Есть такая поговорка – от тюрьмы и от сумы не зарекайся. Да, имеется… и такая.
Что и говорить… это не просто неприятности – это беда. Но вот уже всё случилось – и Приговор прозвучал в зале суда, и этапные мероприятия произошли и человек уже там – осуждённый. Исправительно-трудовая колония.
Я не буду здесь говорить о всех и вся… Возьмём не средне-статистическую единицу, а достаточно молодого человека в возрасте 25 лет, впервые получившего лишение свободы. Кроме того — не женатого, не имеющего детей. И срок назначенного наказания — пять лет в колонии общего режима. Наказание было вынесено заслуженное – никто этого и не оспаривает.
И началась другая не жизнь — с понедельника до понедельника. Нет, речь пойдёт не о буднях осуждённого в колонии, про это много говорится и пишется, даже кинофильмы и сериалы есть – я про другое — о родственниках осуждённого.
После Приговора осуждённый не перестал был чьим-то сыном, братом, внуком, любимым… Возьмём самое главное для человека — что бы не потерять человеческого достоинства одного желания встать на путь истинный душе заблудшей, надо иметь связь с родственниками. Я, прежде всего, имею маму, которая всё понимает, но имеет сына в колонии. Вон он – тот, порой, единственный, а порой и самый близкий человек для осуждённого, и как бы не сложились обстоятельства, мама становится ещё ближе и родней, так как пришла беда, и больше никто не поможет. Девушки и жёны могут покинуть и бросить всё, уйти от всего происходящего, мама не может.
Такое не с каждым случается, но матери, не ставшие осуждёнными, хлебают «прелести» наказания и для себя, и не ложкой – половником.
В соответствии с Законом, осуждённый имеет право в течение года (!) получить шесть посылок (20 кг), шесть краткосрочных свиданий (4 часа), четыре длительных свидания, отправлять и получать письма в неограниченном количестве. По желанию, длительные свидания, могут быть заменены на телефонные переговоры (по Заявлению осуждённого).
Так вот — случилось у моей дальней родственницы, единственный сын осуждён. Сын не муж, развода не будет. И я, как ставшая близким человеком, в сложившейся ситуации с родственницей, оказалась не просто свидетелем – очевидцем.
Доехали, не спрашивайте как, встав в шесть утра, с баулами и сумками добрались. Ни указателей, ни расположения колонии, не знали ничего – только адрес. Но, помогли прохожие, рассказали, показали. Поплутали, конечно, но доплелись, дотащились. Здание, конечно, серого цвета, забор, естественно, а так же атрибуты тюремные — вышки, колючая проволока. И очередь, стоящая на улице, пестревшая сумками и баулами – скамеек на улице нет. Заняли очередь, стоим. Но вот, спустя два часа и наша очередь подходит. Узнаем много для себя нового.
Нельзя цветное постельное. Почему? Непонятно. Взмах руки приёмщицы – с 1 ноября приём цветного белья запрещён – прикреплено объявление на стене. Нет ни номера Приказа, ни Распоряжения вышестоящей организации. Нельзя и всё! Но как же без постельного белья? Обратно с сумку. Вычёркиваем.
Нельзя сахар. Почему? Делают заключенные брагу – понятно. Обратно в сумку. Вычёркиваем. Хорошо – вот «сукразит» и тому подобные заменители сахара, благо, что привезли с собой. Вот только, при длительном употреблении, у человека, страдающего различными заболеваниями желудочно-кишечного тракта (а кто им не страдает?) могут развиться ещё большие проблемы. Но что им до меня?
Нельзя кефир и йогурты. Почему? Не знаю! Нет такой информации. Вычеркиваем, и опять в сумку.
Нельзя, нельзя, нельзя…
И началась наука для матери – что можно передавать, что нельзя… Это действительно наука, и не каждый сдаёт экзамены. Но, сдав экзамен, будет следующий – от передачи до передачи. И так в течение всего срока.
Приём посылок с 10 до 12 часов, в колонии, где находится более двух тысяч человек. Написанное Заявление (лучше заранее – так как нет ни места, ни возможности его написать) на передаваемые осуждённому вещи и продукты раздельно, каждое в двух экземплярах, с предъявлением паспорта сдающего очередь в одно окно. В другое окно, стоит основная очередь, и это на всё привезённое, и получившего визу на передачу. Всё вручную принимается, сравнивается по карточкам, написанным от руки на дряблом картоне. Помещение для приёма передач маленькое, не более 15 кв. м, тёмное, не приспособленное для раскладывания 20 кг всего привезённого родственниками. А хочется побыстрее, что бы всё закончилось. Но всё привезённое надо разворачивать, сортировать по пакетам и раскладывать, вынимая даже сигареты из пачек, и конфеты из фантиков, и подавать в окно.
