В туманной предрассветной мгле дворец казался безжизненным призраком, но в окнах второго этажа горели окна. Тревожные огни панически метались взад и вперед в тусклых провалах, но за пределы стен не выходило ни звука. Дворцовая площадь хранила спокойствие. Витые чугунные фонари лили свет на фиолетовый мрамор, искрившийся под его лучами, и ни один шорох не нарушал торжественного сна этого места.
Уже рассвело, но город еще не проснулся. В этот час только призраки ходят по улицам, да неспокойные воспоминания врываются в тревожные сны, вызывая тоску и неведомую печаль. Ощущая себя таким вот неупокоенным призраком, премьер-министр Орландо молча шел за своим заместителем по спящим улицам. Они прошагали под Ольгердовой аркой, нырнули в Базилевскую, прошли ее насквозь и завернули на Дворцовую площадь. Орландо старался ступать потише, чтобы не нарушать своих ощущений – ведь призраки не шумят, но гул их шагов мгновенно раскатился в пустом пространстве.
Подняв голову, премьер-министр отметил про себя, что, похоже, к правителю уже позвали ведьму – огни метались в четырех окнах центрального крыла. Бывшие королевские покои, принадлежащие герцогу Карианиди с тех пор, как он поселился во дворце, видели много всего, а теперь им приходилось наблюдать агонию правителя.
Припадки случались с ним почти каждый день, это стало уже привычным ритуалом для его служащих – переполошиться, забегать, начать бесконечные и бесполезные процедуры. Только когда измученное тело переставало реагировать на любые манипуляции, его оставляли в покое. Все это повторялось бессчетное количество раз и уже никого не удивляло. Однако сегодняшний раз все же чем-то отличался, раз фон Тузендорф решил побеспокоить самого Орландо.
С первых своих шагов по дворцу, премьер-министр сразу ощутил атмосферу паники. Лакеи и дворцовые служащие метались туда-сюда или потерянно бродили по пустым комнатам, не зная, к чему себя пристроить. Орландо забеспокоился – неужели он опоздал, и самое страшное уже случилось? Бегом он преодолел парадную лестницу и кинулся в покои герцога.
Там кипела работа – лакеи привычно вливали в него бесполезные настои, всовывали таблетки между стиснутых челюстей и обертывали тело холодными простынями. Правитель не сопротивлялся, он давно потерял эту способность. Он только смотрел страдающими черными глазами, провалившимися куда-то вглубь головы и хрипло, с бульканьем дышал.
За последние полгода он исхудал так, что теперь даже ребенок смог бы поднять его на руки – некогда высокий и статный мужчина превратился в скелет, обтянутый синюшной кожей. Он уже не вставал, полностью зависел от услуг персонала, который, под пристальным взором премьер-министра, работал как следует, но все же не мог остановить процесс разложения. От неподвижности на теле герцога образовались пролежни, сильно мучившие его поначалу. Иногда от боли и отчаяния он принимался плакать, но постепенно стал утрачивать чувствительность, уходить в себя, словно постепенно переходить в мир мертвых, оставаясь живым. Даже визиты Орландо не помогали ему – он просто безучастно скользил взглядом с предмета на предмет или вовсе притворялся спящим.
Повторяющиеся приступы ясно говорили всем окружающим, что дни правителя сочтены, но назло всем скептикам, он продолжал жить, выкарабкиваясь после чудовищных припадков. Придворные поговаривали, будто черт положил ему срок – и раньше этого срока не заберет исстрадавшуюся душу, как ни проси.
Но сегодня, в праздничную ночь, срок, пожалуй, вышел. Орландо окинул взглядом обстановку и сам поразился, насколько точно чувствуют лакеи малейшие колебания самочувствия своего господина. Он увидел, что постельное белье герцогу не поменяли, и на полочке, куда обычно складывали свежие ночные рубашки, сейчас было пусто. Лакеи, как корабельные крысы, знали, что ему они больше не понадобятся.
Но сам Орландо был жив и собирался прожить еще очень долго. Он подошел поближе к кровати и наклонился над умирающим: все выглядело как обычно, но почему-то было понятно, что на этот раз действительно все. Если бы Орландо был поэтом, он бы сказал, что тень смерти витает во дворце.
Хлопнула дверь – лакей принес очередной таз с кипятком, но Орландо жестом велел ему обождать. Пристально вглядываясь в глаза герцога, он словно пытался понять, что же умирающий хочет до него донести. Потом выпрямился и вытер со лба выступивший пот:
- Уберите это. Разве вы не видите, что только зря мучаете его.
