал-то всего шесть метров, уж слишком много успел.
- А вы попробуйте. За миг вся жизнь проскочит.
Не в новину. В экстремальной ситуации, когда, кажется, Бог решает дать тебе шанс, оставить в живых, время, как в хорошей гонке, как бы замедляется. Ясным сознанием ты успеваешь, и отметить многое, и обдумать, и среагировать. Но, это не всегда, это только когда тебе даётся шанс.
***
Осенью 2006 года начальник ремонтного цеха на кирпичах Лёва Фёдоров разбился насмерть. Он упал с той же крыши, что и я. Через семь лет…
И дальше: Калека
Калоши
Курсив
Клен
"Как закалялась сталь"
(Деметра, Опмана, ПЛЗ)
Государево дело и … снова
Бандиты. Битва за металл.