Пока родственница по списку подаёт в заветное окно, я, стоя рядом, читаю информацию и объявления, развешанные на стене – информации, однако маловато. Всё написанное удивляет даже меня, совершенно не сентиментального человека – самое главное слово – запрещается. Разрешительный список мал – написано мелким петитом, и очень немногое, что положено осуждённому.
Увидела ожидающих своей очереди – лица напряжёны. Уставшие люди стояли : и от долгой дороги не в санаторий и не на торжество, плотно стояли у своих баулов, расположенных на грязном, давно не мытом полу. Нормальные люди, подумалось мне. Стоящие рядом с нами «люди в очереди» совершенно ничем не отличались от обычных людей, только вот у них была общая беда, сгрудившая их тут в одно тесное и совершенно не приспособленное помещение – они являлись родственниками (реже знакомыми) осуждённого, отбывающего наказание в колонии.
Тут же на полу, была свалка всяческих обёрток от быстрорастворимых каш, сигаретных блоков и фантиков, и много чего тому подобного – всё уже не умещалось в переполненной урне. На улице не было ни баков, ни какой бы то ни было тары, куда можно было выбросить мусор.
Молчат, стоят и ждут. Некоторые люди, нервничая, пытаются узнать что-то, вполголоса переговариваясь между собой, громко говорит только одна, в явном раздражении, женщина в погонах, по ту сторону окна. Видно, что она уже устала, хронически устала от своей работы, даже после полутора часов проводимой работы. Всё неосуществлённое в своей жизни, она пытается «выместить» своим голосом и мимикой на людей, находящихся в этой комнате. И, кроме того, вибрирует в воздухе ненависть и усталость, стоящих по обе стороны баррикад. Да она просто ненавидит всех…что ли? Вопрос, кто кого больше. Только зачем это всё?
Прислушиваюсь к разговорам, к стоящим в этой тесной и плотной очереди людям, и пытаюсь выудить нужную информацию по распорядкам, творящихся в этом «заведении».
Но, вот и оживление в тесных рядах — старушке плохо стало – ей отказали от приёма передачи – ещё не истёк срок с прежней – 2 месяца. Она, уже почти валилась от услышанного, но стоящие рядом, помогли не упасть, да и не куда…особо – кругом плечи, которые поддержат. Вот кто-то протягивает бутылку с водой, кто-то полез в свою сумочку за лекарством для женщины, которой стало плохо. Ряды стоящих потеснились, усадили женщину. Она присела на что-то непонятного назначения, некое подобие банкетки, и я смогла рассмотреть её лицо – да ведь она не старая совсем, около пятидесяти, но вся такая сгорбленная, сморщенная, то ли от пролитых слёз, то ли от горя, свалившегося на неё. Слёзы, катящиеся крупными каплями, как горохом, явно были не на публику. Понемногу посидев и успокоившись, женщина начинает понимать неизбежность свершившегося, берёт принесённые сумки и пробирается к выходу, сквозь залежи сумок и пакетов, заполонивших всё пространство комнаты. Тихо благодаря людей за помощь, упавшим и сдавленным голосом, сгорбившись под тяжестью сумок в двух руках, и кажется, что ещё больше сгорбилась, уже почти вышла карликом. Эти тяжести придётся ей снова тащить, эти сумки, тщательно собранные дома, но теперь уже обратно. И ждать срока, когда будет можно отдать. Вот кто-то из тех, кто приехал на машине предложил помощь подвезти её до станции. Да, однако, поступок. Именно вот в таких случаях и наступает людская взаимовыручка, и обыкновенное человеческое сострадание – так много стоящее — мы все здесь в одной лодке.
Конечно, обстоятельства возникновения сострадания друг к другу, странноваты, ведь мы не родственники и не друзья, но мы люди, стоящие здесь — в бюро передач, пришедшие сюда по своей воле к осуждённым, помогая им. А вот обыкновенных человеческих качеств, которых не хватает людям в погонах не увидели и не услышали. А услышим ли? Сердечность и участие не в чести…
Слушаю, снова внимаю очередные вести — продолжившиеся разговоры в очереди, и как говорится учусь — «мотаю на ус». Да, в тюрьму с сумой пришли мы – люди…
Есть возможность приобрести продукты через магазин, для чего надо положить на личный расчётный счёт осуждённого денежные средства, которые не выдаются ему наличными. Два (!) раза в месяц можно приобрести в магазине, на территории колонии, продукты и предметы первой необходимости на деньги, которые осуждённый тратит на себя.
Питание от «государственного стола» на шесть (!) рублей в день не даёт полной необходимой потребности ни в калориях, ни в рационе.