Он прошелся по комнате, о чем-то напряженно раздумывая, а потом отдал несколько коротких распоряжений:
– Смените белье, протрите тело и наденьте чистую рубашку. Проветрите помещение, положите Его Светлость поудобнее, и оставьте в покое. Нет, Зарему звать не нужно, позовите лучше ко мне в кабинет начальника стражи.
Он еще раз склонился над постелью:
- Я скоро вернусь, Ваша Светлость, мне нужно сделать несколько срочных дел. Отдыхайте.
И, развернувшись, быстро вышел из опочивальни.
С наступлением дня к дворцу потянулись кареты. Важные новости имеют свойство распространяться быстрее ветра, поэтому, очнувшись от вчерашних гуляний, вельможи спешили во дворец, посмотреть на последний акт драмы под названием «Когда нет короля». Они въезжали на Дворцовую площадь, входили в парадную дверь и исчезали в таинственной тишине главного здания страны. К их каретам подходили дворцовые грумы и переводили их «на специальную стоянку», чтобы не загораживать путь вновь прибывающим. «Специальная стоянка» располагалась на внутренней стороне дворца, где вместо грумов к конюхам и лакеям подходили солдаты Дворцового гарнизона и арестовывали их до особого распоряжения.
Господа оставались во дворце одни.
Умирающий герцог лежал в своей постели чистенький и прибранный, его больше не пытались лечить, и это было хорошо. На почтительном расстоянии от него тихонько жужжали убитые горем придворные – и горе их не было фальшивым. Герцог Карианиди не был лучшим из правителей, но в целом жилось при нем очень сносно. Если бы не Орландо, то кучке собравшихся людей вообще не на что было бы пожаловаться. Орландо был единственным, но очень существенным недостатком правления Карианиди.
Однако какими бы не были его недостатки, они успели к ним приспособиться. Они черпали из государственного корыта с милостивого разрешения человека, который умирал на их глазах. Они хорошо жили и планировали свое будущее, а теперь оно оказывалось под большим вопросом. Человек в черном, этот безумный служащий, этот неумолимый сухарь и властолюбивый плебей, сидящий у постели герцога, как близкий родственник, представлял собой угрозу любым планам. Всем была памятна участь Лан-Чженя, который рискнул бросить ему вызов и сгинул без вести. Что теперь будет? Даже самые смелые боялись предполагать.
Дыхание герцога успокоилось, он как будто уснул, но время от времени, по знаку Орландо, лакей подносил к его губам небольшое зеркальце. Тогда толпа замирала, затаивая дыхание, а разглядев легкую туманность на сверкающей поверхности, облегченно гомонила на повышенных тонах до тех пор, пока премьер-министр не поднимал руку, призывая присутствующих сохранять тишину.
Время тянулось медленно. У людей начали затекать ноги и спины, кому-то захотелось выйти до ветру, да и просто покушать было бы неплохо, но премьер-министр нарочно не замечал легкого ропота позади себя, со злобной радостью отмечая страдания придворных. Вообще-то он старался быть выше мелочей, но у каждого человека есть свои слабости.
Потихоньку и помаленьку толпа начала перемещаться из спальни в коридоры дворца – там хотя бы можно было присесть на кушетку и поговорить в полный голос.
- Господин Орландо, похоже, решил, что правителю будет скучно на том свете без своих верных друзей, и хочет заморить нас голодом.
- Это точно, у меня со вчерашнего вечера маковой росинки во рту не было. Как только я получил известие от своего шурина, я сразу вскочил и кинулся сюда. Сами понимаете, в такой ситуации не до завтрака. Со стороны Орландо это просто свинство – не накормить нас хоть чем-нибудь.
- Держите карман шире, маркиз, накормит он. У него же еда не своя, а государственная! Это вы, у которого есть хоть что-то свое, не жалеете для хороших людей. А он своим не распоряжается, у него все чужое.
- Вот-вот, - вмешался граф Жильбер, - я тогда хотел на свадьбу сына лошадей взять, своих, казенных, так он такой скандал поднял: «Лошади не ваши, вы не имеете права распоряжаться ими в своих личных целях!». А ничего, что он сам живет во дворце на всем готовом? У него вообще ничего своего нет.
Граф вытирал платком лоб, он снял туфли и теперь активно шевелил затекшими пальцами ног, не замечая, что Антинари с отвращением отворачивается в сторону.
- Слушайте, Жильбер, вы бы туфли надели, что ли – запах душевыворачивающий!
