Утром в приёмном отделении психиатрической больницы имени 27 партсъезда стоял полный мужчина средних лет. На нём была меховая шапка и свинцовые трусы. Закрученные усики, лихо торчавшие из семейников, придавали посетителю вид представителя творческой интеллигенции. Пахло йодом и валерианой. Зелёные листья китайской розы в фойе кто-то украсил рваными бахилами. На фоне белых стен учреждения синий цветок казался загадкой природы.
— Вы кто? — спросила дежурный врач.
Руфина Исааковна Бертольц-Рубинштейн, старая еврейская женщина с чёрными чапаевскими усами, узнала посетителя, поинтересовалась для порядка. Товарищ работал кондуктором на пятом маршруте троллейбуса. За его нестандартный вид граждане прозвали мужика человек-кот. Почему именно кот, а не амфибия, она не знала.
— Неужели из-за усов, так лихо выглядывающих из трусов? — думала она, выщипывая растительность под носом.
Однажды, при передаче денег за проезд, у докторицы случайно вырвалось: «Кыс-с, кыс-с». Толи клей Корега не выдержал утренней мацы и отклеился верхний мост, толи пассажир рядом напомнил ей соседского кота, обоссывавшего двери квартиры. Головной убор кондуктора зашевелился, и на Руфину уставились выпученные кошачьи глаза.
— Что у вас за проезд? — спросил кошак.
— Мяу,— соглашаясь с жильцом, добавил кондуктор.
Исааковна показала проездной. В душе женщины запели соловьи. Или ей показалось, что соловьи? Скорее песня напоминала скрип дверей клизменной. Встреча с неординарным товарищем всегда таила в себе что-то необычное. Впервые познакомившись с Наполеоном, она сделал для себя интересный вывод: — Ананским джяляб,*— это не французский. Бонапарт был узбеком.
Затем она читала заявление Достоевского Идиота Михайловича, на имя начальника МВД. Поначалу инициалы писателя показались ей странными, но взглянув в глаза подопечному, она всё поняла.
В бездонных просторах белка, подернутого паутиной разорванных капилляров, Руфь увидела страдания измученной души. Взяв на себя десять глухарей, Михалыч ожидал этапа в комнате старшей медсестры. На доске почета с громкой надписью «Наши передовики» фотография Идиота висела после Ивана Грозного, получившего три пожизненных.
— Кто стучится в дверь ко…? — доктор подошла к свинцовым трусам.— Продолжайте.
— Кондуктор? — неуверенно спросили трусы.
Вокруг глубокого пупка дрожал холодец. На огромном животе хаотично колосились курчавые волосики. Томно мурлыкала шапка. Мясистый нос, дёргая крыльями, пытался вынюхать обстановку.
— Ко мне с толстой сумкой на ремне. Это он, это он. Ле-ни…,— Руфина улыбнулась.— Ну, смелее.
— Ленивый кондуктор?
— Кто это у нас такой красивый? — лучезарная улыбка главного врача озарила помещение. Ярче вспыхнули лампы дневного света. Поправила причёску пожилая мадам в гардеробе. Недовольно рявкнул аппарат для выдачи бахил. Профессор Израиль Семёныч Панарин со знанием дела ощупывал гостя.— Это ж сколько можно грузил сделать для рыбалки! — и постучав по панцирю, спросил: — Радиация?
— Нет,— свинцовый друг протянул руку.— Кондуктор.
— Понятненько,— осматривая мяукнувшую шапку, заядлый рыбак подмигнул коллеге: — Кондуктора в седьмую…
Гость напрягся. Под слоем жира заиграли мышцы. По ногам человека-кота побежали жёлтые струйки. Из коридора показала кулак уборщица.
— Ну, ну,— главврач похлопал кондуктора по плечу,— что вы ей богу, батенька. Вы на каком маршруте работали?
— На пятом,— легонько дернулась отвисшая грудь. Ногти на ногах неуверенно почесали кафель. Рука работника общественного транспорта по привычке потянулась к доктору за деньгами.
— Мальчика в пятую,— Панарин вложил в ладонь пациента монету,— шапку в столовую.
— А трусы? — Руфь нащупала в кармане кусачки для ногтей.
— Трусы будем плавить,— скрипнули золотые зубы, лысый череп играючи отбил в угол солнечный луч.
Видя нездоровый ажиотаж вокруг рабочего комбинезона, мужчина попытался отвлечь присутствующих: — Мне бы справку. Категорию «С» хочу открыть.
— Самолёт? — серьёзное лицо профессора напоминало потрескавшуюся со временем скалу. Окинув помещение взглядом контролёра, он резюмировал: — Вы как раз вовремя. Через пять минут пробные прыжки. Парашют с собой?
— Всегда,— кондуктор похлопал по броне.
— Руфиночка,— глаза профессора горели рубиновыми звёздами,— меня ни для кого нет. И принесите нам колбаски в процедурную.
На следующий день, из раскрывшейся двери троллейбуса Руфина услышала голос профессора:
— Руфочка, дорогая, поехали с нами рыбачить.
В салоне троллейбуса расположилась седьмая палата во главе с полководцем.
— Уртоглар,— кричал француз,— Ленин-бобо гапрамиз: укиш, укиш ва яна укиш!*
— Ура! — скандировали больные. У всех на больничных пижамах были написаны имена: Достоевский, Наполеон, Мамай, Челентано. Лишь у кондуктора на чёрных солдатских трусах белел номер телефона приёмного покоя больницы.
Главврач крутил баранку, периодически крича: — У Белой Скалы вы забудете про всё на свете!
— Пожалуйста,— психиатр протянула мелочь за проезд,— а мне остановите у Чёрных Камней. Там клёв лучше.
— Ананским джяляб* — твою мать, проститутка (узб).
— Уртоглар, Ленин-бобо гапрамиз: укиш, укиш ва яна укиш!* — Товарищи, как говорил дедушка Ленин: учиться, учиться и еще учиться(узб).