(Из книги “Воздыхания окованных. Русская сага”.
Глава 4. “Не смотри на спящего...”)
http://www.proza.ru/avtor/skityanka&book=23#23
…Рассказывая детям и внукам свои семейные старины, Анна Николаевна и представить себе не могла, что жизнь русская может так стремительно и так скоро унестись далеко вперед, что ту старую Россию – Россию ее детства и молодости, да и всего ее большого века, – отдаленным, тоскующим по Родине потомкам придется собирать по крупицам. Причем очень часто невпопад, произвольно, на свой вкус и лад, сочетая осколки вовсе не в том порядке и совсем не в ту картину, частями которой эти осколки были когда-то, утрачивая и искажая в этом процессе исконный вид подлинника.
Нигде: ни в документах, ни в собственных письмах, ни в воспоминаниях об Анне Николаевне – я не заметила и тени предчувствий о том, что именно так и будет; что чудесный, сверкающий на ослепительном солнце, весь словно литой из золота старинный корабль русской жизни на полном своем царственном ходу вдруг взлетит на скалистую мель… А именно таким однажды и приснился мне этот корабль: летящий под солнцем по верху синих волн, на легчайшем стремительно-победительном ходу, величественный и мощный. И вдруг – неожиданно высокий, на той же скорости, по инерции мощного хода – взлет его, днищем по камням, на крутизну склона, почти вертикальную, невесть откуда взявшуюся на пути корабля…
Правда, потом в этом удивительно-красочном сне я увидела и то, как, нырнув с изумрудно-зеленой травяной лужайки в яркие, сверкающие под слепящим полуденным солнцем слишком пронзительной, тревожной синевой и, может быть, потому пугающие воды (трава и воды очень большой, даже, может быть, бездонной, глубины, были на одном уровне), мы вытащили такой же золотой, как корабль, церковный подсвечник с горящими на нем свечами.
Удивительное это было и устрашающее зрелище: полуденные палящие лучи солнца (как у Достоевского в «Кроткой» – «солнце-мертвец»), обманно-притягательная сверкающая синь бездны вод, пронзительная зелень топкого берега и пылающие церковные свечи…
Но мы выжили. И обрели себя под монастырскими сводами (может, трапезная?) с начисто выбеленными древними арками и нишами. За окнами ревел непроницаемый мрак, и кто-то сказал, что надо бы закрыть окно. Окно закрыли, к торцу стены придвинули стол, и опять кто-то сказал, что постелить на него надо ту, спасенную с корабля скатерть. А мне прямо во сне подумалось, что речь идет не о скатерти, а об антиминсе: а значит, этот стол – для нас, но не для чая. Это престол для Божественной трапезы…
И было в этой комнате под сводами совсем немного людей. И эти люди были какие-то мы. С закрытыми окнами было тихо, мирно – совсем хорошо, если бы можно было забыть или хотя бы не думать о черноте, беснующейся за окном…
(Из книги “Весна души. Страницы жизни рабы Божией Анны”
Из последней главы: “Аще забуду тебе Иерусалиме...”)
http://www.proza.ru/avtor/skityanka&book=20#20
...Духовник к тому времени уже несколько месяцев как уехал. Анна очень тужила, испытывала небывалое чувство одиночества, подавленности и растерянности… Фактически она не дождалась, да и не заслужила прощения. Духовник принимал новую епархию – ему было не до дальних чад, и вообще Анна не знала, как к нему теперь подступаться, тайно надеялась, что он сделает шаг навстречу, но он никогда этого не делал. Несомненно, Анне надо было упорнее добиваться разговора – покаянных писем было недостаточно, но чувствовала ли она до конца свою вину, без чего прока от покаяния не было? Страхи и обиды, памятование о своих греховных помыслах, примешивавшихся ко всему, что она ни делала в те трудные дни, задавливали ее волю. Она с радостью смыла бы, стерла всё происшедшее, потому что во всём видела свою тину, свои немощи, свою нечистоту...
«“Серое” время потянулось…” – говорила себе Анна. Вспоминались слова одной схимонахини-подвижницы, сказанные ею после кончины ее духовника-архиепископа: «Всё хорошее кончилось». Владыка был еще жив, и никто не мог предсказать его близкой и тяжкой болезни и его скорого отшествия ко Господу… Но дух близких и любивших его, дух связанных с ним навечно духовным родством уже томился, предчувствуя всё без слов…
И вот однажды в те самые дни приснился Анне сон…
Анна видит, что заходит в какую-то скромную сельскую церковь. Она пуста. В ней только что-то делает в углу священник-старичок, причем без рясы, в какой-то бедной одежонке, но со священническим крестом на груди. Кругом в маленьком храме, почти часовне, – крайняя бедность и запустение, везде пыль, серость…
На аналоях лежат какие-то вроде бы иконы… Но они не чищены, а потому на них и ликов не разглядеть. Какие-то простые деревянные киоты. Иконы многие закрыты тряпочками, как витринки с рисунками в картинной галерее, чтобы не выцвели…
Анна пытается благоговейно приоткрыть эти тряпочки, чтобы увидеть иконки, поправляет их на аналое и разговаривает со священником-стариком. Он показывает обрывки старинных церковных документов и писем, тетрадки как якобы реликвии какие-то или обрывки реликвий… Всё это ветхое, жалкое, принизывающее душу безнадежностью… Анне больно, и она говорит батюшке: “Может, можно в селе найти плотника, чтобы сделать новые киоты для икон? Ведь это же просто!” Она пытается рассказать священнику про какого-то другого священника, который всё делает своими руками для храма, но тот только машет на Анну руками: “Я не таков! Я не умею, я не могу!” Тогда Анна идет к иконостасу, крестится на него с благоговением, но видит перед собой вместо икон одни огромные для такой маленькой церковки пустые оклады, в которых отсутствуют лики, а вместо них зияет побелка стен. Оклады величественные, старые, почерневшие, несомненно, серебряные, с ломаными и поврежденными краями. Глядя в центр пустующего оклада иконы, Анна вдруг отчетливо начинает видеть, что перед ней огромный образ Господа Вседержителя: она узнает его не столько глазами, сколько сердцем. И даже очертания оклада вызывают у нее трепетную молитвенную вспышку. Сердце безошибочно чует, что в той пустоте присутствует Тот, Кто притягивает его воздыхания и молитву.
Анна медленно крестится на этот огромный, метра в два высотой, образ, точнее, на очертания дорогого сердцу образа Спасителя. А рядом видит и еще один такой же пустой огромный старый серебряный оклад, в котором был когда-то образ Богоматери с младенцем и что-то внизу – возможно, текст, быть может, и какое-то изображение, как на иконе «Нечаянная Радость». И вновь трепещет сердце Анны: она чувствует то, что было под окладом, видит это внутренним зрением, и крестится, и молится, хотя в окладах только зияет белая штукатурка стен. Ей становится ужасно больно, безысходно-тоскливо. Она собирается уходить, протягивает священнику тысячу рублей. Он берет… Потом Анна подходит к какому-то аналою и еще одну купюру зарывает под икону и тряпочки: “Это на нужды храма”, – говорит она батюшке. И ищет выход… А его на западной стене, откуда вошла, теперь нет – глухая стена. Тогда в иконостасе она видит небольшую дверку диаконника, куда и уходит священник. Анна спешит вслед за ним. Но не успевает… Она остается одна в пустом храме…
«Аще забуду тебе Иерусалиме, забвена буди десница моя…»[1]
[1] Пс. 136:5.