Граф простодушно поднял брови:
- В самом деле? – он понюхал туфлю – а я не чувствую. Это все от голода.
Он со вздохом похлопал себя по животу.
– Урчит. Антинари, может, домой съездим, пообедаем? У меня отличный повар. А то господин герцог, может еще неделю помирать будет, а нам что – рядом с ним ложиться?
Граф Антинари, сын того самого достопочтенного юриста, создавшего прецедент по возведению в должность правителя герцога Карианиди, подумал и счел, что даже запах носков Жильбера не способен лишить его аппетита. Он поднялся, сделал пару наклонов, чтобы размять поясницу и нахмурился:
- Что ж, идем.
Они спустились вниз по парадной лестнице, удивляясь тому, что внизу не видно никого из их лакеев. Обычно, в большой комнате слева от лестницы, толкались лакеи и конюхи, сопровождающие своих господ на высочайшие приемы. Однако сегодня комната была пуста, только четверо солдат при полной амуниции охраняли выход.
Удивленные этим обстоятельством, Жильбер и Антинари решили выйти во двор. Однако путь им преградили караульные с каменными лицами.
- Это что еще за новости?! – поднял голос Антинари, - Любезнейший, да ты ума лишился! Ты хоть знаешь, где мы и кто я?
Но глаза солдата оставались стеклянными, он даже не подвинулся. Граф попробовал его толкнуть, но чертов караульный в ответ толкнул его так, что тот отлетел к стене в объятия бронзового сатира. Рассвирепев, Антинари, несомненно, кинулся бы в драку, но тут появился капитан Ишикава, начальник дворцовой стражи.
- Все выходы из дворца перекрыты до особого распоряжения господина премьер-министра. Прошу отнестись с пониманием, господа.
В этот момент по булыжной мостовой застучали копыта – подъехала какая-то карета. Жильбер и Антинари вытянули шеи, прислушиваясь к происходящему: кто-то вышел из кареты, потом подошел грум и велел кучеру ехать «на спецстоянку», карета уехала, а шаги вновь прибывшего приблизились к двери. Ишикава кивнул солдату и тот любезно распахнул дверь перед нарядным и, как всегда любезным, бароном Ферро. Тот зашел внутрь, и дверь за ним захлопнулась.
- Добрый день, господа! Рад вас видеть даже в такой скорбный час.
- Мы тоже рады, но были бы просто счастливы, если бы вы догадались принести чего-нибудь съестного.
- Поздравляем, барон, вы в ловушке! Сюда можно войти, но нельзя выйти. И здесь не кормят.
Ферро выглядел крайне изумленным, но шика не потерял:
- Что ж, хорошо, что я пообедал. Вы проводите меня к Его Светлости, господа?
Антинари и Жильбер переглянулись:
- А что нам еще остается?
Солнце клонилось к закату, герцог Карианиди лежал молча, не говоря ни слова, только краешками черных зрачков следя за оранжевыми лучами, облизывающими подоконник. Все вокруг него решили, что сегодня ему надо умереть. Интересно почему? Потому что дольше так продолжаться не может? Потому что все от него устали? Да он и сам от себя устал. Разве это жизнь – лежать бревном, быть заключенным в своем разлагающемся теле, и во всем зависеть от воли других? Вот сегодня эти другие решили, что он должен уйти, и он целый день послушно пытается погасить в себе искру жизни, упрямо тлеющую в измученной груди.
А с чего бы это вдруг? Хочу и буду жить. Что они сделают? И сам понимал, что ничего. Вот именно – ничего, просто уйдут и бросят его одного в комнате, где он очень скоро умрет сам, от голода, от болезни, разрывающей на части, а еще больше – от невыносимой тоски и одиночества. Человек рождается один и умирает один, а все остальное иллюзия, но почему так больно с ней расставаться?
У него был сын, о котором он не вспоминал лет двадцать, с тех самых пор как умерла его жена. Тогда он немедленно завел себе нескольких любовниц и зажил весело, что не понравилось подростку, и, в результате, отрок был отправлен в пансион, а потом в кадетский корпус, а потом вообще где-то затерялся. Герцог вспоминал о нем раз в год, когда просматривал отчет Орландо о расходах и видел, что управляющий не забывает пересылать молодому человеку определенное отцом содержание. В какой-то момент он решил, что хватит уже спонсировать такого здорового коня и велел Орландо прекратить выплаты. С тех пор он и вовсе забыл о сыне.
И вот теперь вспомнил. Многие часы вынужденного безделья он лежал и мучительно вспоминал его лицо, пытался представить, как же он сейчас выглядит. Он же совсем взрослый мужчина, ему теперь тридцать два… тридцать четыре… Черт, надо спросить Орландо.
