Федька Збруев, ночной сторож на колхозной ферме, слыл беспробудным пьяницей в богом забытом селе, расположенном на правом берегу реки Ишим, часто отрезанного от всего мира то разливом речным, сносившим хиленький мостик, то осенней распутицей, то снежной зимой.
Жил себе и жил со своей старой матерью, без семьи, без радостей земных.
Не нашёл он себе суженую, вернувшись с войны без правой ноги и прыгающий теперь на деревянной палке, привязанной к культе, на костылях, полученных в госпитале.
Матушка в нём души не чаяла, называла ласково Феденькой, выполняя по возможности все его прихоти, кои сводились к чекушке беленькой через день-другой. Хватало ему этой чекушки на пару дней. Пьянел он сразу, выпив пару глотков из горла. Любил потом песни жалостливые погорланить на всё село.
Перед дежурством ночным ни глотка. Добро колхозное стерёг рьяно. В ночное время с фермы и клочка сена было не унести, за что и ценил его председатель, тоже бывший фронтовик, без левой руки, но видный и статный. У председателя всё сладилось в жизни. Женился на первой красавице в селе, ребятишек настругал троих, с тёщей жил в ладах, не пил, как многие, правда, курил много, но именно за табачный запах и любили его односельчанки безмерно.
Жизнь пролетала мимо Федьки, оставив его на обочине, а он и не злился. Чего было злиться. Может и к лучшему, что так сложилась она. Прожил себе десять спокойных послевоенных лет, без волнений и драк, наблюдая за жизнью односельчан со стороны. Посмотреть было чего, получше кино сценки случались.
В зимнюю пору, в канун нового года, произошёл случай, после которого Федька пить начисто перестал. Мела метель. Плотно притворив ворота на все засовы, обход ночной делать не стал. Не пойдёт никто в такую погоду сено воровать. Печка в каморке топилась исправно, разомлел от тепла, прикорнул у стола. Мирно тикали настенные часики с кукушкой, отбивая каждый час.
Проснулся от сильного стука в ворота. Глянул на часы - полночь. Пурга завывает сильнее нежели вечером. Подумалось - кого в такое время принесло, кому в тёплой постели дома не спится.
Приоткрыв слегка ворота и подняв над головой фонарь, отпрянул от неожиданности. Перед ним стоял человек в летней одежде типа комбинезона у лётчиков, коих повидал на войне предостаточно. На голове вроде шлема, но с чудно торчащими шипами. Худющий до ужаса, что кол осиновый. Стоит бедолага, от холода трясётся. Впустил его Федька, прикрыл на засовы ворота и повёл к каморке. Тот так и рухнул на скамейку у печи. Чай пил мелкими глотками, с удивлением покачивая головой. Вроде и не пробовал такого никогда. Вынул из кармана пару таблеток, запил их чаем. Людей таких Федька отродясь не видал. Лицо, не видевшее загара, вытянутое, глазища огромные, рот только полоской обозначен, будто губы сжаты. Чтобы прервать повисшее молчание, Федька заговорил первым:
- Чего это тебя, братец, в такую непогоду на улицу-то понесло? Чай не лето, расхаживать в лёгкой одёжке. Меня Федька зовут, сторож я тут.
Незнакомец смотрел на него удивлёнными глазами, что у бурёнок здешних, большущих, выделяющихся на белом лице незнакомца чёрными омутами. Тот явно не понял сказанного. Тогда Федька хлопнул себя по груди и произнёс:
- Я - Федька! А тебя, милок, как кличут?
Незнакомец удивлённо смотрел на Федьку и молчал. После несколько раз повторённых вопросов, он тоже хлопнул себя по тощей груди.
- Норвик! Я - Норвик! - пробубнил незнакомец гортанным голосом.
- Это что за имя такое? Норвик! Ты что, мил человек, не тутошний будешь?
Имя не нашенское, вид не нашенский, одёжка диковинная, речь нашу не понимаешь. Чудно, братец!
Договорить Федька не успел. Раздался оглушающий свист, потом всё вздрогнуло. Лицо незнакомца напряглось. Рукой в перчатке он позвал Федьку к воротам. Федька отворил и выпустил незнакомца в пургу, сквозь которую пробивались огоньки зажжённых фонариков, виднелись силуэты людей. Федька поспешно притворил ворота. Подумал, что возможно это ученья какие-то проводятся, разное народ уже поговаривал. И нечего глазеть зря, может секрет какой.
До утра сон не шёл. Пурга прекратилась. Хотелось побыстрее домой, отглотнуть из чекушки и похлебать мамкиных щей наваристых, на свининке.
Пришедшие ранним утром доярки кинулись с расспросами, что произошло ночью на ферме. Среди ночи был слышен свист и грохот, а на подходе к ферме зиял огромный круг в сугробе плотного снега, аж до самой землицы, парит оттуда и запах талой весенней земли идёт.
- Так Норвик прилетал, - отвечал Федька, напыжившись от важности, - чайку моего испил, переждал пургу и улетел.
Удивил он односельчан своим ответом. Не добившись от него других ответов, злился народ: - Норвик, так Норвик! Что взять с беспробудного пьяницы!
Федька и в ус не дул, понимал, что секреты блюсти надобно, а ежели так, то пить бросить надобно. Мало ли что сболтнуть можно спьяну.