В стране, где осуждённых более полутора миллионов человек, один родственник может и потеряться…
Но, потеряется ли мать?
Не каждому осуждённому, при лишении его свободы, как таковой, лишиться ещё и материнской и родственной поддержки.
Нет, мать — она всё выдержит: приобретается сумка на колёсах, а так же умение преодолевать откровенное хамство сотрудников, порой, просто прикрывающихся Уставом «НЕТ» и погонами. И навыки к этому не приобрести – можно, нельзя, сроки, дни, часы… ожидания, и глотание слёз, пополам с лекарствами. Да, не санаторий, согласна. Но родственники, простаивающие, именно простаивающие в очередях (присесть негде!), они разве получили наказание?
Пробелы воспитания? Кого? Чьи? Возможно… и всех нас, в том числе и людей в погонах, которые призваны всё исправить – ведь колония – исправительное учреждение.
Но, разве государство, в лице всех уполномоченных на то лиц, лишив человека свободы, позволено лишить ещё и здоровья близких ему людей.
В стране, которая резко сменила ориентир принадлежности строя, порядки, царящие в исправительных учреждениях ужасающи, и остались, передаваемых, по наследству…что ли, из прежних, уже давно ушедших времён, вне зависимости от строя страны.
И, прежде всего столкновение с исправительными порядками для родственников, которые сталкиваются с этим впервые. В наш прогрессивный век, сайт бы колонии создали, разместили бы его в Интернете, где можно было бы узнать полезную и необходимую информацию – что можно, что нельзя, как, куда, где и что, и в какие часы.
Но нет, не здесь… В колонии ещё век научно-технического прогресса не наступил. Колония – это от слова …колодник? Смотрю в словаре — колодник — арестант в колодках. Нет, вроде – осуждённые ходят без таких приспособлений. Нет, сейчас так не говорят – это другой коленкор – разговор о другом.
Но, как всегда ларчик, со всеми его колючими предрасположенностями может легко отрыться – за деньги. И берут те, которые только что отказали матери, которая их не имеет. Берут всё и за всё — создали зелёный коридор за «зелёные» и деревянные.
И вот уже распахивается окно, которое до этого момента было закрыто, отсюда туда — просовывается «эшелон» продуктов, мелькают сумки и пакеты, в прозрачности, которых проглядывает всё запрещённое – и кефир, йогурты, и блоки сигарет в пачках, и семечки в «естественной» упаковке — неочищенными, и конфеты в фантиках, и яйца в коробках, и молоко. Так вот он какой «зелёный коридор таможни», и вот оно «добро», которое даёт «таможня». И не надо говорить, что почему… Но, вот с таможенными службами сейчас разбирается государство. А здесь что делать? Всё останется по-прежнему?
Для особо неимущих родственников, столкнувшихся с такими правилами и распорядками, всё увиденное здесь и сейчас, и услышанное, вызывает шоковое состояние, которое граничит, по меньшей мере, с потерей… кратковременной потерей здоровья. Оказывается — приёмщицы умеют улыбаться, и разговаривать вежливо, и не потрошить всё до последней крошки геркулеса, но скромность не украшает, она просто стоит денег.
А если их нет? Сходятся концы с концами…еле-еле, ведь мужчины-кормильцы здесь сидят.
И нервы ни к чёрту, и здоровье – никуда не годится. Нервы-канаты истёрлись – они на пределе своих возможностей. А ведь ещё нужно ехать назад – домой, и придя, добравшись не за один час, а то и день, что-то делать – работать, ходить по магазинам, готовить для себя и близких, разговаривать с друзьями, и просто жить, оставаясь тем человеком, имеющим осуждённого, повисшего на шее. Ведь сын не в армии, не на войне – он в тюрьме. Не расскажешь на работе, не поделишься такой «радостью», а горя у людей хватает и без этих рассказов. Вот и ходит женщина-мать, вырастившая, да, вот такого сына, а другого, пожалуй, и не будет – это её крест на всю жизнь.
В среднем одна передача составляет не одну тысячу рублей. И бремя «наказания» двойной ношей ложится на плечи родственников осуждённых – зарабатывать деньги, закупать продукты и везти их сюда – в колонию, отстаивая время в очереди, поневоле мирясь с хамством сотрудников исправительных учреждений. Отпрашиваясь с работы и находить время в очереди, которое нечем заполнить — не читается никакая книга, сказывается психологическое напряжение.
Кормить своих родственников, ждущих свободы, отбывая наказание – удел близких, которым суждено снова, уже через два месяца приехать сюда опять.
Дело происходило в понедельник, на улице был не май месяц, и день был не отмечен в календаре, как праздничный..
Колония, о которой я рассказала, в Ленинградской области, но я не думаю, что она чем-то отличается от многих других.