Но спрашивать не хотелось, он и так знал, что это ничего не изменит. Герцог Карианиди сыном не интересовался не из вредности, а просто потому, что ему действительно не было интересно. Этот человек никогда не привлекал его внимания – когда он был маленьким, герцог не понимал, какой кайф проводить время с бессмысленно лопочущим младенцем, вытирая ему слюни. А потом они просто разошлись, как в море корабли, и стали совершенно чужими друг другу. У них не было ни общего прошлого, ни настоящего, ни будущего, им не о чем было говорить, поэтому они и расстались без сожаления.
Так есть ли смысл теперь жалеть об этом? Герцог подумал трезво: ну придет он, ну встанет тут, и что? Совершенно чужой, незнакомый мужчина, зачем это нужно? Глупости. Он обвел взглядом комнату из-под полуприкрытых век и остановился на премьер-министре, словно застывшем в скорбной позе на своем посту. Как ни странно, за всю жизнь у герцога Карианиди не было человека ближе Орландо. Этот скромный лакей однажды пришел и дал ему в руки верховную власть. Да, да, без него ничего бы не получилось. Вот только все семь лет своего правления герцог был несчастен и несвободен. Как оказалось, счастье и успех совсем не одно и то же. Он был гораздо более счастлив, мечтая о несбыточном у себя дома, выпивая со своими друзьями, и ругая королевскую власть. Обычный бестолковый обыватель с герцогской короной. Сев на трон, он лишился мечты, и двигаться стало некуда. Все семь лет своего правления он не знал, чем себя занять и что вообще делать со всем этим – жизнь главы государства изнутри оказалась куда менее привлекательной, чем со стороны. Все вышло пусто и бессмысленно.
Единственный, кому это все нравилось, и было нужно, это Орландо – уж он-то знал, что делать, он был на своем месте. А ведь он, пожалуй, станет Правителем после меня - подумал герцог. Он с самого начала к этому шел, и я сам был ступенькой на его пути.
Ну и пусть, какое это теперь имеет ко мне отношение? Пусть сам набивает свои шишки, пусть совершает те же ошибки, это его проблемы. Герцог ощутил в себе какую-то легкость от осознания того, что вся земная суета оставалась позади. Легкие, почти невесомые занавески тихонько колыхались, впуская в комнату закатный свет, и герцогу казалось, что он сам становится светом. Боль отступила, он больше не чувствовал каменной плиты на своей груди. Радость затопила его существо, он смеялся внутри себя и отчаянно жалел, что раньше не дошел своим умом до чудесного состояния ясности, где все было легко и просто, где он был спокоен, счастлив и независим. Солнечный свет редел, уступая место тягучим осенним сумеркам, напоенным тревогой и сожалением. Желтые листья в Сигизмундовом саду беспокойно шептались: что-то будет с нами всеми… Что-то будет…
Правитель скончался в глухую полночь. Он умер тихо и без мучений, когда лакей в очередной раз поднес зеркальце к его губам, оно осталось чистым. Зарема пощупала его пульс, посмотрела зрачки на свет и тихо кивнула Орландо:
- Кончился.
Орландо медленно и тяжело поднялся с кресла, в котором просидел с самого утра, поцеловал мертвую руку герцога и закрыл ему глаза ладонью.
- Прощайте, Ваша Светлость.
Бросив последний взгляд на остывающее тело того, кто был последней ступенькой на его пути к вершине, он отдал персоналу необходимые распоряжения и молча прошел в свой кабинет мимо измученных придворных, кое-как расположившихся на кушетках в коридоре.
- Скончался!
- Умер! – понеслось ему вслед, но он даже головы не повернул на их мышиную возню.
В своем кабинете он сел за стол, пододвинул к себе свои бумаги и стал писать. А на самом деле он не работал, он ждал вестей – распоряжения о похоронах были для него всего лишь поводом отвлечься, заполнить тянущуюся ночь. Он знал, что в это самое время королевские стрелки быстро и бесшумно растекаются по спящему городу, заходят в нужные дома и рассаживают по каретам их обитателей, чтобы к утру Амаранта была очищена ото всех лишних людей.
Когда забрезжил рассвет, он оторвался от бумаг и вышел на балкон – все было как всегда, первые лучи солнца нежно облизывали крыши домов на Университетской стороне, ранние птицы щебетали о чем-то радостном. Страна Вечной Осени и не знала, что этот день она встретила, уже имея нового Правителя.